Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2022
1. Кому вы наследуете? (В широком смысле слова и в литературе «всех времен и народов».)
Кому наследую… Мне кажется, что творческую родословную писателя могут в полной мере проследить только критик и читатель. Или придумать. Я, например, считаю, что Маяковский наследует Уолту Уитмену, но согласились бы со мной филологи и сам Маяковский?
Возможно, все мы в той или иной мере наследуем нашим любимым авторам, потому что они впервые открыли для нас новые способы писать и мыслить. Поэтому я могу сказать, лишь кем я хочу стать, когда вырасту. Когда я вырасту, я хочу стать Урсулой Ле Гуин и Рэем Брэдбери. Неважно, буду ли я писать фантастику: главное, чтобы каждая моя строка была наполнена той же любовью к миру и верой в людей, что и у них. Верой в то, что творчество — не транспарант, не инструмент, а огромная живая душа человечества, в которой есть место всем чувствам.
Я жадный человек: в детстве я портила книги, вырезая из них красивые картинки, — мне казалось, что иначе я не смогу присвоить и сохранить эту красоту. И теперь, когда я думаю над вопросом наследования, понимаю, что хочу наследовать всем, кого читаю и люблю, жадно заимствовать у них самое лучшее: красоту их языка, их умение писать экшн-сцены, их обширные знания, их метафоры, их внезапные сюжетные повороты… но всё-таки я давно выросла, и мне мало просто вырезать понравившиеся места. Я не хочу на самом деле быть Рэем Брэдбери и Урсулой Ле Гуин. Я хочу, чтобы читатель, открыв мою книгу, испытал тот же восторг, что испытывала я, открывая «Волшебника Земноморья» или «Марсианские хроники». И только этому читателю решать, получилось ли у меня стать наследницей лучших.
2. Узнаёте ли вы в ком-то из молодых писателей — своих и своего поколения читателей, будь то «наследники» или оппоненты?
Мне сложно воспринимать современный литературный процесс в целом: я всего лишь его малая часть, пишу в основном жанровую и фанатскую прозу, мало пересекаюсь с «коллегами по цеху». Я очень смутно представляю портрет своего читателя, и уж тем более не думаю, что я достойна оппонентов. Этот вопрос попал мне в самый «синдром самозванца»! Раз у меня нет ни наследников, ни оппонентов среди молодых писателей, являюсь ли я вообще частью современного литературного процесса? А вдруг я ненастоящий писатель? Когда ты в потоке, как подняться над ним и окинуть его взглядом?
Но потом я вспомнила одну историю. Вряд ли это ответ на поставленный вопрос, а всё-таки расскажу. За весь прошлый и позапрошлый год я не написала ни единого рассказа, потому что работала сценаристом компьютерной игры. Нас в команде было шестеро, и когда наш огромный труд, по количеству слов превышающий «Войну и мир», был закончен, я увидела, как персонажи, которых я создала, пошли «в народ»: кто-то их полюбил, кто-то возненавидел, но нашёлся человек, который захотел продолжения истории: разобрал механизм игры, изучил мой текст и за несколько месяцев собрал продолжение сам. Звучит механически и холодно, но если вдуматься — сколько за этим любви и интереса!
Да, это не то «наследование», про которое мы говорим, это не про литературную преемственность поколений. Но, с другой стороны, для меня эта преемственность так и выглядит: желание разобрать понравившийся текст, понять, как он работает, а может, и улучшить его, потому что он бесит или написанного недостаточно. Вряд ли я узнаю преемника или оппонента, даже если встречу, но если где-то кто-то в эту минуту сражается с моим текстом, разбирая его на запчасти… какая похвала может быть выше этой?
3. Литература ваших сверстников: что вас объединяет и отличает от других и для вас важно, чтобы сохранилось в будущем?
Я думаю, нас отличает желание принадлежности, иногда даже неосознанное. Вот у Оксимирона есть строчка: «Я так хотел принадлежать чему-то большему, чем я». На мой взгляд, это эпиграф всего нашего литературного поколения (к которому Мирон тоже, кстати, относится).
Я читаю Константина Комарова и вижу, что уникальность его стихов стоит на крепком фундаменте: наследование классикам и «маргиналам» превращается в камертон, позволяющий поэту настроить свой внутренний оркестр на чистое звучание.
Я читаю Елизавету Никифорову и чувствую как весь творческий мир, от современной поп-культуры до Шекспира, — так же Пастернак и Блок переосмысляли себя через Гамлета.
Читаю Дарью Чернышёву и любуюсь тем, как традиции серьёзной исторической прозы переходят в фэнтэзи, как автор поднимается над жанром, разворачивая над приключенческой канвой эпическую мысль: «род приходит и род уходит, а земля пребывает вовеки».
Пожалуй, именно это для меня и важно: связь, узнавание, цитата прямая или скрытая даже от самого автора. Кто-то может сказать, что стоять на плечах титанов — дело не почётное, но я вижу это иначе: как ту самую принадлежность к чему-то большему, ощущение себя не одинокой фигурой на сцене, читающей с телефона единственные в мире стихи, а веткой дерева, растущей из единого ствола, но цветущей по-своему, скрипкой в оркестре, играющей партию, которая есть часть единой прекрасной мелодии. Бытие человеком, а не островом.