Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2022
1. Кому вы наследуете? (В широком смысле слова и в литературе «всех времен и народов».)
Безусловно, я воспитывался, живу и, стало быть, пишу под массой влияний, в том числе литературных. Критики то и дело уличают меня в наследовании: то я русский либо татарский Стивен Кинг, Нил Гейман или, внезапно, Артур Хейли, то современный Владислав Крапивин или Владимир Савченко. Я высоко ценю и люблю почти всех названных и многих других авторов, раз за разом повторяю, что да, формировался как читатель и носитель странных, но четких представлений о прекрасном под определяющим воздействием трех писателей (Крапивин, Виктор Конецкий и единый автор братья Стругацкие) и одной книги («Момент истины» Владимира Богомолова), но считать себя их наследником было бы с моей стороны наглым и глупым самозванством. Я сравнительно недавно сообразил, что список странноват: его представители не вспоминаются как первый очевидный пример понятия «великий писатель», все они относятся не столько даже к русской, сколько к советской литературе, более того, я был современником каждого из них. Возможно, это многое говорит о моих культурных, интеллектуальных и творческих особенностях, но сам я не готов делать из этого серьезных выводов. Сегодня мой список любимых авторов, естественно, укомплектован разнообразными классиками, от Уильяма Шекспира, Александра Пушкина и Габдуллы Тукая до Михаила Булгакова, Николая Олейникова и Ивлина Во. Но мало ли кого я люблю. Как говаривал один генералиссимус, сперва подпрыгнув, потом присев: «Государыня императрица вот какая большая, а я вот какой маленький». В любом случае, я не считаю, что продолжаю дело каких-то конкретных авторов. Я, скорее, рабочий на построенной ими фабрике — хочется надеяться, не сборщик на конвейере, а мастер опытного производства. Но и об этом не мне судить.
2. Узнаёте ли вы в ком-то из молодых писателей — своих и своего поколения читателей, будь то «наследники» или оппоненты?
Текущая литературная ситуация заставляет меня исходить из презумпции незнакомства. Шестьдесят пять лет назад вольно было героине известного фильма топырить губку на тему: «Странно, что вы не слышали, вообще-то это вся Москва читает». Последние тридцать лет радикально изменили ситуацию: хороших и разных книжек выходит множество, и закладываться на то, что кому-то из читателей не повезло вырасти именно на твоих, и странновато, и противоречит моей теории. Теория гласит, что каждый писатель всерьез пишет для своих ровесников (ну, плюс-минус десять лет), а читателям, что заметно старше или младше, просто неинтересен — как неинтересна нам в 15—20 лет была любимая музыка наших родителей (и наоборот), а нам, соответственно, кажется дичью любимая музыка наших детей (и наоборот). Это правило, как и всякое, знает множество исключений, и каждое из них меня удивляет и радует. Но для того, чтобы узнать в ком-то своего читателя, мне по-прежнему надо, чтобы читатель признался в этом добровольно и недвусмысленно.
3. Литература ваших сверстников: что вас объединяет и отличает от других и для вас важно, чтобы сохранилось в будущем?
Я не фанат поколенческих градаций. Легко и приятно понимать, что Роман Сенчин, который на один день старше меня, Эдуард Веркин или Алексей Сальников, которые на несколько лет моложе, исходят примерно из тех же подходов и принципов, что и я. При этом мне категорически не хочется как-нибудь соотноситься с ровесниками и ребятишками постарше и помладше, призывающими насаждать, побеждать и убивать или с усмешкой, да и просто спокойно, относящимися к убийствам. Но мне нравится, что основное течение литературы постепенно уходит от так называемых главных тем (как бы они ни звучали: «Герой как частица великой силы», «Герой в противостоянии великой силе» или «Герой в поисках великой силы внутри себя») к концепции «Нет идей важней людей», к копанию в огромном массиве маленьких проблем, бытовых, семейных, интимных, глупых, нелепых, моих, — которые решает не герой, а человек, более-менее я, и путь к решению которых часто начинается с эмпатии, с признания другого человека таким же важным и значимым, как я сам. Мне нравится, что мои сверстники в литературе часто исходят из того же принципа. И особенно мне нравится, что авторы, которые младше меня лет на пятнадцать-двадцать пять, держатся этого принципа массово и жестко. С ними — с молодыми писателями и читателями, — и связана моя надежда.