Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2022
1.Кому вы наследуете? (В широком смысле слова и в литературе «всех времен и народов»)
«Во времена жестких разрывов, отмены, выстраивания железного занавеса» ты одна мне надежда и опора. Я говорю о поэзии. Когда я публикую стихи в журнале или, например, в Интернете, в своем блоге, меня больше всего радует то, что на них откликаются люди разных политических убеждений из разных стран. На это и надежда — на поэзию. Поэзия способна объединять. Она сама по себе является наследницей и продолжательницей великой русской поэзии. То есть поэзия наследует поэзии.
Если говорить лично обо мне, то мне трудно сказать, кому из поэтов наследую. Хочется назвать Лермонтова, но, боюсь, это будет нескромно. Скорее, с определенного возраста — уже никому. Потому что поэзия для меня — это не наследование кому-то и чему-то. Поэзия для меня — это метод познания мира.
2.Узнаёте ли вы в ком-то из молодых писателей — своих и своего поколения читателей, будь то «наследники» или оппоненты?
Если говорить о читателях, то они у меня есть. Не так много, как хотелось бы, но есть. Самые разные. Разных возрастов и, как я уже сказал, разных убеждений. Но в наше странное переходное время их и не может быть много. А что касается того, узнаю ли я среди них «своих» — нет, не узнаю. Для меня это не так важно. Все, кто любит и старается понять мои стихи, — мои люди. И простите за некоторую высокопарность, но у настоящей поэзии нет возраста, нет поколений, как нет их и у Бога. А стихи на злободневные темы я не пишу. Познание мира через поэзию не ограничивается временными рамками. О наследовании я уже сказал, а об оппонентах… Ну какие могут быть оппоненты в поэзии? Понимаю, что сейчас политизируется все, включая рецепт изготовления борща. Но настоящая поэзия политикой не живет, хотя некоторые и пытаются даже Пушкина, Лермонтова, Бродского привязать к современной политике. Поэзия растет из совсем другого «сора».
3.Литература ваших сверстников: что вас объединяет и отличает от других и для вас важно, чтобы сохранилось в будущем?
Что же касается будущего, то не нам судить, какие стихи в нем останутся, а какие нет. Человек живет слишком мало, чтобы увидеть, к примеру, через сто лет, что осталось, а что погребено временем. Мы знаем немало очень популярных в свое время поэтов, от которых почти и следа не осталось. Кто сегодня поверит, что молодой Веневитинов в определенный момент был чуть ли не популярнее Пушкина? И куда делся популярный Надсон? А Эдуард Асадов? Помню, как в семидесятых толпы валили на его выступления. А вот Слуцкий из того же поколения — остался. И Левитанский пока остается. А про сверстников говорить вообще рано.
Поэты моего поколения, которым сейчас под семьдесят или даже больше, начали проявляться со второй половины семидесятых или уже в восьмидесятые, в перестроечные времена. Некоторых из них сегодня знают лучше, некоторых хуже, некоторые вообще пропали с горизонта. Они были разные, но всех или почти всех объединяло одно: бунт против советской этики и эстетики. Они и именно они во многом олицетворяют собой то время. Хотя мне кажется, что большинство из них так в том времени и остались и в новые времена не прорвались. Перманентный бунт стал почти религией. Начав бунтовать против этики и эстетики того времени, многие остановиться уже не могут. А поэзия — это если и бунт, то совсем иного рода. Пожалуй, стоит вспомнить Сашу Сопровского, который успел написать книгу об Иове. Это был своеобразный прорыв в будущее. Бунтовщик Иов понял правоту Бога. И смирился с тем, что главная функция Творца — творчество, а не что-то иное. Саша, кажется, тоже понял. Переломная эпоха 80-х — 90-х годов в истории, конечно, останется. Но останутся ли в истории поэты этой эпохи, не знаю. Не дано знать.
К сожалению, именно на будущее сегодня мало кто работает. Единицы. Но даже среди этих единиц гениев я пока не вижу. Возможно, я субъективен, что простительно для поэта. Возможно, я не очень хорошо знаю стихи более молодых поэтов. Возможно, сейчас никто понять не может, что будет в новом нарождающемся мире. Однако же просто выражу надежду на то, что для будущего останутся самые настоящие, самые истинные, стихи которых времени не будут подвластны. А сама поэзия, конечно, бессмертна. Как сам Господь.