Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2022
«Берегите ваши лица» — спектакль Гоголь-центра по стихам Андрея Вознесенского и мемуарам Владислава Мамышева-Монро, персонажа из «нового искусства» 90-х, который умер в 2013 году — относительно молодым еще человеком, ему было всего 43 года.
…Сближение в одной пьесе двух этих авторов и одновременно «главных героев» поначалу кажется странным.
Что общего у признанного советского поэта Вознесенского и эстетического хулигана, «безумца» и ниспровергателя всяческих клише — Владика Мамышева, которого исключили из школы за то, что изображал Гитлера, и чуть не убили в армии за то, что изображал Мэрилин Монро?
Что общего у классика-шестидесятника и молодых, наглых художников из голодных перестроечных лет, которые эпатировали публику, как могли, как умели? В конце 80-х и начале 90-х все они — от Германа Виноградова до Петлюры, от Олега Кулика до Димы Врубеля — вышли из полумрака квартирных выставок, подвалов и чердаков: о них писали газеты, на них ходила публика, привлеченная новизной и яркостью, их продюсировали молодой Марат Гельман, признанный ныне иноагентом, и молодая Айдан Салахова. Именно их выставки, скульптуры, картины, перформансы стали классикой 90-х.
Что, кстати, осталось сейчас от этой молодости и наглости, от этой «бури и натиска»? Многие уехали… Что-то лежит в архиве современного искусства (например, такой архив тщательно создавал до недавнего времени музей «Гараж»). Что-то пропало безвозвратно. Кое-кто продолжает делать выставки и сейчас — порой используя как повод 25-летие или 30-летие «творческой деятельности». Например, в московском музее современного искусства на Гоголевском бульваре одновременно прошли две такие выставки — творческого дуэта Алексея Политова и Ольги Беловой и группы «Чемпионы мира»: эпатаж и ирония, творческое хулиганство 80-х и фиги в кармане, которые сегодня без умной кураторской экскурсии и не поймешь.
…Увы, Владислав Мамышев-Монро до «юбилейной выставки» и своей академической славы не дожил, что, впрочем, и не удивительно.
Было в его творчестве что-то такое, что ни в какие рамки не вписывалось, никакой «долгой жизни» не предполагало. В конце 80-х он превратил канонические, отретушированные и отлакированные портреты членов тогдашнего Политбюро во главе с Горбачёвым в «произведение искусства»: самому Горбачёву пририсовал индийское пятнышко на лбу (бинди), снабдил его густыми ресницами и прочими атрибутами мистической женственности. Досталось и другим «членам» — толстые губы, подкрашенные глаза, яркий грим. И можно было бы сказать: мол, подумаешь, дождался перестройки, когда все это было уже не опасно… Но сама судьба Влада Мамышева убеждает в обратном: нет, он всю жизнь делал нечто, что в конце пути предполагало аутодафе. Судилище. Наказание.
…Но при чем же тут Вознесенский?
Я, кстати, тут задумался — а как он сам относился к «концептуальному искусству» 90-х и нулевых, к этим молодым поэтам и художникам, ходил ли он на их выставки, посещал ли их перформансы? Представляется, что если и ходил, то как-то очень осторожно, а может быть, и ревниво, слишком хорошо понимая эту эстетику и эту натуру. Никогда не объявлял «наследником» никого, не коронуя никакими титулами. Хотел быть отдельно от бурного течения тогдашней авангардной тусовки.
Но так уж получилось, что в начале 70-х Вознесенский написал поэтическую пьесу, в которой речь шла как раз о том, что так волновало потом художника Мамышева-Монро: об экзистенциальной природе человеческого лица, о том, что за свое лицо каждый отвечает сам, что нельзя позволить любому времени это лицо стереть, исказить, смять.
Пьеса «Берегите ваши лица» была им написана для Таганки, и даже поставлена. «Спустя 50 с лишним лет Леонид Богуславский и Фонд Вознесенского предоставили Гоголь-центру сохранившийся экземпляр этого текста, а режиссер Савва Савельев написал по его мотивам новую инсценировку, добавив к пьесе историю художника Владислава Мамышева-Монро», — честно отвечает на вопрос зрителей театральная программка, но в ней бесполезно искать ответа на следующий вопрос: а почему два этих человека объединены в одну историю?
Надо сказать, судьба этой пьесы любопытна чрезвычайно. После успеха «Антимиров» Вознесенский принес в театр новую поэтическую вещь, и театр решился ее поставить. Около двух лет шла тяжба с Минкультом, и наконец разрешение от департамента Фурцевой было получено. Но несмотря на все поправки, дополнения и изменения, внесенные в текст пьесы, — спектакль был показан на сцене Таганки всего три раза — один прогон, один спектакль 7 февраля 1970 года и два — 10 февраля. И его запретили…
Запретили, конечно, не случайно. Достаточно сказать, что в рамках спектакля впервые публично и официально исполнил свою знаменитую «Охоту на волков» Владимир Высоцкий. Что здесь прозвучал знаменитый «Плач по двум нерождённым поэмам» Вознесенского:
…Погибло искусство, незаменимо это,
и это не менее важно,
чем речь
на торжественной дате, встаньте. Их гибель — судилище. Мы — арестанты. Встаньте.
О, как ты хотела, чтоб сын твой шёл чисто и прямо, встань, мама.
Вы встаньте в Сибири, в Москве, в городишках, мы столько убили
в себе,
не родивши, встаньте, Ландау, погибший в косом лаборанте, встаньте, Коперник, погибший
в Ландау галантном, встаньте, вы, девка в джаз-банде,
вы помните школьные банты? Встаньте,
геройские мальчики вышли в герои, но в анти…
Вообще многое было впервые — и как бы ни доказывали таганковцы во главе с Любимовым, что в первой части, где битники и стриптизерши, студенты и поэты бьются за свою свободу, плюют в лицо государству и «системе», «расшатывают устои», — речь идет «про капитализм», в Минкульте имени Фурцевой их не поняли. Сошлюсь на научную работу профессора ВШЭ Евгении Абелюк, впервые проанализировавшей текст пьесы Вознесенского.
Вот описание «колонны стриптизерш»:
«Колонна демонстранток, пролетарии кордебалета, идут, перегородив улицу, вышагивая гусиным шагом, строем, как на параде. Лозунги “Стриптиз бастует”, “Не обнажимся”, “Соцстрахование”, “Шансонетки земного шара — в единый фронт”, “Пенсии за вредность производства”, “Надбавки за производственные травмы”, “Эксплуататоры — самообслуживайтесь”. Девушки идут, несмотря на жару, закутанные, одетые в сто шуб, как кочаны капусты, в масках, в противогазах, в паранджах, в черных очках. Кто больше чего на себя наденет. Пантомима “антистриптиза”. Они ловят женщину, более обнаженную, чем надо. Одевают в балахон, забинтовывают. Заклеивают скотчем».
А вот описание «протестующей молодежи Запада»:
«Сцена украшена, как круглыми дорожными знаками, гигантскими значками-афоризмами. Эти значки сейчас популярны у западной молодежи, у студенчества, протестующего против западного образа жизни и искусства, против войны во Вьетнаме. В них как в кристаллах — озорная и бунтующая философия нового поколения. На значках надписи: «Мир — Вьетнаму!», «Даешь любовь, а не войну!», «Запретите запрещать!», «Фрейд — зануда!», «Я люблю Джона Кеннеди!», «Я люблю Бобба Кеннеди!», «Мир — это война!», «Свобода — это рабство!». Идет карнавал. Актеры перебрасываются значками, как тарелками, катают их как серсо, ездят на них, как на одноколесном велосипеде».
…Ничего подобного, как мне кажется, советский театр в те годы не знал, Вознесенский на целый круг опередил время.
Но и для самого театра поставить это действо было непросто — недаром Юрий Любимов определял его жанр как «открытую репетицию», подразумевая, что здесь очень много поэтической импровизации, а самого автора упрекал в том, что «драматургии маловато».
И вот на сцене Гоголь-центра Вениамин Смехов, один из актеров той самой первой любимовской Таганки, читает авторские ремарки к пьесе Вознесенского, стихи Андрея Андреевича — то есть он представляет в этой паре, в этой дилемме (Вознесенский и Мамышев-Монро) — сторону шестидесятников, «отцов». Он — своим присутствием — связывает ту и эту реальность.
…И я подумал, глядя на Смехова и вспоминая живого Вознесенского, которого не раз видел в кабинетах журнала «Огонёк» в 90-е годы, что, конечно, очень трудно их ставить на одну доску: экзотического, яркого, эпатажного художника «для немногих» — и поэта, который говорил от имени и по поручению целой эпохи, целой нации. Ведь Вознесенский именно так себя ощущал — поэтом, который говорит с целым народом, не только с интеллигенцией.
Осень
проверяет наши лица.
Свойство
есть у лиц — перемениться.
Осень —
переполнены больницы.
Просим:
берегите ваши лица!
Поиск
наш успехом не увенчан —
Проще
взять живых мужчин и женщин.
После
этой странной репетиции
Просим —
покажите ваши лица!
Вовсе
мы и не подозревали,
Совесть —
ваши лица в этом зале.
Гости
и эпохи очевидцы,
Просим:
покажите Ваши лица!
…Трудно сравнивать автора этих строк с Мамышевым-Монро, который никакого «мы» не признавал — говорил только о себе. Но в том-то и дело, что в нынешней точке исторического времени — две эти линии сошлись в одну.
На сцене Гоголь-центра — мертвенный белый свет операционной, три хирургические койки, три световых пульта для хирургов, фигуры врачей, склонившихся над пациентами, над их лицами, и очевидно собирающихся делать им «пластику». Над сценой — экраны, на них мелькает большая видеоинсталляция с «лицами эпохи», включая, скажем, и лицо Атоса-Смехова, да, и он, наш ментор, тоже отдал дань созданию образов масскульта. Зонги на стихи Вознесенского (и «Охоту на волков» Высоцкого) исполняют замечательные музыканты: группа Shortparis, фронтмен и актер Никита Еленев за фортепиано. Это, собственно говоря, коллаж — жанр, который был выпестован, любовно освоен самим Вознесенским — и в стихах, и в его «видеомах», то есть графических работах.
И все же центральной частью всего театрального коллажа оказывается судьба Влада Мамышева-Монро. Его довольно незамысловатые воспоминания, написанные с максимальной простотой, чтобы, как говорится, «до каждого дошло». О маме — партийном работнике из Ленинграда, которая была в ужасе от его эскапад, но не переставала любить и заботиться. Об армии и о школе, советских институтах, пройдя сквозь которые, многие мальчики 80-х могли абсолютно уверенно сказать о себе: «так закалялась сталь». И действительно, верность своим убеждениям Влад Мамышев сохранил до конца.
Поразительным образом человек, который всю жизнь только тем и занимался, что примерял, натягивал на себя чужие лица, оказался образцом того, как можно не продаться и не потерять свое собственное лицо и душу.
«Притворяясь» то Гитлером, то Чаплиным, то Мэрилин Монро, то Любовью Орловой, — он упрямо и настойчиво показывал, что под каждым ликом массовой культуры, растиражированным и привычным, прячется, в сущности, обычная, дрожащая, живая, способная и к добру, и ко злу человеческая натура, и лишь сама толпа, инстинкты толпы — настойчиво вылепляют из этой натуры маски времени.
…Кстати говоря, эта проблема — как не потерять лицо в тяжелых, сложных исторических обстоятельствах, — сейчас важна как никогда. Многие об этом задумываются, многим приходится делать выбор. Налево пойдешь — лицо потеряешь, направо пойдешь — потеряешь что-то другое, не менее, в общем, важное: страну, привычную жизнь. А то и свободу.
Делать такой выбор сложно, иногда почти невозможно. Но приходится.
И не случайно в конце спектакля возникает зловещий персонаж — чиновник (актер Андрей Ребенков), который, обращаясь к Мамышеву-Монро (а вот его играют сразу трое — Александр Горчилин, Настя Лебедева, Иван Мулин), призывает его обратиться в новую веру, служить новому государству, новой идеологии: «нам нужна свежая кровь», «нужны такие как ты, молодые, дерзкие…» Понятно, почему нужны: «старая кровь», все эти авторитеты, имена, возникшие еще в 90-е и раньше, — больше не нужны, их «уходят» тем или иным способом, они не способны служить новым целям, обслуживать новые задачи.
Правда, сам Мамышев-Монро на этот призыв уже не откликнется, он давно умер.
А вот для других, «молодых и дерзких», этот вызов весьма актуален. Берегите ваши лица…