Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2022
Поход в театр сегодня — не очень простое мероприятие, когда почва уходит из-под ног и ты не знаешь, что будет завтра (не говоря уж про все остальное), он кажется излишним в твоем распорядке жизни.
Но я все-таки решился. Выбор пал на две премьеры, которые выпустили «старые мастера», люди, чья театральная юность пришлась на 60-е. Ну, так получилось просто.
«Новый Мокинпотт» в театре «Эрмитаж»
Михаил Левитин решил сделать ремейк спектакля, поставленного им, еще совсем юным режиссером-дипломником, пятьдесят лет назад на сцене любимовской Таганки. В том спектакле играли Смехов, Демидова, другие тогдашние звезды. Собственно, все они глядят на сцену — их огромные фотографии стали частью сценического пространства. Они — как боги, как «духи предков», а внизу — сегодняшние мы. Конечно, «Мокинпотт» тогда, на излете оттепели, и «Мокинпотт» сегодня, в начале новой эры — это две разные общественные ситуации. Два разных исторических контекста. Но мы подумаем об этом позже, говорю я себе, сначала посмотрим спектакль.
Пьеса Петера Вайса, немецкого драматурга, который считался у нас антифашистом и коммунистом (потом, после публикации пьесы «Троцкий в изгнании», считаться сразу перестал), написанная в 60-е годы, — привлекла Любимова своей острой, открытой, а главное, глобальной интонацией. Маленький, совсем простой человек противостоит системе, и система давит его изо всех сил.
Мокинпотт — почти идиот, почти дурачок, и одновременно почти святой, который никак не может понять, в чем же его вина (а его приняли «не за того человека» и арестовали), он последовательно теряет все: деньги, работу, жену, здоровье и, наконец, жизнь.
Я смотрел «Мокинпотт» в конце 1980-х годов, когда уже опять стало можно ставить Вайса, в постановке народного театра «Бум» из Пензенской области (о его руководителе, великом театральном энтузиасте Саше Калашникове, я когда-то писал в «Дружбе народов»). Это была веселая яркая постановка, сценически решенная с помощью старых автомобильных камер: все свои злоключения Мокинпотт переживает, как бы подпрыгивая на них и падая, подпрыгивая и снова падая, как в какую-то бесконечную яму. И яма все никак не кончается.
Посмотрев спектакль, я был уверен, что это Брехт.
Свойственная брехтовскому театру ясность, рациональность и безжалостность мышления — в «Мокинпотте» казались мне вполне узнаваемыми.
Брехт находился в совершенно понятной для меня системе координат: с одной стороны, старое буржуазное общество, с другой — новый «левый» мир. Мир будущего. Но у Вайса, писавшего уже в 1960-е, никакой «новый мир» (то есть мир коммунизма) совершенно не просматривается.
«Система», перемалывающая Мокинпотта, абсолютно глобальна, и самое главное — у нее нет исторического конца.
Маленький человек, попавший под жернова истории, будет страдать и дальше — всегда.
На наших глазах реплики Вайса, написанные уже 60 лет назад, обретают второй и третий смысл. И зал подхватывает эту игру, он жадно ловит отголоски собственных мыслей в старых текстах, радостно смеется, хотя стоит и поплакать: и о беспомощности интеллигенции, и об этом прибивающем нас к земле знании о неизбежности зла. О полицейском произволе и судейском обмане. О том, что в системе, где у государства всегда свои «великие цели», простому человеку нет места. «Люди только мешают» — рефрен старой песни Владимира Дашкевича становится глобальной темой.
Мы немного поспорили с моей коллегой после спектакля: хорошо ли играет актер Василий Корсунов, исполняющий роль Мокинпотта, верней, есть ли ему что играть? Ведь роль, в сущности, одномерная: Мокинпотт постоянно задает дурацкие вопросы, восклицает, что он ни в чем не виноват, горестно жалуется на жизнь, и все «на одной ноте». А мне показалось вдруг, на секунду, что Мокинпотт — это герой.
В этом упорстве, с которым он идет до конца, в отстаивании своих прав и свобод — есть все же какая-то важная надежда для нас всех.
Надежда именно на «человеческий материал», характер и волю — отдельного героя, уже вне зависимости от исторических обстоятельств.
Мокинпотт, который искренне не понимает, за что государство его наказывает, за что лишает его всего, что у него было (совсем немного и было, но отнимают все без остатка), Мокинпотт, который совсем не борец и не энтузиаст «гражданского общества», а просто человек, — наверное, это и была какая-то последняя надежда шестидесятников, которые уже во всем разуверились.
И в каком-то смысле — это последняя надежда и сегодняшней интеллигенции.
Обычный человек, лишенный интеллекта, разума, собственности, надежды — лишенный, в сущности, всего, но не лишенный природного ощущения справедливости, — он ведь где-то есть, он ходит среди нас.
Такой «Мокинпотт» оказался созвучен и нашему времени.
Яркий, праздничный спектакль: абсурд и ирония — это главные его материалы, и в то же время — чуточку наивная вера в человека, сегодня (как и полвека назад) принимаются на ура.
«Душа моя Павел» в РАМТе
Совсем другая история ждала меня в Российском молодежном театре — спектакль Алексея Бородина «Душа моя Павел», инсценировка по роману Алексея Варламова. Спектакль о студентах 80-х, о времени, когда еще «ничего не началось», но «все уже кончилось».
Это — совсем не «лабораторное исследование», не жесткий анализ социума, не глобальные выводы обо всем человечестве, как в театре «Эрмитаж». Это — любовный и пристрастный взгляд на прошлое, на свое поколение, по сути дела, попытка воскресить ту атмосферу и ту эпоху.
Студенты-филологи «на картошке», то есть в ситуации обязательной трудовой повинности — в колхозе, в дождливой сырости, в суровых условиях (душа нет, туалет деревенский, грязь и антисанитария), они убирают урожай корнеплодов с можайских полей, влюбляются, спорят, пьют водку и ищут, как бы это ни звучало банально, истину. Ответы на все вопросы бытия.
Конечно, я придирчиво смотрю из зала на эти «театральные мемуары» Варламова, ведь я и сам такой же студент, и так же хорошо помню эту «картошку». И главный мой вопрос: ну, а зачем мы это вспоминаем? Сегодня, сейчас?
Павел Непомилуев (актер Даниил Шперлинг) — главный герой спектакля — это, как ни странно, такой же Мокинпотт из конца брежневской, советской эры. Правда, есть существенное отличие: Мокинпотт — неудачник, а Непомилуев — «удачник», счастливчик, ему все время страшно везет: и на факультет он с практически провальными оценками поступает, и женщины ему благоволят, и весь «ковер жизни» как бы стелется ему под ноги.
Но все же сходство, при всех важных отличиях, двух героев для нас важнее: оба предельно наивны, оба искренне не понимают реальность. Непомилуев — уроженец «закрытого» города, где, как мы помним, в магазинах «всё есть», где после праздничной демонстрации всем городом идут на стадион смотреть футбол, где все друг друга знают, где техническая интеллигенция (и вообще интеллигенция) живет с ощущением своей миссии, где всё, одним словом, хорошо и уютно.
На сцене висят кумачовые плакаты — построим, перевыполним — привычный фон начала 80-х.
Но это — фасад. За фасадом начинаются вопросы. Их задают однокурсники — они вначале принимают героя за комсомольского карьериста, потом за стукача, и Паше Непомилуеву приходится проходить кучу инициаций и вызовов, чтобы доказать обратное: и драться, и впервые пить водку, и ругаться, и спорить, и влюбляться, а главное — учиться.
Учиться всему новому, что должен знать студент московского университета (звание, которым он очень гордится). А студент московского университета должен знать не только «официальную», но и «неофициальную» правду о времени — о косной тягостности советской жизни, о Сталине и лагерях, о циничной повадке любого начальства, об афганской войне, о невозможности говорить открыто и спрашивать взрослых в лоб.
Но Паша спрашивает — и ему отвечают.
В спектакле очень много песен того времени, на сцене сидит аж целый оркестр, очень много движения, очень много молодой страсти — и вот возникает вопрос, а куда же делись все эти ужасно симпатичные молодые люди, которые тогда, еще при Брежневе, так хорошо все понимали, так жарко спорили, которые были такими честными и такими искренними?
Что с ними стало потом, в перестройку? Что в 90-е? Что сейчас?
Конечно, мы этого не знаем (хотя догадываемся) — но нам безумно интересно, ну, по крайней мере, так кажется по реакции зала, очень живой и непосредственной: что же было у них, этих студентов, тогда, в самом начале, что было стартовой точкой, какие вещи их волновали?
И помимо вечных тем любой молодости — дружба и предательство, любовь и ненависть, — сама по себе возникает, конечно, и тема компромисса.
Компромисса с устройством общества и «социальными практиками», компромисса с социальными привычками, которые устоялись за десятилетия и проявляются вновь и вновь, компромисса с тяжким грузом прошлого.
Для нас важно то, что они, эти студенты 80-х, хотя бы думают об этих проблемах, мучаются этими компромиссами, яростно спорят о них и в какой-то момент даже попадают в историю, восстают, и пусть смешно и нелепо, но бунтуют — из-за того, что трудовая повинность растянулась на месяцы, и учиться им не дают, а они ведь первокурсники.
Если даже тогда, при всех парткомах и стукачах, эти студенческие волнения, даже в зачаточном виде, были возможны, если такие споры для этих ребят были остро актуальны, значит, компромисс не будет вечен?
Значит, Паша Непомилуев все же узнает что-то такое, важное, чего не может не знать «студент московского университета», а в сущности — любой человек?
Мне хочется именно с этой мыслью уйти со спектакля, а не только с горьким сожалением, может быть, исторически и оправданным, что «все провалилось» и «все зря».
Я оглядываюсь и вижу похожие эмоции на лицах зрителей, ведь это спектакль, в сущности, не о тогдашней, а о нынешней молодежи, об их искренности, их вере в «поступки», так получается.
Ну а ностальгия по советской эпохе — ее, в общем, тут и нет.
Есть что-то совсем другое.