КАК БУДТО В КИНО
О романе Дмитрия Данилова «Саша, привет!» размышляют Николай АЛЕКСАНДРОВ, Мария БУШУЕВА и Валерия ПУСТОВАЯ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2022
Дмитрий Данилов. Саша, привет! / Роман. — «Новый мир», 2021, № 11;
Дмитрий Данилов. Саша, привет! / Роман. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2022 — 248, [8] с.
Когда пытаются покупателю вручить велосипед, пусть и весьма неплохой, по цене автомобиля, причём продавец на голубом глазу, как говорится, утверждает, что это новый тренд, кто-то из особо внушаемых, поверив и решив, что теперь автомобили именно такие, а настоящие — анахронизм, продукцию приобретёт. Однако не поддающийся суггестии совестливый покупатель может испытать иное чувство: смесь стыда за продавца и печаль сомнения — а не является ли ныне реклама всех автосалонов обманом?
Сходное чувство испытала и я, прочитав, что «Саша, привет!» — это роман. Нет, я не выступаю в роли ребёнка из сказки «Новое платье короля», поскольку сам-то автор ничего не скрывает, сразу обозначая, что читателю предлагается киносценарий («Это будет чем-то вроде кино…»), и обращаясь пару-тройку раз к режиссёру, предлагает дополнить (или не дополнить) тот или иной эпизод: «если постановщику фильма будет угодно, между ними может произойти (или не произойти) любовная сцена». Текст-киносценарий, назовем его своим именем, закручен крепко и явно создавался с коммерческой заточенностью на фильм, но одновременно и на литературную премию — отсюда возникло романное обозначение и встроенная в диалоги реклама, как самих премий, так и определённых издательств — своего рода PR-акция. Все это ныне повсеместно. Несколько удивило, что слегка «попинал» Дмитрий Данилов Ridero, а ведь как раз это издательство делает большое дело, публикуя некоммерческую литературу: в Ridero выходили книги Андрея Василевского, Сергея Костырко, Ольги Балла, Ольги Постниковой и других известных авторов.
Впрочем, чему удивляться, Данилов однажды сам приоткрыл свое писательское кредо: «Попробуйте представить в тексте современного поэта строчку «цель творчества — самоотдача» (не в пародийном контексте) — и вас наверняка сотрясет жизнерадостный хохот», — доверительно сообщил он. Логично сделать вывод, что антитезис к следующей пастернаковской строке у него хохота не вызывал. В том же эссе («К новой визуальности», «Октябрь», № 11, 2011) Данилов уточнял: «…Текст в большинстве случаев не прочитывается и не слышится. Он работает только как сопровождение визуального ряда». То есть в простейшем варианте тексты должны быть сведены к наглядным комиксам, в более сложном — ориентироваться лишь на воображение потребителя, редуцируя свою художественность. Между прочим, доказано — наглядность как принцип обучения не способствует развитию интеллекта, а воображение читателя развивает как раз нередуцированная литература.
С течением времени что-то в подходе к литературе у Данилова могло измениться. Правда, «Саша, привет!» особых изменений не выявляет: текст максимально упрощён, намеренно упрощённо разделен на эпизоды, а значит, доступен для тех, кто не осилит ни «Процесса» Кафки, ни «Приглашения на казнь» Набокова, то есть книг писателей, чья жизненная самоотдача творчеству очевидна. Собственно, «Саша, привет!» и вырос как бедный росток от ствола с богатой кроной — набоковского романа «Приглашение на казнь». Сюжетный росток, пересаженный на почву актуальных реалий, коих множество: камеры видеонаблюдения, конспирологические версии управления людьми с помощью ИТ, перенос лекций в Zoom и так далее. На этой актуальности текст держится, временами превращаясь в памфлет, временами в аллегорию драматических событий современности — мол, каждый человек сейчас живет именно так, что в любой момент может, по воле случая-постановщика, оказаться в Красной зоне: возможно, автор (или кто-то из его близких) в экстремальной зоне побывал и благополучно вернулся, оттого возник аналог набоковского хеппи-энда — опять же упрощённый. Такое предположение из серии частных гипотез о психологии творчества многое в тексте может объяснить, в том числе — источник аллегории.
Сюжет построен на ожидании исполнения приговора. Некими силами производится «гуманизация правосудия», и в стране вводят смертную казнь «по преступлениям в сфере морали и по экономическим преступлениям» (ассоциации из СМИ возникают сразу). «Как вам уже, кажется, известно, в стране введён режим Общей Гуманизации, в рамках которого возвращена смертная казнь, — объясняют главному герою. — Ну да, можно, конечно, смеяться, издеваться. Но лучше не надо, особенно вам и в вашем положении».
Сергей Петрович Фролов, или просто Серёжа, — преподаватель университета, специалист по литературе Серебряного века, приговорен к казни за сексуальную связь с девушкой: их засекли камеры. Он женат, но аморальность суд видит не в этом, а в том, что двадцатилетняя девушка по новым законам считается несовершеннолетней. Абсурдность приговора в романе Набокова — философская, многослойная, абсурдность приговора у Данилова — чисто социальная. Цинциннат непроницаем для власти и окружающих — вот его вина: кстати, такая символическая вина вскоре может стать вполне реальной. Вина героя Данилова лишена и символизма, и провиденциальной тени — все однозначно.
Автор, по всей видимости, уверен, что читатель будет ждать казни и надеяться на то, что казнь не произойдёт (или произойдёт). Роковой день не определен, а исполнитель приговора — пулемёт Саша, так его прозвали в Комбинате, — работает по принципу лотереи: приговорённый должен пройти через Красную зону, ему может не повезти — тогда пулемёт его уничтожит, а может и повезти — и герой до глубоких седин будет жить в «гуманном» Комбинате, прилично питаясь и пользуясь то своим ноутбуком, то казённым компьютером (все разрешено, можно звонить, можно постить в соцсетях). В Комбинат приговорённый прибыл сам, поскольку благодаря своему смартфону и системе видеонаблюдения, абсолютно подконтролен. В коридоре Комбината «Серёжа видит подвешенный к потолку страшный на вид пулемёт. Несколько дул на круглой штуковине, судя по всему, вращающейся. Это очень угрожающая конструкция, на неё страшно смотреть. Пулемёт выкрашен в белый цвет». Главному герою объясняют, что он вскоре к постоянной угрозе привыкнет: «Будете каждый день видеть его по пути на прогулку. Но я вас уверяю, опять-таки, вы быстро привыкнете. Не будете обращать на этот пулемёт никакого внимания». И Серёжа привыкает: восстанавливается сон, появляется аппетит…
Ситуация сходна с «Приглашением на казнь»: Цинцинната тоже держали в неведении. Правда, у текста Данилова есть существенные отличия от набоковского «родительского древа». Главное — отсутствует художественность как особенность не только стиля, но и восприятия. Текст сценарно прост: «Света в университетской аудитории, читает лекцию…» или: «Серёжа демонстрирует Саше средний палец, глумливо (не свойственно для себя) кривляется, как подросток». Упоминание в тексте лапидарного Добычина в данном случае как ориентир не работает: Добычин даже в построении простой фразы оставался художником слова, вот случайный пример из его прозы: «Он чиркнул зажигалкой. Осветился круглый нос, и в темноте затлел кончик папиросы», — сразу образная картина. А язык Данилова максимально очищен не только от образности, но почти что от самого себя, сводимый к функциональности — показу действия или фиксированию диалогов. Любопытно, что автор, делая установку на «визуальный ряд» читающего, совершает некий антиписательский coming out, признаваясь, что описания ему… скучны и не по силам, и он предоставляет читателю (или режиссёру) право самому вообразить происходящее. Понятно, что это концепт и дань одной из модных тенденций — стремлению освободиться от русской и мировой классической литературы, опасно развивающей умы. Но в упрощённости текста есть, возможно, и сверхзадача: герой Набокова приговорён к казни вследствие своей необычности, а герой Данилова, наоборот, такой, как все представители его среды, среднестатистический по всем параметрам. Он как раз проницаем во всех смыслах. Типична его лексика: от ставших уже банальными филологических сентенций до мата, сохранившего энергетику лишь у людей физического труда и выхолощенного у интеллигенции, типична жажда высокого рейтинга в соцсетях и так далее, и все это, вероятно, служит именно показу усреднённости главного героя. Тогда объяснимо, почему диалоги Серёжи с женой так похожи, к примеру, на разговоры пар из современных пьес или на сетевые разборки. Данилов, видимо, стремится к типизации и обобщению массовой примитивизации. И, надо признать, это ему удается. Удается и минималистскими средствами придать тексту остроту.
К сожалению, с тринадцатого эпизода острота ослабевает, сюжет начинает провисать. Наращивание динамики осуществляется линейно, за счёт ввода новых персонажей и повторов, и лишь оттягивает конец. С другой стороны, Данилов как раз мастер намеренных бытовых стереотипий, и при желании в этом его приёме, проведя линию не от Добычина, а от упоминаемых в тексте обэриутов, можно найти подтекст — философию бесконечно повторяющегося абсурда обыденности.
Как раз на демонстрацию движения общества к тотальному абсурду, на мой взгляд, и претендует «Саша, привет!». Если рассматривать прочитанное под таким углом, закономерно абсолютно всё: от самого текста до авторского самораскрытия в процессе сочинительства, — основная задача отлично выполнена.