Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2022
Моцар Александр Владимирович — поэт, прозаик. Родился в 1975 году в Чернигове (УССР). Автор многочисленных публикаций в литературной периодике. Автор сборника стихов «Бим и Бом и другие клоуны» (Днепропетровск: Лира, 2013 г.), «Е=М (Механика)» (Киев: Каяла, 2016 г.), романа «Родченко (кошки-мышки)» (Киев: Каяла, 2016 г.), «Простые фокусы, или Смотрите, на ветке сидит попугай» (Киев: Каяла, 2020). Живёт в Киеве. В «Дружбе народов» публикуется впервые.
Лев и Мясодоев
Лев Мясодоев неожиданно для себя прервал пение Символа веры, сплюнул на пол и, громко объявив: «Херня всё это», — вышел из храма. Этот истеричный надрыв не был итогом глубоких и мучительных размышлений. Всё произошло в объёме нескольких секунд. Вот он пел, подтверждая свою веру фальшивым баритоном, и всё — обрыв, пустота.
Мясодоев тупо огляделся — двор недостроенной церкви, стена шлакоблока и лай сторожевой дворняги. Грубо посмотрев на собаку, Лев испуганно подумал: «Вот если бы она меня укусила, тогда бы можно было её убить». Собака спряталась в будку. Мясодоев не выдержал истошного напряжения и неожиданно и злобно укусил сам себя за руку. Заскулив от боли и топнув ногой, он подумал: «Вот до чего религиозное мракобесие доводит». Мысль оборвалась равнодушием. Мясодоев потерянно прошёл мимо пса к церковной калитке. Там он по привычке остановился, чтобы перекреститься на купола, но вспомнив о своём прозрении, вместо крестного знамения показал крестам дулю. Эта хамская демонстрация встревожила Мясодоева и, попытавшись осмыслить произошедшее, Лев спрятал кукиш в карман, но…
Стоп. Давайте остановимся на этом эпизоде. И прежде всего разберёмся, кому показал кукиш Мясодоев. Итак, в его представлении это были не Создатель и не Церковь, которые он уже не ощущал как объект веры или отрицания, это было что-то иное, то, что… Нет, не так, иное это что-то, но Мясодоев выразился кукишем в ничто. Перед ним, в его осмысленной реальности, возникло пустое место, не бездна, не пропасть, а именно пустое место, в центре которого лежала груда камней, увенчанная позолоченным крестом.
«Что за идиотизм, — подумал Лев. — Как может в ничто быть что-то? В смысле, как может быть там груда камней и крест? И что значит — там? Там — пустое место, это топоним, а это…» Путешествуя таким образом в пространстве «ничто», Мясодоев тем не менее, хотя и не определился с конструкцией своего нового мира, чётко представлял вектор нового пути. Понимал он его, что называется, душой, т.е. тем, чего в его новой вере у него не было.
На крест села ворона и каркнула, глядя на Льва, заполнив пустоту «ничто» своим присутствием. Мясодоев посмотрел на неё и ясно осознал, что в его пустоте есть всё, кроме Бога.
В долю мгновения пустота перестала быть метафизическим объёмом. Её всю собой объял, насытил, пропитал Лев Мясодоев. Всё видимое и невидимое. Всё то, где ещё недавно обитала тайна, стало Мясодоевым Львом. Он почувствовал эту трансформацию странным образом. Ему казалось, что он разросся до немыслимых пределов и в то же время, продолжая это движение, почувствовал в себе нарастающий, как страх, вопрос: где граница? Очищенное от культа сознание Льва потребовало опоры, стены, потолка. Где это всё? Этот алкающий бытия вопль потянул его в обратную сторону, в бесконечно малые величины. В молекулы, атомы, в иные, ещё неведомые, микроскопические массы. Дальше, дальше, дальше, туда, откуда протоны и нейтроны казались великими мирами, но и там не было границы. Бесконечно малое пространство не упиралось в точку опоры, и от этого было таким же огромным, как и предыдущее гиперсостояние. Страх бездны остановил Мясодоева. «А почему я, собственно, сравниваю Вселенную со своим объёмом?» На этой мысли Лев громко лопнул.
— Мужчина, что вы себе позволяете?! Вы бы детей постеснялись! — услышал он голос рядом с собой.
Перед ним стояла молодая женщина с ребёнком и брезгливо морщилась, пристально на него глядя.
От такого нелепого поворота от метафизики к физиологии Мясодоев только растерянно пробормотал:
— Я это…
— Что вы это? — бранчливо спросила барышня и, не дожидаясь ответа, резко развернувшись, ушла своей дорогой.
Первые сумерки заретушировали её фигуру и фигуру ребёнка нежным, потусторонним полумраком. Вот они остановились возле куста дряхлеющей сирени, и на мгновение эта картина исполнилась высокой одухотворённой красоты. Но мгновение длилось всего лишь мгновение. Видение рассыпалось на сварливое одёргивание матери и пискливые жалобы ребёнка. Остался вопрос: «Действи- тельно, — задумался Мясодоев. — Это я. Вот я. Но что это — я?»
Этот момент также очень важен в нашем рассказе, так как именно сейчас Мясодоев почти полностью забыл свой имманентный опыт трансформации в пространстве. Вернувшись в свои габариты, он виновато смотрел в спины уходящих женщины и ребёнка. Но здесь не зря появилась оговорка «почти». В сознании Льва осталась живая тревога, которая стремительно перерастала в сомнения. «Туда ли я иду?» — сконфуженно размышлял Лев, расхаживая по дорожкам небольшого парка, куда он забрёл незаметно для себя.
Он печально посмотрел вверх. За седыми кронами столетних елей была видна полная луна. Для неё и вековые деревья, и тридцатилетний Мясодоев были одинаково мелкой величиной во времени. В расстройстве Лев отвёл взгляд от светила, сел на лавочку и отвлечённо посмотрел на забытый детский мячик. Здесь он остро почувствовал свою потерянность. Ему захотелось, чтобы его кто-то вывел из этого тупика. Кто-то взрослый… Мысль о Боге опять накрыла его. «Вот если бы…»
«А действительно, что если бы прямо сейчас появился. Что тогда? Тогда с ума можно сойти от страха, — ясно почувствовал Лев. — Как это так: не было, не было Его, только на картинках и видел, — и вот те раз, — Мясодоев отчего-то вспомнил, как однажды его отец в компании своих подвыпивших друзей застал его за занятием… — Ужас, и не выговоришь. До сих пор стыдно», — пробормотал Лев и покраснел. Он снова ясно увидел испуг отца, громовое молчание его коллег по работе и застольям, а также свой ужас, который, как и тогда, накрыл его сейчас — «Стучаться надо!» — мысленно заревел Лев, вытирая испарину со лба. Прошлые переживания затряслись в нём пароксизмом. — «Что же это такое? Так вот внезапно. Я не хочу, не готов вот так вот, в полный рост. Это как будто голый перед начальником. Нет, хуже. Это вообще за пределами исповеди. Тогда что же? Тогда не смиренно поклониться ему, а на карачках ползать, причём ползать в луже собственных экскрементов и непременно, выгораживая себя, ябедничать на других. Но почему? По легенде, Он добрый, Он всех прощает, — возмутился Мясодоев. — А потому. Инстинкты задавят. Да и легенды о Нём, если присмотреться к содержанию внимательней, не очень-то и добрые. Но и это чушь, не в сказках дело. Природа. Своя природа ближе к телу. Ведь если Он точно есть, то Ему надо подчиниться. Потому что за неподчинение — расстрел, — трусливо ответил себе Лев и добавил: — Зло тогда твоя природа, и вообще не знаю я, как вести себя в Его присутствии». — Находясь в этом мысленном, сбивчивом лабиринте, Мясодоев поднял брошенный детский мячик и растерянно посмотрел на него. Мячик злобно усмехнулся, посмотрев в упор на Льва.
Нет, нет. Это не фантасмагория, не видение, не восставшая порочная реальность. Просто мячик был разрисован фломастером. Кто-то, по-видимому, ребёнок, попытался изобразить на нём лицо. Опыт оказался неудачным. Похабная улыбка, ассиметричные глаза и пятак поросёнка реконструировали физиономию субъекта в неприятной, даже зловещей гримасе.
Глядя в это лицо, Мясодоев грустно подумал: «Нет, это изобразил не ребёнок, это подросток нарисовал. Скорее всего, своего друга, чтобы ногой по морде в ворота или подальше, — и вновь наткнулся на мысль о зле. — Ну хорошо, — вслух сказал он мячу. — Если люди зло называют злом, то они признают в этом явлении природу, безусловно вредящую человеку. Но они в то же время добровольно творят зло, то есть вредят себе, причём часто это делают в упоении, выключая инстинкты самосохранения, главные, определяющие инстинкты. В таком случае не следует ли признать зло природой, которая находится за пределами человека, то есть природой, допущенной извне? Зло — это реакция на зло, неважно, настоящее оно или воображаемое. Важно то, что это противостоящая реакция первому злу. А противостоит злу добро, а значит, зло — это добро».
Лев услышал шаги. Он поднял голову и увидел своего соседа Сашу Моцара. Тот быстро прошёл мимо. Саша явно сделал вид, что не разглядел в сумерках говорящего с мячиком соседа. Это было видно по его отвлечённому, но с насмешливыми полутонами выражению лица.
Моцар и Мясодоев иногда встречались на перекурах. Говорили вяло, на бытовые неинтересные темы. «О большем с Сашей не поговоришь», — думал Мясодоев, грустно глядя в спину уходящему серому пятну. Моцар, в свою очередь, быстро шёл в сторону дома. Чувство голода гнало его в квартиру, к холодильнику и интернету, но всё же разговор соседа с детским мячиком впечатлил его. «Интересные фантазии у Мясодоева, — думал он. — Вот сидит человек, мучается. Жаль, не услышал только, о чём. Впрочем, это не важно. О жратве, наверное. Да, о жратве. Из-за чего же ещё Льву мучиться? У человека все фантазии о жратве в итоге. В метафизическом итоге, конечно. Даже райские кущи представляет он как местность с обильной закуской. Все эти фантазии человека от какой-то глобальной недосказанности. А что в итоге? А в итоге фантазия человека — это несвобода. Лишить Мясодоева фантазии — дать ему свободу. Но беда в том, что в этом мясодоевском состоянии обязательно образуется пустое место. Незаполненная мечтами галактика, поглощающая личность. И значит, эту пустоту нужно наполнить такой всеобъемлющей истиной, ввиду которой любой Лев и любой Мясодоев увидят что-то более объёмное, чем простое воскресение из мертвых вне метафоры. Жаль, что с ним об этом не поговоришь». — Так думал Александр, приближаясь к дому. Разъедаемые чувством голода его мысли окончательно спутались, сбились и рассыпались на глупые насмешки в адрес своего соседа.
Но мы далеко отошли от Мясодоева. Следует вернуться и продолжить о нём. Но где, собственно, он? Куда пропал? Его нет ни на лавочке, ни возле неё. Не видно его и на обозримом расстоянии. Не ищите. Не ищите его ни криком, ни шёпотом, потому что он больше не существует. Он издох.
«Издох», — подумал Лев и рассеянно обрадовался этой печальной новости. Первое, о чём вспомнил Мясодоев, был факт того, что он является единственным наследником всего барахла и квартиры покойника. Он взволнованно огляделся по сторонам, не подглядывает ли кто-нибудь за ним. Мысли растеклись по полу и проникли в сокровенное подполье, где покойник хранил на чёрный день крупную сумму денег. Мясодоев рассмеялся от осознания, что теперь все денежки достанутся ему, а не этому дохлому Льву. «Плюс квартира, — разгорячённо пробормотал наследник. — Неплохо, неплохо. Квартиру можно сдавать одинокой девушке, а деньги припрячу», — ликовал он мысленно. Скорыми шагами он направился к дому, играясь в кармане ключами от квартиры Мясодоева.
Поднимаясь в лифте, он, судорожно вздрогнув, проснулся в душном, искалеченном ужасе. Он отчётливо увидел, что вся эта искалеченная смертью реальность ему приснилось. Он понял, что нет ни наследства, ни квартиры, ни денег, припрятанных в тайном месте, что нет ничего, и это новое «ничего» напугало Мясодоева. «Это ничего… — пробормотал он. — Это всего лишь ночной кошмар, сон неврастеника. Вот до чего культ доводит». Лифт дёрнулся и остановился. Вернувшись в свой мир, он благополучно вышел на своём этаже и оказался возле дверей квартиры Льва. Он испуганно прислонился ухом к замочной скважине и прислушался к тишине. Тишина была мёртвая, как и он. Мясодоев в радостном нетерпении повернул ключ.
За дверью он наткнулся на неприятную картину. Квартира была перегружена малоинтересными вещами. Продавленный диван, старый холодильник, кресло без ножки, стеллажи с потрёпанными книгами, ламповый телевизор без внутренностей, неиспользованные строительные материалы… стоп. Что это? На дальней стене сиял образ Спаса.
Следует сказать, что событие, которое спровоцировало этот рассказ, осталось в сознании Мясодоева даже не на периферии, а в каком-то забытом из-за незначительности тайнике, и поэтому вспыхнувшая икона очень сильно обескуражила Льва. Он смятенно закрутил головой в поисках ответа, что делать с этим явлением. Какие-то прошлые переживания напомнили о себе мгновенной растерянностью, но мгновение сразу же было переварено новым сознанием, в котором Лев твёрдо решил выбросить икону Мясодоева.
Вот здесь особо стоит отметить, что он решил не продать икону, не подарить, не деликатно выставить на видном месте или в гордыне вернуть образ церкви как не понадобившуюся вещь, а именно выбросить, причём выбросить на помойку или ещё дальше. Это важный поворот миросозерцания. Акт не смущённого равнодушия, но неосознанно-религиозный акт.
Но чтобы добраться до образа Спаса, Мясодоеву нужно было разобрать мешающий проходу хлам. «Избитая аллегория, но, тем не менее», — устало подумал Лев, скептически рассматривая фронт предстоящей работы. Перед пыльными, страшащими габаритами его плавно серым унынием накрыла резонная мысль отказаться от идеи демонтажа этого пространства, оставить икону в покое и просто поселиться жить на диване, который уютно стоял в углу рядом с холодильником и ни во что не вмешивался. Мясодоев устало сел на него, обдумывая возможный компромисс, но тут же встал, так как наткнулся на взгляд с противоположной стены. «Нет-нет, так не пойдёт, — истерично пробормотал Лев. — Хотя…» — Мясодоев лёг и отвернулся к стене. Тут же по спине липким змеёнышем прополз холодок. Лев вздрогнул от неприятного чувства. Он знал, он даже ощущал физически, что на него сейчас смотрит Он. В сознании вспыхнул образ. Чтобы не смотреть на Него, Мясодоев закрыл глаза, потом ещё раз закрыл, ещё раз, ещё, но это механическое повторение не помогало избавиться от навязчивого видения. Мясодоев устало пожаловался образу: — «Сволочь всё-таки Мясодоев. Мистик, дурак. Верит в Тебя».
Внезапным озарением на этой фразе Мясодоев понял, что именно он и есть Мясодоев, и что произнесённые им слова касаются непосредственно его. Он рывком поднялся с дивана и с немалым удивлением увидел перед собой Льва. Встреча была реальностью, в этом не было никакого сомнения. Мясодоев и Лев стояли друг против друга и с испугом всматривались в призрачную дымку, в простор, откуда поднимались тяжёлые болотные туманы, в гнойных миазмах которых отчётливо виднелись две удивлённые человеческие фигуры.
Разрушив тишину этого спиритического видения, своей ненасытной утробой заурчал холодильник. Мясодоев оглянулся на звук, болезненно улыбнулся и, указав пальцем на беспокойное оборудование, сказал Льву:
— А ты знаешь, что он живой, а тот на стене — нет?
— Не знаю, — ответил Лев. — Я думал, ты умер.
— И я так думал о тебе.
— Так, может, мы…
— Не говори ерунды. Мы говорим. Мы живы.
— Как холодильник?
— Да.
— Тогда давай вот что сделаем. Снимем икону со стены и прикрепим её на холодильник.
— Давай, а зачем?
— Чтобы образ ожил. Попросишь жратвы у Него, холодильник откроешь, а там жратва.
— Это примитивно. Так Он не станет живым. Чтобы в холодильнике была жратва, надо её туда положить.
— Положим.
— А при чём тут Он?
— Он холодильник. В нём жратва. Вот ты зачем в церковь нашу ходил? Честно только ответь, как Лев Мясодоеву.
— За жратвой.
— И я за жратвой. Значит, Он — равно холодильник.
— Это бессмысленное центростремительное словоблудие, где всё в итоге сводится к холодильнику.
— Все пути ведут к холодильнику. И неважно, стоит холодильник в квартире или в морге.
— Ты идиот.
— Я знаю одного идиота. И, без преувеличения, это очень интересный человек. Эрудит, эстет, впрочем, это ему не пригодилось. Его испепеляющей страстью было собирание денежных знаков и изделий из драгоценных металлов в ущерб как своему здоровью, так и здоровью окружающих людей. Пришлось посадить его на ржавую цепь. Наказание лютое, но необходимое. Так, созерцая ржавчину и пустыню, открывшуюся перед его взором, он достиг некоего просветления и покоя и увидел он со страхом, что и сам состоит из ржавчины и пустоты. И вот тогда над ним сжалились, и в жалости к убожеству его дали возможность выбрать свободу, ибо только этот выбор сделал бы его свободным. Далее, на вопрос об одном-единственном желании, он мгновенно ответил испепеляющей просьбой, чтобы его оковы стали золотыми, что и было мгновенно исполнено.
— Глупость какая. Особенно финал. Золото.
— Именно. Золото. Чтобы не отрываясь смотреть на него, фантазией извлекая из материала замыслы и возможности. Ты, наверное, знаешь, что золото альфа и омега всякого искусства: от привычного художественного до искусства делать деньги.
— Идиот.
— Идиот это прекрасно понял, созерцая ржавчину. Что, по-твоему, думает нормальный человек глядя на Мону Лизу? Какой главный вопрос возникает в его сознании? Правильно. Сколько она стоит. И это вопрос более глубокий, чем кажется на первый взгляд. Вопрос игривый, блудливый, как улыбка Елизаветы Герардини, но в нём такие потайные интонации, над которыми стоит подумать серьёзно.
— Вот и думай о цене. А я лучше помолчу о Моне Лизе.
— Правильно. Об этом вообще предпочитают помалкивать. Кстати, ты в курсе, что самое совершенное произведение искусства, философии и прочей литературы — это деньги, причём деньги, сделанные из золота?
— Не строй из себя Заратустру, который так говорит.
— А что, отличная книга, если только не воспринимать всерьёз самого Заратустру и посмеяться над ним и его потешными речами вместе с толпой, вернее, в толпе.
— Ладно. Бери за тот край. Понесли телевизор.
— Взял.
— Так, о телевизоре ни слова.
— Давай, поднимай на три-четыре.
— Три, четыре.
— Три, четыре. Я всегда буду там, где три.
— Что ты имеешь в виду?
— Чистый разум — чётное число. Одухотворённый разум — нечётное, то есть в нечете всегда присутствует единица без пары, то есть наблюдающее, отстранённое понятие. Только в нечётном пространстве есть и конфликт, и смирение. Оно одухотворено великими прозрениями, более трансцендентными, чем два, множимое на два. Сейчас нас, к примеру, трое.
— И где же третий. На стене?
— Где угодно. К примеру, я — Мясодоев, ты — Лев, третий — Лев Мясодоев. Или так: душа, тело и душа в теле.
— Тело — набор костей и мяса, регулярно выделяющий экскременты.
— Какой несимпатичный объект, но тем не менее ты очень любишь его. Ухаживаешь за ним. У тебя непростые отношения с этой обречённой плотью.
— Типичный пример шизофрении.
— Шизофрения — это механика. Я же толкую о совсем других материях.
— Осторожней, экран не разбей.
— Вот, смотри. Если предположить, что у человека есть душа и что она в момент смерти покидает тело, то это разделение уже говорит о человеке как не об однородном механизме, а о более сложной конструкции.
— Так нет же души. Есть только тело.
— Ещё книжные полки. Строительный хлам. Плита.
— Да, и плита.
— Но мы подошли намного ближе к Нему.
— Бога нет. Нет никаких доказательств.
— Бог есть. И Он есть то, чего нет…
Голоса постепенно стихают, удаляясь в обратную перспективу направленного на них зрачка, то есть в пространство, замкнутое бесконечностью. За окном рассвет. По окну сползает серыми струями дождь.
Сентябрь 2019, Буча
Гипнотизёр
Если бы мы были на пару лет младше, то к изображению мужчины на афише, скорее всего, пририсовали бы усы и бороду, может быть, добавили бы ещё очки и ослиные уши, а так… Макс красным фломастером прибавил к фигуре во фрачной паре гипертрофированный мужской детородный орган. Мы рассмеялись, хотя ничего смешного в этом похабном граффити не было.
Испорченная афиша информировала людей о том, что вечером в Доме офицеров Черниговского лётного училища выступит гипнотизёр. Я, мой друг Макс и его брат Денис решили сходить на это представление. Мы не были заинтригованы появлением на нашем горизонте таинственного артиста, нам просто нечего было делать, мы в деятельном промежутке между…
Предстоящие выпускные и вступительные экзамены, канцелярские допризывные повестки в военкомат тревожат наше сознание смутными предчувствиями. Сопротивляясь новой предстоящей реальности, мы изображаем из себя мрачных циников — называем людей людишками и с удовольствием цитируем Достоевского, вернее, Петра Верховенского. При этом, интуитивно понимая опасную муть такого отношения к миру, мы испытываем постоянный психологический дискомфорт. Это непонятное ещё чувство давит неосознанным испугом и проявляется в нервной психической неуравновешенности. Друг друга мы иронично обозначаем как хибакуся (люди, пережившие атомную бомбардировку, а в нашей интерпретации — искалеченные агрессивной цивилизацией). Конечно, мы подчёркиваем этой неуклюжей иронией свою интеллектуальную исключительность.
Концерт состоится вечером, через несколько часов. «Нужно убить время», — мы смеёмся над возможными способами физического устранения этого основополагающего явления. Мы идём в парк на территории училища.
Ухоженные дорожки, покрашенные бордюры, благородные ели, построенные в шеренгу, идеально подстриженная под полубокс трава — всё по правилам, и всё это не создаёт уюта даже полузаброшенного городского парка. В этом пространстве мы чувствуем себя напряжённо, по стойке смирно. Бюсты героев, плакаты, сообщающие, что такое строй, фланг, походный и строевой шаг.
Белка перебежала дорожку. Патруль проверил наши временные пропуска в клубную секцию космонавтики. Раздражение. Синее небо над головой, по которому тянется белая инверсионная полоса от реактивного самолёта. Хлопок преодоления сверхзвукового барьера. У пилотов занятия.
С одной стороны, нам нравится романтика, поэтика воздухоплавания, но с другой — инстинктивно пугает необходимая здесь дисциплина, субординация, строгость, начищенные чёрные ботинки и чёрные или тёмно-синие носки. Все эти впечатления, переживания переходят в тему нашего разговора.
Мы говорим о подчинении человека человеку, о свободе. Собственно, об этом мы ничего не знаем. Для нас пока что свобода — это природная необходимость перечить родителям и учителям, и поэтому все наши суждения — суть пересказ прочитанного. Наша интерпретация чужих переживаний примитивна. Мы ещё неосознанно боимся собственного мнения, маскируя его чужими цитатами. Свободу мы понимаем как собственную исключительность, неподчинение общим правилам. Дисциплина раздражает, мораль смешит, смирение определяется как рабское.
Говорят по теме в основном Макс и Денис, я в разговор почти не вмешиваюсь. Глядя на друзей, я вспоминаю, как недавно нас водили в обсерваторию педагогического института, чтобы показать лунные ландшафты. Экскурсия, естественно, была вечерняя. Небо безоблачной тайной, мерцающим зодиаком предстало пред нами. В нём тихо колдовало бледное светило с оспинами кратеров Гагарина, Королёва, Менделеева (герои обратной стороны). Кто-то поставил «Пинк Флойд». Метеор чертой по небу. Тайна. Но мы заинтересовались не загадками и не топографией Селены, но могучими телесами белокурой тётки, которая в соседней девятиэтажке ходила по квартире в трусах и лифчике. Для эффективного наблюдения за полуодетой дамой мы сначала использовали оптику менее кратную, чем основной телескоп, но после, в экстазе, попытались перевести на объект и главную трубу. Смех, сальные шутки. Балбесы.
Макс достаёт дедовский серебряный хронометр Бурэ — сногсшибательный шик. Показывает время. Мы идём в клуб.
Гипнотизёр выглядит не так, как на афише. На нём нет фрака и чалмы. Это обычный человек среднего роста в среднем костюме серого цвета и подходящей к нему обуви. У него стандартное положение волос с зачёсом набок и спокойный, очень спокойный уверенный голос. Это несоответствие серого, среднего с надменной уверенностью раздражает меня. Рядом тихо смеются друзья. Гипнотизёр вызывает на сцену желающих, кто почувствовал тепло в ладонях. Макс толкнул меня в бок, мол, выходим. Я понял его затею, но не сразу повёлся. В конце концов, я последним поднялся на эстраду.
Далее, на сцене, после потешных месмерических заклинаний началось безобразное веселье. Я пел под воображаемую гитару, рядом кто-то изображал домашних животных и прочий цирк в деталях. Зрелище, как мне после рассказали очевидцы, было убогое, и подробно рассказывать о нём не стоит. Но во всём этом балагане замечательно было то, что я тогда ощущал себя полностью свободным от иллюзий гипноза и выполнял задания мага по своей воле, не принуждаемый его парализующим волю взглядом. Зачем я это делал? Мне казалось это забавным приключением, о котором можно будет впоследствии смешно рассказать в компании, показывать в лицах гипнотизёра и друзей, дополнив историю фантастическими подробностями. То же самое чувствовали, по-видимому, и мои друзья. Они осмысленно подмигивали мне, сдерживали смех при нелепых приказах артиста, мол, дурак — он, а не мы, мол, всё под контролем и мы просто прикалываемся. Нам казалось, что это мы дурачим человека с афиши, серого идиота, которого мы разоблачили и который не видит нашего злого коварства. Что касается людей рядом с нами, то один из них, пожав плечами, ушёл со сцены, ещё одна девочка осталась с нами и даже пела, когда я играл на гитаре, Макс на пианино, а Денис на барабанах. В конце концов, в восторге от этого нестандартного приключения и от самих себя, под смех и аплодисменты публики мы ушли с эстрады.
После представления, в фойе нас встретил учитель математики. Он был на сеансе с дочкой и заинтересованно спросил об эффекте гипноза. Мы смутились присутствием уважаемого нами человека, но честно ответили, что не чувствовали никаких сомнамбулических переживаний, всё делали по доброй воле исключительно из примитивных хулиганских побуждений. Дочка учителя при этом мужественном признании восхитительно улыбнулась нам.
Математик переспросил о мотивации. Мы подтвердили нашу версию, добавив к ней свои выводы: гипнотизёр — шарлатан, разоблачённый нами.
— Но вы же подчинялись его командам. Вы делали ровно то, что он вам приказывал, — задумчиво заметил учитель. — Вам не кажется, что вас включили в какую-то игру и вы в итоге попались на элементарную приманку и даже не поняли этого?
Изумлённое молчание на вопрос.
Подводя итоги, эту историю можно растянуть на бесконечное число письменных страниц-рассуждений с полярными выводами, но посмотрим, что осталось в конечном счёте? Анекдот из прошлого с нарочито поучительным финалом. В финале элементарная мотивация и отказ от условностей вплоть до отключения чувства собственного достоинства и разумных инстинктов, где чужая воля воспринимается как своя, личная свобода с исключительной возможностью неадекватного поведения на людях. А теперь вы чувствуете, как ваши ноги и руки тяжелеют. Вы не можете сдвинуться с места. Ваш слух как никогда обострён и сосредоточен на моём голосе. Итак, вы демонстратор пластических поз во влажном притоне Бангкока.
23.03.20
Буча