Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2023
Не ручаюсь за точность цитаты, но обнаружил у Чехова замечательную фразу, которой спешу запоздало поделиться: «Русская публика не верит в справедливость, раздающую пощечины». К чему это? Да просто так. Потому что речь пойдет о Достоевском.
Так получилось, что он, как только появляется в школьной программе, так из нашей жизни и не уходит, хотим мы этого или нет, а становится чем-то вроде осей координат для дальнейших культурных переживаний в жизни, и все последующие впечатления от книг, фильмов, пьес — находятся в разных частях нашей души, порой сдвигаются относительно друг друга, но точкой отсчета всему этому движению служит история про убитую старушку-процентщицу. (Кстати, заметьте, процентщица — феминитив, естественно появившийся еще задолго до того, как за них принялись, а затем бросили бороться).
Возможно, «Преступление и наказание» вовсе не образец изящной словесности, всё тут не так, чтобы читать было комфортно: в каморке Родиона постоянно толкотня, сам он бродит по Петербургу, впадает в горячку, страдает, и многие вокруг страдают, заламывают руки, стушевываются, спорят ни о чем, треплют нервы другим, а прежде всего самим себе, и всё это как будто без надобности. В Петербурге жарища, Раскольников шатается по городу в пальто и вроде бы ни разу не моется за все время романа. И ещё в школе, даже если читаешь роман фрагментарно, лишь для того, чтобы подготовиться к сочинению на четверку, всё равно проникаешься этой вот болтовней, жаром, мельтешением говорливых персонажей. Школьником наталкиваешься на этот роман, как на стену, с абсолютным непониманием, для чего это обсуждать, ведь и так понятно, что Родион Романович неправ. Фокус в том, что загадка эта не разрешается с возрастом, пусть некоторое понимание поднятых вопросов (или иллюзия этого понимания) отчасти и возникает.
Есть отдаленное сходство с партией в настолку «Подземелья и драконы» в этих обсуждениях литературы в школе, в компании. Разве что вместо подземелий у нас жизненные ситуации и экзистенциальные вопросы, а вместо драконов отдельные персонажи. Сценарий «Преступления и наказания» — один из самых сложных, и тем-то он и прекрасен. Считаю, нам очень повезло, что именно в нашей литературе есть это произведение, которое мы можем воспринимать без перевода, так сказать, из первых рук понятной нам речи, в некотором смысле играть в этот роман, начиная с подросткового возраста, счастье не принимать его, не принимать автора этого романа, упрекать его в лудомании, болезненной ревности, зависти к Ивану Сергеевичу, но чужими от этого не станут ни тексты, ни сам Фёдор Михайлович.
Мы как-то словесно сцепились с супругой прямо во время вечеринки с друзьями по причине того, что Лена сказала, что в школьной программе по литературе нужно что-то менять, сделать ее более понятной для детей, я стал брызгать ядом, предлагая тогда и арифметикой заниматься до одиннадцатого класса, причём не выходить в счете за пределы пяти десятков, можно оставить только сложение и вычитание, никаких дробей, биологию можно отменить, а оставить только природоведение, вот тогда-то все всем будут довольны.
Как же она веселилась потом, когда выяснила, что я не читал «Евгения Онегина» дальше первой главы. В свое оправдание могу сказать, что зато первую я знал когда-то наизусть, но это оправдание слабое. Но, что поделать, не могу себя пересилить, и всё. Видимо, дело в том, что знаю, какие там дела творятся дальше, не понимаю, в чем причина конфликта Ленского и Онегина (скажете — Татьяна, так какая это причина?), мне с детства не нравилась вся эта дурь с дуэлями, которая русскую литературу не доводила до добра. Не знаю, как-то хватало того, что в свое время пролистал до письма Татьяны Евгению, выучил, забыл, что там дальше первых двух строк. Запомнил замечательное «Татьяна в лес, медведь за нею», что в настоящее время вызывает в голове почему-то комичные кадры из мультсериала «Маша и медведь».
Каюсь, как Раскольников перед всем честным людом.