(В.Попов. «Любовь эпохи ковида»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2022
Валерий Попов. Любовь эпохи ковида: Повести. — С.-Пб.: Лимбус-пресс, 2021.
Валерий Попов всегда был, есть и наверняка пребудет Валерием Поповым. Когда полагалось восхвалять советскую власть, он ее не восхвалял. Когда полагалось ее обличать, он ее не обличал. Когда было модно объявлять литературу игрой, не имеющей отношения к реальности, он всегда исходил из обычной реальной жизни. Однако никогда не «отражал» ее, но всегда преображал, творил из будничного «сора» свой блистательный валерийпоповский мир. Годы над ним не властны, он с молодой регулярностью публикует книгу за книгой, ничуть не теряя ни своего знаменитого остроумия, ни зоркости, ни уникального дара творить из будничной белиберды ослепительный гротеск.
На чем же зиждется это поистине кавказское долголетие, на какой такой «диете» сидит писатель? Да на той самой диете, которой его дар потчует и нас, и его самого. Валерий Попов сотворил чрезвычайно полезные для душевного здоровья и собственный прелестный мир, и собственную эпоху, где он и самовластный правитель, и верховный судья. Судья мудрый и снисходительный. Не бывает позорных эпох, считает он, люди всегда делают, что могут, и даже немножко больше.
Застолбив свое мироздание демонстра-тивным слоганом… или мемом?.. в общем, девизом «Жизнь удалась!» еще в 1980 году, Попов упорно обращает в золото искусства все, что с ним происходит, не обходя и самые мучительные трагедии: гибель дочери, тяжелейшая болезнь жены, угасание отца.
Но ведь нам много лет благородные гуманисты давали понять, что дело литературы оплакивать человеческие страдания? Попов думает иначе: «Задача литературы — приучить людей пить страдания не из лужи, а из драгоценного сосуда».
Так что лозунг «Жизнь удалась!» — не столько констатация факта, сколько декларация о намерениях: не сдавайся, жизненный успех не в том, чтобы избежать страданий, а в том, чтобы их эстетизировать. И в этом отношении жизнь Валерия Попова действительно удалась!
При всем его насмешливом отношении к звериной серьезности Попов много десятилетий хранит верность своей излюбленной идее. Еще в раннем рассказе «Ювобль» он писал: «Нужно иметь защитный слой, в котором сгорали бы, как метеориты, летящие в нас несчастья». Из чего этот слой? Во-первых, фирменный поповский оптимизм, точнее, сопротивление пессимизму. «Жизнь удалась, хата богата, супруга упруга!» — пусть даже в реальности все далеко не так. Но литература, по Попову, должна улучшать жизнь. Вторая составляющая его защитного слоя — умение перевернуть грозные штампы с ног на голову. Вот диалог двух пассажиров в самолете: «Все-таки страшно, если вдуматься: десять километров под нами!» — «Десять километров? На такси — трёшка!» Страх высмеян и уничтожен.
Однако с годами ворочать такую тяжелую, а часто и тяжкую вещь, как обстоятельства, быть может, все трудней? Или защитный слой Валерия Попова с годами не скудеет и не тускнеет?
Когда ты вынужден долго читать не для удовольствия, а для дела, хотя и в деловом чтении есть своя прелесть, постепенно забываешь, что чтение хорошей книги — занятие не только увлекательное, но еще и исполненное ежеминутных маленьких радостей и открытий. В книге Валерия Попова «Любовь эпохи ковида» радости и открытия начинаются с первого же абзаца. Герой-рассказчик идет по солнцепеку и вдруг замечает, что за ним следует птичка, спасающаяся от жары в его тени.
«Писатель — это тот, под кем земля цветет». А читатели находят отдохновение в рассказываемых им историях.
Жизнь, правда, такая сволочная штука, что самая веселая история, если вовремя не остановиться, рано или поздно доберется до похорон. Первая повесть книги, название которой содержит каламбур — «Незабываёмоё», начинается и длится как увлекательная многоцветная история семейного клана во главе с обаятельнейшим двоюродным братом повествователя Игорьком, стремящимся и без того яркую реальность раскрасить до гротеска. При этом Игорёк — талантливый инженер, он с блеском защитил диссертацию о любимых электрических самолетах, которые должны будут летать не просто в пределах земной атмосферы, — на крыльях солнечных батарей они устремятся прямо к солнцу. Однако Игорьку этого мало, он постоянно ищет романтики за пределами своей, казалось бы, и без того романтической профессии. Подобно мотыльку, он и сам устремляется к солнцу перестройки, а затем и бизнеса и едва не сгорает в этом порой зловонном пламени. Эти страницы книги, по поповскому обыкновению, весьма естественно перерастают в фантасмагорию, которая лучше концентрирует тогдашние бурления, чем точный физиологический очерк.
А время, между тем, не щадит даже таких орлов и красавцев: Игорёк погибает от рядового тромба не таким уж, по нынешним временам, и старым.
И что же остается в утешение? «На меня с фото смотрит веселый Игорёк…»
В чем же его подвиг, чем он так привлекал всех? Обычный записной весельчак? Отнюдь. Главное, чем привлекает он нас, — неизбывной грустью по недостижимому, великому счастью и великому страданию, которых даже самая успешная жизнь «не ухватит». Всем нам знакомы эта печаль по «главному, несостоявшемуся». Но только Игорёк находил всему этому трагически-нелепые клички, веселил народ, произнося их страдальчески. «Чудовищная бедность», «флюоресцирующий социализм», «тотальный зондаж»… Откуда являлись ему эти слова? Но именно он «озвучил» все так, как нравилось его друзьям и близким, разрисовал жизнь, подарил своим ближним и любимым вместо унылой реальности словесный карнавал. Такого никто больше не сможет — поэтому так и грустно рассказчику и всем, кого он оставил. Трагическая история с постоянным отсветом улыбки.
Комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния, — так писал Белинский о повестях «г.Гоголя». Но в повести Валерия Попова грусть и уныние не побеждают, от нее остается чувство светлой печали. Ибо и у Гоголя, и у Попова торжествует не «совершенная истина жизни», от которой искусство и стремится нас защитить, а ее художественное преображение.
Искусство есть примирение с жизнью, писал Гоголь в письме Жуковскому из Неаполя «10 генваря» 1848 года, и художественные приемы, при помощи которых Попов добивается этого примирения, еще отчетливее выступают во второй части книги — в хрониках «Любовь эпохи ковида», где эти приемы меньше заслонены сверкающей поповской фантазией. По крайней мере, в первых главках. Вот в них и вглядимся.
В первой же строке герой-повествователь видит, что пришла весна и солнце наконец-то «свесило ноги» в его двор-колодец. Многие ли из нас замечают такие чудесные мелочи и так оживляют их метафорой? «Вот отраженный луч озарил мой любимый цветок на тумбочке, и я увидел бутоны! Ура!» — и цветок «любимый», и бутоны — повод кричать «ура». А дальше происходит еще одно чудо — цветок погас, а озарена уже книжная полка. «Меня даже качнуло. Как быстро, оказывается, вертится земля…» Столько маленьких праздничков на пятнадцати строчках, изображающих самые обыденные явления.
«И завтрак прелестен, нетороплив». И во время завтрака можно разъяснять невнимательной жене, что ложки бывают двух видов: швырялы и крутилы. При помощи швырял сахар ссыпается в кипяток «с огромной высоты», чтобы не замочить совок, а крутилами сахар размешивается.
«Чудесный день! Таких, мне кажется, не было никогда раньше».
Потом звонит юная волонтерша из службы психологической поддержки. Поддержка не нужна, зато лодыжки волонтерши прелестны.
«Ну просто прелесть — черт ее принес».
В соответствии с последними веяниями передовой цивилизации волонтерша намеревается жаловаться в соответствующие инстанции на «визуальное домогательство», но под влиянием жизнелюбия героя (хоть и больного ковидом) преображается. По его мнению, «новая чума», как некогда во Флоренции, должна привести к Ренессансу, небывалой вспышке энергии и таланта, и он пытается продемонстрировать это словом и делом. Воздействует на волонтершу и гениальный «Декамерон», который по его просьбе она приносит герою в больницу. В итоге они вместе с героем и спасшим его врачом отплясывают гопака в уютном «шинке» недалеко от больницы. Жертвы, увы, есть: врач, ставший их другом, умирает в конце повести, как и многие врачи, в очередной раз спасшие цивилизацию. Смерть близко, но мы должны ответить ей Ренессансом, подъемом духа, — героям Попова это удается. У них что — какая-то особая жизнь? Да нет, все обстоятельства у них такие же, как у всех. Просто у них особая внутренняя «начинка», и «начиняет» их кулинар Попов. Даже когда у героя крадут кошелек, он не огорчается, а восхищается «виртуозностью исполнителя». Да, необычный для пресной нравственности, чисто «декамероновский» подход. Попов высмеивает ханжеские препоны, душа гуляет, как этого хочется автору.
В хрониках, разумеется, находится место и фирменному поповскому гротеску, но это нужно читать, не буду, как сейчас выражаются, спойлерить. Рекомендую только, увлекшись сюжетом, не упускать из виду прелестных подробностей, усвоив которые, вы выйдете из хроник гораздо лучше вооруженными для превращения скучных будней в нескончаемую череду маленьких праздников.