Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2022
1.Кому вы наследуете? (В широком смысле слова и в литературе «всех времен и народов»)
Мне хотелось бы верить, что я наследую не какому-то конкретному поэту (в этом случае наследование опасно приближается к подражанию, а подражать, например, моему любимому Маяковскому сродни моментальному творческому самоубийству), а в целом — модернистскому духу поэзии Серебряного века. То, что я пытаюсь делать в поэзии, можно назвать неомодернизмом (близкое, но не тождественное метамодернизму понятие). Модернистское миропонимание близко мне тем, что не отказывается от поиска ответов на «последние», «предельные», «вечные», «проклятые» вопросы человеческого бытия (что роднит модернизм с классикой и противопоставляет постмодерну), но ответы эти ищет не в эмпирической действительности (как классический реализм), а в глубинах микрокосма человеческого «я», кардинально обновляя при этом сам инструментарий поиска. Мне очень близка жизнетворческая, романтическая по сути, философия модернизма, базирующаяся на максиме, озвученной ещё Батюшковым: «Живи, как пишешь, и пиши, как живёшь!» В своей поэтической практике я стараюсь работать и с символистским интуитивным постижением неназываемого, и с акмеистской «прекрасной ясностью», лирической вещностью, и с футуристской отелесненной экспрессией. К модернизму добавлю ещё поэтов-метареалистов (Парщиков, Жданов и особенно — Ерёменко), чей опыт создания сложной, многосуставной и многослойной метафорики крайне мне импонирует, Леонида Губанова с его мощнейшей стихией лирического монолога и термоядерной внутренней концентрации метафизическую лирику Юрия Казарина.
Что касается литературы мировой, то здесь кому-то наследовать сложно уже хотя бы потому, что и читаю, и пишу стихи я на русском языке. Здесь можно говорить разве что об опосредованном тем же Серебряным веком наследовании французским символистам.
Впрочем, в статье обо мне в Энциклопедии «Уральская поэтическая школа»1 в разделе «основные имена, влияния переклички» дан вполне конкретный список важных для моей поэтики фамилий: А.Блок, И.Бродский, Л.Губанов, Б.Рыжий. И таковой список тоже имеет место, хотя он и неполон. Вообще, поэтов, драгоценных для читательского сердца, у меня (как, наверное, у многих) несравнимо больше, чем тех, кто непосредственно повлиял на складывание моего поэтического мира.
В сфере литературной критики определяющие для меня фигуры — Белинский, Чуковский, Розанов, Аполлон Григорьев, Игорь Шайтанов и др.
2.Узнаёте ли вы в ком-то из молодых писателей — своих и своего поколения читателей, будь то «наследники» или оппоненты?
Узнаю. «Оппонентов» (которые, в некотором роде, тоже «наследники», только «от противного») — чаще. Есть целая (и довольно многочисленная) группа молодых поэтов, изо всех сил стремящихся подменить поэтическое политическим (если б они понимали, сколь убого, натужно и комично их потуги выглядят со стороны, но — увы…), для которых я и мои критические высказывания являются неиссякаемым источником упражнений в крайне сомнительного пошиба остроумии. Ну, чем бы дети ни тешились, лишь бы не плакали. Узнавание «наследников» происходит значительно реже (частым оно быть и не может, просто по факту), зато гораздо отраднее душе. Последним по времени таким «узнаванием» для меня стал двадцатилетний архангельский поэт Алексей Черников. Насыщенность, плотность, напряженность его поэтической работы меня неимоверно радуют. Есть на кого оставить дело, хоть я и сам надеюсь ещё пошуршать.
Мне представляется, что нынче такое время, когда своего читателя надо знать в лицо. Невозможность кардинального изменения этой ситуации побуждает относиться к ней как к норме. А в применении к поэзии, которая всегда (за исключением стадионных 1960-х, но причины тому — экстралитературные) была прерогативой небольшого круга людей и искусством, в хорошем смысле, элитарным — пожалуй, и является нормой. Поэзия — удел поэтов, поэты читают поэтов и пишут о поэтах — хорошо это или плохо, но это так.
3.Литература ваших сверстников: что вас объединяет и отличает от других и для вас важно, чтобы сохранилось в будущем?
Дискретное и разношерстное поколение «тридцатилетних», к которому я принадлежу, объединяет, на мой взгляд, растерянность с оттенком инфантилизма (по аналогии с «потерянным» я бы назвал своё поколение «растерянным»), а различают — способы поэтической фиксации, воплощения и преодоления этой растерянности. Кажется (могу ошибаться), что и «сорокалетние», и «двадцатилетние» твёрже стоят на ногах, ментально устойчивей. Наверное, при желании можно найти (и находят) и другие точки схождения, но у меня такого желания нет по объективной и субъективной причине. Объективная: в лирическом высказывании определяющую роль играют «интимно-личностный» и «универсально-общечеловеческий» компоненты (в их парадоксальном единстве Лидия Гинзбург видела специфику самой природы лирики), поколенческий же компонент для лирического говорения как такового не особенно значим. Субъективная (связанная с объективной): как поэт я свою поколенческую принадлежность ощущаю слабо, собственно, для моего поэтического творчества она серьёзной роли не играет (для литературно-критической моей деятельности, наверное, более значима, хотя из критиков-ровесников мне трудно кого-то выделить). Особой трагедии в этом ни для себя, ни тем более для поколения — не вижу. Думается, что в будущее (и в бессмертие как бесконечно пролонгированный его вариант) поэты должны входить поодиночке, со своим «я». Чтобы убедиться в справедливости этой мысли, достаточно освежить в памяти хотя бы предсмертную поэму Маяковского «Во весь голос».
_____________________________
1. https://www.marginaly.ru/html/Vsjachina/Enciklopedija/summary/komarov.pdf