Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2023
Мелихов Александр Мотелевич — прозаик, публицист, литературный критик. Родился в 1947 году в г. Россошь. Окончил матмех ЛГУ, кандидат физико-математических наук. Лауреат ряда литературных премий, в том числе премии «Книга года-2023» за роман «Сапфировый альбатрос». Живет в Санкт-Петербурге.
Человек с незапамятных времен приспосабливал материальный мир к своим материальным нуждам: вырыть искусственную пещеру и согреть-осветить ее самостоятельно добытым огнем — это были первые шаги такой адаптации. Сегодня же мы живем в мире, настолько адаптированном под нас, что если бы нам оказаться в мире первозданном, то мы не выжили бы в нем и месяца. Нас окружает искусственное жилье с искусственным обогревом и освещением, наша пища произрастает не в степи и не в лесу, а на фермах и в оранжереях — борьба человека за независимость от естественной среды, кажется, подходит к завершению: человек уже и эмоциональные впечатления желает получать не из реального мира, а из «искусственного», виртуального, с экрана гаджета, от которого многие из нас не отрываются даже во время прогулок.
Но здесь, пожалуй, речь идет не о материальной, а о психологической адаптации.
Уже существует специальное слово — ноосфера. Сфера разума, под которой понимается биосфера, преображенная человеческой волей. Но мы погружены в сферу разума и в более узком смысле — в сферу человеческих знаний. В огромной степени противоречащих друг другу, и вряд ли имеется хоть одно суждение, которого бы кто-то не оспаривал. Если даже взять институционализированную науку, то и в ней ни на миг не прекращается борьба научных школ и попытки научных революций. При этом современные науки так далеко ушли от понимания рядовыми людьми и даже профессионалами в в других областях, что понадобилась адаптированная наука — научно-популярная, научпоп. Профессионалы постоянно ругают научпоп за недопустимые упрощения, и часто за дело, но вместе с тем надо понимать, что широкая публика может лишь воспринять либо упрощенные знания, либо оставаться в полном невежестве в безраздельной власти шарлатанов.
Что же говорить о школьниках? Чтобы люди могли взаимодействовать в качестве членов одного общества, они должны обладать общим запасом каких-то азбучных знаний типа того, что Земля круглая и вращается вокруг Солнца. Если же им сообщить, что вопрос, что вокруг чего вращается, целиком зависит от выбора системы наблюдения, то это не вызовет ничего, кроме путаницы. То же самое можно сказать о планетарной модели атома и о многом другом: в свое время будущие специалисты все уточнения и поправки узнают не спеша, с пониманием, а не повторяя, как попугаи, слова, подлинный смысл которых им недоступен, а до поры до времени лучше не морочить им голову.
Иными словами, цель начальной адаптации знаний — социализация.
Когда в возрасте лет пяти-шести, обладая, похоже, врожденной страстью к чтению, я зачитывался «Призванием князей» в хрестоматии Ушинского, это было очень далеко от изучения исторической науки, но это несомненно были уроки социализации: я узнавал, что у Руси было начало, что были князья, которые вели в буквальном смысле слова братоубийственные войны, я узнавал имена-пароли и мемы-пароли, по которым распознается принадлежность к общей культуре: Рюрик, Трувор и Синеус, Владимир и крещение Руси, Святослав, «иду на вы»…
Как исторические факты они вполне могут быть оспорены, но как пароли они, вероятно, могут исчезнуть лишь вместе с русской культурой.
Это были, возможно, не столько уроки истории, сколько уроки патриотизма.
Уже давно ведутся прения, как бы так сочинить учебник истории, чтобы он и не искажал историческую правду, и вместе с тем пробуждал любовь к родине, но я не вижу, чтобы кто-то сознавал, что всегда будут существовать две истории: история академическая, старающаяся изучать исторические факты, и история художественная, творящая художественный образ эпохи. И патриотизм пробуждает только художественная, только она создает ощущение единства с предками.
Лично для меня лучшие учебники истории России — это «Капитанская дочка», «Война и мир», «Тихий Дон», «Разгром» и — с разными оговорками — «Люди из захолустья», «Поднятая целина», «Плотницкие рассказы», «Звезда», «Жизнь и судьба», «Две зимы и три лета», «Битва в пути»… Каждый может чем-то дополнить и что-то вычеркнуть — я бы даже предложил журналу провести специальный опрос.
Преподавание литературы имеет, может быть, наиболее важной целью именно социализацию — освоение имён-паролей, произведений-паролей, по которым происходит включение в единую национальную культуру. Именно поэтому прежде всего нельзя исключать из литературного канона ни одно из священных (речь не о мистическом, а о социальном смысле этого слова) имен. Эстетическое освоение неадаптированной классики — это следующая задача, подозреваю, и не всем доступная, как не всем доступна современная математика и физика.
Другое дело — современная литература. Да, современные писатели не напишут лучше Толстого и Достоевского, тем более что они ещё и породили критерии оценивания. Но только современные писатели могут предоставить читателю зеркало, в котором он увидит свою жизнь высокой и значительной, без чего общество начинает страдать от эстетического авитаминоза.
Социализация и эстетическое освоение — для того и для другого требуются разные формы адаптации. Любимые книги моего детства — приключения Гулливера, Робинзона и Уленшпигеля — были адаптированные, и это хорошо, потому что полные версии я бы не осилил. Как уже в выпускном классе я чуть не умер от скуки над «Войной и миром», хотя через каких-то пару лет как раскрыл рот от восхищения, так и до сих пор не могу его закрыть. Значит ли это, что «Войну и мир» следовало исключить из школьной программы? Нет, тогда бы я и не знал, что за мной числится должок. Но для социализации не самых умных, вроде меня, возможно, стоило бы допустить какую-то адаптированную версию — художественный пересказ. С непременным подчеркиванием, что это лишь первая попытка взять высоту.
Я не исключаю, что для социализации и для эстетического освоения требуются две разные школьные программы. К чему-то похожему еще с полвека назад подходила Лия Михайловна Предтеченская, разработавшая курс Мировой художественной культуры, в котором главной целью урока должно сделаться не знание, а эстетическое переживание. А потому и учебные пособия по МХК должны сами быть художественными произведениями. Я тоже написал для этого курса несколько эссе о Пушкине, Лермонтове, о «сложных» художниках двадцатого века — эти эссе выходили отдельными брошюрками, а потом я их включил в свои книги «Под щитом красоты» и «Колючий треугольник».
Без пламенной Лии Михайловны курс захирел, но ее идеи вполне могут быть возрождены. Кроме одного пункта ее символа веры, о котором мы с нею неоднократно спорили. Лия Михайловна была убеждена, что нет недоступных шедевров, есть только неумелые преподаватели. Я же склонялся и склоняюсь к тому, что для восприятия серьезной литературы необходима особая одаренность, вполне сходная с музыкальной или математической одаренностью, и обладают ею тоже лишь несколько процентов населения. И как же можно в пределах общей учебной программы удовлетворять весьма различные эстетические потребности особо одаренного меньшинства и преобладающего большинства? Можно предложить школьникам и их родителям выбирать облегченный и «углубленный» курс литературы, в которых будут осваиваться адаптированные и неадаптированные версии литературных шедевров.
При непременном условии, что адаптацией будут заниматься высокопрофес-сиональные литераторы.
Удачные примеры известны.