Документальная повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2022
Цирульников Анатолий Маркович — ученый и писатель, академик Российской академии образования, доктор педагогических наук, профессор, главный научный сотрудник Федерального института развития образования РАНХиГС и страстный путешественник. Вот уже много лет его очерки в «ДН» позволяют нашим читателям странствовать по самым отдаленным уголкам России. Предыдущая публикация в «ДН» — 2021, № 11.
В начале прошлого века Алдан был не меньше знаменит, чем Клондайк. Бушевала русская «золотая лихорадка». Сотни людей, вольных старателей, спешили в эти непроходимые края в поисках счастья. Пробирались, столбили участки у ручьев и упорно просеивали песок. В нем, казалось, содержится все — богатство, власть, исполнение желаний…
Сто лет спустя экспедиция в составе автора этих строк и трех якутских друзей переправилась через Лену (в этом месте шириной в одиннадцать километров, а есть места, где сорок) и отправилась на юг, в золотоносный Алдан. Зачем?
Не в поисках самородков.
Хотя то, чем занимаемся, напоминает работу старателей.
Что мы намыли
Я кочую по России сорок лет, а в последние годы экспедиция стала инструментом того, что называют «социокультурная модернизация». Слово «модернизация» мне категорически не нравится по причине заболтанности. Да и вектор страны направлен в другую сторону. Но, как ни называть, речь о другом взгляде на образование и его возможности.
Одна из них — перестать школе заглядывать в рот ведомству, гоняться за рейтингами и баллами, а обратиться к жизни, стать инструментом решения жизненных проблем сообществ, развития территорий. В Якутии это хорошо понимают, поэтому каждая образовательная экспедиция (так мы ее называем) — толчок к жизненным переменам.
Как это произошло, например, после того как двадцать лет назад мы с моим новым тогда якутским другом Николаем Бугаевым и районным начальником по инновациям Геннадием Решетниковым заехали в Таттинском улусе в таежное село Баяга. Интересное село… В нем, благодаря сотрудничеству обычной школы и созданных здесь школ народных мастеров, постепенно появились маленькая гостиница, служба такси и грузовых перевозок, центр прикладных ремесел. Начала вырастать нормальная социальная инфраструктура деревни.
Стали практикой и еще несколько проектов.
«Дуальное обучение в условиях добывающей промышленности».
Эта немецкая модель соединения теории и практики на русской почве имеет особенности. Россия — сырьевая страна и живет, как известно, добычей полезных ископаемых вахтовым методом. Но вахта — не только метод, это и мировоззрение временщиков: после нас хоть потоп. До недавнего времени в Якутии и других районах Севера к добыче алмазов, золота, газа, нефти местное население не допускалось. Объясняли это «особенностями менталитета»: дескать, какая работа, если весной на охоту тянет.
Но ситуация меняется: согласно «Программе социально-экономического развития…» в республике предусмотрено открыть 150 тысяч рабочих мест для местного населения. Казалось бы, занятость может быть обеспечена. Однако проблема в том, что коренное население со своими традициями, ценностями, укладом жизни попадает на ту же вахту, и эта «машина» превращает местных в тех же временщиков.
Чтобы этого не случилось, в модель нужно внести поправку: гуманитарную составляющую, экологическую культуру, право (не на бумаге)… То есть, изначально формировать проект как социокультурный, что мы и пытаемся делать.
Еще один яркий пример разворота к жизни — «железнодорожная школа».
В Мегино-Кангаласский улус приходит Амуро-Якутская магистраль АЯМ — ответвление БАМа. И вместе с ней — не только надежда на новые рабочие места и более дешевые товары, но и острые проблемы.
С появлением «железки» и мегапроектов по энергетике и переработке ископаемых население района вырастет в два-три раза. Резко возрастет миграция из других ареалов России и ближнего зарубежья, обострится криминогенная обстановка, появятся новые инфекционные заболевания. Районный центр, прежде находившийся в селе с традиционным укладом, переносится в поселок, будущий город, открытый, можно сказать, всем ветрам. Возникает опасность слома традиционного образа жизни, ценностей, национальной культуры.
Жизнь, как говорится, переворачивается кверху дном, а люди к этому не готовы.
Но в данном случае…
Незадолго до прихода железной дороги мы вместе с учителями, жителями района, муниципальными органами власти провели анализ ситуации: той, что есть, и той, которая может возникнуть. Появилось несколько действующих проектов: «Создание политехнического полигона сети школ, расположенных вдоль железной дороги», «Дорога дружбы» (создание воспитательной среды в условиях разных культур и национальностей), «Программа поддержки молодых педагогов в условиях поселка с быстро меняющейся экономикой».
Иными словами, школа, образовательное сообщество, стали опережать хаотические социально-экономические перемены! Влиять на них в культурном отношении…
А на севере, в Оленекском эвенкийском национальном районе — Белое безмолвие, как у Джека Лондона. Четыре населенных пункта, расстояние между ними от 300 до 600 км. И умирает родной язык…
Что делать?
В первом поселке начали даже не со школы — с детского сада. Воспитательницы ездили по стойбищам, записывали старожилов, собирали и модернизировали старинные игры и игрушки, с их помощью начали воскрешать родную речь. Детский сад постепенно превратился в центр возрождения языка и культуры.
В другом поселке этого района родился проект кочевой школы. Соединили стационарную школу с кочевой: половину учебного года дети живут в селе, другую половину — в тундре, перемещаются вместе с родителями, оленьим стадом и учителем.
В третьем населенном пункте на базе Ленской золотодобывающей экспедиции организовали дуальное обучение.
В четвертом создали фермерскую школу, и это помогло возродить традиционное якутское коневодство.
Изолированные арктические поселки сложились в сеть. Территория ожила и получила статус национального района. Образование помогло решить сложные проблемы северной Якутии. Что, если (думали мы, отправляясь в Алдан) оно поможет и южной?
Случилось наше путешествие десять лет назад — в 2013 году. Но вообще всей этой истории — больше века…
Часть первая
ЭКСПЕДИЦИОННАЯ ПОГОВОРКА
Из истории золотоискательства
«Золотая лихорадка» вспыхнула не вдруг, она подготавливалась медленными волнами событий и слухов. Первые упоминания о якутском золоте встречаются в начале девятнадцатого века, когда иркутский купец П.Д.Трапезников увидел на ярмарке в руках тунгуса золотой самородок. Тунгус не знал, для чего нужен «желтый камень», зато купец знал ему цену.
В 1843 году наследники Трапезникова обнаружили первое золото в верхних притоках Олекмы. Богатые иркутские купцы направили десятки поисковых партий, но вспыхнувшая было «лихорадка» вскоре затихла — речные россыпи оказались бедными. Генерал-адъютант департамента Генерального штаба Долгоруков в донесении высшему начальству обратил внимание на Алдан. Ничего не последовало. Прошло еще полвека, прежде чем золотопромышленное общество начало отправлять новые экспедиции.
Первая оказалась неудачной — крупных месторождений не обнаружили. Вторая, под руководством горного инженера, двигаясь вдоль Яблонового хребта, добралась в 1909 г. до верховий Селигдара, впадающего в Алдан. У ключа Сухая падь, позже переименованного в Незаметный, один из участников оставил свидетельство: «…Даже я на лопате намыл два золотника, и за это инженер Иванов чуть не застрелил меня наганом. Результаты поиска золота на Алдане он скрыл от ВАЗК2 и сообщил золотопромышленнику Опарину вероятно за взятку»3.
Те, до кого доходили слухи о находках, отправлялись в тайгу небольшими группами или в одиночку. Если что-то обнаруживали, участок столбили. За первыми вольными старателями, среди которых часто оказывались китайцы, шли вторые, третьи.
Разведывали и золотопромышленники. В 1914 году была снаряжена экспедиция купца Бродовикова. В состав вошли двенадцать корейцев под руководством русского студента горного института (такова тогдашняя, не сравнимая с нынешней, весомость высшего образования в России). Вернувшись в Благовещенск, экспедиция наделала много шума, сообщив о фантастических богатствах обследованных мест.
Снарядили новые экспедиции. Некоторые были в двух шагах от золотой жилы и лишь случайно не достигли ручья Незаметного — будущего знаменитого месторождения.
Менее чем за месяц до большевистского переворота крупный золотопромышленник Иван Опарин отправляет на Томмот новую поисковую партию. Бригадиром был приискатель, будущий стахановец советской золотой промышленности Степан Флусов. Отбыли с десятимесячным запасом продуктов. Ехали по глубокому снегу. За 27 дней добрались до залитых шурфов и обнаружили…
Участники экспедиции
С Бугаевым я познакомился в Москве на конкурсе экспериментальных площадок. Во время обеда он сидел напротив, и я подумал: какой породистый ученый якут. В разговоре мелькнуло: шаманская школа, на той стороне Лены, бивни мамонта… Спросил, интересно ли посмотреть. Я кивнул, занятый своими мыслями.
Спустя полгода — можно сказать, мгновение по якутским меркам (есть поговорка: якут сто раз понюхает, пощупает, прежде чем примет решение) — пришло письмо: «Не хотите проехаться по шаманским школам?»
Так началась якутская эпопея.
Должности и звания Бугаева — кандидат филологических наук, заслуженный учитель республики, сотрудник той или иной лаборатории (в последние годы — заместитель директора института) — мало сказываются на его планах. В какие-то времена он действовал вообще без должности. Что не мешало ему оставаться легендарной личностью — главным школьным мыслителем, организатором и вдохновителем якутского образования. Благодаря ему мы избороздили северные просторы и пробовали что-то преобразовывать, менять (надеюсь, к лучшему) в поселках и школах, а прежде всего — в головах людей (если, конечно, они этого хотели). Без Николая Иннокентьевича ничего бы этого не случилось. Так что я бы назвал место, которое он занимает в якутском обществе, — незаменимый человек.
Другой участник нашей экспедиции — Дмитрий Кириллович Титов — один из учеников Бугаева, хотя у него есть уже свои талантливые ученики. В прошлом Титов — директор школы, заведующий лабораторией в Институте развития образования и повышения квалификации Министерства образования Якутии, в последние годы открыл частный образовательный центр, индивидуальный предприниматель. Ездит по труднодоступным местам и поселениям и помогает школам. Блестяще освоил методы анализа социокультурной ситуации. Ведет семинары с учителями, родителями, управленцами, разрабатывая вместе с жителями привязанные к месту программы.
Наконец, Михаил Уйгуров. Учитель, начальник отдела компьютерно-информационных технологий ИРОиПК, в недалеком будущем станет директором средней школы №12 в Якутске. В экспедиции с нами впервые, и, наряду с анализом и обсуждением увиденного, Михаил Васильевич выполняет роль самую ответственную: везет нас на своей машине по здешним дорогам. Прекрасно знает северные школы. Тихий, сдержанный человек, идеальный спутник в путешествиях.
О себе самом автору говорить не принято. В Википедии написано, что я ученый, академик, педагог, писатель, историк, путешественник. Что-то больно много. Один человек, с которым у меня сложные отношения, скептически отозвался: жизнеописатель.
Это определение мне больше всего нравится.
«Для начала неплохо»
Итак, мы перебрались на пароме через Лену и направились в Алдан. Сколько туда добираться, лучше не спрашивать: Бугаев ворчит, нельзя на якутских маршрутах время загадывать, дороги не будет.
Проезжаем мимо аласа (поляна в тайге с ледниковым озерцом) Нуучча-Xоммут — «русский перекочевал». Название старинное — в наши дни ни русские, ни евреи, ни якуты не кочуют. Разве только — подобные нам. Да и это не образ жизни, а работа, соединившаяся со склонностью к путешествиям. Чего больше, не знаю. (По мне так долго сидеть на месте просто невозможно.) Древнее кочевье в двадцать первом веке (кто бы мог подумать) пробивается сквозь оседлый образ жизни. (Через несколько лет после экспедиции нас загонит в него коронавирус, потом война, но она же сорвет людей с насиженных мест, отправит в странствия.)
На джипе Михаила Уйгурова едем по федеральной трассе, чтоб ей было неладно, параллельно железнодорожному полотну. Оно протянуто в эти края несколько лет назад, но пока без пассажирского транспорта — пустые вокзалы, станции, депо. Движения мало. В «оттайку» (наибольшая оттайка вечной мерзлоты происходит в августе-сентябре) земля начинает «ходить», и рельсы сходят с пути. «Якуты знают, что в леднике, где хранят продукты, температура — минус семь, теплее, чем снаружи, — просвещал меня по дороге Бугаев. — Осенью ледник открывают и проветривают, чтобы первые морозы схватили. А до морозов там теплее…» Московские «проектанты» железной дороги, видимо, не учли вечную мерзлоту, и рельсы «поехали» (хотя могли бы узнать — в Якутске замечательный институт мерзлотоведения Сибирского отделения РАН)…
Проезжаем новенький красивый вокзал в Томмоте, похожий на декорацию. Вспоминаются записки путешественника-иностранца осьмнадцатого столетия. Если (писал чужеземец) смотреть с моря на новенький Санкт-Петербург — видишь чудо-град, странную Италию в северном краю. А за витриной, в местной гостинице, ножки кровати стоят в ведрах с водой. Зачем? Загадка открывалась просто — кишмя кишат тараканы!
Через тайгу выбрались на дорогу и заехали к черту на кулички. Ледок на просеке. Горелый лес… Назад пришлось возвращаться, к железной дороге. «Она тут не для езды, — говорю я, — для ориентировки». Ребята смеются: «Для начала, — говорят, — неплохо».
Это у нас такая экспедиционная поговорка. Из анекдота. Молодой батюшка провел свою первую службу, а старый комментирует: «Что ж… Вместо того чтобы остограммиться, ты ополлитрился. Но ничего, неплохо для начала. Вместо того чтоб рясу надеть поверх штанов, ты сделал наоборот. А в конце проповеди, вместо того чтобы сказать: «Аминь», ты, прости, Господи, что сказал?! Но ничего, для начала неплохо…»
Так и у нас в путешествии.
Едут самовары
На федеральной трассе «Лена» выбоины да щебенка. Машина пройдет — ничего не видно, длинный густой хвост пыли. Едет — кипит, как самовар.
От этого места до Алдана 450 км. Больше тысячи — до Большого Невера, о котором сохранилась постлагерная песенка: «В Якутию я ехал через Невер,/ Ходил я по горам на Крайний Север,/ Где горы высоки, где шахты-рудники,/ Где людям платят длинные рубли…»
По этой замечательной дороге, говорят, и на полюс холода в Оймякон можно добраться.
Но нам в другую сторону.
Здесь будет теплый туалет
На бугре перед селом — останки цивилизации. Железная кровать, кастрюля, подошва от сапога. Неподалеку развалившийся зерносклад и ржавый комбайн.
Кажется, деревня умерла, но ничего подобного. Доказательство тому при въезде — сухое дерево, которое никто не трогает (один из признаков якутской культуры). И три столба коновязи — родовые знаки.
Село именуется Кыhыл Юрюйэ — Красный ручей. Тут все красное: красный забор, красные крыши домов, школа зеленая, но тоже с красной крышей.
Директор Галина Гаврильевна Антипина сообщила, что в девятилетке тридцать три ребенка, а если с садом, то пятьдесят два будет. По нынешним временам неплохо.
Завод развален, но цеха работают. Перерабатывают овощи и делают салаты, из мяса — фарш, из молока — масло, йогурт, не в каждом селе такое. Магазин в частном доме, есть ветеринарный пункт и фельдшерский. Маленький клуб, библиотека…
Средней школы здесь раньше никогда не было, а эту, выросшую из начальной, построили братья Тарасовы, они местные, один — профессор, другой — фермер.
Народу в селе немного — двести жителей, но в цехах бывшего завода трудится половина молодых, половина пенсионеров. Неустойчивое равновесие, куда повернется?
Часть ездят на работу в село Качикатцы, в начале прошлого века богатый человек Барашков открыл там школу для одаренных детей. В учителя пригласил Алексея Кулаковского, будущего писателя, пророка, «якутского Нострадамуса» — так его называли.
Заброшенных полей много. «Будущее?» — переспрашивает директор школы. И пожимает плечами.
На стене при входе — кодекс чести ученика: «Имею право на уважение своего человеческого достоинства…»
А среди рисунков детей: «Здесь будет теплый туалет». Разве не знак достоинства?
Дети выращивают для столовой картошку и помидоры (вкусные, за обедом попробовали). А сама школа работает по программе гостевой семьи — взяли детей из детдома Усть-Неры, страшного райцентра на полюсе холода в Оймяконе (я там был: дух ГУЛАГа, сплошные бараки). Несколько лет подряд брали оттуда детей, дети потом писали письма… Они, рассказывает Галина Гаврильевна, приезжали к нам в летний лагерь, туда, где красный забор. Спрашивали: «Где нас положат?» Главное, — говорит она, — чтобы в школе было тепло и еда была хорошая.
Школа с детей ни копейки не берет, лишь бы учились.
В начале нового века в классе появились интерактивные доски. Член нашей экспедиции Миша Уйгуров приезжал в Красный ручей, в эту школу, объяснял, показывал, и они приобрели эти доски. Во всю стену. И интернет работает.
В классе по два-три ученика, больше не набирается. Но они объединяют детей разного возраста и проводят «актовые уроки». Если захотеть, всегда можно минусы обратить в плюсы. Ввести, как в этой маленькой школе, уроки шахмат и устраивать соревнования. Научить детей играть на старинном музыкальном инструменте — хомусе. Заняться борьбой и народными играми. Поехать с ребятами поглядеть на природный феномен «наледь» — голубой не тающий лед среди глухой тайги.
Посадить, наконец, цветы.
Жить, в общем.
Переночевали в школе. Утром — золотисто-оранжевая полоска тихого восхода над тайгой, над озером, подернутым осенним ледком.
Деревня маленькая, школа до девятилетки была тоже маленькой. Теперь выросла немного, и дальше растет. Это не то что была большая — и скукожилась.
Подумалось: не надо большое делать маленьким. И маленькое насильственно объединять в большое. Пусть маленькое дорастет до большого…
Русская дорога и финские чтения у камина
На обочине баннер: «Вся информация о дороге на сайте…»
Не думаю. Информацию, да и то неполную, можно получить, только одолевая эту ужасную дорогу, именуемую федеральной трассой, с пронумерованными ручьями («ручей 232… ручей 703…) и горами, изуродованными огромными пятнами карьеров. Тут — все о человеке, об отношении к нему. О цене человеческой жизни. Цена невелика, равна останкам русских солдат, брошенным в топях и пожарищах что былых войн, что нынешних.
Однажды в пригороде Хельсинки пошел на лыжах и наткнулся на старинную виллу с шестью трубами, в одной части дома жила хозяйка, а другую она предоставила детскому экологическому музею. Еду дальше и нахожу каменный «шведский замок», хозяева которого отдали часть помещений под картинную галерею. И так повсюду. Для нас — странные люди, белые вороны, а для финнов — норма.
Еще картинка: утром просыпаюсь и вижу во дворе дома, где я в гостях у старинной подруги, на флагштоке приспущен флаг. Спрашиваю, что случилось. А тут, объясняют, в одном доме умер старик, рано утром приезжала муниципальная служба — приспустила флаг.
Нам непривычно. Но тут жизнь человека имеет ценность. Старый человек умер, и люди таким вот образом выражают сочувствие.
А если добавить к этому еще одну картинку из прошлого, да и настоящего — длинными зимними вечерами семья сидит у камина и читает вслух книгу, — становится понятным, почему маленькая Финляндия вышла на первое место в мире по образованию.
«А у нас…» — говорит Михаил Уйгуров… и вздыхает.
Став через школьным директором, он попробует изменить картинку, нет, изменить, пожалуй, нельзя, сколько раз пробовали, но если нарисовать, создать рядом с ней, независимо от нее, другую, новую…
Перед тем как проехать реку Амгу (как остроумно назвал ее кто-то из нашей компании, «антистрессовую» — там скалы) Миша Уйгуров вспомнил одну историю. Перескажу, как записал в тетрадке.
Алёша как феномен российского образования
— В девяносто третьем году, — рассказывает Уйгуров, — я приехал после окончания университета в Оймякон, у меня жена оттуда, в Учугей — «село Хорошее». Там в школе выпуск был — два человека. Один мальчик в черном костюме и одна девочка в белом платье. Сидят вдвоем, как на свадьбе. А я не знал, — говорит он, — что школа такая маленькая. Захожу в класс — сидят трое. Спрашиваю: а где остальные? Куда ушли? А их всего-то трое и есть в классе.
— Вот, каменная пошла дорога, с колдобинами, — перебивает Мишин рассказ мой друг Бугаев. — Это уже не просто массаж, — посмеивается он, — а глубокий…
Получается три дороги на трассе: свеже-асфальтовая, щебне-гравийная и каменно-колдобинная.
— Последняя, по вашей старой терминологии, — замечает Бугаев, — самая «педагогическая» (это он вспомнил мой давний рассказ о том, как ехали мы когда-то, в начале девяностых, по изумительным голландским дорогам, и вдруг — колдобина. «О, — сказал я голландскому коллеге, — это нам знакомо». «Ну да, — кивнул он, — здесь школа. Чтобы машины ехали медленней, сделали бугорок». Я тогда подумал: ну, если судить по бугоркам на дорогах, наша страна — самая педагогическая…)
— И вот, — продолжает наш водитель Михаил Уйгуров, — приезжаю недавно в Оймякон проводить курсы для учителей, в ту же самую деревню. Захожу в школу. Смотрю, на стенде: ответственный за спортивную работу Винокуров Алёша. Ответственный за культмассовую работу Винокуров Алёша. Спрашиваю, а почему только он, а другие? А в этом классе, отвечают, один ученик: Винокуров Алёша.
Об этом ученике есть масса историй.
— Смотрю, — продолжает Михаил, — на стенде на фотографии стоит один мальчик. Где это? — спрашиваю. А это, говорят, мы всем классом в поход ходили. Классный руководитель и Винокуров Алёша… Этот Алёша даже хотел перейти в другую школу — побольше. Так его все учителя упрашивали не переходить, остаться — от него же зарплата их зависит.
Вот тема для исследования, думаю я: «Алёша как феномен российского образования». У нас, может, много чего недостает, но феноменами мы не обделены.
— Один за всех, все от одного! — формулирует Бугаев.
— Там еще случай произошел, — рассказывает и рассказывает об оймяконском месторождении Михаил. — Захожу в десятый класс. Шесть девочек собирают новые парты, с дрелями, с ключами. Я помог, они собрали, занесли. Потом захожу к ним на урок физики, открываю классный журнал, а там не шесть девочек, а пять, и один мальчик. А где шестая? — спрашиваю. — В журнале ее нет. «А это, — говорят, — была наша классная руководительница, только пришла из института»… Интересно, что в этой школе много молодых учителей. Поработают два-три года, уедут, другие молодые приезжают. Управление образованием там называют «кузницей кадров…»
Точка отсчета
— Начался снег, — замечает бдительный водитель Михаил Уйгуров, — для машины плохо — скользко будет.
Параллельно каменно-колдобенной федеральной трассе идут цистерны по железной дороге. Первый раз увидели за весь наш путь — медленно едут…
— А вы когда-нибудь видели мячики из хвои? — спрашивает Михаил. — Я видел у директора деревенской школы в Оймяконе, один на столе стоит, другой у учителя физкультуры. Бывают большие, величиной с голову. Они мягкие такие, хотел попробовать, мне не дали — могут рассыпаться…
Там же, на полюсе холода, в деревне Томтор, — продолжает Михаил, — учительница с ребятами изучают Колымскую трассу.
Удивительное совпадение: эту учительницу, Марию Поликарповну Боярову, я хорошо знаю и даже написал очерк о ней и ее учениках, изучающих придорожные сталинские лагеря. Они находились на трассе Колыма. По этим путям непрерывно шли грузы — «зеки». Лагеря строили в 15-20 км от дороги, «не будешь же возить далеко», объяснял мне мой дед, бывший замначальника одного из островов архипелага — ГУЛЖДС (главного управления лагерей железнодорожного строительства), а потом сидевший в лагере и знавший об этом не понаслышке.
Останки лагерей сохранились, и учительница с учениками их отыскивают. Лагеря и страшные полуразрушенные мосты, которые тоже строили зеки, и кладбища, других таких нет на свете: лес заостренных столбиков с прибитыми консервными банками, на которых выцарапаны номера: А-354… Б-786… Лес безымянных столбиков, уходящий до горизонта…
Ученики находят, снимают, записывают. Зачем? Чтобы вырвать из забвения, сохранить память. Может, когда-нибудь и в беспамятной, не желающей знать и помнить свою страшную историю стране, будет музей памяти…
— Там дорога ужасней этой, — говорит Бугаев, имея в виду и эту дорогу, и другую, по которой мы (мы, искатели приключений, и вся страна) двигаемся.
Сохранились колымские «прижимы» — узкие места дороги, где машины идут, прижимаясь к скалам. Бугаев говорит, что дорогу расширяют, и не всегда даже поймешь, что тут «прижимы». Они остались, а мы их не видим, и это опасно — можно свалиться в пропасть.
Когда-то мы проводили семинар в Оймяконском районе, в Усть-Нере, и одна женщина, директор школы, пожаловалась: стараемся, все делаем, а ученики уезжают, никак не можем привить детям любовь к малой родине. А это пробовали? — предлагали участники семинара. Пробовали. А это? И это пробовали, и то, ничего не получается почему-то.
Спросили: а когда появился ваш поселок? Как когда, в 1937 году, сказала директор.
Вот в чем дело… Что же делать в поселке с такой датой основания? Как привить детям любовь к малой и большой родине? Может быть, размышляли мы, поменять точку отсчета исторического линейного времени? Если отсчитывать жизнь от тридцать седьмого — это тупик. Но было же в тех местах и какое-то другое, положительное событие, от него можно отсчитывать историю, внести иную традицию…
Эта точка отсчета в прошлом, а может быть, в будущем.
Как в районе за Леной, куда должна прийти железная дорога со всеми плюсами и минусами, а школа не стала ждать, пошла ей навстречу, усиливая плюсы и смягчая минусы. Повлияла, то есть, на точку отсчета исторического времени, начала менять маршрут…
Жил-Нежил
На дороге стоят машины, дорожная техника, рабочие развели костерок — греются, варят обед. Ни магазинов, ни кафе — населенные пункты встречаются редко, вокруг тайга.
Дорожных чайных здесь мало. Один раз открыли чайную — люди заезжают, а там гречка и холодные котлеты. А, ладно, думают, лучше мы с собою еду возьмем.
Так, конечно, не везде. На Вилюйской трассе много чайных. Поэтому там еда вкусная. Чайные конкурируют. И шофёра, если он завезет пассажиров, кормят бесплатно. А он еще ворчит: почему горчицы нет? И прыгают вокруг него, удовлетворяют его запросы — иначе может ведь в другую чайную пассажиров отвезти.
…Проезжаем речку Кырбыкан, что означает «ястребок». Не большой ястреб — тот «кырбый», а маленький. На Кырбыкане, говорит Николай Бугаев, раньше маленький поселок обслуживал дорогу. Сейчас там другой населенный пункт, называется Нежил. Это как вроде бы жил человек, а на самом деле по-человечески и не жил. Ну и дорога тут соответствующая.
— Асфальт заканчивается, — предупреждает Михаил.
Вместо Нежила появляются другие вахтовые поселки с номерами вместо имен, и тоже быстро исчезают. Появляются и исчезают…
Серый снег и наемники из легиона
Второй день едем, с раннего утра до позднего вечера. Переезжаем речку Кирим («спрятавшаяся»). Пыль-туман. С двух сторон тайга. Время от времени видишь собравшиеся вместе экскаваторы, грузовики, «дорожники» — все же дорога строится. Говорят, хотят до Магадана построить, — обсуждают между собой члены экспедиции. — А дальше на Чукотку и в Америку. Шутят…
На фронтоне придорожной чайной — римские каски, чайная называется «Легион».
Нет им числа: вахтовые стоянки, поселки… Поселок ООО СУ8080. Ручей 973 км. Ручей 972, Ручей 971…
— На Колымской трассе, — рассказывает Миша Уйгуров, — такие поселки большие, что люди друг друга не знают, я так удивился…
И там, и здесь преобладают приезжие. Местные работают по найму. У кого есть КамАЗ, заключают договор возить щебень. А тендеры выигрывают никому не известные личности…
По обочинам трассы — серый от пыли снег и хилая, запорошенная пылью лиственница. Ленточки, тряпочки желания.
Вышли из машины. Положили монетку, покормили оладушками духов.
Вот и Алданский улус.
Избушки на насыпи
А у нас уже снег в тайге (в южную Якутию зима приходит раньше). Но сосны позеленей, чем в Якутске. Солнце уже встало, большое, яркое южно-якутское солнце.
Притормозили — ехавший впереди водитель-эвенк просит помощи. Быстро ехал, разбил поддон — вытекло масло. Эвенк и молодая якутка едут из Хандыги в Алдан. С ними мальчик шести лет. Зачем едете? Мальчик за взрослых объясняет: «Ребенка с детдома брать».
Будем тащить компанию на тросе. Тащим…
Временами встречаются землянки и деревянные избушки на насыпи у дороги. Эти узлы связи для усиления сигналов — еще с советских времен. Говорят, связывали Москву с Магаданом. Временами и теперь — своими глазами видел — подъезжает военный, защитного цвета грузовичок, кто-то заходит в землянку.
В перестройку и 1990-е никого не было. Местные сдавали провода на металлолом. Подъезжали на тракторах и выдергивали из земли кабель-цветмет, рассказывают мои спутники. А теперь, когда старые времена вернулись, сталинская связь может пригодиться — опять «прозванивают»…
Дорога все круче, взбираемся на Алданскую возвышенность. Тащим на тросе эвенка с женщиной и мальчиком. За железнодорожной станцией Кюргелях опять асфальт закончился.
— Проснуться-то надо, — смеется наш добрый водитель Михаил Уйгуров. — Когда хорошая, ровная дорога, человек засыпает…
Кувырок между землей и небом
Шли быстро, повело, сзади резко затормозил эвенк, нас вынесло левым бортом на насыпь. Повисли на колесе между землей и небом.
«Быстрее выскакивайте! От машины! В сторону!» — кричат ребята. Я с трудом открыл дверцу, вылез и стою, не соображая, под машиной. Под углом 45?.
Был бы «уазик», перевернулись бы.
Произошло это в пяти километрах от дорожного поселка, куда мы волокли эвенка. Хорошо еще увесистый, солидный экспедиционщик Титов сидел напротив, уравновешивал (не будь Дмитрия Кирилловича, перевернулись бы). И спасибо — ехал ландкрузер, вытащил нас.
В общем, повезло. И нам, и эвенку, и ребенку…
«Неплохо для начала», — переглянулись мы.
Эвенк во время происшествия, забрав свой трос, ушел, сел в машину и не выходил (боялся, что побьют, что ли?). Когда довезли, пробормотал «спасибо» и спросил у Николая Бугаева, нет ли знакомых, кто бы ему починил машину. «Странные люди…» — сказал Бугаев.
За прозрачной рекой
Оставили горе-попутчиков в поселке дорожников Улуу, что значит Великий (поселок запомнился деревянной уборной без толчка и двери), и поехали дальше от места аварии. Мимо кладбища, асфальтового завода без стен и крыши, с торчащей трубой, мимо вахтового поселка с гордым названием «ООО Труд», мимо здешней речушки — по размытой дорожке, по камушкам, до верховьев Амги под большим железнодорожным мостом.
Сгустки осеннего льда и снега — шуга шла по Амге. Река прозрачна, солнце светит — до дна видно. Амга впадает в золотой Алдан, а Алдан — в Лену.
Разговорились со старожилом. Водилась, говорит, в Амге благородная рыба, ленок, хариус, до того как трубу провели через реку — качать нефть в Китай. И ушла рыба. «За трубу?» — «Вот-вот».
Хорошо, пригревает. Прозрачная, быстрая Амга… Посидели, закусили, отметили второе рождение и поехали дальше, подшучивая над местными названиями.
Вот Марусин прижим, тут дорога прижимается к скалам. Но, может быть человек, так назвавший это место, и Марусю прижал, предположил один из членов экспедиции.
— Эвенкийской речки Учур перевод неизвестен, — прокомментировал филолог Бугаев. — А вот полюс холода Оймякон означает, как ни странно, «незамерзающий».
И дальше — местности, реки, горы без перевода: Буокан, Онье, Кайла…
Едем уже второй день, тринадцать часов в пути. Два часа на эвенка потеряли («Ну, не взять — совесть замучила бы, — говорит Михаил Уйгуров. — Как это бросить человека на дороге?») и два часа — на Амге, но это не потеря, а приобретение.
Вообще, со временем понимаешь, что непредвиденная остановка в пути — это «бесценное потерянное время». Иной раз погода нелетная, самолет застрял, ты обморозился, приболел, а тебя ждут дела — лежишь на койке, вздыхаешь о потерянном времени. И слышишь от соседа: если бы были якутом, так не говорили бы. Почему? Начинаем разговаривать, обсуждать ситуацию, и вдруг приходит решение, казалось, неразрешимой задачи. Потерянное время оказывается бесценным. А остановка в пути — стремительным движением.
Лес тут совсем зимний. Выпало много снега — настоящая зима. В южной Якутии зимой хорошо, тепло, градусов тридцать пять — сорок, говорят якуты. Изредка минус 50.
Солнце садится, полоска — золото заката. Хорошее название для статьи, думаю я, не осознавая двусмысленности выражения.
Спустя еще несколько часов — картина фантастического каньона: Нижне-Куранахского рудного поля, где золото добывают современным способом.
Поселок, на котельной надпись: «Лыков, убери шлак!»
Часть третья
«ЛЫКОВ! УБЕРИ ШЛАК!»
Революция не остановила шедшей своим чередом истории золотоискательства. В девятнадцатом году большая китайская артель с вольными старателями, русскими и якутами, создают на реке Тырканде в духе того времени «Тыркандинскую республику». Она проводит удачную разведку, но вмешивается Гражданская война.
Во время Гражданской образовалась самопровозглашенная Дальневосточная республика со своей армией, министерствами и разведывательной экспедицией. От прииска Лебединого до Чульмакана провели зимнюю дорогу и телеграф. Существовал он недолго.
В 1922 г. провозглашения закончились. Всерьез и надолго установилась советская власть. Сформировалась Якутская автономная советская социалистическая республика (ЯАССР), и экспедиция Снабарма-5 двинулась дальше.
Разделились на два отряда на расстоянии двух суток ходьбы.
«Зачем так было сделано, я не знаю, — вспоминал участник экспедиции Марьясов, — не надо было так делать».
В результате напоролись на бандитов. Марьясова, который шел за золотом с женой и пятью детьми, спасло знакомство с местными охотниками. «Один из них просто выкупил меня, отдав бандитам продукты и несколько оленей. Добрались мы с ним до Якутска, позднее узнали, что пленных бандиты расстреляли. А потом сами попали в руки ЧОН»4.
Тут в истории алданского золотоискательства наступает переломный момент. В 1922—1923 гг. на исторической сцене появляется некто Вольдемар Бертин.
Господин-товарищ Вольдемар Бертин.
Личность, прямо скажем, незаурядная.
Старатель с Ленских приисков, дезертир в Первую мировую, чудом избежавший смерти в Гражданскую. Революционер, член президиума Якутского обкома РКП (б). Будущий политический комиссар треста «Якутзолото», а в последующем — начальник, контролер, уполномоченный. Арестован в сталинские времена, но почему-то не расстрелян. Человек-легенда, первооткрыватель Алдана, чья скульптура в полный рост стоит сегодня в центре города рядом с якутом Тарабукиным. Из-за оленьих рогов над головами первооткрывателей их прозвали «рогоносцами» (шутка спустя столетие).
Фотокарточка тридцатилетнего Бертина представляет очень серьезного господина-товарища, с пристальным взглядом и латышскими усами, в галстуке и пиджаке по моде того времени — с широкими отворотами.
В январе двадцать второго года Вольдемар Петрович Бертин выступил на первой якутской партийной конференции. Предложил отправить его с артелью в бассейн реки Алдан. Решительно заявил: «Золото залегает неглубоко».
Противники рискованной экспедиции ссылались на военное время и отмечали, что золота как такового нет, только его знаки. Но Бертина поддержало «первое лицо» — молодой (двадцать три года), эрудированный (несмотря на четырехклассное образование) председатель Якутского рай(губ)ревкома Максим Аммосов (несколько лет спустя ставший председателем совета народных комиссаров Якутской АССР (поздней был первым секретарем обкома Киргизской ССР, арестован и расстрелян).
Обком и нарком торговли и промышленности идею Бертина одобрили. Была отправлена экспедиция с продовольствием и снаряжением, названная «Первая якутская трудовая артель». В ее состав вошли двадцать два человека: красноармейцы и опытные старатели, якуты-проводники, разведчики с женами (посаженными на хозяйство). На семидесяти нартах везли продовольствие, людей и грузы по 600-километровому пути, большей частью по бездорожью, через непроходимую лесную чащу.
Опасаясь бандитов, члены артели были хорошо вооружены. «У нас были, — вспоминал Бертин, — трехлинейные винтовки, гранаты, несколько наганов, винчестеров»5. «Двигались в полувоенном распорядке с дозорами впереди и постами в ночное время…»6.
По мере удаления от Лены снег делался все глубже. Артель была вынуждена протаптывать дорогу на лыжах. Становилось все теплее. Олени были не в силах идти по разжиженному снегу и встали. Вокруг расстилалась глухая безжизненная тайга. Даже звери и птицы вынуждены были из-за глубокого снежного покрова покинуть эти места…
Отряд Бертина искал золото на реке Селигдар, но не нашел. Потом разбил лагерь на берегу реки Орто-Сала, в восемнадцати километрах ниже устья неприметного ключа. Как и предшественники, разведчики бы не заметили его, но кто-то обратил внимание на мелочевку: как только артельщики миновали незаметный приток реки, золото в пробах перестало попадаться. Что-то не давало им покидать это место.
Однажды, как описывают очевидцы, на базу лагеря заехал эвенк по прозвищу Ганя Матакан, что значит «скиталец». От него артельщики узнали о старателе Тарабукине и его семье, «вроде зацепивших хорошее золото».
Первооткрыватель
Несколько слов об этом человеке, чья фигура сегодня водружена на площади рядом с Бертиным, как Маркс с Энгельсом или Ильф с Петровым.
Тарабукин Михаил Петрович. По национальности якут. Разнорабочий, матрос на дореволюционном пароходе, «лотошник» на Алдане, организатор артели из вольных якутов и эвенков. Добывал золото на вершине ключа Незаметного, где повстречался с Бертиным. Что это событие исторического масштаба, Тарабукин вряд ли подозревал (как вообще большинство участников исторических событий). Однако после этой легендарной встречи дирекция «Якутзолота» признала Тарабукина «фактическим первооткрывателем ключа Незаметного». И согласно протоколу №125 от авг. 1923 года постановила: «Ввиду того, что М.П.Тарабукин по своей неграмотности… не использовал прав первооткрывателя, отчислять ему 100 рублей с каждого добытого предприятием пуда золота… вплоть до выработки прииска».
Неизвестно, долго ли Тарабукину шли отчисления с золотого пуда. Известно, что как был он простым рабочим, так и остался (не считая краткого пребывания председателем колхоза «Серп и молот» в военное время). Позже ушел на пенсию. Под конец жизни о нем вспомнили, наградили.
По сравнению с упитанным и волевым Бертиным, Тарабукин на фотографии выглядит худеньким, незаметным. Не попал под каток репрессий. Его не посадили, а сажали до конца жизни в президиумы среди золотоначальников и пионеров-школьников, где он и остался в архивах эпохи.
Сам же момент открытия легендарного месторождения зафиксирован позднейшими летописцами.
«…После случайной встречи и взаимных объяснений (будущих первооткрывателей. — А.Ц.) Бертин распорядился кипятить чай. А сам начал лотком производить опробывание. Каждый лоток давал бесспорное золото…»7.
Дальше уже дело техники. Пробили шурфы, обнаружили богатое золото в песках и застолбили всю долину в пользу Наркомторгпрома. На общем собрании дали название ручью — Незаметный (выход ключа на реку был сжат со всех сторон хвойным лесом). Затем быстро построили барак и намыли несколько десятков фунтов золота, о чем без промедления, сразу по возвращении в Якутск, было доложено секретарю обкома.
Незаметный вошел в историю, прогремев на весь мир.
Началась русская «золотая лихорадка».
Алдан. XXI век. Из местной жизни
На окраине города мы увидели впечатляющий дом, огороженный забором из бочек. Второй этаж висел сам по себе, щели прикрыты трубами, всюду понатыканы тряпки — дом как бы говорил за человека: «А и хрен с ним!»
Ночевали в гостинице «Восход». Начальник здешнего управления образованием Алексей Степанович Чекулаев, подъехавший на видавшем виды стареньком «Жигулёнке», выразился насчет гостиницы: «Была артель, стал отель». Скаламбурил.
Артель лезла из всех щелей, в комнатах и коридоре приступки, черт ногу сломит. Но хоть горячая вода в душе. Пришли в себя…
На следующий день по интернету сообщили: в Алданском улусе медведь напал на охотника. У того ружье было сзади, в чехле, вытащить не успел. Схватил нож. Драка была продолжительная. Судя по многочисленным ножевым ранениям и рваным ранам, охотник с местами разорванным телом, но еще не снятым скальпом (а к этому шло дело) убил-таки медведя в сердце.
Медведь был, видимо, больной, старый, не ложился на зиму в берлогу. (Опять нам повезло: джип не перевернулся, с медведем не встретились).
Еще несколько штрихов из местной жизни.
Рассказывают, что в 1990-е годы, когда не было ни денег, ни товаров, зарплату в местной школе выдавали золотом.
Ситуация с деньгами-товарами может повториться, но насчет золота — сомнительно.
«Начальник образования» Чекулаев уточнил смысл памятника первооткрывателям, над головами которых возвышаются оленьи рога. «Это не памятник рогатым мужикам, рогоносцам, — заметил он, имея в виду тех, кто долго скитался по экспедициям. — Это памятник женам изыскателей…»
И еще посмеялся насчет самодельного лозунга над котельной при въезде в город («Лыков, убери шлак!»).
Лыков — начальник ЖКХ.
Золотые горы
Едем с Чекулаевым в Хатыстыр («место, где ловят осетра», — подсказывает филолог Бугаев).
К портрету Алексея Степановича Чекулаева.
Начальник управления образованием проработал в Алдане сорок лет, прошел все ступени, начиная со школьного учителя. Крупный человек, полный (с трудом втискивается в служебный старенький автомобиль с немолодым, видимо, прошедшим с начальником по всей жизни водителем). Но подвижный, живой (в то время был — царствие ему небесное). Шутник. Эдакий на поверхности бодрячок-балагур, а так — кто его знает, глаза лукаво прищурены.
На самом деле Чекулаев очень толковый человек, за всеми его шуточками-прибауточками проглядывают природный ум, смекалка. Человек на своем месте, свой, здешний, знает все входы и выходы, всех знает, и его все знают и признают.
По дороге Алексей Сергеевич рассказывает: мы едем на бывшую стоянку, в село эвенкийского национального наслега. Эвенки кочуют ближе к Амге, в Алдан не заезжают — едут через Амгу на нартах по зимнику прямо в Якутск.
На территории района — золото, серебро, свинец, железо, уран, вся таблица Менделеева. Сорок две тысячи населения (было шестьдесят). Два процента якуты, четыре — эвенки; то есть, район русскоязычный с советского времени.
Золотодобытческие поселки считаются селами. Двадцать шесть школ, большинство малокомплектные, от 19 до 78 учеников. Алдан жил тихо. Но по образованию выдал шесть экспериментальных площадок. Есть, в общем, потенциал.
Все вроде бы имеется: фабрика, драги, артели. Раньше тринадцать тонн золота добывали в год, сейчас шесть. Почему? «Ну, ваш московский Гайдар сказал, что дешевле в Англии купить…»
После перестройки закрыли совхоз «Ударник» и подсобное хозяйство Алданзолота, рудник Тимптон. Когда перестали добывать слюду, сразу три поселка закрылось — Снежный, Камкур и Надежный. И еще несколько рудников и семь школ. А когда-то отсюда первую слюду везли московским царям, и название слюде дали — «мусковит»…
Лебединскую золотоискательскую фабрику закрыли в 1980-е. Историю закрыли — вместе с орденоносцами, героями социалистического труда (Чекулаев знает, что говорит, он тогда в Лебединской школе работал). Молодому населению, — говорит он, — в Алдане еще жить можно, а пройдет три-пять лет, надо сменить обстановку — тут радона много, фонит.
Сам Чекулаев уезжать из Алдана не собирается. Смеется: в Москву приехал — слякоть, а вернулся — минус 40. «Я р-раз, — резко взмахивает руками, — взбодрился и пошел!»
— Нижний Куранах, — показывает он по дороге. — Этот поселок надо сносить — тут много золота. Где куча нарыта, там гараж был — скупили, чтобы копнуть. По двести тысяч давали в начале двухтысячных — здесь гараж стоил столько, сколько квартира.
Пейзаж поселка напоминает лунную поверхность, все в ямах, кратерах. Так и называют — «лунники». И черные озерца — все вокруг черное.
— Ну, это понятно, — поясняет Бугаев, — если разроешь, вода выходит наверх, мертвая вода.
Погода тут странная. Двадцать километров от Алдана, а снега нет. С ручьев лед пошел. Не знаешь, как одеваться, вроде жарко.
— Ничего, — говорит Бугаев, — может и хуже быть. Она, южная Якутия, обманчивая…
— ЛЭП делают, лес весь сжигают, народу ничего не дают, — продолжает ознакомление с местностью Чекулаев.
— А дрова?
— Нет, они же лес выкупили, продают даже «горельник».
— А молодежь?
— Уезжают. Куда здесь деваться? ЖКХ, банки, юристы — все занято.
— А золото?
— А что золото? Там выше среднего специального не нужно. Нужен рабочий класс. Вот раньше у нас была «эн-тэ-эр»: физики, математики, инженеры, — вспоминает он. — Слюдяная, горная промышленность… Уехали за детьми своими. И теперь мы в промышленном районе не можем создать кружок техники, потому что все потеряно.
У него самого два сына, один закончил электротехнический, другой авиационный. И куда? Переквалифицировались в программисты. Один в Казани, другой в Германии.
Хотя программа социально-экономического развития района есть. 100 млн рублей выделили на материально-техническую базу школ, на капитальный ремонт, но… «Если бы район был на сто процентов дотационный, а мы ж только на семьдесят…»
Получают на золотодобывающей фабрике немало. Рабочие — по сто тысяч, водители БелАЗ’ов — сто — сто двадцать. Меньше сорока тысяч мало кто зарабатывает8. А вот в старательской артели, в отличие от фабрики, заработки — не особенно. Зависит от плана, и то не факт, золото же надо продать.
— Ну, еще у нас, — рассказывает Чекулаев, — есть геология, геологоразведка. Раньше можно было содержать три экспедиции. Престижно было, на геолога учились. Сейчас одна геологическая экспедиция осталась.
Едем уже час. И черпаем информацию — о разном. Кратеры. Лунники. Мертвая вода в озерах. Эвенки вроде последних марсиан. Что тут за жизнь? Рассвет или закат?
Часть третья
ВСЕ УЕХАЛИ НА ОХОТУ
Предстать перед медведем женщиной
Но сперва — не о золоте, а об уроках в школе эвенков.
В поселке Хатыстыр, куда мы добрались, в средней школе №20 мужчин не было, все уехали на охоту. Остались одни женщины-учительницы, да представители сельской администрации. Среди женщин были и охотницы из заречной школы. Вообще-то они собирались заехать за нами и увезти на тот берег, взять с собой на охоту, но в эти дни по реке пошла шуга, и они сказали, что, если даже переберемся на ту сторону, обратно можем не вернуться. (Жаль, подумал я, вот было бы приключение.)
Некоторые из женщин были медвежатницами, одна добыла пятьдесят медведей. Оказалось, это не уникальный случай, среди женщин-эвенкиек и якуток много медвежатниц.
Самое интересное: многие в Якутии знают: если женщина встречает медведя безоружная, единственное спасение состоит в том… (Ну, что бы вы думали? Догадайтесь с трех раз.)
Я многим этот вопрос задавал, и еще ни разу никто не догадался без подсказки.
Итак…
Если женщина встречает медведя безоружная, спасение состоит в том, чтобы … открыть грудь. Почему, как вы думаете? Объяснение такое: когда с медведя сдирают шкуру, видно, что его тело напоминает женское — округлое, с большой попой и грудью. Возможно, когда медведь видит встретившуюся ему женщину открывшей грудь, он идентифицирует ее с собой? Во всяком случае, воспринимает как нечто родственное, не чужеродное и поэтому не трогает.
Не случайно эвенкийские женщины носят такую одежду, которая позволяет в случае чего быстро распахнуться. Что делать мужчине, я не спрашивал.
«Так что, — смеялись якутские друзья, — вначале медведь съест вас, а потом эвенкийку (одна, познакомившись, изъявила желание пойти со мной на медведя), а не наоборот, как вы думали». А я-то полагал, что медведь вначале съест аппетитную эвенкийку, а только потом, посмотрев на меня и покачав головой — ладно уж, за неимением лучшего — и меня.
Это не школа выживания: просто живут они здесь
В школе на этом берегу бирая (по-эвенкийски «река») нас встретили радостно, устроили обряд с зажженным можжевельником. Помимо обычной средней школы, у них есть кочевая — круглогодичная. Возят туда детей на «Буранах» и оленьих упряжках, в марте возили — было минус 50. Там находится база, домики, оставшиеся от 80-х годов, для оленеводческих бригад. Стационарная база, пилорама — все есть. Кочуют с детьми в разное время года — в охотничий сезон, летом… В одной школе-бригаде пять детей, в другой семь, и три учительницы.
Хотел было съездить — далеко, говорят, больше 300 км. Ну, в кочевой школе в Оленьке я бывал — представляю себе.
Всего в районе около сорока родовых общин, они малочисленные. В бывшем оленеводческом совхозе (ныне родовой общине) осталось пятьдесят человек. Три поколения, от дедов до внуков. Молодежь остается, если совсем деваться некуда, а так уходят в промышленность.
Но те, кто остаются, востребованы. Капканы ставят, охотятся, занимаются рыболовством и кочуют со стадом — на одном же месте нельзя, говорят, вытопчут.
Собравшиеся на этом берегу сокрушались: отрывать от семьи — нельзя. И держать никого нельзя. После школы разное бывает. Но, как показывает жизнь, с возрастом люди возвращаются. Выпускники (те, что остаются) могут жить в тайге. Учительницы и единственный оставшийся в поселке мужчина, замглавы сельской администрации, сказали нам про кочевых учеников: «Это не школа выживания, просто живут они здесь».
Учебник был до 1937 года
В селе Хатыстыр здание школы с пятидесятых годов, считается экспериментальной площадкой, это название (придуманное не в школе), как обычно, не имеет отношения к жизни.
Для нас устроили концерт. Две симпатичные школьницы пели по-эвенкийски, другие ритмично двигались с пучками можжевельника, в национальных костюмах, меховых варежках. Девочки, которые помладше, — гибкие и подвижные, тонкие, как лозинки, прямо держат голову. («Эвенки — аристократы Восточной Сибири», — заметил академик Даниэль Готлиб Мессершмидт в XVIII веке.)
Показывали слайды, на них местные жители говорят по-эвенкийски. Таких немного. Выходили на сцену ученики в школьной форме, напоминающей советскую (кажется, у них есть и пионерский отряд). Но есть и «самоопределение», и научный лагерь, и связь с институтом гуманитарных исследований в Якутске. Олимпиады, международный центр таежного оленеводства, клуб бабушек, дистантное образование.
Сплошная эклектика, как вся жизнь в России. Но все же это куда лучше трясины единомыслия, единообразия.
Учителя считают, что родной язык начал развиваться потому, что к нему стали приобщать с детства. Четверть века назад провели опрос родителей. Создали первый эвенкийский класс. Но последний учебник эвенкийского языка существовал до 1937 года. Потом уничтожили и больше не издавали.
Во вкладыше паспорта у сына учительницы биологии Августины Николаевны написано «эвен» вместо «эвенк» — букву одну забыли, подумаешь, какая, мол, разница. Культурный уровень русскоязычного населения страны, судя по паспортному отделу, оставляет желать лучшего.
Эвенкийский язык изучают со второго класса по одиннадцатый, один урок в неделю. В начале 1990-х в Якутии приняли концепцию национальной школы, и, похоже, она оказалась действенной.
Бабушки, еще молодые, по-эвенкийски уже не говорят. Но дети стали немножко разговаривать на родном языке и как-то общаться на нем в школе и дома. Медленно приходит осознание себя. Две трети учеников школы называют себя «эвенками» (а было время, когда стеснялись этого).
Почему плачут журавли
Дети уселись в кружок и ищут в словарях знакомые слова.
Каравил — журавли. Авидорэ — играют.
«Поднимите руки, ребята, кто видел улетающих на юг птиц?» Лес рук.
«Они летят, играют. И плачут. А почему плачут?» — «Прощаются» — «Да, прощаются и плачут. Пушкин писал, почему плачут: потому что покидают родную землю. А почему “родную”? Потому что здесь родились».
Сонодерон — плачут. Икадэрон — поют…
Что делает озеро? Замерзает. Маленькое озеро симургиран — замерзает. И с ним играют кто? Осиктакал — звезды. И в него заглядывает что? Бега — луна…
— Эвенкийские поэты, — говорит учительница в притихшем классе, дети сидят, словно завороженные наплывающими откуда-то издалека картинами родной природы, звуками родной речи — эвенкийскими плачущими журавлями, маленьким замерзающим озером, луной, звездами… Эвенкийские поэты очень любили свою родину. Они воспевали природу. Пушкин — известный поэт. А Григорий Чинков малоизвестный, но его стихотворения включили в учебник. Он учился в пединституте и писал. Тогда многие эвенки учились и писали.
Мальчик по имени Самсон тоже пишет. В семье трое детей, они живут в тайге.
— Что еще любят эвенки? — спрашивает учительница.
— Загадки, — отвечают дети.
Девочка загадывает по-эвенкийски: «Без топора, без рук дом построил». Правильный ответ «гнездо», но кто-то говорит «берлога». «Ну, тоже правильно, — соглашается учительница, — без топора, без рук медведь роет…»
Это урок в шестом классе, где родной язык изучают как иностранный. И урок этот похож больше на монолог учителя. Но я понимаю: важно тронуть сердце, разбудить желание.
В конце урока учительница благодарит класс: «Спасибо за загадки. Давайте песню споем».
Мы с Дмитрием Титовым попросили разрешения поговорить с детьми. С ними пришли бабушки и дедушки, которым было интересно, они тоже включились в разговор. «Сколько детей в семье?» — спрашивали мы ребят. А бабушки с дедушками отвечали: трое, четверо. Иногда двое. Кочуют семьями, с родственниками — семь, четырнадцать, восемнадцать человек. Ближайшее стойбище находится в пятидесяти километрах. «А есть и в ста пятидесяти», — сказал пишущий рассказы мальчик Самсон.
Зовут их: Вова, Айхал (по-якутски «слава»), Лиза, Сардана (похожий на лилию красный цветок)…
«Что тебе нравится, Сардана?» — «Танцевать, петь».
Таежная эстафета
В спортзале собрались дети и взрослые. Поставили юрты с названиями родовых общин. Бабушки зажигают можжевельник — целое действо. Птицы в окне свистят, дети галдят — не отличишь.
Ученики с пятого класса по одиннадцатый, представители разных общин, соревнуются в традиционных видах спорта. Летом во время фестиваля культуры народов Севера дети и взрослые из разных районов соревнуются в борьбе хапсагай и таежной эстафете, которая завершается разжиганием костра — кто быстрее вскипятит чай в котле, тот победитель.
— Видите, — говорит мне Бугаев, показывая на болельщиков в спортзале, — школьная форма, но своя: жилеты с национальной вышивкой и галстук.
Доморощенно? Какие-то народные игры… А попробуйте-ка совершить северный тройной прыжок. И перетягивание палки, которое активно продвигается в олимпийский вид спорта (в Международную федерацию мас-рестлинга сегодня входит 49 стран).
Учительница рассказывает, что у них в школе национальные спортивные игры пошли с девяносто третьего года. «А мы сами не знали. Это дети все искали, спрашивали у пожилых людей. Оказывается, очень интересные были игры. “Тыяву” — чисто эвенкийская игра. Вот, смотрите…»
Выходят дети с палочками и скакалкой — прыгают на одной ножке десять раз, и на другой — десять. Сложили скакалки и через них прыгают. (И не догадался бы, что это эвенкийское.)
Еще игра: перепрыгнуть палочку. Соревнуются: кто больше. За две минуты иногда 300 раз перепрыгивают! При мне один мальчик через десять нарт прыгнул 60 раз! (А на соревнованиях, пояснили мне, по 280-300 раз прыгают, это уже дети, из которых мастера спорта выходят.)
Соревнование по «тутум эргиир». Это маленькая дощечка с углублением посередине, в него вставляется короткая палочка, от пола сантиметров 25-30, которая в этом углублении может свободно поворачиваться и наклоняться во все стороны, ученик берется за эту палочку обеими руками и из положения низкий «мостик» оборачивается вокруг себя, не выпуская палочки. Чем больше раз и быстрее, тем больший молодец. Так тренируется гибкость позвоночника. Это и эвенки делают, и якуты. «Якуты тоже изворачиваются, — смеясь, подтвердил Бугаев. — Игра якутская, — уточнил, — но эвенкам нравится».
В заключение — командное перетягивание палки и игра «достать хариуса». Прыгают и ногами достают подвешенного хариуса (можно и утку).
На обед подавали все собственного сбора и приготовления: мороженая печень, тугунок (маленькая соленая рыбка с икрой, в горшочке), ленок соленый, щука, утка, жареные грибы и маринованные грузди, маслята…
Эвенкийские сказания
Был один человек, Николай Терлюгенович Трофимов, его рассказы сохранились на диске. Он жил на реке и записывал сказания при свече; знал, что он последний, кто помнит их — «Нимнакан», «Сонинг Дэвэдчэн» — сказания о богатыре.
Ребята поставили по сказаниям спектакль и показали нам. Действующие лица и исполнители: муж, жена, птица, а еще черти всякие… Перескажу то, что увидел на сцене и что поясняли, нашептывая мне на ухо с двух сторон, учительницы.
Муж уехал, жена в юрте, черти пришли и унесли ее. Муж вернулся — жены нет. Видит следы. Зовет оленей и едет за женой. У ручья остановился. Тут появляется трехголовый дракон. Муж сражается с ним, отрубает головы. Моет у ручья лицо, руки. Опять сражается — с какой-то хищной птицей. Она говорит: не убивай меня, богатырь, и рассказывает, кто ее похитил, что с ней случилось. Сопровождается все это пеньем птиц и музыкой…
Теперь, — объясняют мне учительницы происходящее на сцене, — он нашел накидку своей жены, расстелил, лег спать. Прилетела птица, что-то такое сделала, и он стал богатырем (с этого момента его роль играет другой парень, старшеклассник). Птица опять прилетела, ведет его за собой. А тут черти, нечистая сила, носится по сцене с палками, стучит ими по полу. А богатырь идет, кричит, зовет жену свою… Один черт стреляет в богатыря из лука, но промахивается. Тогда богатырь стреляет и попадает в черта (это у них дуэль идет).
Да, сам вижу: богатырь всех распихивает. Зрители — учителя — шумно реагируют, спектакль им нравится. Наконец муж находит жену, и они возвращаются домой. Она, ее зовут Сугундур, поет. А вот их дети, мальчик и девочка, и еще мальчик. И богатырь дает ему оружие и учит сына сражаться.
Тут все выходят на сцену — богатырь, дети, две прекрасные птицы — белые журавли, которые помогли богатырю, и девочка с мамой выходит и поет. Все счастливо закончилось.
И в заключение — семья. Муж с птицей сидят. Двое сыновей перетягивают палку. Жена с дочкой и другой птицей танцуют. Сумасшедший дом. Потом все берутся за руки и водят — хэйдэ, хэйдэ, хэйдэ — эвенкийский хоровод. Выражают в танце, повторяют в словах все, что происходило.
Шарик покатился
Потом мы сидели и делились впечатлениями от увиденного в школе. Ключевое слово — энергетика, исходящая от людей. Она, безусловно, есть, и в этом надежда. Без нее как возродить лучшее? Как от традиционного, что на этом берегу, перейти на другой?
— Я не люблю слово «возрождение», — говорит Бугаев. — В одну реку дважды не входят. Традиция — это инерция. Шарик толкнули, он покатился. Стал останавливаться. Опять покатился. Но все время его подталкивали. И он может туда, может сюда… Сколько лет можно возрождать? Пора уже заниматься развитием.
Но возрождать традицию народной жизни все же приходится. Важный вывод: опираясь только на освоение языка, культуру гораздо труднее возрождать, чем наоборот — сначала восстанавливать культуру, а потом возрождать язык.
Бугаев комментирует: «Охота охотника — от слова “хотеть”. По-якутски охота (“булт”) означает поиск, добыча. Если ее нет — в зиму не выживешь».
Какова культура, таково и государство
Она передается не только на уроках. Для тех, кто погружен в реальность, культура, опыт становятся образом жизни. Якуты, которые живут тут сорок лет, считают себя эвенками. Эвенк — тот, кто живет проблемами Алдана и понимает их, он становится эвенком.
Бугаев вспомнил, что в Оленекском национальном районе вывески на эвенкийском языке, — и ничего, люди привыкают. Может быть, и в золотодобывающем районе привыкнут? Язык деятельности гораздо важней языка общения. Эвенки традиционный язык деятельности сохранили.
— Русский философ Лев Карсавин говорил, — продолжает мой друг, — что идея культуры определяет государство. Какова культура, таково и государство (у варваров, замечу я в скобках, ничего кроме орды не получается).
— Если мы хотим, чтобы была культура, — считает другой член экспедиции, Дмитрий Титов, надо говорить детям, какой дом хотим строить. Из какого материала, и как.
Я вспомнил впечатляющий дом на окраине Алдана, говорящий за человека: «А и хрен с ним…»
Можно ли такой дом построить, чтобы он сказал другое?
Спрашиваю парня из 11 класса: «Куда пойдешь?» — «Пока не знаю…»
— Мы посмотрели, — говорят учителя, — большинство выпускников поступают в вузы технического направления, идут на нефтепровод, газопровод, в АЛРОСА… Туда идут. Все золотодобывающие артели в руках частных лиц, их жизнь людей не особо волнует. А для нас перспектив никаких. Что мы имеем от золота? Дороги сами видели. Хотя бы социальные объекты появились… Но мы не плачемся, народ у нас сильный, не то еще переживали, переживем и это.
Пришли мегапроекты — для мужчин появилась работа: просеки делать. Но это палка о двух концах, — размышляют учителя. — Со стороны экологии посмотреть — очень большой урон, думаешь: сохранится ли что-нибудь от тайги? Но мы все же надеемся, что наши выпускники сюда вернутся — инженерами, геологами, энергетиками, у них ведь к природе отношение другое…
Часть четвертая
ПОЧТИ КАНАДСКИЙ ПОСЁЛОК
Хвост шамана династии Сидоровых
Поселок был основан в пятьдесят восьмом году переселенцами из нескольких колхозов. Было время ликвидации «неперспективных деревень». Переселили в перспективную. Оказалось — болото.
К тому же, сильные наводнения, река меняла русло. Говорят, поселка Нижний Куранах через пятьдесят лет не будет.
В 1984 году постановили переселяться наверх. В 1990-х часть людей построили дома в Верхнем Куранахе.
Туда мы и приехали. В трудовую семью династии Сидоровых. Точнее, она называется: родовая община коренных малочисленных народов Севера — эвенков им. В.С.Сидорова. В общине состоят дед, отец, трое сыновей, две дочери, внуки, внучки…— большая такая семья.
Дед Владимир Степанович рассказал о каждом.
Тамара Степановна Сидорова ни в чем не уступает мужчинам, настоящая таежница. Лариса Степановна — медвежатница, пятьдесят лет ходит на медведей, берлоги ищет. Все члены семьи ходят в тайгу, за оленями смотрят, охотятся.
Святослав Петрович, зять, имеет свою династию, женат на родной сестре Владимира Степановича — Клавдии Степановне. У Клавдии Степановны своя община, 600 оленей, а у Сидоровых 800 — 900.
Любовь Игоревна, жена младшего сына, тоже таежница. Никто из семьи не сидит в деревне…
— В деревне дураки, — говорит Владимир Степанович. — А в тайге — таежная мудрость. Потому что человек там много путешествует.
Старший Сидоров показывает фотографии мудрой жизни: вот медведь по реке плывет, люди кочуют, сын Виталий в горах избушку ставит. А это наледь в тайге, круглый год не тает.
Один из членов общины готовится к шаманству (в роду у Сидоровых был знаменитый шаман).
— Вот я ему, — говорит дед про нового шамана, — бубен должен сделать. Но прежде, чем делать, нужно разобраться. Тот, кто делает бубен, сзади шамана находится, называется «хвост шамана». То есть, хвост — это я.
— А шаман кто?
— Из наших. Больше ста медведей добыл. Ну, точно не считал, не умел считать.
В этом деле, похоже, главное не арифметика.
— Вот этот пацан, — показывает дед другую фотографию, — вообще ни одного класса не кончил. Его дед в школу не пустил. А в одиннадцать лет добыл дикого оленя. В двенадцать — сохатого. В четырнадцать — медведя. А вот этот, глядите, — шаман. Похож?
Смотрит на меня. «Копия», — говорю я, сохраняя серьезность. Дед Сидоров усмехается.
— У нас классифицируют по тому, сколько медведей добыл. Этого Степана уважают. Почему добывают медведей? Не от злобности, — объясняет мне дед. — Просто, когда их много, они оленей давят. Мешают жить.
Пришла Клара Степановна — глава другой общины той же династии. Представительная женщина. Много, говорит, писала Штырову (это бывший глава Якутии), что оленеводов надо возить в отдаленные места вертолетом.
— И насчет отстрела волков — очень много их развелось. Теперь вот выделили денег… Сегодня утром по рации говорила со своими оленеводами об отстреле. У нас есть вертолет, частник, может быть, его отладят и полетит. С волками большие проблемы — столько оленей гибнет! Предложили, чтобы волка поймать, вешать груз на шею оленя, чтобы далеко не убежал. И чтобы яд в нем был. Возможно, варварство, но что поделаешь? Они же очень хитрые звери, волки. Издалека слышат. В народе говорят: ему хоть капкан ставь, хоть яд — ничем не взять.
Сидоровы разные, хоть и в лесу живут. Внучка Владимира Степановича, очень интересная девушка, представляла на конкурсе «мисс эвенкйку», заняла второе место. А у другой внучки сын вырос в тайге. Детей с первого года жизни до школы воспитывают там, только на зиму забирают в поселок. «В тайге зима основательнее», — говорит дед.
Тесть этого «хвоста шамана» тоже был «хвостом»…
— …Великого шамана, — рассказывает Владимир Степанович. — Он жил на реке Учура, Макас его звали. Его чекисты застрелили. Девять раз стреляли. Он рычал по-медвежьи. На девятый раз не зарычал. В медведя превратился, — поясняет.
Отец основателя династии, Степан Васильевич, родился в конце девятнадцатого века, в 1890 году.
— А вот, — показывает фотографию сын, — его старшая сестра, тетка Ульяна Степановна. Раньше жили долго, не болели. Бабушка восемьдесят семь лет прожила. И другие — долго… Сейчас меньше живут, влияет что-то.
Самая отдаленная община отсюда 800 км, на границе с Хабаровским краем. Приходится туда добираться на моторке, потом два дня на оленях, зимой на нартах.
Поддержка от государства? Мизерная.
Cпрашиваю, есть ли у общины будущее.
— Вот, — показывает он фото олененка. — Только что родился…
Мегапроект «Иджык»
Родовая община называется Иджык — по имени реки. Больше тысячи оленей, пятнадцать взрослых и дети-дошкольники. Две избушки.
— Вот такие красивые олени у нас, — показывает Клара Степановна фотографии. — Вот тайменя поймали. Вот младший сын, а это — будущая школа. Сейчас стараемся жить лучше. У нас электродвижок, солнечная батарея, рации, антенны спутниковые, «Буран» купили. Правительство республики понимает, спасибо им, — отдает дань руководству глава общины. — У всех дома двухэтажные, построили хорошо, по квоте. Почти канадский поселок. Я не хвастаюсь.
Забыл спросить, была ли она в Канаде.
Но в России с реализацией их продукции большие проблемы. Доходов нет. Закупочные цены, говорит, 90 рублей за килограмм9. Как-то приходится выкручиваться.
— Хорошо, что договор с заведующей столовой заключили, по 150 рублей, — говорит глава общины. — А так берем ветеринарную справку, продаем на рынок. Сама продаю. По триста рублей килограмм стараюсь отдавать мясо, а они: «Мы предупреждаем, что там вообще скупают по семьдесят…»
И старатели такие пошли, что с ними нельзя договориться. Золота мало. Не упадок — большой упадок, — ставит диагноз ситуации Клара Степановна задолго до всяких санкций. — Старая техника, они сами не могут разбогатеть, уходят, с ними не рассчитываются.
Деньги вокруг появляются только от мегапроектов.
— Конечно, бюджету хорошо — дороги ремонтируют, школы. Но таежному оленеводу худо от этого, кроме урона, ущерба — ничего не будет. Да и людей мегапроекты отбирают, там ведь лучше платят.
Клара Степановна продолжает рассказывать:
— Нас стали приглашать на общественные слушания, экологическую экспертизу, этнологическую. Говорю начальнику ГОКа, южно-якутского гидроэнергетического комплекса — дайте мне письмо, что никакого урона не будет, что я буду по реке ездить на нартах. Нет, отвечает, вода уйдет, урон будет небольшой, компенсацию дадим. Но нам же река нужна!»
— Проблем много. Газопровод, нефтепровод, ЛЭП, железная дорога проходит. Канкунская ГЭС тоже бы повлияла на природу — временно заморозили. А с золотом… Везде оставляют шурфы, ямы, полигоны открытые. Сейчас каждый приходит и моет золото. А наш доход — рыба, пушнина — уходит. Мы, малочисленные народы, живем среди скал, наша работа — звери, а они уходят.
Высшее образование для оленеводов
И все же, невзирая на обстоятельства:
— Кто просто валяется на улице, таких к оленям не берем, — говорит Клара Степановна. — Впрочем, даже у них остались навыки.
Пока мы с главой общины беседуем, членам экспедиции показывают по видео — бабушка с внуками ходит по эвенкийскому стойбищу. У нее совершенно другой вид, к которому мы не привыкли. Она в платке, в кофте, в хороших очках, в ушах серьги.
— У нас таежное оленеводство, — просвещает меня Клара Степановна, — наши олени крупные, таких нигде нет. Директор школы ездил, подтвердит: в Норвегии, у них олень — что наша собака.
Знаю, что приглашали российских оленеводов поделиться опытом на Аляске. Американских оленеводов с высшим образованием наши оленеводы со средним, с Чукотки и из Якутии, учили утраченным навыкам выводить стадо из оледенения.
Но современное оленеводство — это ведь не только вековые навыки, но и менеджмент, экономика, технологии…
— А пойдут ли в оленеводы с высшим образованием? — Вспоминаю животноводческую точку в Калмыкии, где немало ребят с высшим образованием — инженеры, экономисты…
— И я бы не исключала, — говорит глава общины.
Но это, думаю, не решение: идти на работу от безысходности, поскольку больше некуда. В аграрно-развитом мире система другая. Голландский фермер не одинок, к нему тянутся многие связи инфраструктуры — биржи, банки, профсоюзы, индустрия, агросервис, образование, наука, инновации… Вот в такой инфраструктуре по-настоящему бы пригодились вузовские выпускники.
Ничего этого у нас пока нет.
И все — родня
Еще картинка. Красивая девушка среди оленей.
— Внучка — комментирует глава общины. — С ребенком поехала зимой в стойбище. Ребенку полтора года.
— Сколько?! А врач там есть?
— Нет. Но я сама родила в тайге семимесячного, в 1980 году.
— Не болеют?
— Нет. Воздух чистый, да и иммунитет. Вот когда приезжают в село из тайги, начинают болеть. А это девочки-школьницы переносят оленят. Хорошо провели лето, хорошо съездили.
За столом в школе, где мы сидим, все — учителя, местные жители — с интересом смотрят и слушают. Там, в стойбище, у кого племянник, у кого дядя…
Часть пятая
КЛОНДАЙК и ГУЛАГ
Династию Романовых до сих пор упрекают в том, что она за бесценок отдала Аляску Америке. Другие пишут в сетях, что, если бы Россия не продала Аляску, было бы хуже. («Сегодня там стояли бы убогие бараки, как в поселках наших северных регионов, была бы загажена окружающая среда, а коренное население никогда бы не получило никаких выплат с прибыли от продажи золота или нефти, как их не получил ни один житель России…»)
Вряд ли сегодня важно, кто из спорщиков больше прав. Для истории, по-моему, важней другие подробности.
В 1897 году мало кому тогда еще известный молодой человек по имени Джек Лондон поехал с другими искателями счастья в Клондайк и одолел страшный Чилкутский перевал. Золота не нашел, но собрал кое-что более ценное, позднее описанное в его рассказах: «Белый Клык», «Смок и малыш», «Любовь к жизни»…
«…Слушайте! Это богатейшее место! И золото лежит неглубоко: от восьми до двадцати футов глубины — рыть недолго!.. Там не будет ни одного участка, который дал бы меньше полумиллиона. Это величайшая тайна…» — на полном серьезе сообщает один из героев книги.
Но не сам автор.
Золотая лихорадка
…Легендарная история началась в августе 1896 года, когда путешествовавший по Аляске Джордж Кармак в компании Чарли Доусона, с проводником-индейцем Джимом обнаружили на одном из притоков реки Клондайк первое золото.
До Клондайка золотая лихорадка охватывала человечество не раз. Люди отправлялись то в Австралию, то в Калифорнию, то в занесенную снегами Сибирь, чтобы откопать драгоценный металл. Но то, что случилось на Аляске, называют последней великой золотой лихорадкой, самой большой и самой известной10. Больше не наблюдалось азарта подобного масштаба.
По законам тех лет, чтобы спокойно мыть золото, нужно было оформить заявку на определенный участок земли вдоль реки или ее притоков и мыть свое, законно добытое. За попытку сунуться на чужой участок можно было точно так же, совершенно законно, получить пулю в лоб (что и происходило нередко).
Вскоре после оформления первой заявки на участок на ручье Бонанза-крик, выписанной на имя Джорджа Кармака, белые золотоискатели Аляски ломанулись за золотом. Но настоящий пик безумия случился летом 1897 года, когда на корабль «Портленд» погрузили несколько тонн чистого металла и привезли в прибрежные города. Об этом событии стало известно каждому американцу. Слухи быстро разлетелись, затрубили газеты: «На землях Аляски найдено золото! Много золота!»
На западном побережье и по всей Америке забушевала лихорадка, десятки тысяч человек хлынули на Клондайк и Юкон. Один за другим пароходы из Сан-Франциско и Сиэтла приставали к быстро построенным причалам, высаживали очередную партию золотоискателей и шли обратно. Бизнес морских перевозок процветал.
Многие заразившиеся лихорадкой ехали налегке, надеясь разом стать миллионерами. Но суровый климат тих мест не щадил никого. В сентябре уже начинаются морозы, и огромное число авантюристов, ехавших на авось, оказывались без крыши над головой. Многие просто замерзали в своих палатках и умирали от голода (вспомним великий немой фильм Чарли Чаплина).
Дорога к залежам была крайне трудной. Немногие преодолели многочисленные переходы. Из-за огромного количества переоценивших свои силы и погибших на перевале Челкут были организованы отряды конной полиции, которые проверяли — есть ли у будущих миллионеров достаточное количество припасов (около 800 кг), которых должно хватить на год. Тех, кто таковыми припасами не обладал, заворачивали обратно в порт, спасая им жизнь. А те, у кого припасы были, шли дальше к истокам Юкона.
Им надо было сплавляться вниз по реке до Доусона, новой столицы золотой лихорадки. Сплавлялись на лодках, которые плотники сколачивали сутки напролет, чтобы успевать выполнять заказы. Для них это была собственная золотая лихорадка. Некоторые сами делали плоты и лодки, грузили на них припасы и отправлялись вниз по течению.
Пороги и узкие каньоны разбили мечты и жизни многих из сотни тысяч авантюристов. Тем не менее, около тридцати тысяч человек достигли Доусуна. Остальные были обречены и дальше мечтать о богатстве или погибнуть в горах от голода и холода.
Столица золотой лихорадки находилась в долине между гор, на месте слияния двух рек, Клондайка и Юкона. Атмосфера Доусона тех лет передана Джеком Лондоном: «Выходя из салуна, Смок снял рукавицу, чиркнул спичкой и осветил термометр, висевший снаружи у двери. Мороз обжег ему руку, и он поспешно натянул рукавицу. В небе дугой раскинулось северное сияние. Над Доусоном стоял заунывный вой многих тысяч псов».
Сюда вели все дороги и стекались золотоискатели, проститутки, картежники и авантюристы всех мастей. Каждый, кто добрался, прошел жесткую проверку на прочность. Многие из новоприбывших истратили всю энергию, перегорели по дороге и болтались по городу, спиваясь в кабаках. Поселок был назван в честь географа Джорджа Доусона, изучавшего местные золотоносные месторождения. Вскоре поселок вырос в полноценный город, где сложились особая экономика и система управления. Например, из-за острой нехватки провизии корова могла стоить шестнадцать тысяч долларов, соль приравнивалась по цене к золоту. Благородный металл здесь превратился в самый дешевый товар на свете.
В Доусоне царила демократия. Власть принадлежала жителям. Они сами решали, как управлять поселением и как наказывать преступников за воровство и другие нарушения. Проституция и игорный бизнес были абсолютно легальными явлениями.
К июлю 1898 года Доусон являлся уже самым большим канадским городом к западу от Виннипега. В нем было два банка, две газетные редакции, пять церквей, телефонная станция, кинематограф и бары на каждом углу. Ружье можно было купить за доллар. А свежее куриное яйцо — за пять. Головка лука стоила два бакса, причем лук продавали в аптеках как средство от цинги.
В рассказах Джека Лондона много вполне реальных фактов. Известен случай, когда завсегдатай кабаре, чтобы заслужить внимание одной певички, скупил для нее все яйца. Не менее эффектным оказался жест другого старателя, шведа-счастливчика. Ему отказала в любви и браке известная танцовщица. Тогда он предложил барышне в качестве свадебного подарка ее собственный вес золотом. Небесное создание весило семьдесят килограммов и не смогло отвергнуть предложение.
Жители Доусона, как солдаты на войне, жили настоящим, чтобы успеть спустить денежки — боялись отдать богу душу, прежде чем выкопают все золото, которое еще осталось. Боль, отчаяние и заледеневшие трупы в вымороженных хижинах преотлично соседствовали с шансонетками, стоящими по щиколотку в самородках на сцене местного кабаре под названием «Монте-Карло». Одичавшие старатели тратили состояния за право потанцевать с сестрами Жаклин и Розалиндой.
Чтобы привлечь внимание еще одной красотки, которая при виде золота зевала, а при виде денег смеялась, один из ее поклонников совершил налет на ресторан, в котором, по слухам, хранилось невероятное сокровище — несколько плиток настоящего шоколада. Увы, в ресторане были найдены только валявшиеся на столе управляющего мешки с золотым песком, на которые грабитель даже не взглянул, а плитки шоколада были спрятаны в сейфе, который парень не сумел вскрыть.
Золотая лихорадка Клондайка продлилась два года. Для многих участников авантюры в этот срок уместился путь от детской наивности и юношеской романтики до разочарования среднего возраста и мудрости зрелого. Искали золото, а прожили жизнь с тяготами и болью, с адреналином от погони за удачей, с ощущением самой масштабной авантюры за всю историю континента, с железной закалкой характера. Кто будет сегодня сорок раз взбираться на обледеневший перевал, сплавляться восемьсот километров на самодельной лодке по опасным порогам и жить в холодной хижине, питаясь картофельным порошком, когда снаружи минус сорок?
Лихорадка на Клондайке оставила свой след в истории и культуре. По самым скромным данным, в ней приняли участие около двухсот тысяч человек, но лишь ничтожной части из них удалось сколотить капитал. Вот некоторые цифры, приводимые в видео, дикторский текст которого я использую.
Около 1 миллиона человек вознамерились отправиться за золотом в Клондайк:
— около 100 тысяч действительно за ним пошли;
— около 60 тысяч человек погибли по дороге, либо вернулись назад;
— около 40 тысяч человек дошло до Доусона;
— только 4 тысячи из них действительно нашли золото.
Основная фаза добычи окончилась в 1899 году, но еще десять лет на Аляске случались вспышки золотой лихорадки.
Сегодня, больше века спустя, Доусон — маленький тихий городок. Та же река Клондайк медленно протекает у скал, поросших редким лесом. Спящий городок. Но летом некоторые местные жители до сих пор моют золото, а зимой развлекаются в салунах. В одном из баров отеля «Даунтаун» есть традиция посвящения в «юконцы». Раньше для этого надо было проделать длинный и опасный путь, а сегодня достаточно выпить виски или водки с отмороженным большим пальцем ноги, который был найден на полке в заброшенной хижине. Вполне себе безопасный и потемневший от полоскания в алкоголе палец. Он должен коснуться губ при опрокидывании рюмки. Посетители и посетительницы выпивают с деланным ужасом, симпатичный хозяин заведения, капитан Элс Найдер, довольно смеется. Он — хранитель этого пальца; откусишь или проглотишь — штраф 500 долларов. Элс зачитывает посвящение поклоннику «доусонского пальца» и вручает сертификат.
Таков этот городок, летом набухающий до трех тысяч туристов, а зимой сдувающийся до пятисот местных жителей. Городок, где зимой бывает –50о и где помойки оборудованы замками от медведей.
Сегодня, по официальной информации департамента ископаемых и горнодобычи, любой гражданин или группа людей независимо от гражданства могут вести на территории Юкона и всей Канады поисковые геологоразведочные работы на золото и иные полезные ископаемые. Госорганизации, банки и другие учреждения оказывают всяческое содействие разведчикам и старателям в приобретении участков и водопользовании, помогают с льготной оплатой топлива, кредитованием и финансированием объектов золотодобычи. Найдешь что — заплатишь канадскому государству 2,5% от стоимости. Да и то, если понесешь переплавлять в сертифицированные слитки. А так — держи в банке из-под кофе сколько хочешь этого самого золота.
Примерно сто пятьдесят жителей промышляют золото на ручьях Клондайка. И еще несколько сотен старателей съезжаются каждое лето. Лотки для промывания продают везде. Они выставлены перед магазинами для туристов, как дождевые зонтики.
А мы на Алдане все ездим с начальником образования, черпаем информацию. Кратеры, лунники, зэки, лагеря…
— Первые были не из ГУЛАГа, — замечает Чекулаев. — Это длинная история…
Еще не ГУЛАГ
Весть о золотых реках Алдана молниеносно пронеслась по Дальнему Востоку. В Незаметный хлынули тысячи золотоискателей. Не только русских. Из Кореи, Китая приходили золотодобытчики по неведомым тропам. Шли пешком, редко кто на лошадях или оленях. Из Монголии — на верблюдах. Строили небольшие избушки или бараки и мыли золото круглый год. Меняли на продукты. Жены старателей, их звали «мамки», занимались стряпней, пекли хлеб, за отдельную плату чинили белье, убирали жилье членов бригады — «сынков». А китайцы и корейцы возделывали около избушек небольшие огороды, выращивали лук, редиску, морковь и мак, из которого делали опиум.
В начале 1920-х в Алдане появилось много разного люда, торговавшего спиртом, продуктами и скупавшего золото. Горная милиция не справлялась с потоком, и из Якутска был послан 79-й дивизион войск ОГПУ.
Золото под присмотром
В эти годы на прииске Незаметный находились главное административное управление, правление Союза горняков, дом милиции. А также дома для служащих, старое здание больницы, склады, сараи, конюшня, баня. Все постройки носили временный характер зимовий, наскоро построенных самими старателями, зачастую из сырого, неошкуренного леса. В оконных просветах вместо стекол — белая тонкая материя. Внутри постройки — железная печь. Нары, стол, скамейки. Освещение — стеариновые свечи.
Прииски находились в глухой тайге, оторванные от железной дороги и судоходных рек. От ближайшей железнодорожной станции — Большого Невера до Незаметного было 650-700 верст бездорожья, столько же отделяло прииск от Якутска.
Несмотря на это население поселков стремительно увеличивалось. К осени 1923 года на прииске находилось 180 старателей. Через два месяца — 600, к концу 1924 года уже пять тысяч, в 1925-м — 13 тысяч, а в 1933 году население Незаметного составляло уже 51 тысячу человек. Среди них пара тысяч старателей, тысяча техников и инженеров, а в основном преобладали рабочие. Большинство (58%) — русские, 22% — китайцы, около 12% — корейцы, якутов — 3%.
В первоначальный период, когда не хватало жилья, продовольствия и техники, с наступлением зимних морозов люди уходили в «жилые места», где быстро спускали намытый запас золота.
Особых развлечений, как в Клондайке, не было. В тридцатые годы в здешних краях мелькнула Сонька Золотой пупок (не путать с легендарной авнтюристкой-мошенницей Сонькой Золотой ручкой). Свои услуги первая барышня оценивала по количеству золотого песка, который насыпали в ее вместительный пупок.
Весной золотоискатели возвращались на участки, и прибывали новые. Разноязычная пестрая масса растекалась по ключам и распадкам. Иных орудий, помимо кайла, лопаты и лотка, не было. Строили небольшие избушки, бараки и мыли золото — кто мог, круглогодично.
Летом на нехитром устройстве для промывки песков, бутаре, а зимой делали вертикальную горную выработку, выбивали шурф. На нем ставили теплячок — железную печку или бочку, воду носили на себе за несколько верст.
Наплыв народа вызвал длительный продовольственный кризис, бешено поднялись цены, но, в отличие от Клондайка, предпринимательство и самоорганизация не поощрялись. НЭП был короток, а до него и после все решало государство.
В 1924 году был организован государственный «Якзолтрест», взявший на учет все: количество промытых песков, содержание золота, численность старателей… Прибывших определяли в артели по 17-20 человек, артелям нарезали делянки. За право работы на делянке старатели платили «положение», оно взималось с каждого в размере, определяемом предприятием. «Якзолтрест» установил порядок добычи золота «под присмотром» — съемка бутары производилась два раза в день в присутствии смотрителя и спускалась в специальную «кружку», закрытую на замок.
Каждый вечер смотрители с представителями артели шли в контору, где хранились ключи, взвешивали золото и 20% сдавали бесплатно в кассу госпредприятия.
Существовали и другие формы контроля, вроде бирки, которая прикреплялась к ватнику. Оплата старателя-одиночки зависела от экономических условий жизни и группы приисков, в которой он работал. Это еще не был ГУЛАГ, но организация труда людей им попахивала.
В духе времени
Поначалу власть не справлялась со снабжением, и процветала частная торговля. Сотни торговцев, привозивших из Якутска и Олекминска продукты, увозили золото, которое не поддавалось учету. Все расчеты — зарплата, продукты и прочее — велись с помощью рассыпного золота. В предпринимательство, именовавшееся спекуляцией, пустились многие старатели, которые пешком шли в поселки и в обмен на золото покупали лошадей и дефицитные товары.
В конце 1923 года появился в Незаметном мастеровой люд — портные, парикмахеры, золотых дел мастера. Молодежь заказывала кольца, перстни, золотые пуговицы на рубашку-косоворотку — шесть штук по четыре грамма каждая.
В 1924 году якутское правительство выпустило особенные денежные знаки — боны (один бон — четверть золотника11), которыми учреждения расплачивались со старателями. Открылись спецмагазины, где за боны выдавались основные продукты и товары. Самыми дефицитными были соль и спички. Коробок спичек стоил 4 рубля (1 золотник), фунт12 соли — 4-5 золотников, пуд13 муки — 20, пуд масла или сахара — 40 золотников. Свечи, керосин были большой роскошью. С 1925 года в ход пошли бумажные деньги14.
Республиканский «Якутзолото» стал всесоюзным трестом «Алданзолото». Вольдемар Бертин был назначен уполномоченным и политкомиссаром Незаметного, а в двадцать седьмом году — главным контролером по всем приискам и разведкам.
Была введена должность в духе того времени: документатор шурфовочной разведки ключа Незаметного (им стал Сергей Раковский, впоследствии первооткрыватель колымского золота).
В эти годы на Алдан приехал в качестве молодого специалиста будущий академик, основоположник учения о россыпных месторождениях Ю.А.Билибин.
Зажгите свою звезду
Во время НЭПа, в 1924 году, началось организованное развитие золотой промышленности. По реке Алдан пароходом «Соболь» было доставлено десять тысяч пудов продовольствия. В 20-е годы в этих же местах ходил и первопроходец, пароход «Блюхер», доставлявший грузы и пассажиров на пристань Укулан. Рейсы стали регулярными. Путь занимал около месяца. Зимняя перевозка с Лены или Большого Невера осуществлялась на лошадях и оленях. С двадцать пятого года по зимнику к Незаметному два раза за зиму проходили караваны верблюдов. Открылась санчасть.
А в 1926 году была пущена первая паровая драга им. Дзержинского, заменившая десятки старателей. За первые десять суток трехсменной работы драга дала несколько пудов золота.
На улицах Незаметного появились первые трактора «Большевик». В Томмоте построена радиостанция МРК-0,8, принимавшая передачи из Иркутска и Москвы (руководителем стройки был будущий герой-полярник Папанин). В 1926 году до прииска провели телеграф (связь осуществлялась по проводам аппаратами Морзе и «Бододуплекс» еще сорок лет после того).
В 1929 году был пущен первый экскаватор «Марион», заменявший труд ста пятидесяти человек. Заработало промывочное устройство «Кулибин». Пущены в работу шахты, одной из первых — молодежно-комсомольская им. А.В.Косарева. В народе ее звали Косаревка.
…В семи километрах от Незаметного, на урановом руднике, на прииске Ленинском в тридцать втором году работала шахта №7. План по золоту не выполнялся, и комитет комсомола решил создать ударную молодежную шахту. 20 февраля 1932 года двести человек спустились в забой с напутствием: зажгите свою звезду. Это значило: не выходите из шахты, пока не выполните план. Над копром шахты все время горела пятиконечная звезда. В тридцать четвертом корреспондент газеты напечатал повесть об этих людях, которые работали в шести или семи шахтах. Треть коллектива составляла якутская молодежь, план довели до двухсот процентов. Генеральный секретарь ВЛКСМ А.В.Косарев отправил им поздравительную телеграмму. Шахта была названа его именем.
Косарев15
Портрет вихрастого молодого человека с прямым взглядом, открытым простым лицом. Он родился в рабочей семье в Москве, на северо-восточной окраине. Работать начал с десяти лет — на цинковом заводе Анисимова, на травильно-промывочных ваннах, отчего на всю жизнь, говорили соратники, «в руках будто наждак».
В одиннадцать лет, перед Первой мировой, отдал с получки пятак на газету «Правда». В четырнадцать, в 1917 году, стал членом организованного большевиками Союза рабочей молодежи.
Во время Гражданской был ранен случайной пулей. Двигался по комсомольской лестнице. В 1933 году Косарев под бурные аплодисменты был награжден орденом Ленина как «истинный руководитель ленинского комсомола, выдающийся организатор комсомольских масс в их борьбе под руководством партии…»
Многое сделал для культуры, при его участии и поддержке открылись издательство «Молодая гвардия», первый советский толстый журнал «Пионер», был создан «Союзмультфильм» и сняты легендарные «Дети капитана Гранта».
Призывал комсомольцев прыгать с парашютом и сам хотел первым прыгнуть, но старшие товарищи запретили в порядке партийной дисциплины.
Строго следовал линии партии. В 1937 году был одним из тех, кто проголосовал за расстрел Бухарина и его сторонников.
В жизни Косарев, говорят, был грубоват. Мог удариться в загул.
В те годы большому культу личности сопутствовали «малые культы» вождей разного калибра, и Косарев был одним из них. Длительное время считался любимцем Сталина. Мог в любое время по «вертушке» набрать сталинский телефон и бывал без промедления принят. На одном из кремлевских приемов Сталин поцеловал Косарева и якобы сказал: «Саша, я тебя как сына люблю». А на последней встрече тоже обнял и поцеловал, и жена увидела, как Косарев побледнел. Спросила мужа. Тот ответил: «Он поцеловал и шепнул: “Изменишь — убью”».
В ноябре 1938 года был созван VII Пленум ЦК ВЛКСМ. Чего не бывало прежде, Сталин пришел со всеми членами политбюро — Кагановичем, Молотовым, Маленковым, Андреевым… Пленум продолжался четыре дня. Ближайшие сотрудники были выведены из состава секретарей, а сам А.В.Косарев, обвиненный в «пособничестве врагам народа», снят с должности первого секретаря ЦК ВЛКСМ.
В ночь на 29 ноября 1938 года он был арестован на даче в Переделкино. Арест проводил лично Берия. В лефортовской тюрьме Косарева пытали, он частично признал «вину», но, как и другие арестованные секретари, не сдавал сотрудников, вследствие чего не удалось организовать масштабный процесс, «молодежный», как называл его Берия.
23 февраля, в день Красной Армии, тридцатипятилетнего Косарева расстреляли.
В 1954 году реабилитировали.
Только в августе 1991 года, накануне краха СССР, выжившие жена и дочь Александра Косарева узнали, что прах мужа и отца покоится в могиле №1 невостребованных прахов на новом Донском кладбище в Москве.
* * *
Репрессии 30-х годов коснулись не только «косаревки». В Алданском золотопромышленном округе смели всех руководителей. Прекратили вербовку рабочих, остановили шахты, молодежные и многонациональные. Алдан стал флагманом в разоблачении врагов народа. Окружной НКВД ставился в пример районным отделам.
Но и те, кто запускали «красное колесо», мололи и перемалывали человеческие судьбы, тоже сгинули в этой мясорубке.
Спецпереселенцы
В книге об истории Алданского района бывший главный маркшейдер комбината «Алданзолото», ветеран войны и труда В.П.Карпов16 вспоминал: «Уже много лет не существует лагерь Бушуйка, все заросло лесом и травой, но люди, проезжающие мимо этого места, вспоминают о нем с неизбывной горечью и печалью. У многих там умерли родители, родные, близкие. Рядом с лагерем было кладбище с большим количеством могильных холмов без крестов и надгробий. Сколько людей погибло в лагере Бушуйка — никому неизвестно.
В 1930—1931 годах многомиллионный поток раскулаченных — безо всякого имущества, с семьями — хлынул в отдаленные северные районы страны. Одним из направлений высылки так называемых спецпереселенцев была железнодорожная станция Большой Невер Амурской области. В 16 километрах от станции находился лагерь Бушуйка, через который прошли десятки тысяч населения, в основном, безграмотного или малограмотного, с малолетними детьми…
Он состоял из четырех длинных бараков, где были сделаны двойные нары для размещения спецпереселенцев, — вспоминал Карпов. — Территория была обнесена четырехметровым деревянным забором, с проволочным ограждением сверху. Из-за недостатка помещений (народ в Бушуйку все поступал и поступал) в апреле 1931 года был воздвигнут «ситцевый лагерь», представлявший собой десятки отдельных срубов с натянутыми ситцевыми палатками на четыре семьи.
Детей в возрасте от 5 до 14 лет отделили от родителей и поместили в детдом. Дети должны были воспитываться в другой среде, в соответствии сталинскому лозунгу: “Сын за отца не отвечает”. Детдом представлял собой большой деревянный корпус с четырьмя рядами сплошных нар с двумя проходами. Спальные принадлежности: матрац, набитый сеном, одеяло с подушкой. Дети были очень напуганы, не роптали и беспрекословно подчинялись воспитателям. Кругом был лес…»
Приблизительные подсчеты
А.И.Некрич, известный историк, профессор Русского исследовательского центра Гарвардского университета, приводит приблизительные подсчеты человеческих потерь при депортации народов. У чеченцев потери составили 22 процента, у карачаевцев — 30, у балкарцев — 26,5… Количество погибших крымских татар только в первые полтора года выселения он оценивает в 46 процентов от общей численности…
А смертность калмыцкого населения в дороге и в первые год-полтора пребывания в Сибири, по мнению А.Солженицына и других авторов, составляла не менее 55—60 процентов. Это только учтенная смертность, которая складывается из рапортов начальников эшелонов, докладных уполномоченных НКВД, справок ОСП ГУЛАГа17.
Это были уже третьи, четвертые — «национальные» — волны спецпереселенцев. Первые потоки пошли с конца двадцатых, с начала коллективизации.
Землю возим
Среди спецпереселенцев были русские, карелы, раскулаченные с Украины и из Белоруссии, политические из Польши…
В начале 1930-х для лагеря Бушуйка из них были отобраны здоровые, крепкие мужчины и женщины, их пешим порядком направили в сторону Алдана. До поселка Нагорный шли под усиленным конвоем, дальше, считалось, никто не убежит — кругом горы и необжитая тайга. 650 километров до Алдана (тогда еще — прииска Незаметного) было преодолено за три недели.
Когда спецпереселенцы вошли в поселок Первый Орочан, сбежалось много жителей посмотреть на них. Люди совали им куски хлеба, вареную картошку…
Переброска спецпереселенцев продолжалась все лето. Всего людей, вместе с детьми, было перенаправлено в Незаметный около 16 тысяч. Согласно книге учета отдела кадров, только в Ленинском приисковом управлении работало 4 152 человека. Они были заняты в шахтах, на заготовке леса, дров, строительстве дорог и на других тяжелых работах. Выбор места работы и ее характер определялись органами ОГПУ.
Спецпереселенцы и их семьи не имели права менять место жительства, отлучаться за пределы поселка без разрешения коменданта. Самовольный выезд приравнивался к побегу, за него давали 10-15 лет лишения свободы.
Вот только один документ из многих.
Уголовное дело Манджиевой М.П., 1897 года рождения, уроженки Ростовской области. Была осуждена решением Особого совещания при МВД СССР от 17 июня 1949 года к 20 годам каторжных работ за то, что без разрешения поехала к родным похоронить умершую мать18.
Еще раньше, в 1948 году, был принят Указ Президиума Верховного Совета, согласно которому переселение в восточные районы СССР было проведено навечно (вот он, ответ на вопрос, который задавали бывшие руководители и простые люди в тысячах писем к Сталину — «на сколько?», «на какой срок?»). Навечно! Без права возвращения в прежние места жительства.
Этот Указ коснулся тысяч и тысяч спецпереселенцев.
Ветеран труда, работавшая на Лебединской ЗИФ с 1952 по 1988 годы Мария Андреевна Шиделко вспоминала: «Родом я с Украины, а трудовая жизнь моя начиналась с пересыльного пункта Бушуйка, куда мы с мамой и братом как семья репрессированных прибыли по этапу. Каждый месяц отмечались в комендатуре. Каждое воскресенье объявляли днем золота, и надо было опять идти работать. Тогда давали по 600 граммов хлеба в день. А не пошел — три дня получал бы по триста. Мозоли кровавые от тачки на руках не проходили… А золота я долгое время и не видела. В шахте проходчики породу нарубят, нам наверх подадут, а мы в тачках толкаем ее к бутарам. Говорили: “Землю возим”. Потом мне показали, какое оно, золото».
(Окончание в следующем номере)
1. Автор приносит глубокую благодарность Николаю Иннокентьевичу Бугаеву (Якутск) и Андрею Сергеевичу Русакову (Санкт-Петербург) за ценные замечания и помощь при доработке рукописи книги.
2. Верхне-Амурская золотопромышленная компания. — Прим. автора.
3. Конкин П. Алдан начинался так / Полярная звезда. — Якутск, 1965, № 2.
4. Отряды Чрезвычайно особого назначения. — Прим. автора.
5. Алданский улус. История, культура, фольклор. — Якутск: Бичик, 2004. С.43
6. Золотой ручей (начало промышленного освоения Якутии). — Алдан, 2012. С.15.
7. Зейтэ А. Были Алдана. М., 1937.
8. Впрочем, это восемь лет назад было, до «спецоперации». — Прим. автора.
9. Заметим в скобках: спустя шесть лет, в 2019 году в Якутске оленина стоила в пять раз дороже, а в Москве в 2021-м — в пятнадцать раз!
10. В данной главке использован озвученный текст к фильму «Самая знаменитая золотая лихорадка на Клондайке».
11. Золотник — 4,266 г.
12. Фунт — 409,5 г.
13. Пуд — 16,38 кг.
14. Золотой ручей (начало промышленного освоения Якутии). — Алдан, 2012. С. 25; Павлюченко Л.Н. Алданский улус. Зарождение золотопромышленности на Алдане. С. 46.
15 Из литературы об Александре Косареве:
Трущенко Н.В. Косарев. — М:, «Молодая гвардия». 1988 (ЖЗЛ: Сер. Биогр. Вып.15 (692).
Сидоровский Л. Слово о Косареве//Аврора, 1988. № 10;
Алексеев А.А. Портрет в естественном освещении//Общественные науки, 1989, № 6.
Криворученко В. Александр Косарев: трагедия судьбы // Молодой коммунист, 1990, № 6.
Очистим ленинско-Сталинский комсомол от вражеского охвостья // Смена, 1938, № 311.
Долгополов Н. Что написал в письме Сталину вожак комсомола // Российская газета, 2018, № 41.
16. См. Алданский улус. История, культура, фольклор. — Якутск: Бичик, 2004. С.188—194.
17. Цирульников А.М. Неопознанная педагогика. Серия книг по итогам экспедиций и социокультурных исследований. Калмыкия. Страна между двумя берегами. http://setilab.ru/modules/article/view.article.php/274
18. Там же.