Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2023
…Окончательно я полюбил оперу во время ковида.
Любил, конечно, и раньше. Покупал записи, пытался попасть на оперные спектакли везде, где появлялась такая возможность: в Берлине и Вене, Праге и Нью-Йорке, Петербурге и Москве.
И все-таки это была любовь… немного платоническая, так сказать. Без страсти и без взаимности.
Ковид изменил все. Лучшие оперные театры (ну, скажем, нью-йоркский «Метрополитен») открыли бесплатно свои приложения, запустили целые циклы для показа тем, кто вынужденно оставался дома. Каждый вечер мы усаживались у телевизора и наслаждались то вполне традиционными, но очень глубокими и проработанными постановками Вены, то пышными костюмами и блестящими голосами Нью-Йорка, то невероятно концептуальными и изысканными режиссёрскими идеями Парижа или Женевы. Нетребко, Гаранча, Флорес, Бечала, Кауфман, Абдразаков и Хворостовский (существующий уже только вот так, виртуально) вели с нами ежедневные диалоги о вечном, поражая не только фантастическим звучанием вроде бы давно привычных нот, но и великим актёрским даром.
Когда мир сузился до размеров квартиры, по сути дела домашней вынужденной тюрьмы, — опера снова напоминала о том, что, нет, земля огромна, она оставляла лазейку, луч надежды на то, что мир снова расширится до нормальных размеров и откроется людям.
…В январе 2022 года я купил билеты на легендарный оперный фестиваль в итальянской Вероне. Это была, как говорил один литературный персонаж, «мечта идиота», то есть абсолютно непрактичная, почти недостижимая идея. Я неоднократно смотрел в интернете постановки из Вероны и хотел туда попасть. Спектакли там происходят в древнем античном амфитеатре, под открытым небом. Меня волновала сама атмосфера: звездное небо, фонарики и свечи у тысяч и тысяч зрителей, огромная аудитория на ярусах амфитеатра, которая дышит в такт каждой арии и бешено аплодирует в этом темном, насыщенном оперными страстями воздухе.
Меня волновала сама режиссёрская задача: создать декорации, которые отвечают масштабам и характеру этой гигантской сцены.
Меня волновал даже ветер, который в трансляциях колыхал платья и прически, я его ощущал буквально физически.
Но в марте 2022 года от этой идеи пришлось отказаться. Было послано письмо в службу поддержки, где мы просили вернуть деньги за билеты.
…И нам предложили перенести наш визит на следующий год.
Я не буду описывать все обстоятельства поездки, маршрут и логистику, это дело частное, но описать саму арену (Arena di Verona) и спектакль — попробую.
В каком-то смысле нам и повезло, и не повезло со спектаклем.
Постановки «Арена-ди-Верона» в принципе отличаются от обычного оперного театра тем, что зрителя здесь, грубо говоря, всегда надо поразить. Из этих плановых десяти тысяч никто не должен уйти разочарованным. Как бы далеко зритель ни сидел, в какой бы точке арены ни находился. И для этого нужны спецэффекты, нереальные, как я уже сказал, по масштабу декорации, головокружительные режиссёрские идеи, фантастические костюмы.
Но если бы мы — впервые оказавшись здесь — попали на такой спектакль, сама опера отошла бы на второй план.
Мне и хотелось, и не хотелось такого типичного веронского оперного аттракциона.
И таки да, это оказалась «просто опера». Красивая, но без фейерверков, золотых дождей, нависающих над головой сказочных конструкций и шагающих чудищ.
Вердиевский «Риголетто» — в постановке Антонио Альбанезе — это невероятно итальянский спектакль, об итальянском менталитете, характере, душе, привычках, образе жизни, темпераменте, отношениях в семье.
Внешний рисунок совсем непритязательный: на сцене обычная итальянская траттория (художник — Хуан Гильермо Нова), а не роскошный «дворец герцога Мантуи», как привык оперный зритель, костюмы почти крестьянские, свита герцога напоминает мафиозную деревенскую «коммуну», где все родственники и главный закон — это верность семье, как в «Крёстном отце». Мужчины ходят с охотничьими ружьями и ножами, в высоких сапогах, а женщины должны знать свое место и не блистать нескромными нарядами.
Было бы уже совсем логично, чтобы по рядам разносился аромат горячей пиццы или спагетти болоньезе. Но «Арена» слишком большая для этого…
Деревенская простота нравов, уютный мир итальянской деревни — при этом неотделим от угнетения, насилия, гендерного неравновесия, от густого запаха мужской силы и мужского превосходства.
Поэтому Джильда здесь не просто, как обычно, прекрасный невесомый ангел, образ идеальной чистоты, девушка, поющая «в церковном хоре» и мечтающая о земной любви, нет, в этом спектакле Джильда (Джулиа Маццола) — это прежде всего классическая жертва. Несчастная, нелепая, слишком мягкая и слабая для этого мужского мира, зажатая и задавленная своим сумасшедшим отцом, походя соблазненная и растоптанная.
Совсем недавно я смотрел итальянский сериал «Хорошие матери», мрачный, но довольно важный как актуальное высказывание. В нем говорится ровно об этом: как замкнутый и самодостаточный мир итальянской семьи с его незыблемыми традициями (роль матери, роль жены, роль отца, роль ребенка — все расписано по нотам столетиями назад) на наших глазах превращается для современной женщины в ад.
И дело не в привычном криминальном фоне — а именно в столкновении «традиционных ценностей» с современной жизнью. Убивает людей не мафия и ее мораль, убивают именно они — эти ценности, неразрывно с этой моралью связанные.
…Джильда в постановке Альбанезе таким образом оказывается почти физически (и уж точно психически) разорвана столкновением двух мужских характеров: Риголетто (Людовик Тезьер) и Князь (Юсиф Эйвазов). Оба абсолютно безжалостны в своей «любви», которая оборачивается жестокой казнью женщины. К слову сказать, и тот и другой — исполнители мирового уровня, и сегодня едва ли не ведущие в своих оперных амплуа. Поэтому и столкновение у них — беспощадное и великое.
Хотя при этом остается один важный вопрос.
Все-таки «Риголетто» всегда был спектаклем о власти. О ее пределах. О ее жестокости. Об отношениях господина и слуги. Об аристократе, всесильном бюрократе, «олигархе», «начальнике», которому все позволено, и о его шуте, который настолько дорожит своим положением в этой иерархии, что неосознанно жертвует самым дорогим. Как говорят сейчас политологи, об отношениях внутри элиты, о «клиентелле» и хозяине, о беззаконии, коррупции, о праве сильного, о бесправии слабого. Тоже довольно важный сейчас сюжет. Но в этой постановке «Риголетто» он отступает на второй план — гораздо важнее оказывается «мысль семейная», мысль о традициях и обычаях мужского мира, об угнетении женщины и, еще раз повторюсь, о том, как это всё связано с итальянским обществом.
Привычная для «Риголетто» тема неудавшегося бунта, тема борьбы с диктатурой и диктатором уступает теме мести. Вендетте, всепоглощающей ненависти, слепому семейному долгу.
Красота вердиевских арий (дирижер Марко Армильятто), золотая сладость этих напевов становится лишь контрастом, оболочкой тяжелого и неразрешимого общественного конфликта.
Прямо скажем, неожиданно…
Тем более неожиданно, что параллельно с этим социальным «Риголетто», в той же фестивальной афише, теми же днями — шел на сцене «Арена ди Верона» совершенно другой, привычный для фестивального формата спектакль: «Аида» Верди с Анной Нетребко и Юсифом Эйвазовым в главных ролях.
Мне довелось посмотреть его в записи, также как и другую недавнюю премьеру «Аиды» — в Баварской национальной опере.
Две разные «Аиды». Два разных понимания задач оперного искусства. Сравнить было интересно.
«Аида» в Вероне — выдающаяся по изысканности, изощренности, виртуозности постановка. Некий сплав высоких технологий, футуристического дизайна, острой высокой моды — и обычных оперных компонентов: звука, оркестра, исполнителей. Невероятно эффектное и причудливое зрелище. Трансляция спектакля, судя по титрам, стала очень важным событием на итальянском телевидении, а судя по откликам в соцсетях — на премьеру поспешили первые лица итальянской политики и культуры.
Лазерные лучи разрезают черное небо, безжалостно режут его на кусочки, над ареной возвышается гигантская пятерня, составленная из светящихся конструкций — и пальцы на ней жутковато шевелятся во время каждого нового действия.
Веронские постановки отличаются гигантским количеством людей на сцене — так что почти каждая нота спектакля отражена в причудливой хореографии, с танцующими на сцене сотней-другой артистов, и каждый из них как правило еще держит в руках свою светящуюся конструкцию, переворачивая ее в воздухе и создавая эффект мощного коллективного перфоманса, совершенно отдельного от самого спектакля. (Режиссёр и одновременно создатель сценографии, светового решения, костюмов и хореографии, что само по себе уникально, — Стефано Пода).
Тела исполнителей превращены в «палитру художника» — например, то, во что превратили тело Анны Нетребко (Аида), или Радамеса (Юсиф Эйвазов), со всеми этими кислотными красками на лице и иероглифами на теле, очень хочется рассмотреть подробней, ведь это само по себе какое-то отдельное послание.
Справедливости ради должен сказать, что наиболее слабое место спектакля (в его телевизионной ипостаси) — это трансляция, телережиссура. «Дорого-богато» это, как известно, не всегда хорошо: камера слишком много перемещается, летает, камер слишком много, и каждый ракурс режиссеру трансляции жаль потерять, поэтому порой все превращается в кашу и возникает ощущение, что чего-то главного ты не увидел.
При такой сложности и насыщенности того, что происходит на сцене, — на исполнителя падает какая-то адская ответственность. Его попросту должны услышать и понять, что нелегко при таком визуальном давлении.
В этом смысле Анна Нетребко, конечно, остается на бескомпромиссной профессиональной высоте. Вообще в последние годы ее фигура оказывается замешана в скандалы, многие ее возненавидели, причем с разных сторон, в Нью-Йорке ее ожидает уже второй суд — и это очень жаль, поскольку, даже пережив пик своей славы, пережив самые разные жизненные потрясения, она остается одним из главных действующих лиц мировой сцены и непревзойденной актрисой. И именно в этом своем качестве, а не в каком-то другом, она заслуживает нашего внимания. Что и доказала в очередной раз блистательно — на сцене «Арены-ди-Верона».
Баварская опера показала совершенно другую «Аиду», что логично, — здесь иначе понимают и театральные задачи, и оперную эстетику.
Мы оказываемся в школьном спортзале, с простреленной крышей, где живут беженцы или пленные. Идет война, эти дыры от снарядов и эти кое-как одетые люди, ночующие на полу, — не оставляют для фантазии зрителя никаких вариантов: это именно сегодняшняя война и сегодняшний мир (режиссер — Дамиано Мичелетто, художник Паоло Фантин). Кстати, что-то подобное показала недавно Берлинская опера в постановке прокофьевской «Войны и мира» режиссера Дмитрия Чернякова. Там тоже беженцы, живущие то ли на вокзале, то ли в каком-то общежитии. Но схожесть взгляда и даже приема — не раздражает. Мировая трагедия не может стать привычным театральным штампом. Она остается главной темой и главным вызовом для художника — в любой трактовке и на любом материале.
Аида (Елена Стихина) — невероятно убедительна именно в роли жертвы войны, в роли женщины, которая раздавлена и убита обстоятельствами происходящей катастрофы. Нет, это не ужас, не отчаяние, не депрессия, хотя всё это присутствует в рисунке роли, — скорее это готовность приносить всё новые жертвы, чтобы выжить, способность адаптироваться к обстоятельствам, к которым адаптироваться вообще невозможно, и при этом приходить на помощь, сострадать, любить, чувствовать.
Я впервые увидел эту актрису в постановке баварской «Аиды», соответственно, увидел только на экране, и меня поразила сама ее естественность, женский характер, лицо, глаза… Глаза женщины, которая умеет страдать, но оставаться не сломленным человеком.
Кстати, Стихина, воспитанница Мариинского театра, наряду с другими исполнительницами играла и в веронской «Аиде», после Анны Нетребко, и это тоже любопытно — как ей удалось справиться, не с музыкальной партитурой, конечно, а с режиссёрской.
Ведь Аида Анны Нетребко — это все-таки прежде всего сильный характер, женщина, вокруг которой кипят страсти, благодаря которой рушатся царства, изменяется сам ход истории. Аида Елены Стихиной — «человек из толпы», одна из нас, человек, которого история приносит в жертву.
Я не буду углубляться в нюансы обеих постановок «Аиды», пытаться пересказать «режиссёрский сюжет» и замысел. Но интересно, что почувствовал, что понял европейский зритель в том и этом случае, какие мысли возникли у него после того, как условный занавес закрылся?
Веронская «Аида», на мой взляд, — спектакль о всемирном Апокалипсисе, космическом Судном дне, о катастрофе, которая может быть при этом невероятно красива.
Баварская — о том, как катастрофа врывается в нашу обычную, бытовую, устроенную, комфортную жизнь и взрывает ее. Но и в том, и в другом случае речь, вообще говоря, об одном и том же. Об испытании человеческого материала. Испытании на прочность, на силу, на верность своим идеалам.