Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2022
Наталия Султанова родилась и живёт в Москве. Окончила Институт кино и телевидения, работает художником кино. Дебютный рассказ, до этого нигде не публиковалась.
Как зовётся коктейль, где водка перемешана с молнией?
П.Неруда
Часть 0. Дьявол на белом коне
«Вы счас через лес поедете и вот туда, вправо — это его лес. Мы за грибами ходим, ну бывает интересно, и только там окажешься раз — и уже появились двое, стоят. Выпроваживают. У него камеры особы, знаете, невидимые. Отвернёшься, и за спиной всегда они появляются, ну то есть скрывают, откуда они. В сосновом лесу прятаться негде, да и мы-то лес знаем. Вон, говорит, змей у себя разводил, по реке они приплыли и оказались ядовитые».
Ерёмин Денис Александрович, 47 лет, таксист, г. Гороховец,
16 июля 2021 г, кафе «Ясень» у заправочной станции,
карта — C00789, заметк: диктофон (Олин тел.) — зап1
+ !акционные хотдоги на Лукойле лучше, берите там
«Да он на съёмки верхом на коне приезжал, у него ж тут дача недалеко, в Подгоре, его вообще с хлебом, с солью, с рушниками встречали. Говорил, актёрскую школу построю, ну и ничего, естественно. А вы из Москвы? Понятно, ага. Мы вот из Нижнего сами, на выходные приехали, но мой брат снимался у него, да, обедать домой бегали и такие усы ему наклеили. У меня сестра двоюродная вот поёт как вам надо, но она в Нижнем, не, не поедете?»
Алексей Данилкин, 46 лет, г. Залисье,
стоянка катеров у моста, карта — C00789, зап2
«Интересно было вообще, когда они приезжали, столько машин, построили целую деревню и церковь даже, а потом взорвали. Ток в этот год очень много кошек пропало, прям много, как будто кто-то их драл».
Зинаида, 67 лет, с котом Баритон на шлейке,
г. Подгора, у «Пятёрочки»
«Если когда один ходишь там туда-сюда и видишь большую белую лошадь одну или с всадником и в ушах так противно зажужжит, надо обязательно на ночь на пороге батон белого оставить в полотенце, лучше вообще рушник, соль там, но полотенце тоже можно. Девочка, мы дружим с ней, поэтому это правда, она одна увидела, а у неё полотенце только с Микки Маусом было, она оставила хлеб — а утром полбуханки откусано одним укусом, один зуб — во! — такой. И он её в покое не оставил, ей золотые зубы снились, которые делали щёлк-щёлк, а однажды, когда был туман, она пол-лошади видела, просто две ноги и хвост ходят».
Артём, 11 лет, и Лина, 10 лет, д. Повелки (у сгоревшего дуба),
карта — C00789, диктофон (Олин тел.) — зап3
«Моя бабушка Лена говорит, когда идёт снег — это (неразборчиво) вычёсывает шерсть облакам… собакам… небесным собакам. Я впервые видел июньский снег. Тут молния ударила около трансформатора, мы теперь все чёртовы пальцы ищем в песке, кто самый большой найдёт. Я нашёл большой, но он обломанный».
Витя, 10 лет, г. Подгора,
карта — C00801, диктофон (Олин тел.) — зап31
Часть 1. Под горой кошку съели
Экспедиционный микрик — наша бешеная табуретка — бодро едет, стирая шины о несвежий асфальт, ныряет вверх-вниз по холмам. Вверх — вдох — смотрит носом в небо, будто впечатлённый открывшимся видом огромной реки. Ока старая, доисторическая, ползёт между холмов к жёлтому яйцу. Вниз — выдох — подскакивает на съезде на мостик у очередного притока, будто от дурноты, подкидывает общей кучей своё внутреннее содержимое — рюкзаки, складные стулья, ноутбук, гитару без чехла, кофры с камерой и нас, спящих аспирантов-фольклористов. Вверху широко видно и солнце пока не село, а внизу микрик слепнет и на ощупь пробирается сквозь туман, поднявшийся от реки. Мы спим, а наш потрёпанный автобус едет, оставляя позади деревни с горящими окошками, зернохранилища на высоких ногах, силуэт белой лошади в тумане, железнодорожную станцию с заброшенным деревянным вокзалом, лесопилку, гусей, по обочине самостоятельно возвращающихся домой, кладбище, остовы декораций, оставшихся от съёмок фильма Никиты Сергеича, которые проходили тут девять лет назад, ржавую бензозаправку.
Тьма у бетонного столба сожрала кошку. Я уверена в этом почти на сто процентов. Когда мы въехали в Подгору, было уже темно, — только остатки заката перемалывали облака в помехи на грани видимого цвета. Остальное вокруг — чёрная чернота, только зелёный флуоресцентный свет немногочисленных фонарей выхватит время от времени кусок информации из пейзажа. Высокие силуэты дореволюционных деревянных изб вырастают справа и слева до неба.
Странно тихо, только ветер бьётся о стены, хрустит деревьями, и микрик ползёт по улице, неистово трясясь и скрипя, страдая на мощёной булыжником дороге. Свет фонаря выхватил Виталя, обнимающего во сне рюкзак, у него приоткрылся рот и трясётся в такт звону брелка, болтающегося под водительским зеркалом. Уставленные вперёд глаза Мирзы из зеркала вдруг зыркнули на меня — наш новый водитель немного жуткий, но не лишён своеобразного очарования. Микрик резко затормозил на площади напротив светящейся панорамными окнами «Пятёрочки» — нового сердца города. Автобус всё-таки не сдержал рвотного позыва, и всё его содержимое вывалилось через боковую дверь: все чем-то шуршали, потягивались, выгребали фантики в мусорку, разминали занемевшие иголочками ноги, хлопали по карманам в поисках пачки «импотенции» или «страдания». На улице было свежо, хотелось проглотить воздух разом, большим куском — выдавить из лёгких осадок дурноты: пластиковый запах кресел, стеклоочистителя, висюльки-вонялки с лобового стекла. К ноге что-то прикоснулось, я вздрогнула. Ободранная кошка тёрлась о ноги и жалобно мяукала.
— Ко-о-о-шка, привет! — одной рукой наглаживая кошку, другой вытаскивая из кармана зажигалку, зубами вытянула мятую палочку «страдания», заботливо поднесённую Виталем. — М-м, пакетик вискаса возм-мите и водички негазированной.
— Мороженое будешь?
— Угу, — я кивнула, затянулась сладковатым дымом. Последняя пачка вкусного московского чапмана уже подходит к концу, здесь такого не купишь. — И сигарет возьмите. Вещи покараулю.
Мы с кошкой стояли на самом краю светлого пятна, тянущегося от окон, а вокруг ни-че-го, синяя чернота, ни одной звезды. Телефон пиликнул в кармане. Появилась связь! Логично, мы же на горе, наверху. Лёгкий скачок тревожных эндорфинов, разблокировала экран — в ватсаппе только три последних утренних сообщения с двумя серыми галочками справа.
Будьте на связи в поездке по России! Входящие звонки всегда беспла…
Опять стало дурно. Показалось, что чернота вокруг сжалась. Опять открыла ватсап — «был(-а) в сети 5 минут назад». Кинула телефон в карман, подняла голову: хотела утешиться кошкой. Меня как будто повело, всё потеряло чёткость. Я выронила сигарету. Кошка метнулась в сторону. Вспышка (темноты?) ударила прямо по глазам. Кошка издала какой-то сдавленный вопль. И, клянусь, я увидела, как край тени придвинулся и начал стирать, как ластик, оцепеневшего зверя от хвоста до головы.
Телефон опять пиликнул в кармане: «…тны. Подключите дополнительный пакет интернета 15 ГБ, отправив 3366 на номер 900».
Готической глыбой на повороте у спуска высился наш деревянный дореволюционный дом, раздербаненный на комнаты и квартиры. Залаяли собаки на два голоса, загорелось окошко сбоку наверху. Крупный мужик вышел к нам, прихрамывая и звеня связкой разномастных ключей.
— Приехали, что ль? — он смотрел недоверчиво и как будто не хотел пускать за калитку, хотя, судя по всему, это был наш контакт — Роман, краевед, присматривающий за местным музеем и организовавший нам проживание. — Воды нет, туалет на улице. Кухня в конце коридора. Берите вещи, — отвернулся и пошлёпал внутрь.
— А где можно попить водички?
Роман посмотрел скептически на Нину и кивнул на огромную квадратную металлическую бочку у яблони.
— Кружка на крыше.
Нина залезла на стоявший рядом с бочкой стул, посветила фонариком — нашла алюминиевую кружку, но сама крышка была слишком тяжёлой, никак не поддавалась. Роман громко хмыкнул, залез к Нине и сдвинул крышку. Фонарик телефона просветил слой прозрачной воды, Нина черпанула кружкой, под рукой мелькнул чёрный силуэт.
— Что это? — Нина поднесла телефон ближе к воде, на дне промелькнуло ещё раз.
— А, да в мае поймал плотвы три штуки, выпустил в бочку, вот живы ещё, хотя почти не кормлю.
Действительно, у дна плавали три тёмные рыбки небольшого размера. Пить как-то перехотелось.
Все вместе, нагруженные горой выскальзывающих из рук вещей, скрученных матрасов и одеял, выданных Романом, фольклористы поднялись по скрипучей лестнице вслед за ворчащим хозяином бельэтажа. Раздав ключи, он удалился к себе на самый верхний, третий, — то ли этаж, то ли чердак.
Лёжа в темноте на металлической кровати, покачивающейся при каждом движении, Нина думала о том, что может делать Роман, чтобы раз в пять минут сверху раздавался такой звук, как будто по полу прокатывают тяжёлый металлический шар, и о том, каково плотвичкам, плавающим в кубе пустой чистой воды в абсолютной тьме.
Часть 2. От трёх до пяти процентов гарантий
вечной любви
Заселились в старый дом с привидениями
7:15
Так рано вставать. Где
взять силы выбраться
из кровати
7:15
Можно себя немного поласкать.
7:21
Ты сегодня смотрю ласковый
7:22
Ты ласковый и нежный зверь?
7:23
^^странный вопрос
7:43
Утром Подгора не выглядит зловеще. Старый деревянный купеческий город на холме над рекой. Планировка города старая — регулярная, сеткой, улицы, мощённые белым булыжником, дома высокие, иногда с нижним кирпичным этажом. У пары домов на центральной улице из крыш торчат модернистские башенки. Видно реку внизу. Когда-то был богатый город, на самом деле.
В брошюрке, отпечатанной на ксероксе, которую нам всучил Роман, вместо того, чтобы дать интервью под запись, говорилось, что Подгора стояла на одной из главных торговых артерий страны, поэтому в городе проходила крупная ярмарка. Продавали кирпич из местной голубой и красной глины, особую породу красных коров (привет, Петров-Водкин), которые паслись на заливных лугах, верёвку и канат (чтобы смотать особо длинный, канат вручную разматывали в поле с холма на всю длину). Но город остался в стороне от жизни и финансового благополучия после распространения железнодорожных перевозок. Теперь по реке плавали только баржи, намывающие песок, и рыбаки. Поля засевались, приезжали дачники на лето, жизнь шла неспешно.
А на центральной площади, где вчера был приобретён так и не съеденный вискас, было оживлённо. К магазину подъезжали и отъезжали машины, у входа продавались с рук хлеб и пирожки, а на противоположной стороне у церкви без купола с проросшим из крыши деревцем возились дети и собаки. В том самом месте, где вчера исчезла кошка.
— Ребята, привет, — мальчик, уже почти подросток, не обратил на Нину внимания. — Эй! Вы что-то ищете? — Парень так и не обернулся, вся компания, включая двух собак — чёрную поседевшую дворнягу и молодую легавую, — увлечённо копал песок. Только самый маленький из мальчиков поднял коротко остриженную голову и уставился Нине прямо в глаза. Глаза у мальчика были серые, почти прозрачные, а нос немного кривой, неровно сросшийся после перелома.
— Привет.
Ребёнок похлопал ближайших к себе парней по плечу и показал руками несколько жестов. Нина стояла и наблюдала оживлённый диалог между детьми на языке жестов, все они, видимо, были глухонемыми, довольно взрослые парни для копания в песке, мальчишка, заметивший её, на общем фоне сильно выделялся, ему было лет десять, ну, может двенадцать, если предположить, что он просто худенький.
Мальчика звали Вась-Вась, потому что он долго и неохотно откликался, а все нетерпеливые, все глупые, все зачем-то повторяют дважды, надеясь получить другой результат. На языке жестов его имя тоже повторяли дважды, и вот это ему почему-то нравилось. Напоминало танцы с уроков музыки, где всё из третей, четвертей, пятитей — всяких повторений. Вась-Вась долгое время, лет до семи, использовал только пять слов, и ему их вполне хватало для полноценной жизни: «привет», «дай», «нет», «идти» и «торт». Он знал другие слова, но говорить вслух их не хотел, но всё равно, когда подрос, пришлось стать разговорчивее, отчего Вась-Вась был не в восторге. Поэтому ему нравились пацаны из интерната для глухонемых, — хоть он не был глухим, жил он с ними в старом кирпичном здании у самой реки, потому что другого интерната в таком маленьком городе, как Подгора, не было. С парнями он проводил большую часть времени и, несмотря на то, что был младше их, с ними скорее ощущал себя на своём месте, чем со своими одноклассниками в обычной школе. Он довольно быстро выучил язык жестов и иногда выступал переводчиком с внешнего языка, как он это называл.
«Мы ищем чёртовы пальцы. Вот, смотри, такие. А нужно найти самый большой камень, взять его и лечь с ним спать. Эти камни в песке из-за молний появляются. В бывшей церкви электроподстанция, ещё с советских, сюда часто бьёт. Когда тут съёмки были, в этом месте молния в Тихона-алкаша ударила, и тогда ему явился Никита Сергеевич. С тех пор Тихон трезвый как стёклышко, и деньги у него появились, внук его со мной в классе учится. Говорит, что, когда молния ударила, он думал, уйдёт за реку, но стоял, закрыл глаза — желал, чего ему ещё в своей жизни хотелось. А потом оно всё так и сбылось, как он думал. Так что кто найдёт самый большой чёртов палец и с ним уснёт, увидит его, ну не Никиту Сергеевича, не обязательно, кого-то, по-разному бывало. И он исполнит твоё самое-самое желание, не то которое скажешь, а настоящее».
— А как тебя зовут?
— Вась-Вась.
— А дальше как? Мне для записи нужно настоящее имя, мы твою историю в публикации будем подписывать, что это ты рассказал.
— Оно настоящее, — мальчик сунул что-то из кармана Нине в руку и убежал вслед за старшими, удаляющимися по улице.
Длинный серый камень, круглый в сечении и сужающийся с одной стороны, и правда, был похож на фалангу огромного пальца или на гильзу от пули. Это был белемнит — окаменевший моллюск, похожий на кальмара, «палец» — его сохранившаяся хвостовая часть. Распространённая находка, Нина смутно припоминала историю из детства про чёртовы пальцы, появляющиеся от молний в карьере у неё на даче.
Возвращаясь вечером с неплохим уловом историй, Нина увидела у дома знакомых собак: седая дворняга накапывала палисадник, а охотничья мотала головой, не зная, куда пристроить палку мечты. Нина сходила наверх к себе и вернулась с книжкой Неруды в одной руке и неприкаянном пакетиком вискаса в другой. Не кошкам, так собакам. Пёселям — хлеба, Нине — зрелищ. Обложка у Неруды была порвана.
В сетевых магазинах за порванные, замятые или бракованные книги на кассе можно получить скидку от трёх до пяти процентов. Нина любит книги в мягкой обложке, и не потому, что дёшево, и не потому, что ей нравится жанр, любит за то, что она может с ними сделать. В магазине она выбирает книгу, аккуратно надрывает обложку и ставит книгу на полку. Когда настроение смелое, ставит на видное место. Рвать надо именно обложку, мятые страницы могут просто не заметить, купить, а потом ныть дома, а книга с порванной обложкой — это её книга. Она оставит её, а потом вернётся, чтобы купить через день, а может, через десять. Это игра на предвкушение; при выборе редкого издания — игра со ставками: несколько раз её книгу кто-то уводил, однажды прямо перед носом. Важно прийти за книгой вовремя, но смысл игры в томлении: чем дольше продержишься, тем ярче фейерверк. Смысл игры в обладании. У Нины дома, как у маньяка, три икеевских стеллажа в два ряда, и ещё сверху до потолка, заставлены коллекцией её жертв. Последнюю книгу она выбрала вслепую, наугад: в книжном закрыла глаза, поставила пальцы на корешки и пошла по залу, пару раз чуть не споткнулась, переходя между секциями, зато смогла себя запутать достаточно, чтобы точно не знать, что именно она только что вытянула и раскрыла на ладони с приятным нежным хрустом. Поставила палец на страницу и открыла глаза: «Любовь разлюбивших людей где без них обитает». Так сборник Неруды оказался в Подгоре и у Нины в голове, на дне. Тогда, на площади, когда с чернотой закрытых глаз сравнялись и дерево, трава, бетон, — мир расфокусировался, а взгляд по молекулам разъехался на части и держался только на магнитном, на электрическом притяжении, которое трещало по швам, искорка электричества вспыхнула как слезинка, в реверсе заползла в уголок Нининых глаз и впитала то, что было написано на её веках с обратной стороны. И когда Нина открыла их, молнии, как маленькие птички, выпорхнули из темноты зрачков, темноты внутри черепной коробки.
Когда уставшая супружеская пара из менеджера по продажам потолочных плинтусов и замерщицы строительных объектов утром выезжала из Залисья в Подгору на рыбалку, они никак не думали, что, возвращаясь с берега с тремя мелкими плотвичками, уставшие и злые, увязнут посреди пшеничного поля, толкая машину по очереди, от попыток выехать ещё больше закопаются в землю передним колесом, потому что «ты опять не туда, ёп твою мать, доворачиваешь!». И тем более не подозревали, что так, вытащив машину из чернозёма и не смахнув капель грязи, застрявшие даже в волосах, почувствуют друг к другу то натяжение — и то электричество, приятное настолько, что больше похоже на боль. Любовь разлюбивших, багованный амур, он несёт любовь и забирает её в самое неожиданное время в самом неожиданном месте. Кто-то трахается в машине посреди поля в грязи, а кто-то кидается в речку с моста, потому что у дьявола красивые глаза.
Часть 3. Эхо
Нина села с Нерудой во дворе у крыльца, через которое попадали в дом жители первого этажа. Попробовала взять у охотничьей из пасти палку, чтобы бросить, но собака не разжимала зубы, продолжая стоять в ожидании чуда. Седая крутилась у ног, резко напрыгивая на колени. Нина зачарованно уставилась невидящим взглядом в зеркало. Оно висело на столбе над умывальником, подвешенное на верёвку, и сильно раскачивалось от ветра, крутилось как волчок. Нина видела то себя, то прокручивающийся отзеркаленный мир — с рекой, деревьями, домом, — который ощущался совсем иначе. Это похоже на время в перемотке, в каждый поворот зеркала проходит десять лет, она всё старше, опускаются уголки губ, кожа тускнеет, вот снова плывёт двор, угол, окно первое, второе — Нина увидела в зеркале старуху.
— Муха! — окрикнув разыгравшихся собак, в калитку зашла маленькая пожилая женщина с короткой белой стрижкой, в белом свитере на пуговицах, она была бодрая и бойкая и кого-то напоминала.
— Здравствуйте, это ваши? Я Нина. Мы фольклористы, живём у вас на втором этаже у Романа. Извините, я собак немного подкормила вискасом.
Женщина каркающе рассмеялась.
— Милая, они же не кошки. Роман, значит, мало нам этих шаров ебучих по башке, теперь студентиков привёз, молодец, — и резко сменила тему. — Хочешь яблоко? Ранние, от Лёньки, у него вкусные. Я Есения. Шиш, собаки.
— Спасибо. Мы ненадолго, постараемся не мешать, — не очень веря в искренность своих слов, учитывая гитару и прочее, ответила Нина.
— Ой да кому ты сдалась, Нин. Нам уже не помешаешь, всем за речку пора. А что вы делаете-то?
— Собираем устные сказки, поверья, песни, обряды местные, какие есть. Вот утром у мальчишек узнала про чёртовы пальцы, — Нина достала камень.
— Да, чёртов палец, его хорошо в чай бросить, много кальция. Пойдём в дом, попьём, — Есения вошла в дверь под козырьком, расталкивая собак с дороги. — Фу, нельзя.
Нина шагнула внутрь за Есенией, кривая дверь сама захлопнулась, резко стало темно.
— Бабах! — клацнуло и упало с грохотом что-то сложносоставное и металлическое, наверное, ведро.
Нина протянула руки, чтобы пройти на ощупь, запуталась в тряпках, рукавах (руках?), споткнулась, ударив коленку.
— Ёшь твою налево. Ты чего? Сюда, Нин, — громкий подсевший голос Есении прозвучал откуда-то спереди, слева.
Чуть привыкнув к темноте, Нина разглядела уходящую на второй этаж узкую лестницу и очень низкую дверь под ней, проём был тёмным, но ещё чернее, жжёной костью в нём темнела маленькая квадратная фигурка Есении.
Короткий заставленный шкафами коридор переходил в кухню с двумя маленькими окнами. Переступая порог, Нина приложилась о притолоку. Боль металлически прозвенела от лба до затылка.
— Сюда садись, — бабушка показала на правый табурет. — Да, потолки метр семьдесят пять, внук говорит, я бы к тебе приезжал чаще, ба, да голова болит. А ваши откуда?
Сев, Нина смогла осмотреться. Кухня была настолько маленькая, что сверху, что с боков, и вмещала только узкий буфет, стул — без отступа — маленький стол — без отступа — и ещё одну табуретку, за Ниной, вглубь, ещё помещалась плита, а над ней висел рукомойник. Всё вокруг было маленьким и коричневато-жёлтым, даже когда-то белый буфет шестидесятых сейчас как будто сливался с тёмными стенами. На этом фоне висевший над столом между окнами новый календарь особенно выделялся. На нём был Владимир Владимирович в полный рост, в свеже-жёлтом защитном костюме, в синем респираторе с двумя фильтрами.
— Да кто откуда, так-то в Москве работаем-учимся, а вообще все по-разному откуда приехали. Водитель наш из Таджикистана вроде, мальчики с Краснодара, Оля вот из Питера, ещё из Ярославля девочка есть, ну я, — Нина замялась, — из Москвы, — в экспедициях ей всегда было неловко в этом признаваться. Один раз ей не поверили, но не выдумывать же ненастоящую родину, чтобы не испытывать неловкости.
— А, вот я и заметила.
— Да?
— Та, жила я в Армении, и Азербайджане, и в Грузии жила, вижу что-то знакомое. — Нина чуть удивлённо взглянула на Есению, у неё даже фамилия была образована от местного топонима — Горовская. — Да и муж был военный.
— А у вас календарь такой… — было невежливо спрашивать, но слишком любопытно, это птичье жёлтое пятно гипнотизировало Нину, она просто физически не могла перестать пялиться.
— А у меня все календари с ним. Я, между прочим, Владимира Владимировича очень люблю и уважаю.
В окошко постучали. Это была Ленка, она что-то спрашивала, активно жестикулируя бровями, из-за стекла было не разобрать. Девушка и старуха вышли на улицу с кружками в руках, в кружке Есении на манер чайной ложки о края звонко ударялся чёртов палец. Оказалось, что фольклористы искали, что бы сжечь, чтобы приготовить мясо на решётке. Цепкий взгляд Ленки (благодаря ей из экспедиций привозили не только записи, но и вещи: расписные дверцы от мебели, полотенца с вышивкой, фотографии, куски костей, фигурки из бересты или травы) упал на кучу старых досок под окнами, заваленную всяким барахлом. Есения разрешила покопаться. Общими усилиями стали разбирать хлам: под ватным одеялом, китайской вазой без горла (можно сделать из неё кашпо), парой коромысел, двумя корзинами, набитыми металлическими ложками, вилками и совками, под первыми слоями дерева, рассыпавшегося в труху, на досках лежала совершенно плоская рыжая курица, ничуть не отвратительная — как мумия в музее. И всё равно почему-то Нина ахнула.
— На поминки оставаться будете?
— Чьи?
— Как чьи, курицы.
Поминки курицы во дворе проходили торжественно. Что-то каннибальское и языческое было в том, что почившую курицу поминали её удивительно многоногой соплеменницей из супермаркета. Вит, Лёша и Мирза стащили по узкой лестнице со второго этажа стол и поставили ровно посередине двора. Ветер рвал белую скатерть из-под стаканов и яблок, иногда приподнимая их на воздух. Позже присоединился и неприятный Роман, похоже, они с Мирзой нашли общий язык, Нина мельком услышала, как Мирза затирает соседу: «Зеркало видел? Эта красива бать тебя в рот». Ленка рассматривала фотоальбом, вынесенный Есенией, Вит кормил собак под столом, Нина сидела, уставившись в телефон. Есения просто молчала. Она всегда избегала похорон, несмотря на приличный возраст и логично следующее из этого множество смертей окружающих её, ей это удавалось. С похорон бабушки сбежала на свидание с первым попавшимся на глаза парнем, стоявшим у их дома на улице, — так и поженились. Чтобы сбежать с похорон матери, пришлось уехать в другую страну — и тут муж помог, со своими командировками. Сам муж, может, и жив до сих пор, кто его знает. Во всяком случае, от своих похорон он Есению точно избавил, кто за реку уходит — не возвращается. Кто из-за неплохой зарплаты в Залисьем, а кто-то — так.
— Предадим тело земле? — Вит надел жёлтые резиновые перчатки «в морковку».
— Эти выкопают и сожрут, — Есения кивнула на довольных собак, валяющихся в ногах у Лёши.
Перья очень хорошо горят. Пылающие крылья согнулись, как бы сделав последний взмах. Единой вспышкой курица перестала быть кем-то живым, а что-то чёрное и обугленное ещё долго доходило в кострище вместе с остатками досок. Нежелание признавать смерть как факт роднило Нину с Есенией. Единственные похороны, на которых была Нина, — были инсценировкой похорон барби, которую они разыграли с Асей, дачной подругой, когда им было лет по пять-шесть. Эти их игры как будто были моделью всего самого неприятно личного. Маленькую Нину родители никогда и пальцем не тронули, а вот Асю, похоже, наказывали, и она это проецировала на свои игры. Когда её барби выпорола другую куклу золотым женским браслетом с потерянным замочком, выполняющим роль ремня, Нина впервые ощутила это невыносимое чувство. После невыносимое чувство ещё появлялось, к примеру, на физкультуре, когда она сдала норматив на вис на брусьях, или от любой подобной физики, касающейся вытянутых ног с поджатыми носками. Парадоксальным образом то, что невыносимое чувство имело отношение к сексу, Нина поняла совсем не так давно, и значительно позже, чем узнала его на практике, просто не вспоминала, и всё.
Вась-Вась подглядывал, пройдя по крышам соседских сарайчиков, сел на козырёк крыши, закрытый кроной каштана, растущего во дворе. Похоже, москвичи что-то праздновали, но Нина была какой-то грустной. Дёргалась каждую пару минут за телефоном, а потом разочарованно убирала его обратно в карман. Высокий парень включил на портативной колонке какой-то эмбиент. Старуха что-то спросила, Вась-Васю не было слышно, но все оживлённо закивали, залили кострище водой из ведра и унесли тарелки со стола. Микроавтобус подъехал к калитке, Нина подала руку старухе, чтобы ей было легче взобраться на высокий порожек, ещё одна девушка, мужик и парни залезли в автобус, долговязый захлопнул дверь, музыка стала тише, а потом ещё тише, и ещё. Они уехали. Вась-Вась подождал, пока собаки соберут остатки еды, молодая нагло сунула морду на стол, слизав языком кусочек жареной кожицы. Больше ничего вкусного во дворе не осталось, собаки ушли. Вась-Вась спустился и сел на место Нины. Ничего особенного он не увидел, двор как двор. Ему почему-то казалось, что с её места он увидит всё её глазами. Пустая скатерть с пятнами, одно яблоко, разве что на лавке лежала книга с надорванной мягкой обложкой. Вась-Вась забрал её. На заборе под каштаном, болтая ногами, сидела любовь разлюбивших и истерично хохотала.
Привет!
20:47
привет)
21:06
Что у тебя с проектом,
как вообще идут дела
21:07
дела идут
21:16
Ещё на работе? 🙁 Домой скоро?
21:16
скоро
21:35
Микрик заехал на холм как раз к закату и почти до самого обрыва (кажется, Мурза немного выпендривался перед новым знакомым). Здесь было гораздо выше, чем в Подгоре, река делала исполинский поворот, а на том берегу блестел кучей огней большой город с трубами, вышками, тысячей окошек.
— Эх-ей! — проорал Лёха, раскинув руки.
— Эй… эй… эй… эй… — ответило эхо.
— Кто ганд…
— Вит! — Ленка зажала ему рот рукой. — Ты того?
— Ого… ого… ого… ого…
Всем захотелось поорать в пропасть. Даже Роман подошёл к самому краю и проревел что-то неразборчивое в кулаки, сложенные трубой.
— Ав… ав… ав… — ответило ему эхо.
Нина подошла к краю, но ей не хотелось кричать туда — в даль, ей хотелось шептать здесь, приложив динамик телефона к губам. Последней к обрыву подошла Есения, посмотрела на город, перегнулась через край и плюнула.
Часть 4. Есения прекрасная
и человек в жёлтом костюме
Есения каждый день перестилает бельё на постели — приносит с улицы новое с запахом ветра. Зимой её простыни становятся жёсткими, ломкими — засахариваются на верёвках, но Есению это не смущает, её вообще мало что может смутить. Сколько ни старайся — ни один кондиционер, порошок или отдушка так и не смогли воспроизвести этот запах. Наверное, потому что это запах свободы.
С тех пор, как её муж переплыл реку, уже совсем в немолодом возрасте, Есения перестала видеть сны. Он не умер, нет. Буквально переплыл реку на другой берег и больше не возвращался, как и сны. А сны нужны человеку, чтобы забывать, немало лабораторных мышей сошло с ума в лабиринтах ради выяснения этого простого факта. Есения даже хотела попросить соседку посмотреть за ней, когда она спит, но так и не решилась. Она никому не говорила, но иногда ей казалось, что её сны без снов — это и есть смерть.
Сегодня всё было не так, как и всегда, Есения ловко забралась под приятно прохладное одеяло, закрыла глаза и смотрела в искрящуюся пульсирующими точками гущу под веками, пока последние мысли не растворились и она не расслабилась, ожидая, что в следующий миг земля как будто уйдёт из-под неё, она будет кричать, кажется, не ртом, а каждой своей порой, падая вниз обжигающим горящим страхом, а через секунду — откроет слипшиеся глаза и увидит освещённый солнцем крашенный в голубой потолок с жёлтым пятном, отдалённо напоминающим голову лошади. В этот раз было не так. Она закрыла глаза и тут же открыла их. Ночь-день-ночь-день, как будто сломался выключатель, картинка не менялась. Есения поморгала ещё раз, и ещё.
«Знаешь, я лежала с закрытыми глазами, и у меня веки будто стали стеклянными, ну, прозрачными. Вот моргни и представь, что продолжаешь видеть. Пошла на кухню водички попить, а там у меня сердце прихватило, думала всё, гобушки-воробушки, приплыли, схватилась рукой за стол, чтобы не упасть, — клеёнку попортила, край порвался. Смотрю, всё мутное, перед глазами пелена. На руку смотрю, а она тоже такая, будто границы мягкие, чувствуешь руку, но не понимаешь, где она заканчивается, и стол чувствуешь под рукой, но как будто это не стол, а как будто у тебя есть ножки, четыре, и ты ими стоишь на полу, шатаясь. Потом подняла голову с трудом, а над столом между окнами, как зеркало, что ли, пятно шевелится жёлтое, и оттуда прямо на стол шагает фигура, маленькая в жёлтом костюме, он мою руку берёт в пригоршню и сжимает так, и я его как будто вдруг резко увидела среди этой мути. А он уже нормальный, не маленький, стоит рядом близко-близко и в респиратор дышит — вдох резкий: «Ааа», — выдох длинный такой «э-э-э-э». У меня уже и сердце так же стучит: Аа-ээ!.. Аа-ээ!.. Знаешь, и ладно бы не померла, и на том спасибо, но утром».
Есения неожиданно замолчала.
— Что утром? — спросила Нина, поставив диктофон на паузу.
— Ау? Утром? Да ничего утром, но смотри вот, клеёнка мятая, а Владимир Владимирович с нами, — она махнула на календарь над столом. — Жалко даже будет месяц потом менять, приснился, уважил, даже за ручку подержал.
— И всё? — разочарованно спросила.
— Да, конечно, всё, милая, псы ж разорались с утра, какие там сны. Вы тоже из-за них вскочили? — Есения явно пыталась перевести разговор на другую тему, Нина не стала настаивать, сказки люди рассказывают под настроение, иногда нужно просто правильно подгадать момент, не сегодня так завтра, может, расскажет.
Но Есения вряд ли когда-нибудь расскажет Нине, что с ней по-настоящему дальше произошло. После ночных вывертов, когда Есения внезапно обнаружила себя в себе, открыла глаза — чувствовала она себя совершенно разбитой и как будто ещё еле слышала это странное дыхание из сна где-то в глубине головы. Но когда она открыла глаза — потолок с лошадкой был на месте, выдохнула, сказала:
— И чёрт с ними, хорошо, что обычно не снятся, — и хотела перевернуться на бок, чтобы чуть доспать после такой утомительной ночи, но почувствовала, что не может этого сделать, потому что на её одеяле кто-то сидит.
Это был огонь, нет, не так — ОГОНЬ, было жарко и треск в ушах. Я подливала бензин прямо в горящее пламя, обливала кресла, шины, кудрявые волосы. У Кудряшки была, и правда, красивая машина — шоколадного цвета, ретро, и горела она тоже очень красиво. И кости его неплохо горели, вцепившись костяшками в остов руля. Никакого лица уже не было, а волосы всё ещё полыхали факелом. Я была — яростью, я была молнией. Когда языки пламени коснулись меня, по телу прошла невыносимая волна электричества.
Нина резко поднялась в кровати на выдохе после ночного кошмара. На телефоне 6:07 и непросмотренное приятных снов. Можно сходить на реку помыться, всё равно все ещё спят.
Когда Вась-Вась увидел свою Нину с полотенцем, перекинутым через плечо, пересекающую площадь, решил пойти следом, шарясь по кустам. М — маскировка. Даже если он втайне надеялся стать свидетелем плескания в купальнике, то как-то теоретически. На практике ему одновременно хотелось быть тут и не быть — убежать как можно скорее, но его коварная знакомая, сбежавшая из книжки, которую он теперь всегда с собой носил, схватила его за шкирку. Смотреть было стыдно и приятно. Невыносимое чувство.
Плавать в одежде — это как спать в одежде, без неё гораздо лучше. Самое приятное — первый разрез воды руками, прохладный и свежий — а дальше суета, брызги, движения тела в попытках не потонуть. Пока Нина стояла в воде по пояс, намыливая волосы, шею, руки, грудь, на берегу из чёрного зеркала экрана телефона на неё хитро, маленькой молнией, глянул глаз. Мысли тут же примагнитились к экрану, лежащему в полотенце. Иногда от нежности можно и умереть. Вся мыльная, она высушила правую руку, чтобы разблокировать телефон, покрутилась, пытаясь найти нижние ракурсы, чтобы отрезать себе голову на экране. Стыдно и приятно. Невыносимое чувство. Мне неловко делать красивые фотографии, как будто слишком стараешься, а это выглядит жалко. Случайные фото вызывают парадоксальный, но тем не менее убедительный невроз: «Вдруг мои сиськи покажутся ему некрасивыми, ахаха». Судорожно ткнула что-то естественное, но с выгодной перспективой, отправила не глядя. Забежала в воду, кинула телефон за спину на кучу одежды (надеюсь), лишь бы не увидеть ответ, не услышать никаких оповещений. Нырнула с головой. Уши оглушающе заложило, вода мутная — почти ничего не видно. Не хочу наверх. Не хочу знать, дышать, смотреть. Иногда так же лежишь в постели, не до конца просыпаясь — ждёшь, когда день станет лучше, чтобы встать.
Вась-Вась забеспокоился, она слишком долго была под водой. Даже если вдохнуть глубоко-глубоко — любое дыхание уже закончилось бы. Он уже вошёл в воду по щиколотку, когда Нина вынырнула. Смотрела на него, не пытаясь прикрыться. Нахмурилась.
— Привет.
Привязанные лодки скрипели, покачиваясь.
— Ну привет, Вась-Вась, — Нина закуталась в полотенце. — А эта книга у тебя откуда?
У Есении на кровати сидел Владимир Владимирович в жёлтом защитном костюме и дышал в респиратор.
— Вы как это?
— Есения Андреевна, я к вам по необходимости, как говорится. Нацпроекты — это то, вокруг чего строится наша работа сегодня. Конечно, прежде всего она строится вокруг человека. Моя задача обеспечить рост благосостояния людей. Результаты должны чувствоваться уже сейчас. Что вам нужно?
— Мне? — Есения впервые в жизни была так растеряна. — Мне ничего не нужно. Я бы оделась — неудобно как-то.
Есения судорожно завязывала халат и пыталась привести причёску в порядок, прочёсывая чёлку рукой, впрочем, без всякого толка.
— Есения Андреевна, — он взял её руки в свои в резиновых перчатках. — Если мы полностью сдадимся и наплюём на свои интересы, кардинально ничего не изменится.
— Но я не понимаю…
— Вы серьёзный человек, да и я, как говорится, не лыком шит. Мной была поставлена задача разрешить три проблемы, три конкретные задачи конкретного человека, настоящего избирателя. То, чем мы должны заниматься уже сейчас, уже сегодня.
— Но у меня нет проблем.
— Полная чушь! Мы здесь не ради галки, Есения Андреевна, ваше счастье, ваше благосостояние — это наша первичная задача, требующая немедленных действий.
Есения задумалась, такой шанс выпадает раз в жизни, но как же не вовремя. Хотелось, чтобы этот кошмар закончился, всё это как-то слишком. И почему он в костюме? Вот противный Роман точно начал бы жаловаться, придумал бы, что попросить. Надо было отдышаться, ну хоть одеться прилично, сейчас хватит её удар прямо на месте, такой и найдут. Будут похороны курицы.
— Владимир Владимирович, а можно, сосед у меня шар катает по ночам по полу… — Есения решила дать себе время подумать, отделаться от дьявола в жёлтом костюме, который так её пугал. — Спать совершенно невозможно, что он там делает, кто знает, может, того?..
Чёрт щёлкнул пальцами и исчез. Есения глубоко вдохнула, ноги подкосились. Пошла на кухню попить воды. Привиделся, привиделся. Может, давление померить? Закинула в рот корвалол, проглотила стакан воды одним глотком. Календарь над столом был пуст. Есения решила бежать. Накинув свитер и схватив сумку со сберкнижкой и паспортом, пересекла двор, на ходу окликая собак.
— Муха! Старая, ко мне! Боня!
Есения с крутящимися под ногами собаками уже перешла улицу, когда увидела, как из-за поворота едет кортеж чёрных машин с мигалками. Она вжалась в стену соседского дома, Муха и Боня залаяли. Четыре мерседеса остановились посреди узкой улицы напротив её дома. Четверо человек в тёмных костюмах поднялись наверх. Кто-то из соседей вышел на улицу, Настасья из дома напротив опасливо таращилась в окно из-за тюля, сосед напротив притворялся, что читает газету стоя на крыльце. Непонятно откуда набежали дети, глазели на машины и болтали оптимистично о том, у кого «будет такая же», и пессимистично о том, что «и не мечтай, лошок, будет, щас». С чердака донёсся шум возни и неразборчивые вскрики. По внешней узкой лестнице с чердака тащили упирающегося Романа.
— Да по какому праву? Вы… вы чего? Вы кто такие?! — он отчаянно боролся, пихаясь тонкими локтями. Несмотря на сопротивление, его запихнули на заднее сиденье в бронированный автомобиль. Дверцу захлопнули, заглушив возмущённые тирады многострадального соседа сверху.
— В целом мы эту вашу проблему решили, — жёлтый костюм появился справа от Есении.
— Проблему?! Мою? — Есения почти кричала, страх отступил, и теперь она была очень зла. — Решили? — Вдохнула немного воздуха: — При всём уважении, Владимир… Владимирович… Да вы можете хоть какую-то проблему… Решить… Нормально?! Что-то, хоть что-то нормально сделать кто-то может? Да хоть забор вот засранный в палисаднике починить нормально можете? Без вот этого. Я вас очень уважаю и верю, Владимир Владимирович, никто кроме, но это как?!
— Будем заниматься вопросом.
Забор уже поднимали, из багажника появились ящики с инструментом, циркулярка, рейсмус, лазерные уровни, паркетки и даже домкрат. Убогий заросший лишайником покосившийся заборчик трясся под натиском высокотехнологичного оборудования. Спустя пять минут заборчик, всё такой же серенький, стоял идеально ровно и идеально крепко. Есения уверовала в силу перемен и готова была озвучить третье желание жёлтому костюму, который уже смотрел на неё выжидательно.
— Газа у нас нет. Только полгорода газифицировано, у нас вот в доме газа нет, мы пишем в инстанции третий год, а так и ничего. Мэр тоже ничего.
Вокруг Владимира Владимировича засуетились серые костюмы с гарнитурами и планшетами, куда-то звонили, печатали бумажки на принтере из багажника машины.
— Есения Андреевна, в соответствии с принятым решением о газификации регионов к 2025 году город Подгора является газифицированным полностью, в реестре имеются документы, что в этом году было выслано распоряжение о смене газосчётчиков на новые в связи с истечением срока эксплуатации. Официально такой проблемы, как газификация Подгоры, не существует. В данный момент даже мне лично разрешить эту ситуацию не представляется возможным по объективным техническим причинам.
Есения запуталась в своих чувствах, было вроде смешно, но она чувствовала, что за всем этим маскарадом прячется что-то большее. Сердце неприятно кольнуло.
— Давайте мы с вами… сформулируем другой запрос. — И добавил другим потусторонним голосом: — Это ваше последнее желание. Подумайте. Чего вы на самом деле хотите?
Повисла долгая мучительная пауза, Есения поняла, что её припёрли к стенке и что не так это всё легкомысленно, как могло показаться вначале.
— Я не знаю, что мне нужно здесь, — Есения помедлила. — Пока не увижу того, что там, отведи меня за реку, посмотреть.
— Это моя книга. Видишь, обложка надорвана, — Нина смотрела на мальчика, он как будто совсем не смутился.
— Можно, оставлю?
— Можно.
На телефон пришло сообщение, Нина не хотела смотреть, особенно при мальчике. Она покраснела.
— Умеешь кидать лягушек? — подняла пару плоских камней с зазубренными краями — здесь не море, гальки нет.
Камень полетел над водой, коснулся поверхности раз, два и, не дотянув до третьего, пошёл ко дну.
— Да нет.
Камень Вась-Вася прыгнул над водой пять раз.
— Ничего себе «нет». Это пять, — Нина рассмеялась, примерилась, бросила ещё раз, хотелось получить хотя бы заветные три. На телефон пришло сообщение. Она осеклась, получилось и вовсе полтора. Сразу же отправила вдогонку вторую лягушку — снова неудача. Мальчик взял камень побольше и широко замахнулся, камень ударился о воду с громким, как удар, высоким всплеском.
— Это ноль, — Вась-Вась улыбнулся, обнажив ряд зубов с одним провалом слева в нижнем ряду.
Нине хотелось перевернуть телефон экраном вверх, чтобы увидеть, что там, мальчик поймал её взгляд, слегка нахмурился.
— Про это вот что, — выпалил Вась-Вась, — смотри на меня.
Его руки складывались в жесты поочерёдно, он говорил эмоционально быстро, но артикулированно, замирая после каждого жеста. Нина смотрела как зачарованная, ей то казалось, что она каким-то чудесным образом понимает его, то казалось, что совсем нет и только смотрит на танец, совершаемый пальцами. Когда мальчик остановился, она приобняла его за плечи.
— Иди первым, мне ещё одеваться, — Нина долго смотрела, как спина Вась-Вася поднимается по тропинке.
Эти склоны как на Марсе, как в Перми, резко обрывающиеся дюны, сопки с небольшим количеством зелени — как будто географически мы гораздо глубже в России, чем на самом деле. Нина подняла телефон с кучи одежды, не переворачивая экран, резко замахнулась.
— Это ноль.
Часть 5. Заглянуть за реку
На пятьдесят метров вниз по реке Есения и человек в жёлтом костюме стояли по колено в воде. Есении было страшно, за рекой она никогда не была. Владимир Владимирович протянул ей руку в синей перчатке. Они шли поперёк течения, вода с каждым шагом становилась холоднее, но не становилось глубже. Есения шла на полусогнутых, как бывает, когда идёшь по свежезамёрзшему пруду зимой и боишься, что он недостаточно застыл и под тонким слоем белого снега тебя ждёт чёрная ледяная тьма. Берег остался далеко позади, река не должна быть такой мелкой в этом месте, никак не может быть. Есении казалось, что вот-вот она оступится. И она провалится вниз, вода над ней сомкнётся, заткнёт уши, ноздри, заполнит рот, распахнувшийся в безмолвном крике, льдом заколет кожу иголками, и станет так холодно-холодно, а в глазах темно. Она идёт шаг в шаг за резиновыми сапогами и не поднимает головы, вода потемнела, по ней текут бликами цветные пятна. Они покачиваются и растекаются в новые формы, те справа похожи на искажённое потёкшее лицо, смотрящее чёрными проталинами на неё. Она резко поднимает голову. Никого вокруг, кроме нас с жёлтым костюмом, противоположный берег уже совсем рядом — рукой подать, но он совершенно другой, и небо другое, время другое.
С этой стороны не день, а ночь, из высоких тёмных холмов вырастают цветные светящиеся корни, стволы и кроны уходят вверх противоестественно далеко, кроны дробятся и пульсируют на небе, как растущие нейронные связи в мозге. Молнии-линии меняют цвет, длину, расположение. Сложно остановить взгляд. Ощущение — как стоять на краю пропасти: величественно, но так глубоко, так страшно, самоубийственно тянет шагнуть вниз.
Они обогнули один из холмов береговой линии, свернув в клаустрофобически узкий проход, земля отвесно поднималась справа и слева, так что неба почти не видно. Очень темно, светятся только корни, перерезающие землю, по которым струится пульсирующий ток. Между корней в стенах земляного коридора то здесь, то там что-то белеет. Она наклонилась пониже и поняла, что из стены торчит нос, он втягивал воздух и морщился. Сзади внизу из склона выступала кисть руки, из земли торчали только первые фаланги пальцев, делающие сжимающие движения. Выше, над головой, высовывалось колено с маленькой татуировкой, перекрывающей шрам. Есения побежала. Как могла, изо всех сил к свету впереди, справа и слева появлялось всё больше частей тел, носы принюхивались, пальцы пытались поймать, а рты истошно орали:
— Живые!
— Живым пахнет!
— Еся, привет.
— Найди моего брата.
— Девочка моя…
— Вонь живых! Вонь живых!
— Беги, старуха!
Есения остановилась на свету, согнувшись пополам, сердце быстро-быстро билось, сбивая дыхание.
— Так тут и умру! Что это?
Жёлтый костюм был уже тут.
— Им сложно, Есения… мм… У этого явления есть закономерные причины. Живые слишком плотные, их запах и их воздух слишком вещественен, это причиняет местным жителям неудобство… В качестве аналогии можно привести эффект фантомной потерянной конечности, здесь вы ощущаете отсутствующим всего себя, — на этой стороне Владимир Владимирович говорил чуть менее официально.
Есению почему-то это немного успокоило. Капля внимания от холодносердцых мужчин всегда кажется самой сладкой микстурой на свете.
— А можно не умирать?
— Этого не могу, Есения Андреевна, — ответила воплощённая мечта Есении — несменяемый герой.
— Мне страшно.
Она хотела спросить, как скоро сама окажется здесь, но решила, что лучше не знать.
— Кто-то из них меня звал?.. — часть вопроса, рвущегося с языка, она замолчала.
Ведь она в точности знала, кто её звал. Со стороны любые любовные прозвища, которые произносятся вслух только в момент самой откровенной тактильной близости друг к другу, всегда звучат нелепо. Особенно теперь. Хотя вот прямо сейчас, в моменте, она так себя и ощущала. Девочкой. Она с тоской посмотрела на спину в жёлтом шуршащем костюме.
— Здесь можно найти любого, кто когда-либо умирал, — демон широко махнул рукой над открывшимся пространством.
Кто когда-либо умирал. Значит, он умер.
Белая равнина с рекой будто была инвертированной версией того чёрного берега и чёрного неба. Трава, ветви деревьев, всё было как облепленное инеем, над рекой поднимался густой пар, почти скрывая другой берег. Границы пространства таяли. Прозрачные силуэты можно было заметить только расфокусировавшись и смотря искоса. Их было много, но они были такими лёгкими, что разобрать, где прошли они, а где ветер прошелестел по траве, было невозможно. Белое молоко пространства резала пополам только огромная красная полоса на реке. По глади воды плыли, переворачиваясь, кипя, перемешиваясь друг с другом, красные яблоки. Или сердца. Издалека было не понятно.
— Чтобы призвать умершего, нужно достать из воды и сжать сердце души, она станет вещественней на некоторое время, — жёлтый костюм зашёл в воду, взял яблоко и надкусил его.
Силуэты-невидимки взвыли, Есения тоже почувствовала их боль, это было как инсульт, как горе, как будто на хвост одновременно наступили всем кошкам на свете. Есения кинулась в воду. Она искала его. Хватала одно яблоко за другим, вокруг неё появлялись и исчезали какие-то люди — всё не те. Это отнимало много сил и не приносило никакого результата. Закрыв глаза, Есения попыталась представить всё самое больное, счастливое, живое, что она помнила про своего Арсения. Сквозь веки она увидела мягкое яркое свечение впереди справа. Она схватила яблоко и сжала его изо всех сил обеими руками.
Он был такой же, как тогда, когда она впервые его увидела, только прозрачный. А она — старуха. Это было глупо — перед лицом настоящей смерти думать об этом, но Есения почувствовала себя некрасивой.
— Молодец, что не заставил устраивать свои похороны, — Есения истерично расхохоталась.
— Это я помню, ты не любишь, да.
— Ты не оставишь меня во второй раз, — она взяла его за руку и сжала, но он поморщился, как от боли.
— Слишком живая, извини.
— Пойдём со мной?
Надо было бежать, пока пожиратель душ стоит по колено в воде и тумане, надо бежать. Есения не дожидаясь ответа, потащила мужа за собой. Она бежала мелкими шажками, потому что по-другому бежать уже не могла, через белое поле — трава хлестала по рукам, через земляной коридор — огромная человеческая многоножка и многоручка кричала и пыталась схватить её, но конечности был и запечатаны слишком глубоко в землю и не могли до неё дотянутся. Есения не выпускала прозрачную холодную руку мужа. Повернулась. Он был бледным и плохо дышал. Ничего, осталось немного. Они вбежали в воду. Здесь был хаос, корни, трещали ЛЭП, гремел гром, а далеко-далеко, на противоположном берегу, был обычный солнечный день. Жёлтый костюм возник рядом с ними, встал на чёрный песок, сложив руки на груди. Мешать он как будто не собирался.
Сжав руку Арсения крепче, Есения сделала шаг, и ещё, и ещё. Острое холодное ощущение прошило насквозь от пяток до макушки. Никогда она не делала ничего такого страшного так долго, так растянуто во времени. Каждый шаг — как будто в пропасть срываешься. Есения продолжала идти, внутри всё сжалось, страх волной проходил через грудную клетку. Уже середина. Ещё шаг, и ещё. Она почувствовала, что рука мужа выскальзывает из её руки. Он задыхался. Есения протащила их ещё на пятьдесят метров вперёд. Арсений был совсем плох, он стал прозрачным и шёл за ней, согнувшись пополам, — так он не дойдёт до берега.
— Владимир Владимирович! — прокричала Есения, обернувшись к маленькому жёлтому пятну в темноте на том берегу. Он появился мгновенно. — Помоги ему!
— Не могу, Есения Андреевна, он не может дышать плотным воздухом живых. Наверху будет ещё хуже.
Есения разозлилась. Слишком близко они стояли к песчаному берегу с покачивающимися на лёгких волнах казанками, чтобы поверить, что ничего нельзя сделать. Есения не готова была смириться, она отчаянно думала, что делать, залипнув взглядом на жёлтые блики на воде — отражение защитного костюма.
— Я придумала третье желание. Мне нужен ваш костюм.
До берега они добрались быстро. Остаток пути уже не одна она тянула их сквозь ледяной страх, они шли вместе. Есения и Арсений, его глаза уже настоящие, зелёные, а не бело-прозрачные, светились в маске респиратора. Его руки в синих перчатках были такими сильными, и он шёл большими шагами, Есения еле успевала. Они поднялись по тропинке, прошли главную улицу, церковь, магазин. Есении нравилось, как костюм Арсения шуршал и как за его сапогами оставались следы, Есении нравилось даже то, как тень длинно падает от его тела на дорогу. Он был такой настоящий, что хотелось его съесть. Они пришли домой, легли на кровать, Есения обняла Арсения руками и ногами, и они лежали так до самой ночи, не ощущая течения времени.
Утром Есения проснулась, прижимая к себе пустой жёлтый пластиковый защитный костюм. Сердце сжалось особенно крепко, и электрическая молния разрезала его пополам.
Часть 6. Куда делись кошки
Фольклористы уезжали, микрик был забит вещами ещё сильнее, чем раньше, благодаря стараниям Ленки, собравшей за прошедшие три недели множество артефактов. На прощание Нина попросила Есению выпустить рыб из бочки с водой в реку, всё равно Роману не было ни до чего дела после его таинственного исчезновения на две недели. Вась-Вася Нина поцеловала в нос, взяв его голову в руки. Собакам были выданы косточки с прощального пиршественного стола. Все расселись по своим местам, Лёха в обнимку с гитарой, Вит спиной вперёд, а Нина у правого окна. Поля делили пейзаж напополам, деревья пробегали мимо, Нина ехала в Москву, электричество ехало в Москву с Ниной.
Вась-Вась долго вылавливал ведром на верёвке рыб из огромной двухметровой бочки. Они с Есенией вылили рыб в реку и стояли на берегу, шурясь и пытаясь увидеть — поплывут-не поплывут. Было непонятно, рыбок сразу снесло течением, но брюхом вверх вроде никто не всплыл. В тайне оба сомневались, что у рыб были шансы на выживание, Нина всё-таки совсем городская, раз в это верила. Когда солнце свaетило сбоку, поджигая пух волос по краю профиля, Есения чем-то напоминала Вась-Васю Нину. Каждый день после школы он приходил к ней, помогал по хозяйству, они ужинали, Вась-Вась доставал из рюкзака стопку надорванных книжек, а Есения включала телевизор. Во время просмотра вечерних новостей Есения разрешала заходить в дом и валяться на ковре собакам, в остальное время обитавшим во дворе.
— Продолжаются расследование и работы по поиску пропавшего при невыясненных обстоятельствах три недели назад лидера страны. Пресс-секретарь сделал заявление (цитирую): «Никто не пропадал. Владимир Владимирович находится в отъезде и не может сейчас делать публичных заявлений и показываться перед камерами. Не надо разводить панику». Смотрите в вечернем спецвыпуске комментарии социологов и политологов о сложившейся ситуации.
Пока Вась-Вась с собаками лежит на ковре, а Есения посапывает в кресле, и только свет от экрана и настольная лампа на полу освещают комнату, снаружи за стеной, на улице, за городом, по тёмным ночным полям Подгоры скачут два всадника на белом и чёрном конях, а за ними вслед бегут полчища кошек.