Рассказы
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2022
Автор, сочиняющий под псевдонимом О.Камов, — специалист в области прикладной и вычислительной физики, окончил МФТИ, работал в одном из московских академических институтов. Рассказы опубликованы в журналах «Знамя», «Урал», «Новый Берег», «Звезда». Постоянный автор «Дружбы народов».
Предыдущая публикация в «ДН» — 2021, № 8.
Реставрация
Ночь напролёт лупил безжалостный дождь, прибывший с опозданием с Залива, временами с крупным градом, тогда крыша вообще ходила ходуном и стонала под барабанный бой.
Природа продолжила своё подлое дело: с утра, под ярким солнцем, я не досчитался очередной причудливой плиточки благородного терракотового цвета на пятачке перед входом в родное гнездо. Вернее, та плиточка существовала. Но в трёх кусочках, не слишком здорово. А оконные стёкла — целёхоньки, что за чушь?
Ещё пару фрагментов олени копытами выбили, что они тут искали — один бог знает. Да то, да сё неизвестного генезиса, да у плотников, которые крышу поправляли, молоток упал сверху — будьте любезны, хотя при чём здесь природа, обычное разъе*айство и ничего более.
В итоге красивая, типа шагаловских витражей, картинка под ногами, которую мне бесплатно соорудил Рикардо — «Подарок, хорошее настроение сегодня, сэр», — смотрелась как щербатый рот звезды российского журнализма: дырки на первом плане. Только не надо придираться, разницу между витражами и изразцами понимаю, ну не Шагал, поскромней, остыньте чуток, господа снобы.
Перед этим он выстроил мне витую каменную лестницу на крутом склоне сзади и дорожку, упирающуюся в небольшую площадку под дубом. Все гости, не сговариваясь, сразу назвали её вертолётной, будто забыли, что размер имеет значение.
Маленький коптер с камерой может и стартовал бы отсюда при удачном управлении, да перерос я такие игрушки, всему своё время, помню, как в свежеобъединённой или, выражаясь по-современному, юнисексной школе на самой задней парте в нашем классе сидели две весёлые подружки-переростки-двоечницы с буферами поболе, чем у строгой плоской учительницы литературы, смотреть на них было истинное наслаждение.
Сейчас думаешь: большое дело, дуры малахольные с грязными ногтями.
Но тогда…
Тот подарок довольно просто объяснялся: оставался раствор, и к тому же было немерено боя плитки всевозможнейших форм и цветов. Такая ситуация у каждого каменщика случается пять раз в неделю, если не чаще. Но у Рикардо были ещё воображение, золотые руки и доброе сердце, вот он и создал шедевр за пару дополнительных неоплаченных часов, к тому же, возможно, он оценил, что я не пытался торговаться с ним, когда подряжал на работы.
С тех пор я всякий раз, когда к дому возвращался, под ноги тщательно глядел у порога: что там нового?
Сегодня — колоритный пейзаж среднеземноморской деревни.
Вчера мерещилась какая-то извращённая похабень — Шилле бы позавидовал. А завтра бабушку любимую увижу: вот же её сухая морщинистая рука в сплетеньи голубых вен, глаза коричневые огромные, извиняющееся выражение милого лица…
И когда поутру на свободу выбирался — сразу очи долу обращал, а не ориентацией облаков на сумрачном небе интересовался, — вот что наделал со мной маленький смуглый мексиканец.
И плевать, что кому-то может показаться, что у меня крыша тоже слегка едет, как у моей скромной хаты под харрикейнами с Залива.
Думайте что хотите, но пятачок перед входом — моя Малая Земля.
Что за дела? — спросите вы, — что за плач египетский? Взять айфон да набрать чувачка — много ли времени потребуется? Секунд двадцать, — отвечаю, — а может, и того менее, и услышу его: «Ола, сэр!» Из города Сан-Диего, всего-то три тыщи миль от нашего посёлочка. Он уже несколько лет как счастливо воссоединился на Западе со школьной подругой, нелегально подкопавшейся в Штаты ниже колючей проволоки. Любовь — категория не пространственная, а сугубо временная — поверьте бывшему физику.
В общем, щербины в Рикардовой картине серьёзно расстраивали меня.
Пока однажды не услышал за спиной: «Какая прелесть!»
Обернулся: спортивный, симпатичный, современно одетый мужчина примерно моего возраста, ну, может, лет на десять моложе — в моём возрасте разница неощутимая. И видно было, что не шутит, я этих снобов грёбаных в гробу видал, а покуда пусть продолжают встречаться в музее Метрополитен у фонтана с шампанским.
— Спасибо, — отвечаю, — рад, что вам нравится, ценю ваш хороший вкус.
— Народное начало, конечно. Но… Вы, случайно, не были в Покантико-Хиллз? Рокфеллеровские места, недалеко отсюда. Там в церкви витражи авторства Шагала, вы уж простите меня за смелое сравнение. Первое, что в голову пришло…
Прощенья просит. Да я бы его на руках носил, если б мог, за такие слова, надо же, близкую душу встретил. И где — у своего порога!
А он продолжает:
— Ваша работа?
— Ну что вы, — говорю, — подарок одного талантливого мастера каменных дел, который, к моему несчастью, перебрался на Вест Кост, а я ломаю себе голову, стараясь сохранить его произведение — эти чудовищные потери в композиции убивают!
А он:
— Думаю, смогу вам помочь. Я, конечно, не профессионал. Но имею некоторый опыт — недавно полностью обновил подвал: оштукатурил, положил плитку на пол и стены и соорудил какое-то подобие витражей, хотя они даже рядом не стояли с вашей, вашим… У вас, случайно, не сохранились фотографии?
— Конечно, — отвечаю, — не один десяток наверняка.
— Тогда мы в порядке, давайте телефон… Вот мой номер, свяжетесь со мной, если желание возникнет, меня зовут Эйрон.
Он и фамилию свою назвал, и я в ответ представился полностью, и хотя добавил стандартно, что было замечательно встретиться, но говорил со всей возможной теплотой, глядя в его внушающие доверие голубые глаза…
Прощаясь он сказал:
— Удачный день, я в ваш посёлок никогда не забредал, хоть мы и соседи, круглые дни гуляю рядом — три мили туда, три обратно, два часа вся прогулка, буду ждать.
И уже с дороги:
— Замечательная картинка, будто стайка юных красоток!
Вот уж что ни разу в голову не приходило, как он их там разглядел, не сосчитать ассоциаций-коннотаций.
И попробуй заподозри такого приятного человека в эстетических-психических девиациях, я с моими диковатыми фантазиями на его фоне полным психом выгляжу.
— До встречи, Эйрон, спасибо за предложенную помощь. — Ну и сосед, прямо ещё один подарок!
Неделю спустя он приехал ко мне с огромным ящиком керамики и отпечатанными фотографиями Рикардова труда, которые я ему переслал.
— Обратите внимание на качество, распечатал на службе, на лучшем принтере, ни одного оттенка не потеряем. Ну, поехали, храни нас бог!..
Я, естественно, был на подхвате: подать, почистить, найти… — чернорабочий труд, я и не мог претендовать на что-то иное, более того, Эйрон излагал свои просьбы так вежливо, что трудно было ему отказать, он каждый раз как бы советовался со мной, принимая решение, чем полностью расположил к себе.
Через несколько дней почти всё уже было сделано. Он в который раз оглядел восстановленный шедевр, протянул задумчиво:
— Чего-то здесь не хватает, — и показал на самый центр композиции, — буду думать. И вы подумайте тоже, если будет время.
Я хотел было возразить ему сходу: зачем улучшать авторский замысел? Только постеснялся и промямлил что-то дешёвое, типа: «Конечно, обязательно». Естественно, никакие благие мысли мне в голову не приходили, но, видно, и он был в раздумьях, объявился через две недели.
Вылез из машины, сунул руку в карман, достал с видом победителя:
— Нашёл! Как капля крови! Торжество жизни! Как вам?
В его ладони лежал довольно большой, слабо отполированный красный камень, действительно выглядевший как плоская капля.
— Вы серьёзно? — спросил я. — Это же драгоценность, думаю, рубин, — честно говоря, других красных я и не знал, а эти кристаллы хоть в лазерах работали. — Такой камешек может тысячу баксов стоить, ему женскую грудь украшать надо, а не сырую землю.
Эйрон на миг задумался:
— Почему тысячу, а две — не хотите?
Увидел моё изумлённое лицо и сказал:
— Сколько точно стоит — не скажу, но купил его вместе с оправой за пять баксов на местной толкучке, думаю, обычное стекло, благословите, очень прошу.
Ну что мне было делать…
Закончили, он достал из кармана платок, отёр лоб:
— Поздравляю! Кровь решила всё, надеюсь, я не ошибся, я не должен ошибаться, у человека из Хьюмэн Рисорсис такого права нет вообще.
Наконец-то я узнал его профессию — менеджер человеческих душ из отдела кадров. А вначале думал: врач, хирург — уж очень ловко он своими крепкими руками работал, очень точно рассчитывал каждое движение.
— Последнее время чувствую какую-то неуверенность: постоянные сокращения, нервы напряжены, ощущаю дискомфорт в груди, будто давит кто-то. Люди не должны видеть мою слабость, я ведь объясняю им, почему мы должны расстаться, понимаете?
Ну как не понять, много раз был на грани и даже испытал, наконец.
— Я же вижу человека до самого дна, взгляну на него, поговорю минут десять-пятнадцать — и он у меня как на ладони. И признаюсь вам, некоторые индивиды вообще не имеют права топтать землю, я был просто раздавлен, когда впервые осознал.
«Эге, дядя, ты, оказывается, не меньший псих, чем я, тебя не только кардиолог ожидает, но и психиатр встретит с букетом цветов», — подумал я.
— Спасибо вам огромное, меня эта реставрация просто спасала от всех напастей, вы не будете возражать, если я вам позвоню попозже? Может, встретимся, посидим где-нибудь, выпьем по бокалу вина, музыку послушаем?..
Я, в общем, был не против, он же сильно мне помог.
Но не успел: я уезжал в Европу, к дочери, а когда вернулся — нашёл оставленное на телефоне послание, что мистер N, в общем, Эйрон скоропостижно скончался. Дата похорон, естественно, давно прошла.
Только ведь это ещё не конец истории.
Где-то через полгода имя человековеда всплыло в местной прессе. Семья, заселившая им покинутый дом, озаботилась высоким уровнем радона в подвале и вызвала бригаду специалистов по вентиляции. И те, пробивая стену для вытяжки, наткнулись на человеческие останки.
Надо отметить, что в нашем городке за последние три года пропали без вести восемь девушек. Я знал — и забыл; тем более что полиция никак не связывала исчезновения: люди же движутся, чёрт возьми, и даже пропадают иногда без предупреждения — вяло комментировали копы.
Их всех нашли там, замурованных. Всю стайку юных красоток.
Я, как это прочёл, сразу сел в автомобиль и направился в магазин «Домашнее Депо», купил там кирку и пакет семян травы, а лом у меня уже был в гараже.
Потом вернулся домой и расхерачил своего дешёвого «Шагала» в мелкую крошку, прости меня, Рикардо. А мусор закопал около вертолётной площадки.
Зелёная лужайка перед входом тоже хороша.
А был бы я хоть какой-никакой сноб — ни за что не допустил бы торжества пошлости, маскирующейся под народное искусство.
И тем более драгоценной «капли крови» — сам видел брошь с рубином на груди несчастной будущей жертвы зверя, маскирующегося под человека, — Интернет не даст соврать.
Думаете, лом против твёрдого красного камня слабоват?
Ошибаетесь, лом работает, ещё как.
Головной Убор, или Лига Чемпионов
Я тогда только ушёл на пенсию, времени — навалом, вот младший сын с невесткой-латиной и завезли нам с женой разнополых внуков дошкольного возраста из Нью-Йорка. Наш зелёный городок вверх по Гудзон-реке — прелестный тихий уголок в паре часов езды от ревущего миллионами моторов раскалённого в середине лета асфальта Манхэттена. У ребят, слава богу, и на няню денег хватало, но они решили освободиться от наследников из чистого гуманизма: хотели помочь папе в долгих потёмках нихренанеделания избежать классического послетрудового сплина. А ещё страшнее, если в коротких.
Ведали, что творят: с этими двумя не соскучишься, воспринимают жизнь во всей полноте и многообразии, выражают себя, не стесняясь, мгновенно сменяют крики радости полновесными безутешными слезами — одним словом, добрые домашние создания, школа быстро их обломает-социализирует. Подравняет.
«Аккуратный чубчик, и сзади подравняйте покороче», — говорила моя давно покойная мама очередной парикмахерше, родительница лучше меня знала, что требуется её несознательному сыну.
Не самый тяжёлый случай. Однажды к нам на ведомственную дачу приезжал погостить мой двоюродный брат Робик из Челябинска, мы с ним в ту пору были того же возраста, что и внуки свежеиспечённого пенсионера.
Мама на его кудри смотрела-смотрела и попросила папу аккуратно постричь племянника трофейной электрической машинкой. Под ноль, точно так же и со мной каждым летом управлялись. Было исполнено без ненужных обсуждений и предупреждений. Мой кузен безуспешно пытался сопротивляться, очень переживал свершившееся насилие, после — тихо плакал не один день. Я даже из дома в такие моменты уходил недалеко, сильно огорчался, тем более что у меня подобных проблем, на удивление, никогда не возникало.
От стыда он сразу закрыл голый череп большой пёстрой тюбетейкой, которую достал из чемодана. Выглядел в ней странно, на мой вкус. В конце концов, его камуфляжный головной убор случайно соскользнул в дырку сортирной будки. И брат неожиданно успокоился, к тому же и волосы успели немного отрасти. Когда с восходом солнца, прорывавшегося сквозь щелястые доски, я посещал туалет на задах, всегда старался специально пристроиться, чтобы не попасть в сверкающее внизу красное-зелёное-золотое! День ото дня делать это было всё трудней, вскоре Роб отправился обратно на Урал, а вонючее говно, как водится, окончательно восторжествовало и поглотило всю красоту.
Чуть не задохнулся в миазмах, вспоминая.
А детки нового урожая, смогут они когда-нибудь понять, о чём их старый дед скрипит? Вряд ли: «Что «ма-ама»? Не хотите стричься? — ну и не надо…
А как же — они всегда мороженым угощают, значит, идём?..
Съели и домой? — как пожелаете. А хочешь, Сюзи тебе бабочку на затылке смастерит? — правда, Сюзи? Очень модно, этот футболист… — именно, у него как раз такая, — правда, Сюзи? Почему девочкам? Он же мальчик. А кого тогда? Динозавра? Если только маленького? — Сюзи? Согласна? — работаем!..
А тебе зачем бабочку? — у тебя же коса, с косой бабочка не смотрится. Пони тейл? Другое дело, — да, Сюзи? — я сама «конский хвост» носила, когда с вашим папой встречалась.
…Mis bellezas! — спасибо, Сюзи».
Короче, уже через неделю после принятого не нами решения вся команда — двое старших плюс двое младших — просыпалась, завтракала и отправлялась через парк на детскую площадку, двадцать минут пешком. Чтобы не скучать, собирали по пути всё подряд: шишки, ветки, камешки, случайные цветы, даже полузасохший, давно не блестящий олений горошек, который я с негодованием потребовал выбросить, хоть и получил замечание за нетолерантность от бабушки юных натуралистов. Но игнорировал и доходчиво объяснил исконным горожанам, откуда что берётся. В компенсацию потерь договорились покормить оленей морковкой, когда встретим. Таскал её несколько дней в полиэтиленовом пакете, прежде чем понадобилась. Здешние олени — кара божия, чего им среди людей делать? Только разносить тиков-клещей. А потом у невинных двуногих конечности отнимаются и мозг тормозит, обычно, шугаю этих наглых животных, как увижу.
Но не все так поступают.
Раз иду по нашей улице, тут дальний сосед слева, почтенный старикан вроде меня, выходит на обочину и говорит с вызовом: «А почему вы оленям: “Наа! Ууй!” — кричите? Они же пугаются!» — «Простите, вы уверены, что это был я?» — «Сто процентов, у нас в посёлке никто так не может, сам еле выговариваю. Звучит по-индейски, вы не с Севера, случайно?» Пропускаю мимо ушей географическую подъёпку и сразу к сути дела: «Lyme disease не боитесь?» — «Ах, вот почему, прошу прощения, не знал, что пострадали». А я, с напором: «Они же размножаются как ненормальные, каждый год — новый приплод. Кто популяцию будет ограничивать? Волки? Койоты? Тут и чёрных медведей видели, и рысь — их тоже приручать начнёте? Смотрите, какой у вас шёлковый газон, его же химикатами обрабатывают, сам свидетель. А олени эту траву едят. И, может, болеют тяжело. Или даже помирают в муках. Так что, наверное, моё “ууй” — не очень их травмирует, во всяком случае это не страшней, чем под безмолвную машину угодить, как считаете?»
Задумался сосед. Если честно, я вовсе не страдал, подозрение на лайм не подтвердилось, попил антибиотик десять дней. Легко отделался.
На детской площадке самые нервы начинались, там даже с одним ребёнком я справлялся с проблемами, лезть за потомками на причудливые конструкции не было никакой возможности. А голосить на повышенных тонах тоже не хотелось: вокруг полно народу, позвонят в полицию по ошибке: «Детей обижают», — такая каша заварится…
Неожиданно сильно повезло: вскоре к нам подошёл молодой атлет, будто с картинки журнала «Мужское здоровье» — непременного чтения в комнате ожидания почти каждого местного врача. Супермэн обратился на всегда желанном, редком в здешних краях русском языке: «Я Александр, мои ребята играют с вашими, вы не будете возражать, если я присмотрю за всей четвёркой?» Какие возражения, одна радость — будто крылья за согнутой спиной зашуршали, расправляясь. Оказалось, жена Александра трудится в нашем Исследовательском центре, я её знал, время от времени сталкивался с ней в коридорах Корпорации. Типичная московская барышня: эрудированная, модная, спортивная, чемпион Штатов в легкоатлетическом многоборье — в своей возрастной группе, естественно. Позже выяснилось, что я даже учился в одном продвинутом Институте с её отцом — мир тесен, хотя лица не запомнил, — будто это важно столько лет спустя.
А сам Александр когда-то был чемпионом Союза по тройному прыжку среди юниоров, норму мастера выполнял с запасом. Они и познакомились тут на соревнованиях «одногодников» и быстро подженились — как наши собственные сыночки в детстве выражались. Одним словом, образцовая семья, Лига Чемпионов.
Когда я увидел, как он с детишками управляется, — просто восхитился: полный контакт, будто он один из них, они все ему в рот глядели. В жизни не встречал такого, прямо «спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». Расставаясь в первый день, тепло поблагодарил его за помощь и поинтересовался: «Вы что же — не работаете сегодня или в отпуске?»
Мой невинный вопрос его смутил: вначале он замычал что-то нечленораздельное, потом какие-то обстоятельства начал упоминать. Но быстро остановился: «Я не работаю нигде, и вообще ничем серьёзным толком не занимался на этом берегу, прошу прощения».
Настала моя очередь смущаться, сказал ему, что он настоящий талант в работе с детьми, что абсолютно не имел в виду никакие каноны Домостроя, что если мама деньги зарабатывает, а папа с детьми возится, — почему бы и нет, на дворе новое тысячелетие, равноправие полов, разделение обязанностей, каждый делает то, что больше нравится, что лучше получается. Может, кому-то важно, чтобы отец пищу добывал, на динозавра ходил с дубиной, возвращался усталый с охоты домой, строгим голосом строил всех по команде и приказывал рассчитаться по порядку номеров, мне — нет. Ещё и чуткая жена меня поддержала, так что расстались мы друзьями, обменялись телефонами и договорились созвониться и согласовать ближайшие планы. Честно говоря, я не представлял, чем могу заинтересовать внуков после такой презентации.
Всё разрешилось само собой самым идеальным для нашей семьи образом: Александр продолжил свою волонтёрскую спортивно-воспитательную деятельность, двое мальчиков, две девочки и дедушка с бабушкой были счастливы, тренер тоже не выглядел расстроенным. Мы с женой скромно сидели на скамеечке, наблюдали за играми-тренировками, вспоминали собственных детей на футбольных полях Лужников, баскетбольных площадках около Университета, белых склонах Воробьёвых гор… Душа пела почти как в далёкой молодости. Чуть потише.
«Дипломированный специалист с красным дипломом, закончил московский Инфизкульт, тренер божьей милостью — не может найти достойной работы по специальности, какая несправедливость, — думали мы. — А что делать, здесь чемпионы Мира и Олимпийских игр свои школы открывают, это тебе не математика с программированием».
Я даже собирался предложить ему денег — он ведь тратил своё время. Но жена отговорила, сказала, что он обидится наверняка.
Ничто не вечно, вскоре наши чуть повзрослевшие внуки распрощались с новыми друзьями и тренером и возвратились к себе на Вест-Сайд.
А ещё через пару месяцев чемпионская семья перебралась в Техас, Александрова жена продолжила стараться для Корпорации в Остине, температура летом 40+ в тени. Это вам не рекламные широкополые стетсоновские шляпы с высокой тульей, сапоги со шпорами и загнутыми острыми носами… Это Академия передового программирования, микроэлектроники, суперкомпьютеров.
Мы с Александром вяло переписывались, речь шла в основном об играх НБА, спортивных успехах его детей. Я быстро прогонял пальцем фотки в телефоне. Обсуждали и его собственные победы — уже в следующей возрастной группе.
Он и там занимал призовые места, его прыжок реально впечатлял: он разгонялся, как взлетающий боинг, при просмотре видео меня преследовала иллюзия нарастающего рёва моторов. И затем три незабываемых свободных полёта — один за другим, будто на Луне, где сила тяжести в шесть раз меньше.
Его основной соперник и приятель, чернокожий гигант, бывший «взрослый» чемпион Штатов, а ныне сотрудник Госдепартамента, прыгал не менее легко и красиво, для меня их борьба была основной интригой соревнований.
Александр активно искал подходящую работу, иногда чуть ли не каждую неделю ходил на интервью в школы, колледжи, университеты. Правда, безо всякого успеха. Но оптимизма не терял.
Я пытался поддержать его. Ну, по возможности, в меру сил.
Временами навещала дикая мысль, будто общаюсь с неизлечимо больным человеком и лицемерно вру: «Всё будет в порядке, старина». Какой он неизлечимый — такой большой, сильный…
Может, в нескольких шагах от успеха, от всеобщего признания, от кучи денег, в конце концов. Это мне так врать должны. В конце концов, тема «поисков пути» тихо умерла с нашего немого согласия. Хотя кто сказал, что «тихо» означает «благополучно»?
Шли годы, мои внуки быстро росли-взрослели, его дети — тоже, айфоны не соврут. Однажды он позвонил мне: «Простите, что докучаю. Она требует развода, называет меня бездельником и приживалой, сказала, что запретит мне видеться с детьми. Где я могу пригодиться с моим образованием? Флажком махать на дорожных работах? Это же для безграмотных, какие там заработки. Товары в супермаркетах подвозить-подносить? — требуют лицензию на управление автопогрузчиком. Один раз мужик на баскетбольной площадке предложил вышибалой в клуб, я заходил туда: криминал, наркотики, шлюхи. Противно и страшно: убьют за неправильный взгляд.
Но дети при чём? — я их плохому не учил, у обоих прекрасная реакция, координация, все задатки, чтобы стать большими спортсменами…»
Без единого слова я слушал его целых пятнадцать минут — ровно столько оставалось до приёма очередного лекарства.
А потом сказал: «Мне очень, очень жаль, Саша».
И нажал красную кляксу отбоя, ну что я мог ему посоветовать, я сам уже почти десять лет так существовал, проедал собственную пенсию.
Я не судья двум взрослым, ответственным, талантливым людям, я с детства переполнен предрассудками, как пыльный чулан ненужным старьём, вначале хотел быть как все, позже занимался собственной работой, забыв обо всём, как здесь выражаются, иррелевантном. Кроме комсомола-пионерии никуда не вступал — награды за примерное поведение не ожидаю. Когда открылась возможность — свалил по-быстрому в чужое полушарие, пока все, кому положено, не очухались, и продолжил то, чему учили с института. Такие дела.
Следующий звонок недолго задержался: «Всё-о свершилоось, — расслабленный голос, медленный темп, наверняка выпил, бедняга, — свобооден, к детям приближаться пока не могу, я тут кирнул немного, простите, поеду в Город, там у меня знакомых целая футбольная команда, в Колумбийском ещё десять лет назад обещали пригласить. Тренером. Или ассистентом. Когда вакансия появится. Во-от. Ладно, думаю это всё несерьёзно. Спасибо вам».
«За что?»
«Вы мой настоящий друг. Верите мне. Никогда не перебиваете. Ну, пока, я вам позвоню».
Примерно через год: «Привет, как дела? — голос весёлый. — Живу теперь на Брайтоне, делаем ремонты для разных бизнесов, много тяжёлых подъёмов и длинных перемещений, коллектив дружный. Вначале сильно уставал, сейчас уже лучше, заметно окреп физически. В свободное время играю в баскетбол, волейбол. У меня замечательная гёрлфренд, прирождённая баскетболистка, высокая, с хорошим броском, добрая, я её тренирую. И скоро чемпионат по тройному, готовлюсь.
Будете в Городе — позвоните, встретимся, посидим. Хорошо?»
Однажды вернулся домой с прогулки, жена встретила бледная: «Александр погиб. Играл в волейбол на платформе над Ист-Ривер. Побежал за трудным мячом, не заметил невысокого барьера — и в реку. Падая, ударился обо что-то головой, потом его быстрое течение под платформу затянуло, захлебнулся. Две недели прошло. Прочла статью в Сети. Ужасная смерть, оказывается, там уже гибли люди при сходных обстоятельствах, этих мерзавцев из Сити Холла судить надо!»
Недавно ездил в Город. На обратную дорогу бензина не хватало, решил заправиться по пути в Йонкерсе. Карточка не сработала, пошёл внутрь. Высокий красивый молодой человек за кассой смутно напоминал мне кого-то. Он оказался быстрее: «Привет, Владимир, сразу узнал тебя, выглядите примечательно, я Майк, сын Александра, может быть, помните ещё? — Очень приличный русский, почти без акцента, получше чем у моих грэндкидов. — Огромный лэйофф в Остин, мы переехали сюда, маме надо помочь. И Лиззи тут же, на мойке командует, можем устроить для ваш кар комплиментари вош-н-клининг, у нас очень качественно, нон браш. Если хотите».
И я, дурак, ответил: «Спасибо, мальчик, очень спешу, передай привет сестре и маме». — Нахер им мой привет сдался.
* * *
«Ну что ты рвёшься сюда, ногой дверь колотишь, у нас же второй туалет существует, спустись на этаж… Да жив я, жив!..
Не слышал. Правда, уши уже не те — старые, грязные, и язык такой же, сама знаешь, прекрати рыдать.
Или задумался… Ничего не делаю: тужусь как обычно. Может, и выйдет чего. Но тюбетейки своей не потеряю, не удосужился завести. А той, многоцветной, расписной — уже не существует, она уже часть Природы. Считаешь, башня у супруга покосилась, как в Пизе, опять к неврологу ехать, дрожащие руки параллельно вдаль тянуть, безуспешно пытаться пройти по одной половице, зубами поскрипывать, когда иголочками пытают? Отнюдь, просто это очень давняя история, часто вижу, ты её не знаешь, успокойся, жив я, отдыхай пока».
Вообще-то тревожится она не зря, кардиолог говорил, что не один его пациент помер на толчке в тщетных попытках. Не самый геройский конец, не «вот пуля пролетела и — ага», но в целом не противоречит предыдущим сериям детство-отрочество-юность-зрелость-старость-готовностьномеродин.
И мёртвые сраму не имут, издавна известно, сказано воином воинам, а облагораживает любого — хоть Виссарионыча, хоть Алоизыча.
Главное: она всё устроит так честно и достойно, как мне никогда, никогда…
А что бы стоило сказать ему: «Спасибо, мальчик, конечно, хочу свой кар почистить-помыть».
И себя заодно, комплиментарно, в горячих струях, в душистых шампунях, в эластичных облипающих лентах, в лопающихся с треском гигантских радужных пузырях.
До невиданной идеальной белизны, до финального соответствия высокому, высочайшему…
Первые переwodы
Я получил работу в небольшом городке Монккилл на реке Х., недалеко от столицы штата Нью-Йорк, и через пару недель мы с женой обнаружили в двадцати милях по соседству университетский городочек, ещё миниатюрней, который стали сокращённо называть Ньюп, — типичный образчик особой американской урбанизации с честным фермерским лицом: три добротных каменных здания — школа, публичная библиотека и университет — у подножья невысоких живописных горок, притащенных сюда заодно с речками-ручьями с севера потеющим ледником, и два шоссе шириной в один ряд, пересекающиеся примерно перпендикулярно в самом Центре, и застроенные по бокам одноэтажными-двухэтажными хлипкими на вид домиками, которые, впрочем, уже лет сто простояли и ещё столько же выдержат легко, поверьте, сам видел таких деревянных старичков рядом с Харвардским Университетом в недалёкой Новой Англии, то, что им много больше века, понимаешь только из прикреплённых памятных табличек, свидетельствующих, что в доме с 187* по 189* год проживал мэр города Хэмбридж, МА, а столетием позже нобелевский лауреат, профессор Сэр Исаак Эн., — если кто не знает, в знаменитом храме науки евреи появились совсем недавно, хотя они и раньше не все по меняльной части трудились.
Конечно, Ньюп не Нью-Йорк и даже не уездный Покипси, где дороги в три ряда и эскалатор в книжном магазине, отсчитаем стёртыми о каменную горную крошку подошвами своих кедов шестьсот шагов от Центра во все четыре стороны вдоль асфальта и попрощаемся с гостеприимной обителью настойчиво овладевающих знаниями ювенильных американцев обоих полов.
Но в эпицентральном квадрате — жизнь кипит!
Особенно по-выходным: местные пивоварни-рестораны, пивные бары и непритязательные тесные пивнушки хорошо известны не только в Монккилле, а по всей округе, где двадцать-тридцать миль — вообще не расстояние, люди на работу в Манхэттен и обратно запросто ездят со всем возможным комфортом круглый год хоть по хайвеям, хоть по рельсам, а тут вкуснейшего, свежайшего, органического хлебнуть через полчаса — кто откажется? Простите мне небольшое поэтическое преувеличение: в конце недели за полчаса может не получиться, ещё минут десять постоять придётся перед входом в отдельные особо популярные заведения, — не верите ветерану московских очередей? — только не здесь? — откройте Google Earth в своём компе, наденьте очки для мелкого чтения и вглядитесь в будто просинки канареечного корма, рассыпанные по Ньюпову квадрату в конце недели — они самые, наши алчущие соседи у порогов пивных шалманов, вид сверху.
Ну и все прочие кофейни, пиццерии, американские-итальянские-мексиканские-китайские-индийские-немецкие-польские… и даже один украинский ресторанчик, плюс целое ядовитое, как всё более выясняется, холестерольное фастфудное царство — предел мечтаний пастозных малышей с милыми ямочками и глубокими складочками по всему телу, упитанных небритых безработных, и вообще всех истинных американцев, включая отдельных Президентов Соединённых Штатов с заоблачными IQ, почти все столики заняты, подрабатывающие студиозы мечутся как угорелые с тарелками и кружками, и почти на всех тарелках красиво декорированные горы, скажу мягко, однообразной еды — конечно, на мой привередливый вкус, спасибо памяти, ещё не забывшей окончательно московских разносолов.
И множество маленьких магазинчиков кругом: сувениры с упором на горную тематику, и лыжи-велосипеды-спиннинги-кроссовки-прочий-спорт-по-сезону, и книги-бакалея-одёжки-пёстрые-по-вкусу — всюду покупатели.
А на восточной окраине Ньюпа, у бензоколонки, расположился деревянный же ночной клуб-сарай традиционного фермерского пожарного цвета с манящим, иллюминированным старомодными лампочками накаливания плакатом «Экзотические Танцы. Лучшие девочки во всей Долине Х!» — во всяком случае, пообразованней, чем в Нью-Йорке будут — наверняка те же местные студенточки после лекций вокруг палки извиваются, как фармацевтические змеи, впрочем в этом популярном у здорового народа шоу образовательный ценз пока ещё не вводили, к счастью, — время совершенных людей ещё только приближается к Долине Х прямо от голливудских студий.
Так и не удосужился попасть в здешний храм спортивной эротики за десять лет. А сейчас уже и не тянет, уже начал отдельные камни собирать в собственном немалом организме, всему своё время.
Мы с женой вообще-то не в Ньюп ездим, а проезжаем сквозь него по пути в горы, где гуляем подолгу по тропкам-дорожкам, вдыхаем целебный, безуспешно приближающийся к кисловодскому, воздух и постоянно спорим о политиках по обе стороны океана, при этом жена пытается защитить демократические ценности, а я склоняюсь к сдержанному республиканскому консерватизму.
Но когда вижу, что супруга уже на взводе, — конечно, уступаю, я ведь её люблю, плевать я на них всех хотел, если они ей на нервы действуют.
Несколько раз мы останавливались в Ньюпе на обратном пути, там я и познакомился с Джеком. Его магазин так и называется «Ритмы Джека», и расположен практически на самом перекрёстке двух дорог — исключительно удобно, захочешь — не пропустишь.
Интересно, что почти напротив Джековых «Ритмов» в маленьком переулочке работает ещё одна музыкальная точка — «Мелодии Рика». Это давняя традиция во всём просвещённом мире чистогана — размещать близкие бизнесы по соседству, очень удобно покупателям: во-первых, всегда есть надежда найти у одного соседа то, чего нет у другого, а во-вторых, такая торговая топология подразумевает конкуренцию, а последняя снижает цены — элементарно, миссис Хадсон. А то, что удобно покупателям, — удобно и Б-Гу (хотя сегодня Бориса Гребенщикова, может, и не каждый покупатель вспомнит, крошится мрамор).
Я и с Риком познакомился тоже, дружим вежливо до сих пор… но по-другому, он мне в очень поздние дети годится, если не в ранние внуки, а я ему представляюсь, вероятно, чем-то вроде полуистлевшей-ржавой-колотой рухляди в соседнем с ним магазинчике «Антик Долины». Кстати, он сходу поведал, что часто слушает Высоцкого, хоть по-русски понимает только одно слово, которое сам и произносит уверенно: «Зждбрабстутии». У него есть целых четыре собственных CD с, нельзя не признать, лучшими записями В.С., написал и похолодел: это же по-английски будет «до новой эры» — Before Christ, — вот какие шутки выделывают с нами великие люди, какие аналогии навевают… а шла бы речь, предположим, о Елдырине Варсанофии Саввиче — ударило бы когда такое в прохладную голову?
Рик уверял меня, что там его привлекает даже не музыка и не слова, естественно, а невиданный накал страстей, который он ощущает своей кожей — по его же выражению; он ещё параллели проводил с Томом Уэйтсом, но это не важно, а важно, что тогда я впервые получил подтверждение своей слабой вначале догадке, что в каждом музыкальном произведении мы слышим… — именно себя до некоторой степени, надеюсь, не слишком мудрёно излагаю, всё это имеет непосредственное отношение к сути моего рассказа, к которой только приближаюсь, как время к экзотическому сараю.
Продолжу.
В самый первый раз я зашёл в «Ритмы», пока уходившаяся в горках жена с чувством законного удовлетворения неторопливо пила очень горячий кофе с фунтовым маффином в соседней булочной.
Слабо звякнул колокольчик над открывающейся дверью, из-за прилавка мне приветливо улыбался почтенный седовласый университетский профессор, примерно моего возраста, в очках и аккуратно подстриженных бороде и усах — именно так он и выглядел, он и говорил так же культурно, никогда не напрягая голоса, даже в ответ на мои глупые, самонадеянные комментарии.
Хочу заметить, что музыки я совсем не чужд, даже обучался под присмотром строгой родительницы, но всё равно безуспешно, на фортепианах, как красиво выражались в начале прошлого века; а лишь в Москву сквозь треск отечественных глушилок стали прорываться вражеские радиоволны — начал слушать джаз, вначале на трофейном «Телефункене», потом на рижской «Спидоле» — сейчас звучит страшновато, а тогда об этой напасти никто и не подозревал и, разумеется, не предохранялся, короче — Уиллис Коновер мне как отец родной.
А уж здесь оказался — как с цепи сорвался, компактные диски — не очень дешёвое удовольствие, сами знаете, особенно когда их много, нередко возгорались семейные конфликты интересов.
— Ответь мне, Вал, но только честно, — попросил он однажды. — У вас с женой проблемы возникают по поводу этих чёртовых CD?
— Пытаюсь договариваться, — уклончиво ответил я, кому охота признаваться, что ты не босс в собственном доме.
— Не может быть! — изумился Джек. — У меня не проканало ни разу, иду на такие обманы, что самому стыдно.
Что тут скажешь, — он всегда откровеннее меня был, я вообще довольно скрытный мужчина, много собственных проблем с собой таскаю, предпочитая не выставлять их на всеобщее обозрение, страдаю от этого немало, но уже ничего не изменить, не успею.
А джаз он любил не меньше моего, к тому же слушал его вживую с детства в Бостоне, точнее в Квинси, есть такой живописный район на юге около океана, я ведь тоже там жил недолго, всё ногами исходил, всё знаю.
Джек меня познакомил, не персонально, конечно, с потрясающими музыкантами как бы из второго ряда, а на самом деле первоклассными исполнителями, только «недооценёнными», слава — штука капризная, иногда может и не прийти даже к гениям, на коленях у которых муза постоянно кайф ловит, как рембрандтовская Саския.
Но которые в теме — всегда знают, кто есть кто, существует даже понятие «музыкант для музыкантов»… что-то я растекаюсь мыслью, теряю ритм, надо сконцентрироваться.
А ещё он обожал блюз, особенно «железнодорожный», по-русски — «чёрный некрасовский», который знал вообще досконально от первых документированных записей на виниловых пластинках, так что его музыкальный бизнес был естественным продолжением его даже не хобби, а просто страсти.
А я блюз — не как форму, которой и в джазе навалом, а как суверенный вид исполнительского искусства — воспринимал спокойно, за исключением очевидных шедевров. Но нашёл для себя не менее замечательный, искренний и фундаментальный феномен — самбу. Не собираюсь заниматься сравнительным анализом широтных, социальных и прочих различий двух животворных ветвей музыкальной культуры, нечего отбирать хлеб у профессионалов. Скажу только, что, услыхав впервые настоящую самбу, был ошеломлён так, что прослезился прямо во время прослушивания, настолько всё это было близкое и родное, может, действительно не без водолаза?
Я притащил CD в Джеков стор вечером после работы, когда его основные покупатели уже сидели в пивных или готовились к очередным зачётам, он поставил диск на свою дорогую аппаратуру, в небольшой комнатке, уставленной полками и столами с компактами, книгами, пластинками, плакатами и фотографиями звёзд, не было никого, кроме нас. И самбы.
Мы полчаса слушали музыку почти в полном молчании, не считая кратких междометий, его глаза блестели, как и мои, клянусь.
Когда закончилось, он резюмировал:
— Ну что сказать, Вал, конечно, неплохо. Даже не подозревал, что ты и этот язык освоил…
В том-то и дело, что я по-португальски — так же, как он по-бразильски — ни звука, кроме редких общеевропейских слов да переведённых иногда на английский заголовков лирики королей боссановы. Кто в теме — тем имён не надо напоминать, а остальным и напоминать незачем; между нами, даже мой английский — и тот сильно неидеален, делайте поправку на возраст.
А всё равно кажется, что представляю, о чём поют! — вот ведь в чём дело.
— Но по сравнению с блюзом… — продолжил Джек. — Вот, послушай — тут всё понятно, — он потянулся к стопке своих заветных дисков… Хрипловатый голос задушевно загундосил с южным акцентом:
Я на распутье, мама, где запад — где восток?
Я на распутье, детка, где запад — где восток?
Ведь ни одной любимой женщины, кем хочешь буду, мама,
Не подарил мне Бог!
Тоже ведь неплохо, попробуй не признать.
Очень скоро я узнал о Джеке кучу всякой всячины, да и он от меня услыхал немало, я почти регулярно приезжал к нему в магазинчик, где он всякий раз пытался затеять со мной разговор о политике, а я был сыт этой темой в семейных дискуссиях, да притом в глобальном варианте, и всё старался столкнуть его к джазу.
И сделать это было несложно, легко догадаться.
Однажды он сказал:
— Вал, вчера ездил к вдове одного достойного коллекционера, на прощальном фото выглядит ненамного старше нас с тобой, два огромных шкафа музыки осталось, в основном винил, она просила всё забрать вместе со шкафами, ей деньги срочно нужны. А мне что с этим добром делать? — и не перевезти, и не продать потом, студенты пластинок не слушают, им джазовую классику на дисках подавай, да и этот бизнес еле-еле дышит, Интернет нас душит, сам знаешь. Музыка там разная, но некоторые вещи очень интересные, настоящие раритеты. Я ей коллекцию немного рассортировал, оставил телефон моего знакомого меломана из Города и сказал, на сколько она примерно может рассчитывать, любитель — профессор в Колумбийском, человек порядочный, не обманет. Леди в благодарность попросила взять несколько пластинок, я выбрал пару блюзов для себя, а вот эту — тебе в подарок.
С бумажного конверта на меня внимательными грустными глазами глядел седой — прямо как мы с Джеком — кудрявый широколицый чёрный мужчина. О, тот самый Нельсон, композитор, автор непревзойдённого джазового «стандарта» — боссы «Поцелуй цветок», а может, «Колибри» — намекал уже — не лингвист я. А на бразильском виниле он самбу поёт, никогда не слышал.
— Спасибо, сэр, — прочувствованно сказал я. — Царский подарок… только где я его слушать буду?
— Как где? Прямо здесь, — ответил он. — Сейчас прослушаем, а заодно и запишем её тебе на диск, хоть это и не совсем законно, но ведь искусство, а не коммерция, только для тебя, и звук с цифровым сравнишь, сейчас наладим…
Что сказать, — не пластинка, а Дар Божий — от первого до последнего звука, расплакался прямо при нём, вот тебе и конспиратор.
Он меня утешать пытался, хорошо ещё, что в магазине был только один покупатель — студентик в айподных наушниках — не обратил никакого внимания на мои сантименты.
Ну как передать это ощущение? — обычно: ставь пластинку и играй ещё раз для всех, кого порадовать хочешь, не устраивает? — ноты изучи, а заодно и португальский, наконец, класс гитары возьми — пой-играй, весели честной народ хоть в ньюповом квадрате, хоть глобально!
Всё бы сделал — случись такое шестьдесят лет назад, закрутите кино в обратную сторону, пожалуйста.
Не слышит киномеханик.
Только звучит во мне эта мелодия, просятся наружу слова неуклюжие, но ведь искренние, давайте поделюсь результатами своих первых переводов с нотного на русский, которые начал с подачи Джека, а рифмы графоманские вы мне простите для начала:
Так давно с тобою мы расстались,
Я почти забыл, как ты поёшь.
Кажется, вчера лишь повстречались…
Вторую жизнь не проживёшь.
Теперь остался я один, совсем один,
Сам свой друг, слуга и господин.
Но было что-то в той далёкой, что прошла,
Пластинку старую царапала игла,
Налито в стаканы,
Допито до дна.
Голос чудный, странный…
Чья вина?
Как давно с тобою мы расстались…
А вот ещё одна самба — пара аккордов всего:
Привет (задержите дыхание на 4 секунды)
Парижу.
Тебя я в Рио больше не увижу.
Написал по ощущениям, нет там никакого Парижа, и даже ожидаемого Рио, но почти уверен — смысл недалеко. И вообще я не с коптского перевожу, мне главное — мелодию передать. Ну, хоть ритм. На худой конец — настроение. Наконец, свой восторг от музыки, от голоса, просто от звуков.
С тех пор я много чего про Нельсона узнал, видел в Сети фильмы любительские: ужасающе бедное жилище, пустой стол с бутылкой вина и стаканом, немолодой, нетрезвый, обнажённый по пояс мужчина выпивает, угощает вином любопытных оборванных детей, крутящихся вокруг, утирает платком обильный пот с лица, берёт гитару…
С первого аккорда, с первого гортанного скрипящего слова понятно: перед вами Гений во всём его непривычном будничном величии, недоумеваешь, почему миллиарды людей живут на свете, не подозревая, что этот совершенный музыкант дышал среди них, но помнят наизусть имена политиков и богатеев?
Всего лишь на два года раньше моего папы родился.
— Как же я жалею, что так бездумно молодость прожигал, — признался Джек в одну из встреч. — Не доучился, в этом бизнесе тупиковом оказался, здоровье на ветер пустил…
— Да ты что говоришь, — пытался успокоить я его. — Ты всю жизнь занимаешься любимым делом, что может быть лучше, ты же профессионал, лекции в местном университете читать можешь по истории музыки, отец троих талантливых, успешных детей-богемцев, у тебя жена-красотка — сам видел, — тебе только позавидовать можно.
И продолжил:
— А кататься по свету вроде меня, ощущать себя вечным туристом, семью разбросать по глобусу… может, мне с детства правильной музыкой заниматься нужно было, бразильские песни распевать, на маленькой гитарке играть — «кавакиньо» называется… Может, на твоём месте я бы посчастливее был… — Какой бред, хоть к психиатру беги, ведь и вправду нередко в последние годы навещает по-обломовски прекраснодушная мысль, что это? — размягчение мозгов или времени свободного слишком много?
— Брось, Вал, не смеши, слишком ленив я был смолоду, — грустно сказал он.
А вот та самая знаменитая Нельсонова самба в моём переводе, ещё живой, по-счастью, тончайший здешний джазовый гитарист-классик начинает эту тему как marche funebre, под леденящую барабанную дробь.
А слов там, подозреваю, нет вообще никаких, во всяком случае, ни разу не встретил:
Казалось, время
Ещё настанет,
Казалось, радость
Ещё заглянет,
Казалось, встретишь
Всех, с кем дружили,
С кем жизнь нелёгкую прожили…
Уже не встретишь,
Уже не скажешь,
И не ответишь,
И не прикажешь,
Уже не сбыться,
Уже не статься,
Уже пришла пора расстаться.
Уже пришла пора расстаться.
Вот и пришла пора
Расстаться.
………………………………………………………….
После долгого отсутствия в Ньюпе я решил съездить в «Ритмы», последний раз был там больше трёх месяцев назад — успел Москву навестить, потом болел, плюс на работе сплошной пожар — и сильно соскучился по своему другу и музыкальному гиду.
Подходя к магазину, увидел его замечательный фотопортрет в витрине: «Прекрасная работа, хорошая реклама, — подумал я. — Как живой!»
Так и оказалось, молодой энтузиаст джаза Энди, который подрабатывал у Джека по воскресеньям, всё объяснил:
— А вы не знаете, сэр? В прошлый вторник проводили, столько народу было — половина университета, его здесь все любили, опухоль в мозгу, очень быстро всё закончилось, простите, что приходится рассказывать вам это.
Та, «первая» нельсонова самба называлась незатейливо «Цветок и шипы» — просветился в Сети, у него вообще часто слово «цветок» в названиях его чудесных пьес встречается, хотя слова к тому «Цветку» написал не он.
Рик в «Мелодиях» вспомнил ещё, что на похоронах непривычно много цветов было.
И когда, на Таганке, с Высоцким Владимиром Семёновичем прощались когда, — весь заплёванный московский асфальт перед Театром был завален цветами, с шипами и без, а рядом потерянные люди ходили, как сомнамбулы, в кольце равнодушных ментов и подручного комсомольского резерва, ожидая, когда гроб с телом наружу вынесут.
Я спросил у Рика, где я теперь Джека навестить могу, захотелось если хоть не на камень — на траву поглядеть, постоять рядом по привычке.
Тот посмотрел на меня с удивлением и ответил:
— Его же кремировали, так что только, — он указал пальцем вверх…
А ведь там уже почти все в сборе — аминь!
Будете в Ньюпе — гляньте на портрет человека, который десять лет украшал мою жизнь.
В витрине, с правой стороны.
Красавчики мои (>исп.).