Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2022
Бекуров Руслан Викторович — кандидат политических наук, доцент кафедры международной журналистики. Родился в 1974 году во Владикавказе (Северная Осетия). Проза печаталась в журналах «Дарьял», «Сибирские огни». Живёт в Санкт-Петербурге. В «Дружбе народов» публикуется впервые.
Гена дней
Льёт как из ведра. И по самой середине улицы идёт девушка. Босиком, с туфлями в руках. И, размахивая этими туфлями, она подставляет лицо дождю. Картинка из старых советских фильмов. Тарарура-парарура и всё такое. Мальчишки пялятся на девушку из подъезда. И все на неё смотрят — кто из дверей магазина, кто из-под навеса на автобусной остановке.
Гена едет на велике, в кедах и с зонтом — девушка мечтательно оборачивается.
Он лишь проносится мимо:
— С дороги, с-сука!
Гена жил в небольшом городе. Нет, не так. Он жил в маленьком городе. Таком маленьком, что, когда выходишь на улицу, как будто остаёшься дома. В маленьком городе не берут с собой паспорта — здесь тебя и так знает каждая собака. Их в маленьком городе много: три дворняги, пекинес, немецкая овчарка и пара такс.
Гена жил на Летнем проспекте. В кирпичной трёхэтажке. В квартире на втором этаже. Под ним был магазин «Товары повседневного спроса». Там продавали хлеб и грабли. Такой вот повседневный спрос у жителей маленького города.
По пятницам он ужинал в ресторане «Волна». Садился за любимый столик у окна, ел уху и, конечно же, выпивал: иногда коньяк, но чаще водку.
Пьяным ему казалось, что он писатель. В такие вечера, между ухой и десертом, Гена закуривал и, вытащив из левого кармана маленький, как этот город, блокнот, думал над сюжетными линиями.
«Ну, например, я — китобой, — размышлял Гена. — Что бывает с китобоями? Чем они живут? Едят ли уху по пятницам? А если едят, то где?»
— Клара, как ты думаешь, где едят уху китобои? — спросил он у официантки. Она как раз принесла новый графин.
— В гарпунной, — не задумываясь ответила Клара.
«Как-то в пятницу компания китобоев ела уху в гарпунной у порта», — записал в блокноте Гена.
Обычно ресторан закрывался в одиннадцать. Гена оставлял Кларе пару монет, рассовывал по карманам свои вещи и уходил. Он немного сутулился и ходил на полусогнутых — в темноте казалось, что по ночным улицам гуляет горилла.
В один из таких пятничных вечеров Гена и понял, что реальная жизнь ему до лампочки. Он, как обычно, возвращался домой. Моросил колючий дождь. Капли били по капюшону — удивительное сочетание суеты и комфорта. Гена знал эти улицы наизусть, каждую трещинку в асфальте. Но, свернув на Пионерскую, он вдруг увидел её совсем другой: с аккуратно подстриженными кустами по обе стороны дороги, с барами и бистро, с летними верандами, в которых выпивают и танцуют беспечные девчонки в тюрбанах. И дождь как-то сразу закончился, и старые разбитые фонари наполнились неоном, и сам Гена почувствовал, как его прокуренные лёгкие начинают раздуваться от воздуха приключений — ещё чуть-чуть, и он улетит за облака.
Всё из-за «Фиесты». Гена совершенно случайно нашёл эту книжку. Во дворе мальчишки разводили костёр. Они бросали в огонь бумажный хлам. Гена сидел на скамейке, курил и думал о своём. Начинался вечер, похолодало. Гене захотелось погреться у костра. Он сел на корточки и вытянул руки. Под ногами валялась книга без обложки. Края страниц почернели от огня, корешок, наоборот, заметно отсырел. Гена сунул её в карман пиджака.
Уже дома он бросил книгу на кухонный стол и до ночи занимался своими делами: чистил ботинки, разгадывал кроссворд, передвигал шкаф, слушал пластинки, стриг ногти. Потом разделся, почистил зубы, принял душ и заглянул на кухню за стаканом воды. Книгу взял с собой в кровать — он любил почитать перед сном. «Фиеста» убила Гену с первой строки.
Он жадно проглатывал каждую страницу, а потом жалел, что страниц в книге становится всё меньше. Закончив, Гена начал читать её снова, как будто боялся, что утром за книгой придут мальчишки.
На следующий день Гена взял в библиотеке все книги Хемингуэя, которые лежали на полке с буквой «Х»: «Прощай, оружие!», «Праздник, который всегда с тобой», «Старик и море», «У нас в Мичигане», «Острова в океане», «Райский сад». Они ему тоже понравились, но всё же не так, как «Фиеста».
По воскресеньям Гена полдня мыл окна — он любил этим заниматься. А вечерами до самой темноты сидел на балконе и писал. Иногда в его голову приходили странные мысли. «Здесь как в Сан-Себастьяне. Без моря, конечно, но с “Волной”. И с чайками. Откуда они прилетают и зачем?»
Недалеко от церкви и кладбища протекала хилая речка Река. Полметра в ширину. Зимой она покрывалась льдом, и дети катались по ней на санях. От улицы Сомова через Реку был маленький деревянный мост с прогнившими перилами, на которых висели замки влюблённых — большие и маленькие, старые и совсем ещё новые. Дурацкая традиция, Гена её не понимал. «Аня + Ваня = любовь», «Сима и Зураб навеки вместе», «Сергей и Марина. Совет да любовь».
Свадьбу Ани и Ивана играли три года назад в «Волне». В разгар праздника в туалете невесту отшпилил дружок жениха — урка из Иркутска. Об этом все знали. И Ваня догадывался. Но сначала терпел, а потом привык.
Сима зарезала кухонным ножом Зураба, когда тот спал. Это случилось как раз на прошлогодних январских выходных. Почему она его грохнула — никто так и не понял. Вроде жили нормально.
А вот Маринка Корчная и Серёжа Емельянов купили квартиру, нарожали детей. Всё у них в шоколаде — есть даже мини-бар. Бывает, Сергей по пьяни колотит Марину. Но их ссоры быстро проходят. Однажды Емельянов порвал жене ухо. Их семья превратилась в местных героев — приезжали журналисты из Москвы.
Гена знал всех этих людей. Кого-то уже нет, а замочки висят себе и не парятся.
А сам Гена жил один. Мама умерла три года назад. Отца он никогда не видел. Из родственников в живых остался лишь старший брат. Но и он уже давно переехал в Бухарест — нашёл румынские корни по маминой линии, получил ихний паспорт, женился на дунайской татарке. Раз в месяц брат переводил Гене четыреста евро — на жизнь хватало.
После смерти матери женщин у него не было. И до её смерти — тоже. Нет, он, конечно, спал по пьяни то с одной, то с другой. Но так чтобы по любви или хотя бы от скуки, не получалось. Не жила в этом городе его Брет Эшли. Даже проездом не останавливалась.
«Вырваться из этой дыры — не вариант, — размышлял Гена. — В таком случае остаётся одно — слепить здесь свой личный Сан-Себастьян и жить в нём по максимуму долго. Не замечать провинциальную рутину, быть “как если бы” или что-то вроде того».
Под диваном лежали коробки со старыми вещами. В одной из них Гена, наконец, нашёл мамин берет с хвостиком на макушке. И ещё пионерский галстук — в школе он его ненавидел. Потом Гена взял на кухне длинный чулок с головками чеснока и надел его на шею. В берете, галстуке и чесночной вязанке ему казалось, что он выглядит как натуральный баск.
В таком виде Гена и решил идти на день рождения Артёма Тенева. Вызвал такси, взял ящик игристого «Абрау-Дюрсо» (как сказал продавец в вино-водочном, по фактуре — один в один «Шабли Ле Финаж»), положил в плетёную корзину сервелат «Рижский», баночку паштета из форели и ржаной багет. Пока Гена сидел на скамейке возле подъезда в ожидании перламутровой «Лады Веста», в небе совершал виражи старенький кукурузник. Гена поднял голову и, прикрывая ладонью, как будто от солнца, глаза, долго за ним наблюдал. Он увидел в нём себя.
— Геннадий, на фига тебе пионерский галстук? — Гена и не заметил, как к нему подошёл младший сержант полиции Исса Айдаров.
— Это не галстук, а баскский шейный платок.
— Ебаскский у тебя шейный платок, — зачем-то уточнил хмурый полицейский. А потом добавил: — Не забывай, ебаск, в среду мы едем на рыбалку.
Понедельники бывали разные. У вторников тоже случались вариации. А среды и четверги пролетали со скоростью звука — у Гены все эти дни смешались в один бессмысленный и безобразный поток.
— Скажи «поток», — попросил его Айдаров.
— Ну, поток, — сказал Гена.
— Говна кусок! — радостно закричал младший сержант.
Подъехала серая в жёлтых разводах «Лада Веста».
— А где же перламутр? — сам себя спросил Гена.
Водитель, вцепившись в руль, уточнил:
— Так, мы едем в Сосновку — я правильно понял?
— Ага, — ответил Гена. — Но сначала покатаемся по городу. Где тут у нас Елисейские поля?
Таксист равнодушно посмотрел на чесночную вязанку, дёрнул рычаг коробки передач, и они рванули к кинотеатру «Юность». «Ну хоть так», — подумал Гена.
На улице Грина он заметил официантку Клару — она сидела на автобусной остановке и палочкой ела шербет.
— Клара, хотите шампанского? — Гена опустил стекло.
— Хочу! — ответила Клара.
Бум! В городе начиналась ночь, люди спешили по своим домам, а они — счастливые и беспечные — ехали в Сосновку, выпивая из бутылки и закусывая сервелатом. Бум!
— Представь, что мы едем в Бургете. Ты понимаешь, в Б-У-Р-Г-Е-Т-Е! — Гена неловко обнял Клару на повороте. Берет валялся под ногами.
— Мы едем в Сосновку, — уточнил таксист.
На берегу карьера, заполненного водой, Артём Тенев с размахом справлял днюху. Гена с Кларой подъехали, когда все гости уже собрались. На камне на полную катушку гремел двухкассетник «Шарп» — в четырнадцать лет Гена бы продал за него брата. Алёна Петухова танцевала с Егором из трамвайного депо. Артём по-хозяйски возился с шашлыками — на шампурах они шипели как гадюки. Лиза, его девушка, резала огурцы и помидоры. Соня Мечтаева, Денис Подкорытов, Мелик Айвазов, Жанна и Борис Зайнутдиновы разухабисто выпивали на брёвнах. Или не разухабисто, но Гене казалось, что выпивали они именно разухабисто.
— Хэллоу, друзья! — Гене очень хотелось, чтобы всё было как в книжках Хемингуэя.
Клара зачем-то сразу убежала в кусты.
— Ого, блеск! — Артём принял от Гены ящик шампанского — в нём не хватало пары бутылок.
— Ну чё, я поехал или нет? — с надеждой спросил таксист.
— Оставайтесь! — крикнула Соня.
— Ну, если так просите…
— У меня есть всё, чтобы нравиться мужчинам, — Соня слегка укусила его за ухо.
И, кажется, он ей поверил.
Напиваться в компании Гена не любил. Ему больше нравилось бухать в одиночестве. Как-то Клара намекнула, что это попахивает алкоголизмом. Гена принюхался — пахло свежей выпечкой. «Если так пахнет алкоголизм, я уже сейчас хочу быть хроническим алкоголиком», — сказал он тогда.
Вот и теперь он скорее делал вид, что пьёт и веселится. Гена сидел на бревне между Меликом и Алёной, чистил ветку перочинным ножом и вяло поддерживал беседу. Неожиданно завязался спор: начнётся война или нет.
На фоне разговоров о политике почти идеальную фразу выдал таксист. Он приобнял Соню и сказал:
— Знаете, я женат, у меня дети, но по старой привычке хочется нравиться.
И Гена вдруг вспомнил, как однажды в «Волне» Соня Мечтаева призналась ему, что полжизни имитировала сарказм.
Борис Зайнутдинов был терапевтом в местной поликлинике. С Геной они познакомились как раз в медкабинете. Борис задумчиво разглядывал результаты анализов, а потом с сочувствием сказал: «Видимо, пришла пора платить за бурную молодость». «У меня не было бурной молодости», — ответил Гена. Борис пожал плечами и предложил выпить спирта.
Обычно врач Зайнутдинов начинал врать с того, что, указывая на Гену, говорил:
— Вот он не даст мне соврать.
И вроде как все это знали, но почему-то вруном в итоге обзывали Гену, а не Бориса.
— Геннадий не даст мне соврать, — до апокалипсиса остаются считанные дни. Американцы давят санкциями, но Москва не пойдёт на уступки. Войны не миновать! — кричал Борис в пьяном угаре. Он начал пить ещё с утра.
— Кому мы на хер нужны? — это был риторический вопрос от Егора с трамвайного депо.
Артём разлил ещё водки, а Денис Подкорытов поставил новую кассету. Танцевали все, кроме Гены и Жанны Зайнутдиновой. Её муж крутился возле Лизы. Артём пару раз отпихивал его ловким движением, но Борис невозмутимо подкатывал снова.
Гене захотелось отлить. Он направился в сторону леса. Ходил долго, никак не получалось найти укромное местечко. Наконец, Гена спустился в овраг и спустил штаны. Он попытался попасть струёй в муравья, но тот спрятался за камень. Гена улыбнулся: «Слинял, зараза!» И ему вновь показалось, что он не здесь, а где-нибудь в Байонне на вокзале. И вот, он сходит с поезда, несёт чемодан и удочки, проходит через тёмный зал ожидания на освещённую площадь, где ждут пассажиров фиакры и гостиничные автобусы. Он садится в фиакр, кучер пристраивает чемодан на козлы и, щёлкнув хлыстом, везёт Геннадия в ближайший пансион. «Он срезал кончик сигары золотой гильотиной, висевшей на цепочке от часов», — Гена прошептал это перед тем, как вернуться к друзьям и реальности.
Тем временем на берегу началась пьяная драка. Выйдя из леса, Гена увидел, как Артём добивает ногами лежащего на земле Зайнутдинова. Лиза визжала. Жанна сидела на бревне как ни в чём не бывало. И даже попросила сигарету у Сони Мечтаевой. В этот момент Подкорытов подбежал к Артёму сзади и начал его душить. Остальные суетились, но близко к ним не подходили. Тенев скинул с себя Дениса и, криво улыбаясь, ударил с разворота ногой. Подкорытов отряхнулся и ответил мощнейшим хуком.
Это было почти как в «Фиесте». Но это «почти» висело невидимой, но осязаемой пропастью между Геной и корридой в Памплоне. Подкорытов и Тенев хватались друг за друга с бычьими глазами, Клара посылала им воздушные поцелуи, но боем быков здесь и не пахло. Таксист был прав — это Сосновка, а не Бургете.
Гена подбежал к Артёму и попытался схватить его за руку.
— Не суйся, баран! — рявкнул Тенев и отшвырнул Гену к кустам.
Гена уткнулся лицом в землю. Берет валялся в грязи. В метре от него сидел на корточках таксист и курил с каким-то остервенением, зажав сигарету большим и указательным пальцами. Тень его лежала на Гене, плоская и некрасивая. Гена чувствовал её затылком. А потом из ничего, как это часто бывает в этих местах, начался дождь. И Гену накрыла холодная ярость.
Он быстро поднялся, отряхнул берет. Затем посмотрел вокруг, увидел Соню Мечтаеву и крикнул ей:
— Лови!
Соня поймала берет одной рукой — другой она держала пластиковый стакан.
— Алле-оп! — сказала она, и все засмеялись.
Гена наблюдал за Артёмом — тот как в сказке превращался в быка. Странно, что другие этого не замечали. Драка скисла, Тенев и Подкорытов спрятались от дождя под навесом и вроде как даже помирились. Праздник продолжался. Гена взял шампур и стянул со стола красную скатерть. Он ещё раз посмотрел на Соню, вытер рукавом лицо и побежал на Артёма. В левой руке Гена держал шампур, в правой — красную скатерть. Мокрая, она выглядела почти как мулета.
Артём Тенев рассказывал анекдот. «Смотри на дебила!» — заржал Мелик, и все повернулись в сторону бегущего Гены. Но было поздно. Артём, почуяв опасность, успел схватить камень:
— Гена, ты чего?
Гена швырнул скатерть ему в лицо. А потом, не задумываясь, всадил шампур Артёму в живот. Тенев посмотрел на Гену, потом на шампур в животе и рухнул на землю.
— Гондила, я тебя ушатаю! — застонал Артём.
На Гену налетели другие мужики: Денис, Мелик, Борис, Егор. Его втаптывали в грязь, били ногами по голове и рёбрам. Таксист с Соней, прихватив бутылку, быстро уходили в лес. «Округлостью линий она напоминала корпус гоночной яхты, и шерстяной джемпер не скрывал ни малейшего изгиба», — пронеслось в голове у Гены.
— Тёма! Тёма! — кричала Лиза.
Гена сплюнул кусок зуба и кровь. Отбиваться и защищаться уже не было сил. Тогда он приподнял голову и сказал:
— Matй al Toro.
Бум! И сразу потемнело в глазах.
Дорога была неровная. В лицо хлестал дождь. Гена сидел в люльке-коляске. Он смотрел в спину Иссы Айдарова — когда он приехал, кто его вызвал? Младший сержант жал, не сбавляя скорости на поворотах. В плащ-палатке он почти сливался с темнотой. В ночи блестели одни уши. В ногах у Гены валялся чулок с головками чеснока. На нём была кровь. «Моя или чужая?» — подумал Гена и удивился своей глупости.
— Ну, рассказывай, как всё было. Или даже так: объясни мне, тупому менту, с чего ты набросился на него с шампуром? — Айдаров даже не повернулся.
— Сплошная показуха и имитация, — ответил Гена.
— Что? — переспросил Исса.
— Говорю, показуха и имитация! Плохие играют в хороших. Хорошие — в плохих. Взрослые косят под подростков. Подростки — под взрослых. Иногда так стыдно за людей, что хочется встать на ходули и пройти над этими никчёмными существами куда-нибудь за горизонт.
— Ну и ушёл бы молча на ходулях за горизонт! Чуть человека не убил! На зоне будешь рефлексировать, Геннадий!
— Я думал, он — бык.
— Бык? Попробую всё замять. Поговорю с Артёмом, думаю, он выпендриваться не будет: подумаешь, пара царапин. А ты, ебаск, пока сиди дома и никуда не выходи. Понял меня?
На детской площадке — лужи, грязь. На ветках висят варежки разных цветов и размеров. Дерево потерянных перчаток. Над турниками летает одинокий полиэтиленовый пакет. В деревянном домике с кривыми треугольными окнами прячется от дождя Гена. Он еле поместился в этот домик и сейчас сидит там внутри согнувшись в три погибели, — кажется, именно так и говорят в подобных случаях.
— Не получилось, — он вытирает рукавом пиджака сопливый нос и вдруг резко бьёт кулаком об асфальт. — Не получилось, твою мать!
Мимо площадки проходит старушка в синем насквозь промокшим плаще. Она с любопытством смотрит на Гену.
— Не бойтесь, — говорит она. — Всё будет хорошо.
Гена поднимает голову, смотрит на неё через треугольное окно спокойными светлыми глазами и с теплотой в голосе отвечает:
— Я не боюсь, бабуля. Не боюсь.
В среду — на рыбалку. Завтра лучше проснуться пораньше — после дождя в палисаднике за домом будет полно червяков.
Катти Сарк
В хаосе пандемии Алан, как ни странно, чувствовал себя как рыба в воде. Бесконечная череда похорон и поминок даже начинала ему нравиться. Дни заполнялись какой-никакой суетой: разговорами у гроба, молчаливым выпиванием, пошлыми анекдотами. И не было времени задуматься, испугаться или грохнуть себя от отчаяния.
Всё это напоминало карусель смерти, на которой все мы сидим на разноцветных деревянных лошадках, и после каждого круга вирус выхватывает кого-то опять — вне всякой логики и здравого смысла. Постепенно людей на карусели становилось всё меньше. Алану казалось, что ещё чуть-чуть, и на ней он останется один.
Жизнь его проходила на автопилоте, и дни слипались друг с другом, смешивались в одну неперевариваемую серую массу.
Вот и сегодня с утра на телефоне вспыхнуло сообщение «умер Серый».
Алан чистил зубы и смотрел на своё отражение. Из левого уха торчал длинный волос. На лбу появилась пара новых морщин — глубоких, как Енисей. Серый родился в Енисейске — там служил его отец.
Застряв в пробке на Ленина, Алан заметил магазин игрушек, который открыли совсем недавно в подвале жилого дома. Он свернул на обочину и выключил двигатель. На полках магазина лежала обычная дешёвка: наборы с китайскими копиями Lego, куклы с пустыми глазами, радужные пупырки различных форм и размеров. И тут он увидел большую коробку сборной модели клипера «Катти Сарк» — Алан мечтал о нём аж до седьмого класса, а потом как-то забыл.
— Надень маску, пожалуйста, а то нас уже два раза оштрафовали, — сказала продавщица, когда Алан подошёл с коробкой к кассе.
— QR-код показать? — спросил Алан и потянулся в карман за телефоном.
— Не издевайся, — ответила женщина. — И так тошно.
Алан расплатился и выбрался на улицу. Коробку он кинул на заднее сиденье. Повернул ключ зажигания, снял маску, закурил сигарету, развернулся и поехал к Серому.
Его приятель Сергей Елин лежал лицом в пол на кухне возле стола. Табуретка валялась рядом. Мать Серого стонала под капельницей в комнате. Полгода назад он развёлся с женой. Взрослая дочь жила отдельно.
— Умер в секунду, — объяснил Алану участковый, заполняя протокол. — Мать сказала, что чувствовал он себя вполне нормально. Бедолага — заглянул за водой на кухню и упал.
— Наверняка тромб, — сказал Алан.
— Посмотрим, что на вскрытии скажут.
Алан подошёл к телу Серого и попытался поднять его голову. У Серого было чёрное лицо.
— Ты его родственник? — поинтересовался участковый.
— Друг. Одноклассник.
— А школа какая?
— 26-я, на Ракете.
— Офигеть, я тоже в 26-ой учился! — сказал участковый.
Они ещё посидели с мамой Серого. Участковый спрашивал её о чём-то, она пыталась отвечать.
— Мать тоже долго не протянет, — сказал Алан, когда они вышли покурить в подъезд.
Потом приехали жена и дочь. И сразу начали говорить о деньгах: где их взять, на что хоронить, и всё такое. Ни слезинки в глазах.
В восьмидесятые в Алана двор привозили закрытые цинковые гробы. Раз в месяц, а иногда — чаще. Почему-то из этих пятиэтажек на Планах в Афган уехало немало пацанов. Живыми вернулись лишь двое: Алан и Заур с Леваневского. И то, наверное, Алан не в счёт: в Афгане его рота проторчала чуть больше двух недель, уже начинался вывод войск. Они сидели где-то под Кабулом, толком даже не стреляли. И вроде как повезло, а осталась горечь — недоафганцы какие-то.
В армию Алана забрали чуть позже других — дали доучиться второй курс в меде. И он застал те гробы во дворе.
Вот и сейчас — такая же фигня. Люди умирают, и хоронят их в закрытых гробах. И смерть от этого кажется ещё более нелепой и далёкой. Хотя вот она — прячется за занавеской.
— Опоздал опять? У тебя очередь, люди ругаются! — Алик крутил в руке карандаш. Он был начальником Алана. В его кабинете пахло варёным мясом. На стене — портрет Путина и икона Георгия Победоносца.
— Серый умер. Помнишь Серёгу Елина? Он с нами до восьмого класса учился, — сказал Алан.
— Серый? Этот говнюк, который в лицо мне на алгебре плюнул? Знатно мы его тогда отметелили!
— Ты кеды у него украл — вот он и плюнул. Серый на них полгода копил.
Как-то по пьяни Серый признался, что мечтал дать Алику в морду. В четырнадцать лет даже записался на бокс. Но Алик никогда не дрался один на один. К тому же Серый перевёлся в другую школу, и всё забылось. Они не раз потом сталкивались друг с другом. В прошлом году, например, на свадьбе одноклассницы. Сидели за одним столом, шутили, выпивали.
В Сером была эта черта — смельчаком его не назовёшь.
— Все они чепушилы, эти русаки! — сказал Алик.
— И Путин тоже? — спросил Алан.
— Пошёл вон! И почему без маски?
Алан поднялся со стула, надел маску и левой рукой втащил Алику в челюсть.
— Это тебе за Серого.
Некоторое время Алан сидел на ступеньках на входе в поликлинику, не зная, что теперь делать. Над ним висели тучи — тяжёлые и низкие, они сливались с туманом.
После обеда он забрал из школы Зарину и Давида. Дети закинули ранцы в багажник.
— Давайте ещё к маме заскочим, — сказал Алан.
— И мороху возьмём! — сказала Зарина.
— И колу! — сказал Давид.
Так и решили. Ждали Надю в кафе возле её банка. Алан с Зариной лопали щербет, Давид пил холодную колу из бутылки. Такая у него привычка.
— А что за коробка в тачке? — спросил Давид.
— В тачке? Следи за языком, пацан! — Зарина треснула его по губам.
— «Катти Сарк» — шикарная вещь! — сказал Алан.
— И в этой коробке поместился целый корабль? — Давид не унимался.
— Пока там только дурацкие пластмассовые детали. Но вот увидишь, завтра утром это будет прекрасный трёхмачтовый чайный клиппер.
— А что такое клиппер? И почему он чайный? — заинтересовался Давид.
— Ты врёшь, папа! Не будет никакого клиппера! Ни завтра, ни послезавтра! Врёшь-врёшь-врёшь! — сказала Зарина.
— Вру, — согласился Алан и сломал спичку.
Он вспомнил, как однажды в школе кто-то забил спичками замочную скважину. Как ни старалась учительница, дверь не открывалась. Так обычно срывали уроки.
Вызвали трудовика, он возился полчаса. В итоге вырвал замок с корнем.
Училка была хорошей женщиной — благодаря ей Алан и полюбил английский. Но в тот день что-то в ней сломалось — бледная, она ходила туда-сюда перед классом и повторяла:
— Вы все у меня ещё попляшете! Слышите, ВСЕ! Если никто не признается, все, вы слышите, ВСЕ получат двойки в четверти! Доконали уже!
Как и когда её доконали, Алан так и не понял. Английский любили все без исключения. Даже угрюмый двоечник Пахом.
Но она продолжала:
— Если к концу урока никто не признается, будете разговаривать в кабинете директора!
Вот уж напугала — в 26-ой школе был самый добрый в мире директор.
А когда прозвенел звонок и все потихоньку разошлись, Алан зачем-то подошёл к учительнице и сказал:
— Светлана Егоровна, наверное, это я виноват.
— Что значит «наверное»? — она страшно удивилась.
— Ну, раз уж никто не признался, пусть буду я.
Алану казалось, что он совершает мощный поступок в глазах одноклассников. Так сказать, жертвует собой ради них и всё такое.
А в итоге получилось наоборот. Нет, двойку в четверти Алану, конечно, не поставили. Но был неуд за поведение, вызывали родителей, отчитывали на классном часе и школьной линейке. И самое интересное — и Светлана Егоровна, и одноклассники отнеслись к его бытовому героизму с полным безразличием. А некоторые реально думали, что спички засунул Алан. В какой-то момент он уже и сам начал в это верить.
И вот, вроде полжизни с тех пор утекло, а обида осталась. Нет, не на училку и одноклассников. Скорее на себя.
Начался дождь, и они смотрели, как Надя перебегает дорогу.
— Мама! Мама! — закричали дети.
— Ух, вся промокла! — она скинула плащ.
Алан обнял её и спросил, как дела. Надя рассказала о проверках — банк проходил лицензирование.
— Суета и паника, голова лопается! Ты-то как?
— Обычно. Серый умер, завтра — похороны.
— Ужас! Когда же всё это закончится?
— Все умрут, и всё закончится, — сказал Алан. — Я тут посчитал: за последние две недели я был на семи похоронах. И знаешь, в этом деле твой муж далеко не чемпион. Все так живут — куда деваться? В похоронах есть своя прелесть.
— Глупости не говори! — сказала она.
— Ну а что?
Дома после ужина Алан лежал в зале на диване и читал новости в телефоне. Позвонил Тамик — предложил посидеть в пельменной на Томаева. Сам Таму был убеждённым трезвенником, но почему-то любил спаивать других. К слову, Алан никогда не сопротивлялся.
В прихожей, натягивая ботинки, он, как обычно, сказал своим, что выйдет на полчасика во двор.
— Знаю я твои полчаса! — фыркнула Надя.
До центра Алан доехал на такси. Водитель попался говорливый, что-то рассказывал и, что самое страшное, задавал вопросы и ждал на них ответы. Алан сидел на заднем сиденье и нехотя поддерживал разговор. Наконец, они остановились возле пельменной. Алан расплатился и на прощание сказал таксисту:
— Береги себя и близких — серьёзно тебе говорю.
— Ох, не парься, всё будет в шоколаде! — таксист щёлкнул пальцами и нажал на педаль.
«Всё будет не в шоколаде», — Алан расстегнул куртку и закурил.
В пельменной они просидели до полуночи. Алан, Заур и Кас пили водку, закусывая сыром. Таму взял хинкали, а потом пил кофе — чашку за чашкой.
Когда Заур с Касом свалили, Алан попросил ещё бутылку. Таму зачем-то начал рассуждать о смысле жизни. Болтать Алану не хотелось. Чтобы хоть как-то сменить тему, он сказал:
— У меня такое чувство, будто я второй год сплю в душном плацкарте на второй полке под вонючей простынёй.
Тамик засмеялся и продолжил философствовать:
— Вряд ли это время будет в хит-листе наших стариковских воспоминаний. Минимум путешествий и приключений — монотонная жизнь. Местами — прекрасно, но чаще — тоска. Закончится ли всё это, не знает никто. Моя любимая рубашка пропахла аптекой. В нагрудном кармане — чёрная маска. Когда-то там лежал складной нож. Прививаться или нет — такой вот сегодня трусливый выбор. И заграничный паспорт пылится в шкафу под стопкой счетов за коммуналку. Старые песни бесят, новые шмотки не радуют. И всё с доставкой на дом: жратва, книги, игрушки, кино, вино, лёгкая грусть, тяжёлые испытания, остывшая ревность, памперсы. Что я буду рассказывать своим внукам? Как заказывал пластинки на «Озоне»? Эх…
Алана эти слова не тронули. В его жизни уже были такие же вечера. И такие же разговоры.
Он вернулся домой в два ночи. Еле нашёл такси на полупустом проспекте Коста — телефон сел, других вариантов не было. В подъезде у лифта девушка с заплаканными глазами даже не повернулась в его сторону. Как же он тогда увидел, что у неё заплаканные глаза?
Они зашли в лифт, и Алан спросил:
— Вам на какой?
— Ни на какой.
— Ну, как хотите, я — на седьмой.
— И жмите на свой седьмой.
— Ладно, — Алан так устал, что и злиться не хотелось.
— Извините, всё у меня не так сегодня. И не только сегодня. Нажмите мне на двенадцатый, пожалуйста. Или нет, — лучше семнадцатый, пусть будет семнадцатый этаж.
— Уверены? Такого этажа в нашем доме нет.
— Нет? Короче, нажимайте на свой, а я уж потом как-нибудь разберусь.
Алан нажал на кнопку с цифрой «7» и развернулся лицом к двери. Девушка привалилась к стенке напротив. Она вдруг начала копаться в сумке, нашла телефон и зачем-то сфоткала свои ноги.
— Классная, наверное, фотка получилась, — сказал Алан.
— Без разницы! — резко ответила она.
И тут лифт остановился. Потом вроде снова вздрогнул и заглох окончательно. Погас свет.
— О господи! — заныла девушка.
— Сейчас поедем, не переживайте! — сказал Алан.
— Без разницы, — сказала она.
Кнопку вызова в прошлом году выковыряли подростки. Ее так и не починили. Алан раздвинул двери. В образовавшейся щели была видна стена шахты и какие-то провода.
— Застряли, — объяснил он девушке.
— Так и будем здесь полжизни торчать? — завопила она.
— Ну а что? Если хотите, лифт — идеальная пропорция приключений и уюта.
— Уюта? Придурок.
— Не в жизни же полжизни торчать, — зачем-то сказал он.
Когда глаза привыкли к темноте, она достала из сумки плоскую флягу, открутила крышку. Выпила.
— Будешь? — спросила Алана.
— Давай, — ответил он.
Они пили, и девушка зачем-то рассказывала о себе. Так Алан узнал, что в их доме живёт её молодой человек. Точнее, бывший молодой человек. Вообще-то он был старым, имел жену и детей, но девушка называла его молодым. И человеком. Он никогда не приводил её к себе, поэтому она и не знала, на каком этаже его квартирка.
И вот прошлым вечером они поссорились, выпивая в «Мангале». Он рявкнул что-то пошлое, бросил на стол деньги и убежал. «Тошнит от таких историй, — подумал Алан. — Тем более в лифте в два ночи».
— Я вот реально не вгоняю — это ж так больно расставаться с людьми, которых любишь! Тогда какого чёрта мы расстаёмся?
— Не знаю, не любил. И уж тем более не расставался, — соврал Алан.
Она села на корточки в самом углу, взяла сигарету и сказала:
— Знаешь, мне часто снится, как умирает мама. Тот самый момент, когда до тебя ДОХОДИТ, что она умерла. Днём таких мыслей не бывает. А по ночам получается само собой.
Алан дал ей зажигалку. Она глубоко затянулась:
— И я понимаю, конечно, что когда-нибудь такое случается. В любой момент, хотя бы в следующую секунду. Но почему всё это снится МНЕ?
— Ну, это ж классика, — я вот тоже иногда в холодном поту просыпаюсь — то мама умирает, то сын.
— Но моя мама УМЕРЛА три года назад!
Алан не знал, что ей сказать, но всё-таки сказал:
— Тогда вообще не парься — зачем бояться того, что уже случилось?
Она на секунду задумалась, а потом выдала:
— Слушай, а ты — ничего!
И это «ничего» надолго повисло в спёртом, сжатом до размера лифта воздухе.
Вдруг что-то дёрнулось, зажёгся свет, и двери открылись на третьем этаже. Алан нажал на «7».
— Ладно, не буду тебя задерживать, — сказала она и поцеловала его в щёку.
Он взял её за плечи. «Лучше бы я застрял в лифте с какой-нибудь симпатичной собакой. Или вообще ни с кем», — ему хотелось спать, нужные слова не находились.
— Ну всё, хватит, не утешай меня, — улыбнулась она. — Я уже давно по нему не грущу.
В подъезде Алан нащупал в кармане ключи.
— Где тебя носило? — мама, как обычно, ждала его до последнего.
Все уже давно спят, а она возится на кухне как ни в чём не бывало.
— В лифте застрял, — он снял куртку и сел на диван.
— Ты в водке застрял, а не в лифте!
— Ма, скажи, почему вы все меня не любите?
— Для начала хотя бы не ври, — мама махнула рукой и ушла спать.
Он остался на кухне, закрыл за собой дверь. Вытащил из шкафа коробку с кораблём, аккуратно открыл её перочинным ножом, почувствовал забытый запах пластмассы и ацетона. Детали были запакованы в отдельные пакетики, в прозрачной коробке лежали тюбики с клеем. Алан раскрыл инструкцию.
Потом достал из холодильника бутылку водки, налил полный стакан и выпил. Налил ещё, выдохнул, выпил. Когда закончилась водка, он нашёл в кладовке литровый баллон араки.
Утром трещала башка, и Алан так и не понял, как и когда он лёг спать. Такое случалось каждый день, но он не переставал удивляться. Джинсы валялись в зале. Рубашка висела на батарее возле унитаза. Так себе обстановочка.
Хоронили Серого в спешке. Его прижимистые родственники решили везти тело из морга сразу на кладбище. Алан и пара знакомых врачей донесли уже закрытый гроб до автобуса. Дождь, наконец, закончился. Возле морга кучковались люди — кто-то бился в истерике, кто-то спокойно курил. По утрам в морге всегда ажиотаж. Сюда лучше приходить вечером.
На стоянке Алан увидел вчерашнего таксиста. Он сидел на капоте своей «Волги» и смотрел в никуда, сжав в руке твидовую кепку.
— Случилось что?
— Сестра ночью умерла, — таксист даже не повернулся в сторону Алана. — Я этого вируса мозги топтал!
На кладбище Алан вёз трёх незнакомых мужчин — они не поместились в автобус. Один из них спросил:
— А кто закапывать будет? Фариза сказала, что копщики вырыли могилу и уехали на другое кладбище.
— Им не заплатили — вот они и сбежали, — сказал другой.
— Что-нибудь придумаем, — ответил Алан.
После дождя земля превратилась в глину. Ну и не бывает нормальной земля на кладбищах. Когда спустили гроб, начали думать, кто и как будет закапывать. Пока размышляли, люди разошлись, и возле ямы остались лишь трое: Алан, жена Серого и её отец — прославленный ветеран, кавалер трёх орденов Славы. Алан вынул из кармана бутылку воды, сделал два глубоких глотка и взял лопату. Старик то и дело давал ему никчёмные советы. Алан злился, но первое время терпел. А потом ветеран выдал:
— Нет, ну кто ж так закапывает!
Тогда Алан бросил лопату, подошёл к нему близко-близко и сказал:
— Вот сам и закапывай, урод!
«Ничтожество с медалями! Но и я с годами буду не лучше», — размышлял Алан по дороге домой. Грязный и потный, за рулём он смотрелся, как дальнобойщик, застрявший на полпути к Луне.
Закрыв скрипучие двери гаража, Алан присел на скамейку возле подъезда. Обычно на ней безвылазно торчали местные бабульки, а сейчас — никого. Одни умерли, другие наверняка умирают.
День прожит. И он был не хуже других. А это уже неплохо. Алан бросил взгляд на отшлифованную годами спинку скамейки. Кто-то нацарапал на ней магическое заклинание: «Фатя Салказанова, бросай Давида! Он тебя не любит!» Алан улыбнулся и достал из кармана пачку сигарет.
«Жил человек, умер — и никому нет дела до него. Ни близким, ни чужим. И ладно, если бы он подлецом был каким-нибудь — нет, хороший человек со своими принципами и интересами. Влюблялся, дружил, дрался, мечтал, плакал, бухал, в конце концов, — что Серый делал не так? Почему он жил и умирал в полном безнадёжном одиночестве? Где был я, когда он падал на кухне? Болтал с Таму в пельменной? Теперь только и остаётся, что задавать самому себе эти дурацкие вопросы».
Мама подогрела в духовке пирог, и Алан ужинал на кухне один. Надя делала с детьми уроки, папа смотрел новости, мама со вчерашней ночи объявила Алану бойкот.
После ужина он вытащил коробку из шкафа. Высыпал из пакетов все детали. Разложил на полу в порядке сборки. Принёс с лоджии кисточки, ножницы, нож, напильник и верстак. Вытащил из холодильника тюбики с клеем и краской. Заметил бутылку водки на нижней полке. Взял её, повертел в руках и закинул обратно.
Алан ножом аккуратно срезал киль и оттёр напильником неровности. Затем один за другим, согласно инструкции, вставил в него шпангоуты, закрепив соединения клеем.
Закончив со шпангоутами, Алан приступил к обшивке. Для этого в комплекте были тоненькие пластиковые полосочки. Как же он намучился с ними! Более-менее нормально заклеив правый борт, Алан взялся за обшивку левой стороны. С первой попытки получилось плохо. В этот момент он понял или скорее почувствовал, что у него впервые за долгое время появилась хоть какая-то цель: «Убьюсь, но соберу этот чёртов корабль!»
Наконец, корпус был собран и установлен на подставку. Алан ждал, когда высохнет клей. Включил чайник, налил в кружку заварку. На часах была полночь. Обычно в это время приходит выпить воды Давид. Вот и сейчас, секунда-в-секунду, он появился в дверном проёме — в пижаме с Капитаном Америка на груди.
— Ого! Ты всё-таки начал!
— Ага! Не трогай пока, а то всё развалится, — сказал Алан.
Они сидели с кружками и болтали о разной ерунде. Нормальный разговор не получался.
— Давид, а кто такая Фатя?
Давид опустил глаза.
— Никто.
— Если не хочешь, не рассказывай.
— Не хочу.
— Ну и ладно, иди уже спать.
— Па, давай я тоже что-нибудь поклею. Не терпится посмотреть, как всё получится!
— Мама будет ругаться, — сказал Алан. — С другой стороны, лишние руки мне бы не помешали.
Он показал Давиду, как красить акрилом. Для корпуса ниже ватерлинии Алан выбрал вишнёвый цвет. Когда закончил, пересел на другой конец стола собирать бушприт и мачты. Давид начал красить в чёрный оставшуюся часть корабля. Получалось у него неплохо, но пришлось повозиться с кормой — там оставались разводы.
Наконец, когда стеньгам и реям была придана нужная форма, Алан аккуратно закрепил мачты в отверстиях палубы, приклеил бушприт на фальшборте и взялся за такелаж.
— Запаристая фигня! — сказал Алан, распутывая катушку. — Сбацай пока чай.
Давид возился у плиты, а Алан осторожно, стараясь не касаться ещё не высохших бортов, вклеивал и привязывал леера и перты.
«Катти Сарк» постепенно оживал. Он уже неплохо смотрелся даже с голыми мачтами. Одна проблема — паруса в наборе оказались кривыми: все эти бом-брамсели, кливера, гроты, бизани выглядели как дешёвые пластиковые кусочки. Алан решил использовать для парусов настоящую парусину.
Пока он спускался в гараж за куском брезента, Давид разлил по кружкам чай и ждал. На кухне пахло клеем и красками, куски пластмассы валялись на полу, за окном висела луна. Давид открыт форточку и сел на подоконник. Чтобы не заснуть, он считал окна в доме напротив. Внизу хлопнула дверь — Алан закрыл замок и побежал к подъезду.
После чая Давид по трафарету вырезал из куска брезента паруса — выходило не очень, он пыхтел, нервничал, тёр и без того красные глаза, но не сдавался. Тем временем Алан закреплял реи на мачтах, натягивал ванты. Когда закончил, отчистил мелкозернистой шкуркой неровности на поверхности палубы и закрасил её желтым маркером.
Закрепив паруса на мачтах, они ещё раз выпили по кружке чая, и Алан выкурил на балконе первую за ночь сигарету. На улице рассветало, город вяло просыпался.
Скрипнула дверь. Мама с тревогой заглянула на кухню.
— Чего ты, бабуля? Иди спать, — Давид как раз приклеивал к палубе пушки.
— Уже утро, — сказала мама и улыбнулась.
Она включила плиту, взяла из шкафа сковородку и, наконец, разглядела «Катти Сарк» — его нос украшала женская фигура, сжимающая в руке пучок конских волос. Одежда девушки переходила в волнорез на форштевне.
— Алан, какой же он красивый! Всё-таки не зря ты о нём мечтал.
— Думаешь, не зря? — Алан собирал мусор на полу. Ему понравились мамины слова.
Уставшие, голодные и счастливые, Алан и Давид набросились на яичницу.
— Бабуля, а хлеб? — Давид любил макать горбушку в яичный желток.
— Закончился, — сказала мама.
— Я сбегаю в «Магнит»! — Алан отложил тарелку.
— Па, я с тобой!
Лифт они решили не ждать. Вниз по ступеням Алан и Давид бежали наперегонки.