Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2023
Люблю время от времени возвращаться к классикам, всякий раз открывая в их текстах незамеченные ранее смыслы. Каждые пять-шесть лет заново и словно впервые читаю «Повести Белкина», «Господа Головлёвы», «Бесы» или «Мёртвые души». Подобные книги бездонны, и черпать из этих вечных колодцев можно всю жизнь — вода в них всегда будет разной на вкус. Это общее место и банальный вывод, но лично я действительно время от времени обращаюсь к русской литературе позапрошлого века, потому что классические тексты всегда актуальны, а главное — их интересно читать, они увлекательны, динамичны и, как правило, имеют в своих сюжетах нечто гипнотическое, нечто такое, от чего трудно оторваться.
В этом году книгами, которые меня опять заворожили, были книги Гоголя. И это, конечно, не одна настольная книга или один текст, который полюбился так, что к нему хотелось возвращаться весь год. Читалось что-то новое, современное, премиальное, но это «что-то» проходило мимо, не особо задевая и плохо запоминаясь. На моём столе весь год было собрание сочинений любимого писателя.
Гоголевских собраний в нашей семейной библиотеке — два, одно 1950 года, другое — 1959-го, оба издательства «Художественная литература». Они похожи, оба с отличными примечаниями, с удобным справочным аппаратом, только в более раннем издании есть критико-биографический очерк известного советского литературоведа Н.Л.Степанова. Много лет назад я прочёл этот очерк с немалым интересом, а сейчас понимаю его субъективность и не могу принять односторонние суждения автора. Это понятно, гоголевское собрание вышло за три года до смерти Сталина, поэтому сопровождающие материалы должны были выглядеть тогда идеологически правильными и содержать цитаты из классиков марксизма-ленинизма.
Однако сам Гоголь в этих изданиях не тронут. Слава Богу, советская власть относилась к моему любимому писателю вполне лояльно. Правда, его считали сатириком, бичевателем пороков самодержавия и крепостничества. Отчасти это так, но в моём понимании Гоголь — прежде всего гуманист. И вершиной его творчества считаю я вовсе не великую, разумеется, поэму «Мёртвые души», а небольшую повесть «Шинель», в которой столько любви и сострадания к человеку, что, казалось бы, этой любви и этого сострадания хватило бы на целый мир. Оно, впрочем, так и есть, — огромная душа Гоголя хотела обнять всех, утишить боль и страдания человечества, сделать людское общежитие добрее и терпимее. В этом автор «Шинели» близок Достоевскому, но Достоевский — жестокий описатель крайностей и безжалостный препаратор пороков.
Люблю гоголевские сюжеты, непредсказуемые в первом чтении, в особенности его романтические, мистические малоросские повести. Увлёкшись в юности этими повестями, стал читать я и вообще романтическую фантастику волшебного девятнадцатого века: Марлинского, Сомова, Одоевского, Погорельского. Да ведь и Пушкин с его «Гробовщиком» в том же ряду! Но Гоголь — это, конечно, отдельная песня. Нет смысла перечислять названия его повестей, они у всех на слуху. Вспомню только «Старосветских помещиков», которые не только в ушедшем году, но и во всю жизнь были у меня настольною книгою. Чего только не приписывали «Старосветским помещикам» и их автору! Читывал я когда-то, что повесть сия есть апология мещанства и пошлости, гимн уютной, но бессодержательной жизни, что герои повести — пустые, никчёмные люди, бесполезные для общества, бесплодно прозябающие в своём душном мирке. Как же так? — думал я, перечитывая в очередной раз «Старосветских помещиков», ведь это пронзительная история о большой любви, о нежности, о заботе. Как может любовь под пером записных литературоведов превращаться в якобы обличительную историю о затхлом мещанском бытии? Нет, это чудесная, хотя и грустная повесть, и для меня всегда будет она литературным эталоном. Как и «Шинель», как «Тарас Бульба», как «Мёртвые души».
Читаешь Гоголя и вроде всё знаешь наперёд — помнишь героев, помнишь эти сюжетные извороты, этот изумительный, ни на что не похожий язык, а всё равно ж увлекает так, что не оторваться, и уже торопишь день, погоняешь ночь — скорей бы, скорей бы дочитать. А потом и жалеешь — эх, дочитал! Ещё бы что-то прочесть. Да так и бежишь к новой книжке. И ведь это не только повести, а и письма, статьи, заметки. Гоголь! Неисчерпаемый писатель, которого будут любить столетия вперёд. А у меня он навсегда останется настольной книгой… сколько раз доведётся мне ещё читать его? Видно, уж немного… да и за чертой, пожалуй, будут со мной эти простые, но такие сложные тексты.