Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2023
Муравьёва Татьяна Витальевна родилась в 1975 году в Москве. Окончила факультет психологии СФГА. Работала школьным психологом. В 2019 году переехала в Армению. Живёт в деревне Зар Котайской области.
В «Дружбе народов» публикуется впервые.
Глядя на неё, я вспоминаю мамину маму. Маленькая. Я так вижу её — маленькой. Детские ладошки, пальчики. Светло-карие глаза, лучики морщинок вокруг. И взгляд. Взгляд девочки, которая встречает на своём пороге незнакомцев. Чуть смущённый, настороженный и в тоже время любопытный. Её мама всегда говорила: «От чужих хорошего не жди». Так ли это? Именно этот вопрос я вижу в её глазах.
— Ануш джааааан! — кричу я, открыв калитку. — Ай, Ануш джааан!
Из дверей дома высовывается голова другой Ануш — Анушик, той, что назвали в честь бабушки. И только потом откуда-то из глубины дома выходит та, кого я звала. В кипенно-белой косынке и таком же переднике. Значит, я вовремя. Ануш делает сметану. Или творог. Или режан[1]. Смущённо смеётся, когда я прошу снять процесс на видео.
У Ануш трое детей. Две дочки и сын. А ещё пять внучек и один внук с чудным именем Людвиг. Восемь лет назад она похоронила мужа с тем же именем, сгоревшего буквально за год от рака мозга. И теперь у неё есть только маленький Людвиг — Люто, — двухлетний малыш с ямочками на щеках, который каждое утро стучит в мои ворота и кричит: «Танаааа!»
Ануш всего пятьдесят два, я смотрю на неё и с ужасом думаю, что её жизнь как женщины закончилась тогда, восемь лет назад. Когда ей было, примерно как мне сейчас.
Больше никогда мужчина не обнимет её крепко, не поцелует. В сорок четыре Ануш суждено было остаться бабушкой, мамой, но больше никогда не быть любимой женщиной. И меня охватывает ужас от слов «никогда не…». Может, потому я вижу в ней свою бабушку, оставшуюся вдовой в сорок, с четырьмя детьми на руках?
Как-то я, как положено соседке, принесла Ануш пирог. Ничего особенного, просто шарлотка. Я удивилась, когда она сперва понюхала, а только потом попробовала. Я списала это на восприятие. Я тоже сначала нюхаю то, что ем, особенно незнакомое. В другой раз я принесла торт с безе. Тут она даже нюхать не стала, коротко отрезав «я такое не ем». Мне было обидно, — это то, от чего невозможно оторваться. Я даже слегка разозлилась: смотрите-ка, капризничает, или хуже того — брезгует. Я не раз сталкивалась с ревностью хозяек к чужой выпечке, и именно этим объяснила себе её каприз.
И только потом, позже, я поняла причину. Ануш не ест яйца. Ни в каком виде. И выпечку нюхает поэтому. Запах яиц она не переносит.
Ануш дважды хоронила своих детей. Одного — когда тому не было и полугода, крошечного мальчика, умершего от какой-то кишечной инфекции. А ещё девочку, годовалую, которая умерла от сальмонеллёза. И это было не пятьдесят лет назад. Её младший сын почти ровесник моему…
Полдня прошло, и где-то около двенадцати — в деревне время для кофе-мофе. Собираются соседки: сладости, последние новости, потому это не просто кофе, а кофе-мофе. А для меня каждый раз — новые откровения. Не было дня, чтобы я не услыхала хотя бы новую поговорку, слово или ещё что-то, ценность чему знаю только я.
Круг наш узкий. Никого, кроме «ближних». Я, Ануш, Армине и её мама, которую я с первой встречи почему-то зову мам-джан. Хотя всю жизнь я говорила, что мама у человека одна, не понимая, как невестки могут называть свекровей этим драгоценным словом.
У мам-джан шесть дочерей, и теперь ещё я — пстик бала (маленькая детка).
В общем, ничего необычного, просто соседские посиделки. Настроение задаёт Ануш, в минуту меняя его с хмуро-ноябрьского на радостно-солнечное. Ануш пришла в смешной детской шапке своей внучки! Такой, знаете, с двумя помпонами-ушами. Серьёзная Ануш! И, конечно, этот её вид вызывает бурю радости и смеха. Ануш отвечает на мою реакцию улыбкой:
— Ай, Таня, я только искупалась, после коровника, голова мокрая, а свою я постирала! Люто тоже очень смеялся, когда увидел.
И вот, когда мы уже выпили кофе, обсудили погоду, последние фото соседок в фейсбуке, порадовались обновкам Армине, — у меня зазвонил телефон. Я радостно говорю в трубку: «Аннушка, привет», — и выхожу из кухни.
Возвращаюсь с улыбкой: Аннушку я нежно люблю, и всегда рада слышать.
Ануш, видя мою улыбку, спрашивает:
— Это кто звонил? Сестра?
— Почти, Ануш. Не по крови, но сестра. Я два года прожила у неё в Ереване. Видишь, какая я счастливая? У меня там сестра есть, и здесь есть сёстры, и даже мама!
— Армине, у неё что, мамы нет? Там, в России? — тихо спрашивает Ануш, надеясь, что я не пойму, ну или, в крайнем случае, не услышу.
— Есть, как нет? — громко отвечает Армине сквозь шумно льющуюся воду, которой она моет новую порцию фруктов к столу (на столе всегда должно быть много еды).
И тут вступаю я:
— Ануш, у меня две мамы есть, плохо разве? Но моя мама, там, не любит меня так, как мама здесь, — говорю я и осекаюсь. Как-то совсем по-детски вылетела у меня последняя фраза. Но поздно. Недоумение повисло в воздухе.
— Это как, Таня? Разве так бывает? Ты что, ей не звонишь? Или она с тобой не говорит?
— Бывает, Ануш. Звоню, разговариваем. И она меня любит, по-своему, как умеет. Просто по-другому её никто не научил. И потому она так, как мам-джан, не умеет.
— Не понимаю. А кто должен был научить?
— Ну, её мама и мама её мамы. А они тоже не умели…
— Таня, а так, что, бывает? Чтобы мама не умела любить своего ребёнка? Это как?
— Бывает, Ануш, бывает. — Я пытаюсь подобрать слова, чтобы объяснить. Ануш неплохо говорит по-русски, но вряд ли поймёт, если я полезу в дебри детско-родительских отношений. И я пытаюсь по-простому: — Понимаешь, у нас, наверное, не очень принято целовать детей в попу. У нас, во времена моего детства, детей воспитывали, а не держали. Понимаешь? (В армянском языке по отношению к детям не говорят «воспитывать», а употребляют глагол «держать», то есть «ухаживать», «охранять», «поддерживать», «защищать».)
— Нет! Ай, Таня, не понимаю.
И тут я пускаюсь в объяснения теории воспитания советских времён, когда важнее всего было — вырастить Человека. Дать ему достойное образование, заложить нравственные ценности, выработать волю и т.д. и т.п. Что телячьи нежности (тут, кстати, нам с Армине пришлось отдельно потрудиться с переводом) считались лишними, так как это приводит к избалованности (ещё одно слово, перевод которого был непрост).
Ануш смотрит на меня, понимает и не понимает одновременно.
В этот момент мам-джан (которая по-русски практически не понимает), притягивает меня к себе, гладит по голове и ласково приговаривает что-то сюсюкательно-нежное, повторяя «жаль, очень жаль». А потом кладёт мне в тарелку последний кусок сладкой домашней халвы. И я растекаюсь, плавлюсь и наполняюсь любовью. Той самой, что бывает только на кофе и на молоке…
Ануш смотрит на меня так, что я не могу удержаться от вопроса:
— Ануш, я тебя расстроила?
Ануш молчит, но я всё вижу в её глазах, полных слёз.
Она искренне удивлена тому, что на свете бывают мамы, которые не умеют любить своих детей. И бывают дети, почти пятидесяти лет отроду, которых любят чужие мамы.
На том и расходимся. Напоследок Ануш снова веселит меня шапкой. До моего дома мы идём вместе, а потом я смотрю вслед маленькой женщине, что пошла любить своих внуков так, как её научили мама, бабушка и жизнь…
[1] Армянский национальный молочный продукт. Режан может быть отличной закуской или завтраком