Роман в штрихах. Книга третья*
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2022
Григорьева Лидия Николаевна — поэт, эссеист и фотохудожник. Родилась в 1945 году на хуторе Лысый Новосветловского района (ныне село Лысое Краснодонского района Луганской области). Печаталась в журналах «Звезда», «Дружба народов», «Новый мир» и др. Автор многих поэтических книг и романов в стихах, в т.ч. «Небожитель» (2007), «Сновидение в саду» (2010), «Вечная тема» (2013), «Русская жена английского джентльмена» (2017). Живёт в Лондоне и Москве.
Предыдущая публикация глав из романа «Термитник new» в «ДН» — 2021, № 2.
* Журнальный вариант.
Чужой чих
Молодой худощавый англичанин в лёгкой ветровке, явно не по этой промозглой погоде, чихнул ей прямо в лицо, когда она выбирала коробку с яйцами. Магазин был полупустой, и почему он подошёл к ней так близко, объяснить можно было только тем, что ему этого хотелось. Поступил он при этом как заправский ковид-террорист. Английские газеты давно уже пишут об этом. Особенно часто освещала такие истории любимая британцами бесплатная гaзета Metro, с подробностями описывая подобные случаи в транспорте и магазинах. Да что там! Часто просто в толпе, на улице! Мелкие капли его слюны попали Анне на лоб и щёки, не закрытые спасительной, довольно плотной маской.
И через пару дней, несмотря на две вакцины и маску, она заболела! Слегла. Тест оказался положительным. Её закрыли дома на карантин. Никаких специальных лекарств от ковида тут отродясь не выписывали, врачи по домам не ходили, лишь по телефону советовали пить парацетамол. И прислали с курьером мини-аппаратик для измерения сатурации. Вот если будет уровень кислорода меньше 80-ти, вызывайте «скорую», — сказал «домашний врач». В её стране таких врачей звали участковыми.
Почему она всё же решила, что это был англичанин? Потому что белый? Так, может, он прибалт какой-нибудь или поляк. Нет-нет, поляки всё же католики, в Бога верят в большинстве своём. Они не могут вот так по-хамски чихать, брызгая прямо в лицо людям заразной слюной. Совесть не позволит. Единственная страна в Европе, где ещё Бог живёт, а значит, и совесть там должна водиться. Англичанин, точно. Они и сезонным гриппом пренебрегают, в транспорте кашляют и чихают. И дети у них распускают сопли едва ли не до земли. Сопливые в школу ходят, и это не считается тут болезнью. Но заболели ведь не они, а она! Странная страна. Привыкнуть невозможно.
«Не нравится, так и не живи там! А возвращайся обратно в Горловку. Тут тебя быстро вылечат!» — сказала по скайпу близкая подруга. И добавила: «Тут не от чужого чиха, и не от ковида люди погибают. Нет, не от ковида…»
Белый камень
Это ж как… люди раньше на этой земле годами строились. Большие дома, просторные. Бывало, отец начинал, а сын заканчивал. Вокруг по степи всхолмия сплошь из белого камня-известняка. Бери — не хочу. Камень прочный. И дышит. Это вам не кирпич или бетон. И обтесать его легко: мягкий. Ну а на фундамент камень-дикарь шёл. Земли тут ровные, степные. Ни наводнения, ни землетруса, ни весеннего селя. А земля — хоть на хлеб мажь! И бревно воткни — плодоносить начнёт. Вот и расселились. Разрослись. А работать — так на Попасной большой узел, грузовые составы, работы хоть отбавляй. Формировщиком устроился, к примеру, и живи. Огород тебе в помощь! По степи напрямую километров пять, так на то мотоцикл с коляской есть. Если что, там и на шахты недалеко устроиться было можно. И кому это всё мешало! Ну ты скажи, Михалыч. Теперь, глядь, чисто поле кругом — ни дома целого. Головёшки одни чёрные. И камень белый аж почернел. Всё с землёй сравняли, заховаться негде, если надо. И боец ещё сильнее пригнулся в неглубокой траншее и закурил, прикрывая огонёк заскорузлой ладонью от снайпера, засевшего неподалёку в бывшем совхозном свинарнике.
Камыши
Не-е… под пули он не пойдёт… в камышах отсидится… Когда-нибудь же это кончится… Так подумал…
Но вышел ночью к обильным чужим огородам огурцов нарвать да и остался на постое у вдовы противника. Да и какой он противник: одноклассник бывший! Гришка Михельсон. Нет шоб дураку заховаться як след, так пошёл обороняться — от кого не пойми. Да и полёг почём зря.
Под Одессой дело было. В ту ещё, первую… как её ни назови…
Коза
Небо визжало. Земля плевалась острыми осколками железа. Но нужно было отвязать козу и затащить её в подпол, вырытый ещё дедом. Там их семья хоронилась ещё в немецкую оккупацию. Тогда семеро детишек было, а сейчас всего трое. Дед говорил, тогда коза их от смерти спасла. Козьим молоком кормились, выжили. Глядишь, и сейчас спасутся. Вот только доползти бы до козы, да отвязать, да дотащить упрямицу до подвала. Вот ведь принесла их нелёгкая из Тюмени на юга, на дедовский хутор в донецкой степи. Отдохнули, называется, всей семьёй, поели овощей и фруктов, что и говорить. Ох… лишь бы до козы добраться, когда обстрел закончится. А там и трава не расти…
Пилот
Как интересно: летит себе военный лётчик по своим военным делам, а под ним на земле огненными спрутами шевелятся, простираются города-миллионники, обильные красивыми домами и людьми. Никакого затемнения! Всё сияет огнями! Словно фильмы наши военные никто не смотрел, правил войны не знают. Поверили, что не война это. А что тогда? Подумал-подумал пилот да и сбросил свой груз в чистом поле.
Так и скажет потом трибуналу: учился, мол, в этом городе, жил. Влюблялся. Может, она и сейчас ещё в этом городе живёт, по этим улицам ходит! Уж лучше он один — так и сказал, — чем они все, хоть убейте…
Крыша
Ага, как раз… как долбанёт, не то сорокопятка, не то гаубица… сразу и не разберёшь, выйдя до ветру… Хотел в отпуске дядьке родному по матери помочь хату перекрыть: крыша сильно прохудилась. Уже было и шифер завезли. Да где уж там та хата…
Голубые банты
Она раздела его взглядом. И он не понравился ей. У него был вид таракана, случайно вместо жирного супа попавшего в компот.
Знакомство не то чтобы не состоялось, а провалилось как проект. Он узнал в интернет-конфидентке девочку, в которую был влюблён в детском саду. У неё и сейчас небесно-голубой взгляд и такого же цвета блузка. А тогда у неё в волосах были большие голубые банты. По случайному или нет совпадению дорогое эскорт агентство, в которое он обратился, так и называлось: «Голубые банты». Взять её на австралийский конгресс сексологии в качестве партнёрши или нет, решил её холодный, циничный, раздевающий взгляд. А могла бы хорошо заработать. Он расплатился за капучино и вышел под моросящий питерский дождь. Да бывает ли тут лето хоть иногда! Жаль, что именно её выбрали в агентстве. Ведь она, и только она могла вспомнить, что известный сексолог и психотерапевт когда-то в детском саду тоже был девочкой. И его мама любила повязывать на её русую головку большие голубые банты.
Папка
Смартфон привычно высветил вопрос: «Имя папки?» А там и нужный файл можно было бы найти.
«Да уж… — ухмыльнулся Илья. — Не так всё просто… ишь… имя папки. Легче вспомнить имя мамки!» Фрося. Ефросинья. Он часто использовал имя матери в кодовых словах, оно довольно редкое. А вот имя отца — не помнил. Вернее, помнил, но не вспоминал. Из мести, наверное.
Что же это взбрело ему в голову именно сегодня? Только ли потому, что Альбина сказала, что беременна? Сказала виновато, неуверенно, не глядя в глаза. Боялась услышать, что сейчас не время иметь детей. Город окружён, стрельба всё ближе. Укрытия от ракетных снарядов вряд ли спасут. Но он неожиданно даже для себя сказал, что очень рад. Ай, да пусть родится, а там видно будет. Он будет хорошим папкой, подумалось ему, нашедшему нужный файл с проектом договора о мирных переговорах со стороной противника. Распечатал — и отнёс в кабинет начальника всех начальников на подпись.
Братская любовь
Сначала он отравил её рыбок в большом аквариуме, на который родители денег не пожалели. А вот на электросамокат для него у них денег якобы не хватило. Потом её гималайскую гадюку засушил насмерть, включив подогрев для этой гадины на всю мощь. Так ей и надо, тварюге. Сестричка-невеличка, видите ли, любит всяких мерзких тварей, а ему собаку не дают завести. А вот хамелеона он пожалел. Нравилось ему, что тот его боится и сразу зелёным становится, как травяная подстилка в своём прозрачном ящике. И Антон вылил тараканий яд, который стащил из кладовки, в игрушечную чашечку, из которой сестра поила своё кукольное семейство. «Не умирай, — попросил он её в больнице. — Ты прикольная. Тебя даже гады гадские любят, затихают у тебя на руках. Я тебе свою черепаху отдам, хочешь? А то родители вместо тебя ещё кого-нибудь родят. И неизвестно ещё, кто это будет. Совсем про меня забудут…» И Антон заревел как маленький, хоть ему скоро семь исполнялось. А вот его сестричке Насте уже никогда не будет даже пяти. Не случилось и не сошлось.
Доброволец
Если рассердиться на весь мир за то, что все или поумирали или погибли… так можно и жить перестать. Да, перестать жить… Ну, в смысле, замкнуться в себе, перестать выходить на люди… И он рассмеялся… придёт же такая чушь в голову. И передёрнул затвор автомата.
Не успел, не успел он ничем особым удивить человечество, а конкретно — собрать персональную выставку. Подумал: а зачем? Вот вернётся с передовой, намалюет свою Гернику. И хватит. Да, иному бы одной такой работы на жизнь хватило. А вот хватило бы самой жизни, это уже вопрос не к самому себе. Не ты сам своей жизни начальник. И он развернул трофейную самоходку стволом в небо и дал залп холостыми. В смысле: слышишь ли Ты — там — нас! Отпустишь или опустишь… Домой пора. Краски сохнут…
Убежище
Вместо того, чтобы лежать с ним на горячем песке у самой кромки морской воды, вместо того, чтобы сминать горячие простыни в неистовом порыве утренней и вечерней страсти, вместо того, чтобы любоваться его достоинствами, вместо всего этого — сидеть с ноутбуком на коленях, и писать, и писать юридически выверенные бумаги о разделе имущества в количестве, уже давно превышающем дни и часы случившегося некогда счастья. Ночи любви на Гоа и в Таиланде были оправданием их не столь уж и скоропостижного брака. Но всё же оставался открытым вопрос: зачем женился, ведь могли, как и раньше, встречаться без всяких законных на то оснований. Разве любовь — это не закон сам по себе? Но он настоял. Купил ей кольцо от Тиффани. И вот теперь она в берлинском убежище для жертв домашнего насилия, адрес которого этот домашний садист и насильник не должен бы узнать. Но ей недавно показалось, что это его джип тормознул рядом, когда она вышла в магазин за продуктами. Она напряглась и подумала, что он без колебаний её собьёт и переедет для верности туда и обратно. Поняла, что всё ещё его боится. Неужели это теперь на всю жизнь?.. Уже три года тянулись суды. И было ясно, что ни копейки из него не выжать. Так, может, отказаться от притязаний? Дать ему развод и уехать обратно во Львов, пока его никто не обстреливает? Ведь, как говорил её дед: «Голыми пришли в этот мир, голыми и уйдём…»
Кабанья тропа
Как сейчас помню, вышли они из леса. Ну, что твой спецназ! Все увешанные вещмешками и дорогими ружьями, некоторые даже с оптикой. Хотя вроде бы простые охотники, охочие до законного убийства крупного и мелкого зверья. На куньих шапках лисьи да беличьи хвосты, на брелоках медвежьи когти да волчьи клыки. Оказалось, шли они по старой кабаньей тропе. На великана секача разохотились выйти. А мы, дураки, палатки свои разбили на опушке древнего бора и как раз на их пути оказались. Ну, смяли они нас, как яичко, одни скорлупки от лагеря остались. А кто — они? Не… не охотники эти, а кабанье стадо, матки ихние с кабанчиками да секач этот, размером с молодого льва! Долго мы на дубе вековом сидели, ждали, когда уйдут. Нет, не охотники, те до вышки охотничьей добежать успели и забраться на неё. Один только с ободранной ногой потом волочился. А нас молодость спасла да спортивная закалка.
Не зная броду — не суйся в воду, тут вроде не очень подходит. Но это как поглядеть. С охотничьей вышки всякий силача-секача убить может, а вот в прямом бою дорогая оптика бесполезна. Это мы учтём, когда в армию призовут. Может, нас уже дома повестки ждут.
В степи
Ох, какие степи! Необозримые. А молодые травы какие духмяные. Аж задохнулся с непривычки, отвык за годы, проведённые в бетонном бункере московской высотки. Степь да степь кругом… путь далёк лежит… Только путь не так уж и долог: сёл и поселений тут понатыкано, что семечек в подсолнух. Но что делать, когда одно село, если не твоё, то наше, а другое в трёх километрах — вражье. А ведь раньше жители родычались: сплошь сваты да кумовья там жили. Святки да крестины общими были. А как церкви в сёлах порушили, так и началось. Давно это было, ещё в ту гражданскую. А как ушла тогда вера, так, похоже, и не вернулась. Словно Бог обиделся и отвернулся. Даже сады перестали цвести! Вон уж лето скоро, а ветки словно мёртвые. Да и люди не лучше.
Подумал — и пополз дальше, в надежде, что доберётся всё же до укрытия и пересидит до прихода своих. Рана у него лёгкая, артерия не задета, жгут он на ногу наложил, из ремня спроворив. Трава высокая, да и форма на нём под цвет травы. Вот только бы луна из-за туч не вышла.
Родня
«…Скончался от ковида муж двоюродной сестры брата моей жены…»
Вальдемар Зингер написал сообщение на своей странице в сети и вздрогнул. Так и не смог за годы разобраться в этом русском родстве. Этот далёкий родственник был самым контактным из всей воронежской жениной родни и самым активным в мобильных сетях. Теперь он, Вальдемар Зингер, никогда не узнает, сколько на самом деле, а не по сомнительным документам, гектаров плодородной, чернозёмной земли взял в аренду брат жены на его, Вальдемара, деньги. Некому будет проговориться в интернетной болтовне, что прижимистого и рачительного немца провели, как неразумного младенца! Русская жена с большой роднёй досталась ему в наследство от учёбы в воронежском университете. Сначала все эти тёти, дяди, троюродные братья и племянники побывали в гостях у его родителей в маленьком швабском городке и пригнали оттуда стадо-другое дешёвых бэушных машин на перепродажу. А теперь эти раздобревшие латифундисты рассекают по своим земельным угодьям на джипах как минимум! А он, Вальдемар, тут, в Германии, задыхается в тисках кредитов и тщетно ждёт обещанных доходов с этого якобы общесемейного бизнеса. Плохо он, видимо, учился. Иначе всегда держал бы в уме старинную присказку: «Что русскому здорово, то немцу — смерть». Так вроде бы в шутку его новая родня приговаривала, когда он сомлел с непривычки в парилке настоящей русской бани. Вот теперь и приходится париться и крутиться, чтобы погасить кредиты на новые тракторы и комбайны. А по слухам, урожаи там невиданные. И золотая пшеница льётся в элеваторы как золотой дождь. Только мимо его, Вальдемара, карманов. А жена-то всё молчком да молчком. И в Воронеж свой всё бочком да бочком.
Задумался он, закручинился. Да и подал заявку в свой немецкий банк на новый кредит, чтобы погасить старые. Эх, где любовь-здодейка, там часто и жизнь-копейка.
Ока-инвест
Вышла она замуж за простого инженера без всяких, казалось бы, карьерных устремлений. Простачок этакий. Да и сама она звёзд с неба не хватала. А оказался не мужичок, а сундучок с секретом. И секрет, как выяснилось, был непростой. Его единственное увлечение — рыбалка на больших реках круглый год — отрывала мужа от семьи. Он, казалось, не заметил, как дети выросли. И никогда не помнил, когда в семье чей день рождения. Ну, не такой уж и большой это грех, если сравнить с другими. И она не устраивала скандалов, ведь не курит и не пьёт, зарплату приносит. И пусть себе едет на рыболовецкую базу на Оке в лесной Мещёре. Уезжал в рыбацкой экипировке, всё как надо: сапоги болотные до паха, брезентовая куртка непромокаемая. Шляпу рыболовецкую — в журнале такую видела — сама ему купила на распродаже. А удочки и спиннинги давно были на базе, не приходилось возить из дома. Последнее время он совсем там запропал. Говорил, что пристань новую для моторных лодок строили, потом баню-сауну для обогрева в холода после рыбалки.
И вот приехал, усталый и какой-то заторможенный. Сам не свой. Глаза у него были светло-серые, но сейчас они казались чернее ночи, так зрачки были расширены. Молча снял прорезиненные доспехи и пошёл в туалет. И долго не выходил оттуда. Спохватилась она почти через час, когда ужин уже совсем остыл. Постучалась и с нарастающей тревогой открыла дверь. Тот, кто сидел на унитазе, не мог быть её мужем. Это было чёрное, обугленное изваяние с оскаленным лицом, искажённым нечеловеческой мукой. Словно молния прожгла изнутри и обуглила тело здорового и даже, что скрывать, здоровенного мужика. Набрала телефон сына и потеряла сознание. Очнулась в больнице, когда его уже похоронили в закрытом цинковом гробу какие-то специальные службы с его работы, которая оказалась не такой уж и простой. Когда открыли наследственное дело, думали, что наследовать-то и нечего, кроме двушки да гаража с машиной. Но обнаружились вдруг на его имя большие счета в валюте в нескольких банках.
И более того: какая-то непонятная и неизвестная ей госструктура «Ока-инвест» выплатила семье большую денежную компенсацию. За удачную рыбную ловлю, наверное…
Спасение
Возмездие — это всё-таки не месть. Месть — это кипение злости, ненависти. А возмездие — это праведный гнев. Так думал молодой батюшка, готовясь принимать исповедь у матёрых контрактников, ставших на постой в их приграничном селе, постоянно подвергавшемся внезапным обстрелам из недальней стороны, бывшей когда-то единой административной единицей.
Как врач, заглянувший в разверстое израненное тело, чтобы починить его, собрать воедино, вылечить и зашить, закрыть от враждебной окружающей и разрушительной среды, так и священник видит на исповеди нутро изъязвлённой страстями души. И его задача — как и у хирурга — удалить больные ткани и стянуть края тонкими нитями покаяния. Легко сказать… Как потом самому очистить душу, в которую вошли в пыльных берцах сорок разбойников или тридцать три богатыря и залили её кровавым заревом мести и расплавленным битумом вражды. Одно спасение, что грехи отпускаются Господом, а он только проводник, посредник. Но именно его душа принимает на себя громы и молнии солдатских откровений.
Казалось, что этим вечером почернели и закоптились стены храма, потемнели лики на иконах. И кровавый луч заходящего солнца словно бы не случайно упал на праздничную икону Всех Святых, когда неизвестно откуда прилетевший снаряд обрушил купол опустевшей после службы церкви. «Отпустил их Господь… Очистил. Чудом остались в живых. Потому ли только, что не месть ими правит, а возмездие…» — возникло в угасающем сознании раненого священника.
Спасенного и спасающего.
Наёмники
«От порога до порога смысла нет ходить без прока», — подумал молодой ландскнехт, приученный к поговоркам дедом, ветераном столетней войны, и родной бабкой, старой маркитанткой. Там, в обозе, дед её и встретил, и прикипел к ней всем нутром, всеми потрохами. Пятеро детей у неё уже было, и пятерых она ещё и ему родила. Хорошо жили, дружно. И довольно безбедно, потому что дед за заслуги перед курфюрстом получил налоговый откуп с завоеванного городка. На жизнь хватало. Но это не мешало им хватать с гружёных скарбом чужих возов что ни попадя. А попадалось разное: от парчовых герцогских порток до глиняного горшка, почерневшего от чужого варева. Портки побежденного ими некогда герцога дед носил не снимая, до самой смерти. И вот сейчас настал черёд и молодой семейной поросли добавить мяса в домашний котёл. Только вот хижина на разграбление досталась ему совсем уж нищая. Пришлось с досады поджечь вместе со всем хламом. Чернь местная давно сбежала в плавни. Да ведь и не с ними они воюют, а с такими же наёмниками, как и сами. Даже одежды похожи и доспехи. Только банты разного цвета на пышных буфах рукавов.
А так-то что… все ландскнехты, по сути, хоть и дальняя, но родня. Глядишь, в иной год и в одном войске оказаться могут. «Война накормит и оденет и ещё подкинет денег!» — добродушно ворковал некогда дед, пестуя малых внучат.
Монпансье
Вечерний Нюрнберг. До чего же скучный город. Особенно вечерами. Так и не привык, что, кроме пивнушек, и податься некуда бедному переселенцу. А потому что чужбина. Сам захотел уехать, вот и живи теперь в турецком квартале, там дешевле стоят каморки, в которые входишь боком, иначе дверь не отворяется, упираясь в кровать. А вернуться — совесть не позволяет. Да и возраст ещё вполне призывной. Кому помирать охота. Не он один такой. «Гарун бежал быстрее лани», — как только полыхнуло в степи и у моря загрохотало. А вот как германцы опомнятся да кормить перестанут… Думать он не любил да и не умел, поэтому перевернулся на другой бок и заснул крепким молодецким сном.
И приснился ему Нюрнбергский процесс над беглецами. Вроде как присудили им всем вернуться на родину. Подарили каждому по вещмешку с пивом и колбасками. А про бронежилеты забыли. И винтовки выдали образца первой мировой, со ржавыми штыками. Вроде как на погибель шлют в наказание за трусость. А всё потому, что Нюрнберг — роковое место. Дед его во время Нюрнбергского процесса в оцеплении стоял. Рассказал кое-что, поведал. Дополнил, так сказать, кинохронику.
Плохой сон, обидный. Да ещё вроде бы открыл он рюкзак, чтобы пиво взять, а там только конфеты-леденцы, монпансье это детсадовское!
Совсем унизили, хоть не живи. Да и не жизнь это, если подумать.
Но думать он не любил.
Интернет лекторий
Этот лектор ей нравился больше других. И она подписалась на него без колебаний, и уже не представляла себе ранний завтрак без его бархатного баритона, когда пила кофе со сливками на веранде с видом на море на своей вилле на Кипре. Или на Капри. Там у них тоже вилла была, но пришлось продать под прессом санкционных обстоятельств. Вот и сегодня он её удивил:
«В маленьких, уютных и безлюдных городках Европы я всегда ловлю себя на мысли: а на что они живут? Работать-то тут негде! В малых российских деревянных и старинных городках для меня ответ ясен: люди «живут огородами» и садами. Берут запасы еды в лесу, в реках, озёрах и даже на болотах. Это мощная подпитка: клюква, брусника, морошка да черника. Секрет русской непобедимости — глубокий картофельный тыл. А русская изба — это вообще подводная лодка в автономном плавании! Выживет всегда на самообеспечении: лесные ягоды, грибы, рыбалка, охота, варенье и закрутки овощей на зиму. Вода из родника, поленья для обогрева из леса. Летом хламида и штанцы из родимого льна, зимой тулуп овечий или медвежий да вечные валенки, а то и плетёнки из лыка. Да сказки бабушкины на ночь на печи… Притрусит лесную избушку зимою снегом по трубу, а там, глядишь, и всплывёт на свет Божий по весне. И экипаж жив. И жизнь продолжается…
А вот в Москве, если электричество (не дай нам всем Бог) отключится, не доберусь я уже до своего двадцать пятого этажа. В Нью-Йорке уже был такой «блек аут» — люди костры на улице жгли. А кое-кто и умер в скоростном застрявшем в невесомости лифте. Вот поэтому, я думаю, Дальний Восток будут постепенно заселять разумные европейцы (русские и немцы, в основном). На землю пора спускаться из бетонированного поднебесья. В леса уходить! В родные пампасы!»
«А ты знаешь, этот твой бородатый чудак уловил носом ветер, — сказал возникший за спинкой её кресла муж. — Может, и правда, пора возвращаться. Охотиться я умею. Рыбалку люблю. И главное, ты меня любишь!»
И неуверенно добавил: «Так ведь?..»