Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2022
Месяц Вадим Геннадиевич — поэт, прозаик, переводчик. Родился в 1964 году в Томске. Автор более 20 книг стихов и прозы. Руководитель издательского проекта «Русский Гулливер» и журнала «Гвидеон». Лауреат ряда литературных премий. Живёт в Москве.
Улица Щорса
Тебе не сидеть на прекрасной парте,
окрашенной в модный зелёный цвет.
Любимого города нет на карте,
и улицы Щорса там тоже нет.
Да что там до Щорса, когда забыты
Гомер, Гарибальди и братья Гримм.
Куда же вы смотрите, следопыты?
Когда же мы с вами поговорим?
Эпоха заныкана тихой сапой,
пока я с похмелья смотрел кино.
Недавних героев прикрыли шляпой,
и мне без них холодно и темно.
В почёте посредственность и учтивость,
в пивную пускают по пропускам.
Скажите, товарищи, что случилось?
Куда направляться моим войскам?
Мне местность знакомая не знакома.
В витринах подсвеченных нет тепла.
И девушка, что провожал до дома,
фамилию мужа себе взяла.
Собаки не помнят своих хозяев
и верят отныне в любой обман.
И призраки двух кочевых трамваев,
качая боками, ушли в туман.
ЖЗЛ
Запомни меня героем,
что лез по пожарной лестнице
и писал твоё имя на шифере крыш.
Подростком на колбасе от трамвая
с папироской в зубах
(я ехал к тебе, дорогая,
всю жизнь я ехал к тебе).
Разорял осиные гнёзда,
проваливался в могилы на кладбище,
танцевал на подоконнике
или кидался кирпичами
в толпу молодых подонков,
пинающих друга Гарри.
Запомни меня героем,
убившим лыжной палкой крысу
на лестничной площадке,
оставляющим наскальные надписи
на прибрежных утёсах,
вандалом, пробивающим кулаком
морозные стёкла
в тамбурах поездов.
Что нужно выпить,
чтобы вспомнить всё?
Выйти ночью на мороз
и вдруг увидеть свою жизнь
как на ладони?
Я принимал обеты молчания
подобно Андрею Рублёву,
выращивал гомункулусов
в домашней кладовке
по рецептам алхимика Парацельса,
освобождал из лабораторий
мединститута стаи подопытных кошек.
Я состоял из приключений,
про которые сейчас неловко говорить,
но ты-то должна помнить,
что ценилось в те времена.
Какая разница, что я прожил
полжизни за океаном,
если и там я прыгал с поездов
и пел на пустынных станциях
«полыхнёт окно прежней болью»?
Запомни меня героем,
человеком, ржавшим всю жизнь над
понятиями стресс и вдохновение,
который пережил всех своих друзей,
потому что с упорством дурака верил в будущее,
навсегда оставаясь в прошлом.
Запомни меня,
потому что я сам ничего не запомню:
ни себя, ни дурацких поступков,
означающих молодость.
И когда моя биография выйдет
в серии «Жизнь замечательных людей»,
не читай эту книгу.
Помни только то,
за что можно любить.
Запомни меня героем.
* * *
Сидящий на стуле лицом к стене,
уткнувшись в сырую тьму,
имеет лицо на своей спине.
Не спрашивай, почему.
Не пробуй вглядеться в его глаза,
осмыслить ухмылку рта.
Для мудрых иные есть небеса,
другая есть красота.
Заботься, родной, о своём лице.
Втирай в него детский крем.
В фуражке ходи и в ночном чепце,
а здесь не ходи совсем.
На луне нет снега
На луне нет снега, только лунный свет.
Нет душе ночлега, и ковчега нет.
Если ей не спится в море болтовни,
на закате лица меркнут, как огни.
Пожилые овцы в пышных париках,
высохнут на солнце, выстоят в веках.
Им пространства мало, жалко им тепла.
В центр одеяла воткнута игла.
Спички
Гоголь очень боялся,
что его похоронят раньше, чем надо,
и поэтому всегда носил спички в кармане.
Когда на Даниловском вскрыли его могилу,
он лежал на боку с обугленной спичкой в руке.
Все писатели земли русской похоронены живыми,
только мертвецы бродят среди нас.
Квартирант
Котёнок пахнет нафталином,
поскольку ночевал в шкафу.
И полночь, прячась за графином,
строчит последнюю строфу.
Луна в окне на вид съедобна,
под стать светящимся хлебам,
во тьме ворочаясь загробно,
она тебе не по зубам.
И постоялец не выходит
из комнаты который год:
он в этом истину находит,
сравнив расходы и приход.
Лица его никто не помнит,
и лишь на вешалке кафтан
его страданием наполнен,
напоминая, что он там.
Давай отважимся однажды,
преодолев ночную жуть,
в пылу познания и жажды
к замочной скважине прильнуть.
Мы там увидим люцифера,
или печального вдовца,
в котором всколыхнулась вера
от обручального кольца.
И нам любить друг друга вечно
предписано и суждено.
Покуда жизнь бесчеловечна,
друзьям иного не дано.
Несметно бабкино наследство
из панталонов и чулок.
И дольше века длится детство,
качая тёмный потолок.
На четвереньках ищут черти
в ковре Кощееву иглу.
И мы сидим за миг до смерти
на красном пуфике в углу.