Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2022
1. Кому вы наследуете? (В широком смысле слова и в литературе «всех времен и народов».)
Моё детское интуитивное ощущение целостности подкрепилось нескончаемым чтением. Поэтому, условно говоря, и наследую я надышанный воздух литературы в целом — всё, до чего удалось дотянуться: любимое и нелюбимое (как узнать, что оно нелюбимое, пока не прочтешь?). Здесь трудно разделить «дыхания», как неразделимы и неслиянны слои текста — от бытового к бытийному, онтологическому, — просвечивающие один сквозь другой. Я люблю плотность и красоту текста Булгакова и Гоголя. Я вообще люблю плотность и красоту: мне сладок густой воздух «Илиады» — это невозможная страсть! — но рада продышаться и на прохладном осеннем воздухе Чехова. И мой текст, как интуитивно «наследующий», возможно, стремится воспроизвести ту изначально заявленную целостность, приемля и прямое высказывание, и плотно упакованное метафорическое/мифическое/архетипическое, соединяя два типа мышления: условно реалистического (возьму маркеры: «“Властелин колец” и/или “Гадкий утёнок” — абсолютная ерунда, ибо что интересного можно сказать про уток?») и мифического/плотноупакованного (и, увы, безнадежно требующего считывания, — того, чего требовать невозможно, — только надеяться на случайное попадание/узнавание, переводящее текст в регистр камерного звучания). Люблю Заболоцкого. Люблю безынтонационных: более всех — Тарковского. И, конечно, хорошее детское, — потому что оно никакое не детское, а сверхплотно упакованное. Позволительно ли это называть наследованием? — возможно, более точным для меня словом будет даже не «любовь», а «органичность».
2. Узнаёте ли вы в ком-то из молодых писателей — своих и своего поколения читателей, будь то «наследники» или оппоненты?
Я остро чувствую поколенческий разрыв — непреемственность, ментальную отчужденность, чистый лист каждого следующего за нами поколения/автора. Хотя даже это «нами» затрудняюсь определить: плюс-минус пять-шесть лет в одну и другую сторону не включают меня ни в то, ни в другое поколение, как мне думается, из-за очень уж позднего старта. Я все больше соотношу себя с шестьдесят-семьдесят-плюс-летними, хотя и понимаю, насколько это безответная любовь, в том числе читательская. (Здесь должен быть грустный, но всё же смайлик.) Субъективное чувство невключенности в поколение затрудняет ответ на этот вопрос. Мой же читатель — увы — штучный, ибо «неактуальное» — не актуально.
3. Литература ваших сверстников: что вас объединяет и отличает от других и для вас важно, чтобы сохранилось в будущем?
Мне во всем важна целостность: не убогая односторонность, а полнота бытия, в том числе творческого. Я многих — очень многих — люблю, чувствуя в них то же стремление к восстановлению утраченного, заполнению белых пятен этого интертекстуального пазла, который требует постоянного непрерывного восстановления, потому что осыпается на глазах как штукатурка. Наверное, я все-таки самозванно причислю себя к протяженному поколению, сохраняющему преемственность, хочу, чтобы она осталась: пускай через мою голову — я понимаю, что со мной умрут и мои тексты, — но я хотя бы побуду передаточным звеном.