Советские писатели в очереди за наградами
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2022
Васькин Александр Анатольевич — писатель, культуролог, историк. Родился в 1975 году в Москве. Окончил Московский государственный университет печати. Лауреат Горьковской литературной премии (2009), лауреат конкурсов «Лучшая книга года», лауреат Всероссийской историко-литературной премии Александра Невского (2019), автор множества публикаций и книг. Печатался в журналах «Новый мир», «Вопросы литературы» и др. Живёт в Москве. Предыдущая публикация в «Дружбе народов» — 2019, № 3.
Глава из книги «Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки», готовящейся к печати в издательстве «Молодая гвардия» в серии «Повседневная жизнь человечества».
«Шутка сказать, наградная инфляция превратила орден Ленина во второстепенную награду».
Александр Твардовский. Из дневника, 29 мая 1970 года
Долгое время в Советском Союзе главным критерием успеха писателей было количество полученных ими сталинских премий. Рекордсменом был шестикратный лауреат Константин Симонов, пятикратным — Александр Корнейчук (поди-ка сейчас вспомни, кто это такой, осталась в Москве лишь улица в честь этого украинского драматурга, хотя в Киеве уже давно всё переименовали — и проспект, и станцию метро). Сталинские премии были учреждены до войны двумя постановлениями — в декабре 1939-го и в феврале 1940-го, по двум направлениям: в области науки и культуры и отдельно по литературе, что подчеркивало внимание власти к писателям. Лауреаты получали диплом и значок с ликом учредителя, т.е. самого Иосифа Виссарионовича. Выплачивались премии из специального фонда, куда стекались гонорары за издание сочинений вождя народов (какая щедрость!). Соответственно, это можно расценивать как поощрение или подачку (каждому своё) лично от Сталина, а даже не от всего советского народа. Постепенно сложилась следующая система премий: лауреаты первой степени получали 100 тысяч рублей, второй — 50 тысяч, третьей — 25. В год своего семидесятилетия корифей всех наук учредил ещё и Международную Сталинскую премию «За укрепление мира между народами». Награждали много и часто, особенно писателей и кинооператоров (Сталин любил смотреть кинохронику). Среди литераторов было немало дважды и трижды лауреатов. После войны возникла даже «мода» на многократных лауреатов.
По этому поводу хочется процитировать трижды сталинского лауреата Александра Твардовского: «Практика ежегодных присуждений сталинских премий, может быть, создала такие условия, что наша критика не имела возможности осмысливать явления литературы в свете её большого исторического развития, в разрезе десятилетий. По крайней мере, это делалось очень редко. У нас была как бы только литература года. На этот год, вне исторического контекста, направлялось внимание», — запись от 12 декабря 1954 года. Мысли Александра Трифоновича перекликаются с сегодняшним днём — ведь у нас так же каждый год объявляют «литературу года». Проходят пятилетки, и попробуй вспомни, кого там объявляли очередным «выдающимся писателем» десять лет назад.
По этому же поводу сетовал Михаил Пришвин в своём дневнике 7 июля 1951 года: «Госпремия гасит свободную личность, трудовую, и превращает её в государственного невольника, обязанного быть довольным своим положением. Стон и недовольство исходят от тех, кто не получил премии. Выход у них один: получить премию. И они, стараясь больше и больше, получают её рано или поздно. Так что премия является кнутом лауреата, подгоняющим невольников». Для кого кнутом, а для кого и пряником! Сам Михаил Михайлович так и не получил ни одной премии, ни рано, ни поздно. Но разве это важно для нас, его читателей?
Смерть вождя в 1953 году пресекла полноводный поток награждений, как Днепрогэс великую украинскую реку. На некоторое время возникла даже пауза, насторожившая не только привыкших к раздаче подарков писателей, но и представителей других творческих цехов и «областей народного хозяйства». Волноваться пришлось недолго. Уже в 1956 году была возрождена ежегодная Ленинская премия, вручавшаяся учёным, изобретателям, научным работникам, архитекторам, артистам, а заодно и писателям «за выдающиеся произведения литературы и искусства», как говорилось в соответствующем правительственном постановлении. Впервые эта премия была учреждена ещё в 1925 году, но просуществовала всего десять лет по понятной причине — установление культа живого вождя, оттеснившего в народном сознании усопшего «вождя мирового пролетариата».
С 1956 года в порядок присуждения Ленинской премии периодически вносились изменения, но в целом смысл её оставался прежним, как и было задумано изначально. Её вручали за выдающиеся достижения в области науки и культуры. Лауреаты премии получали диплом и золотой почётный знак с профилем Ильича. Вся работа по рассмотрению претендентов и их достижений на премию была возложена на Комитеты по Ленинским премиям — в области науки и техники и в области литературы и искусства. Списки представленных на соискание премии и отобранных комитетами для дальнейшего обсуждения работ публиковались в центральной печати. И в этом видится определённый демократизм даже по сравнению с нынешними временами, когда всё стало более узко и келейно.
Романы и повести кандидатов можно было прочитать в журналах и книгах, а вот если выдвигались, к примеру, художники, то их картины выставлялись для всеобщего обозрения. Таков был порядок: «В субботу был на выставке картин, представленных на госпремию: убожество удручающее. Выставка туркменской живописи по случаю 60-летия республики: ни одной живой души. Один я пробежал по залам. Зачем такое устраивают? Демонстрация антиинтернационализма», — отметил сотрудник ЦК КПСС Анатолий Черняев 15 октября 1984 года, впоследствии помощник первого президента СССР М.Горбачёва.
Объявление имён лауреатов приурочили ко дню рождения Ильича, в апреле. Первым среди писателей получил Ленинскую премию в 1957 году Леонид Леонов за роман «Русский лес», а Муса Джалиль удостоился этой награды посмертно за цикл стихотворений «Моабитская тетрадь». В 1959 году лауреатами стали Мухтар Ауэзов за роман «Путь Абая» и Николай Погодин за драматическую трилогию «Человек с ружьём», «Кремлёвские куранты», «Третья патетическая». В 1960 году Ленинской премии удостоились Максим Рыльский, Мирзо Турсун-Заде и Михаил Шолохов (за роман «Поднятая целина»). Что бросается в глаза: обязательное соблюдение принципов социалистического интернационализма и дружбы народов. Среди награждённых непременно должны были присутствовать представители национальных литератур.И так было из года в год.
Например, в 1961 году лауреатами стали москвич Александр Твардовский, ленинградец Александр Прокофьев, украинский писатель Михаил Стельмах и эстонец Иоханнес Смуул. А в 1962 году вместе с Корнеем Чуковским премию разделили белорус Петрусь Бровка и литовец Эдуардас Межелайтис. Таким образом, вручение премии преследовало не только поощрительные цели, но и сугубо идеологические — достижение некоего «культурного» баланса: один-два писателя из центра, остальные из союзных республик, что демонстрировало опять же мудрость «ленинской национальной политики» (прямо как нынче на американской премии «Оскар» — только там всё зашло гораздо дальше!).
12 апреля 1962 года Чуковский в Переделкине записал: «Сейчас в три часа дня Александр Трифонович Твардовский, приехавший из города (из Ленинского комитета), сообщил, что мне присуждена Ленинская премия. Я воспринял это как радость и как тяжкое горе. Чудесный Твардовский провёл со мною часа два… Оказалось, что провалились Н.Н.Асеев, Вал.Катаев. Я — единственный, кому досталась премия за литературоведческие работы. Никогда не здоровавшийся со мною Вадим Кожевников вдруг поздоровался со мною. Всё это мелочи, которых я не хочу замечать». Вот Вам и первая ласточка: стал здороваться Кожевников! Какое счастье! А поздоровался он не потому, что зауважал Корнея Ивановича, а потому, что с лауреатами Ленинской премии здороваться надо по статусу. Так что это вовсе не мелочь: не хочешь, а заметишь Чуковского. Авось и самому Кожевникову премию дадут…
Хорошо, что Твардовский (член комитета) не сказал Чуковскому всей правды: что тот мог бы и не получить премию за свою книгу «Мастерство Некрасова», ибо против выступал ЦК КПСС, в недрах которого родилась записка о «нежелательности выдвижения на Ленинскую премию К.И.Чуковского». В дневнике от 13 апреля 1962 года Твардовский раскрывает подробности: «Съездил в город 11-го на 12-е, проголосовал, подписал протоколы в Комитете, привёз Чуковскому премию (он и не подозревает, что не будь моего, т.е. одного ещё, сверх 70, голоса, он бы остался без неё)».
Сходные мысли посещали и другого писателя, члена комитета от Украинской ССР Олеся Гончара. Гончар — один из главных советских украинских «письменников» — начал вести дневник после войны, на украинском языке. Уже после смерти писателя его вдова издала в 2002—2004 годах все три тома. У нас в стране эти дневники почти не известны и не переведены, что значительно обедняет источниковедческую базу по теме советской повседневности (и жизни писателей в т.ч.). В этой книге они впервые обширно цитируются и комментируются, для чего мне пришлось перевести их на русский язык (благо, что не с албанского).
5 апреля 1962 года Гончар отметил в своём дневнике: «Третий день работает Комитет. Пересеивает претендентов. Сколько чёрных страстей бушует в эти дни! Нажимаются все кнопки, все рычаги знакомств и протекций, люди что-то гадают, прикидывают, выторговывают <…> В водовороте распрей и страстей нередко забывается главное — само произведение, выставленное на обсуждение; оказывается — не это ли здесь самое главное, и мысль читателя, зрителя — зачем она здесь? Уже завалили одного, второго, третьего <…> Соискатели ходят под окнами, как тени, вёдрами пьют валидол, а мы — шкаликами водку (в коротких перерывах между заседаниями). Расул [Гамзатов] когда входит в зал заседаний — вокруг сразу повеет густой дух спиртного <…> Сразу же и берёт слово, чтобы величать Чуковского. Не хватает кворума. Ждём Суркова. Вот он влетает, сердитый, окрысенный, в разных ботинках (один на резине, второй — на коже).
— Слава Богу! — говорит Прокофьев.
— Вы скажите «слава Богу» Шолохову, который никогда у вас не бывает!
Сурков — стреляный лис. При всей внешней самостоятельности суждений хорошо знает, кому в рот заглядывать. И заглядывает.
— Катаев?.. Как? Оставляем? О, конечно! Такая вещь! Нас бы не поняли!..
А в закулисье то же Сурков:
— А Катаев?.. Что это такое? «Белеет парус» — это жилет, к которому пришиты огромные рукава, волочатся хламидой по земле <…> Вот его тетралогия! А вообще — наш Комитет? Но это же рынок, «ярмарка тщеславия»! Торговля напропалую идёт!
Вспомнилось, что Сурков этот как-то написал сам себе такую эпитафию:
Пошто грозите ему адом,
Забыв его земной удел?
Всю жизнь свою он голым задом
На муравейнике сидел!
Под «муравейником» следует понимать московскую писательскую организацию. Кстати, вчера она снова завалила предложенных в правление (на перевыборах) Л.Соболева, Поповкина и др.
…Два вечера подряд просмотры: ансамбль Игоря Моисеева и академический хор Свешникова. Ансамбль — эффектный, блестящий, выступает в бешеном темпе <…> Но интересует постановщика, видно, больше экзотичность танца, чем народная его основа. Сегодня секция композиторов выступила на обсуждении — против. С.С.Смирнов, как неутомимый демагог, сразу же выступил «с недоумением»:
— Меня удивляет позиция секции… И смущает… И непонятно… И я в недоумении… и т.д.
Выступил Шостакович и нервно, перебирая клавиши пуговиц, взволнованно объяснял, почему он против. И потом при голосовании, хотя весы склонились уже в другую сторону, его рука мужественно и одиноко торчала в воздухе, отстаивая своё. Я просто влюблён в этого человека. Честный, принципиальный». Занятное чтение…
Гончар, кстати, утверждает, что Шолохов в 1960 году не приехал получать Ленинскую премию в положенный день. Он пишет, что Шолохов сидел в Ростове со своими друзьями за столом, когда ему передали, что звонит Екатерина Фурцева с призывом явиться в Москву. Михаил Александрович отказался: «Не хочу я получать премию вместе с футбольной командой… Не полечу!» И не полетел. И это соответствует действительности. О какой футбольной команде он говорил? О «Спартаке», о «Динамо»? Быть может, «ЦСКА»? Нет. Футбольной командой Шолохов назвал авторский коллектив книги «Лицом к лицу с Америкой. Рассказ о поездке Н.С.Хрущёва в США», состоявший аж из двенадцати человек! Первым по списку Алексей Аджубей. Хотя первым он был тогда не только по списку — зять самого Хрущёва! Непонятно только, под каким углом он обозревал поездку тестя: как главный редактор «Известий» или как член семьи первого секретаря ЦК КПСС? Возможно, что под обоими углами. А «футбольная команда» получила-таки премию. Двенадцать человек одного не ждут.
Участие в сессиях комитета давало возможность киевлянину Гончару узнать свежие политические анекдоты: «За что нам дали золотую медаль в Токио на олимпиаде? — За прыжок с высоты». «Культпросвет — что это такое? — Маленький просвет между двумя культами». «Содержание бесконечных речей Хрущёва журналисты передают коротко: «Дела у нас идут хорошо, но голода не будет»». Дела в стране шли плохо: появились очереди за хлебом уже в самой Москве, а не только в провинции…
А вот Александру Солженицыну получить Ленинскую премию за «Один день Ивана Денисовича» было не суждено. Весной 1964 года на заседаниях комитета развернулась почти кровопролитная баталия, отголоски которой доносились довольно далеко за пределы установленных рамок. Среди коллег у Александра Исаевича нашлось немало болельщиков, впрочем, равно столько было и тех, кто ставил на проигрыш. Анатолий Жигулин 27 марта 1964 года пишет в дневнике: «Сейчас очень мрачная полоса. Опять клюют Солженицына в “Лит<ературной> России”. И, что наиболее гнусно, клюют бывшие лагерники, сами отбывшие сроки порядочные. Один пишет, что <…> повесть Солженицына не может, дескать, служить идейным оружием. И подпись: член КПСС с 1919 года, такой-то. Мало сидел, наверное. Не набрался ума. Или наоборот — из ума выжил. А редакция знает, чьи письма публиковать! Но ничего, Солженицын всё равно велик, как бы эти дегенераты ни тявкали».
11 апреля 1964 года: «Плохи дела и у Солженицына. Прошли было слухи, что ему дадут премию, но — увы! — нынче в “Правде” большая, гнусная подборка отрицательных писем читателей об Иване Денисовиче. И это перед самым тайным голосованием! Нечестный и подлый удар! <…> Чёрт с ними! Пусть не дают Ленинскую премию! Всё равно Солженицын великий писатель! Получит Нобелевскую. Кстати сказать, говорят, что его уже выдвинули на Нобелевскую премию. Может быть, именно с этим связана подборка в “Правде” <…> Вряд ли у Ивана Денисовича есть тайные доброжелатели, которые не могли проявить свои чувства открыто. Скорее, наоборот. Да, многим он стал костью поперёк горла».
«Письма трудящихся» — излюбленное средство борьбы с инакомыслящими в советское время. Сколько же места они занимают в Российском государственном архиве литературы и искусства — полтора десятка томов! Ни об одном другом кандидате, кроме Александра Солженицына, столько писем трудящиеся не писали. Называется всё это сегодня «Письма-отзывы читателей о кандидатуре, выдвинутой на соискание Ленинской премии». Аж три тысячи листов. Об этом также пишет Александр Твардовский, непосредственный участник событий. Наиболее показательной является запись от 14 апреля 1964 года в его дневнике:
«Сегодня еду голосовать, участвовать в акции заведомо незаконной, происходящей в нарушение элементарных норм общественной демократии, т.е. в гнусном деле, и иначе не могу поступить в силу только “божественного закона” партийной дисциплины: такова воля ЦК, недвусмысленно выраженная в ред<акционной> статье “Правды” и “мероприятиях” по обеспечению недопущения кандидатуры С<олженицы>на в список для тайного голосования. Что же, собственно, произошло и происходит? То, что подступало уже давно, издалека, сперва робко, но потом всё смелее — через формы “исторических совещаний”, печать, фальшивые “письма земляков” и т.п., и что не может быть названо иначе, как полосой активного, наступательного снятия “духа и смысла” 20-го и 22-го съездов. Что произошло и происходит фактически. Премия этого года принадлежит единственно Солженицыну — это подтвердили его враги, опасения которых перед результатами голосования были столь основательны (несмотря на активность “бешеных”), что они пошли на прямую фальсификацию, на ложь…
Ссылка на “народ”, на “большинство писем читателей” — ложь и мерзость. Большинство — и решительное! — письма восторженные, благодарные, умные — и они истинная ценность, в отличие от писем “против”, которые делятся на две категории: 1) от недомыслия и привычного следования сигналам “бдительной критики” и 2) от ощущения или сознания того, что эта повесть то новое, что беспощадно разворачивает твердыни прошлого. Кто на К<омите>те был активно, открыто за или против кандидатуры Солженицына (из литераторов)? За — крупнейшие писатели нац<иональных> литератур: Айтматов, Гамзатов, Стельмах, Токомбаев, Н.Зарьян, М.Карим, Марцинкявичюс, Лупан — из них трое — лауреаты Лен<инской> премии (всего — 4). Против — бездарности или выдохнувшиеся, опустившиеся нравственно, погубленные школой культа чиновники и вельможи от лит<ерату>ры: Грибачёв, Прокофьев, Тихонов, Ив.Анисимов, Г.Марков (полтора лауреата — Прокофьев и Грибачёв).
Что говорить о роли чиновников от искусства — министре Романове, Т.Хренникове или постыдной роли бедняги Титова, выступившего “от космонавтов”, как Павлов “от комсомола”. О последнем не речь, но Титов сказал нечто совершенно ужасное (во втором выступлении) с милой улыбкой “звёздного брата”: “Я не знаю, м.б., для старшего поколения память этих беззаконий так жива и больна, но я скажу, что для меня лично и моих сверстников она такого значения не имеет”».
Для Твардовского все эти события означали одно — партийно-идеологический переворот, направленный против 20-го и 22-го съездов КПСС. Свою запись в тот день он закончил красноречиво: «Вперёд, и горе Годунову!».
Солженицыну премию не дали, но она так же не досталась и поэту Егору Исаеву. Это оказалось банальным разменом, обрадовавшим одних и расстроившим других. Анатолий Жигулин 2 мая 1964 года поясняет: «Много слышал (и часто из первоисточников — например, от Егора Исаева) о борьбе в Комитете по Ленинским премиям. <…> Страсти там здорово разыгрались. По словам С.И.Машинского (литературовед — А.В.), какой-то дегенерат из правых <…> договорился до того, что во всеуслышанье заявил на Комитете, что Солженицын был осуждён вовсе и не безвинно, что он вовсе не тот, за кого выдаёт себя. <…> Факт, однако, показательный. Подонки кочетовского лагеря прибегают к прямой клевете. <…> Эти измышления давно распространяются. Результаты голосования в Комитете стали известны задолго до их опубликования. Очень хорошо, что Исаев не получил премию. Это большая радость, она отчасти уравновешивает неудачу “Ивана Денисовича”. Хотя, конечно, было бы лучше, если бы был достигнут компромисс. Но правые не пошли на него. <…> Сам Егор Исаев говорил мне, что его убили голоса защитников Солженицына. Вот почти дословные слова Егора: “Дело в том, что все мои сторонники выступали против Солженицына. И Твардовский решил: раз забаллотировали “Ивана Денисовича”, значит, и Исаеву не быть лауреатом”». Егор Исаев стал лауреатом в другой раз…
Само собой, что при столь ожесточённой борьбе за премии, выделяемые на писателей, второй раз получить её другому литератору из той же Украины было проблематично, если один его земляк уже удостоился этой высокой награды годом ранее. К тому же Ленинская премия вручалась лишь раз в жизни. И писатели затосковали. Особенно москвичи и ленинградцы — по ним новая система ударила в первую очередь: вроде бы они, живущие поближе к власти, и должны были чаще всего получать от неё поощрения, а вышло совсем наоборот. А были времена, когда в один год награждались десятки литераторов, и не единожды. Да, был культ, ностальгировали некоторые, но была и личность. И личность эта нередко сама читала толстые журналы, отмечая в них не только вредные произведения (как, например, в «Звезде» и «Ленинграде»), но и достойные. Так, например, получил Сталинскую премию Виктор Некрасов за повесть «В окопах Сталинграда». А разве молодые сталинские лауреаты Юрий Трифонов и Анатолий Рыбаков не есть порождение той же сталинской эпохи щедрых награждений? И самое главное, что истинные таланты эта премия нисколько не испортила, что и показала дальнейшая литературная судьба этих выдающихся писателей.
Короче говоря, стоны недовольных дошли до адресата и привели к учреждению новой Государственной премии СССР, присуждавшейся с 1967 года. Первыми лауреатами стали Ираклий Андроников, Мирдза Кемпе, Ярослав Смеляков, Виктор Розов и другие уважаемые люди. По рангу новая премия была ниже Ленинской, вручали её на ноябрьские праздники, а почётный знак по статуту нужно было носить после ленинского значка, но изготавливался он из того же золота 583-й пробы. Денежное содержание не 10 тысяч рублей, а всего пять. Но самое главное, получать «Государыню» — так ее стали остроумно называть в узких кругах — можно было неограниченное число раз. Конечно, шестикратным писателем-лауреатом (как Симонов), или четырёхкратным (как Маршак) никто не стал, а вот трижды лауреат нашелся — это Чингиз Айтматов, славный сын Советской Киргизии, получавший премию в 1968, 1977 и 1983 годах. Кроме него из советских деятелей культуры трёх премий удостоился, например, актёр и режиссер Олег Ефремов. Большая редкость!
По поводу неоднократного лауреатства Айтматова высказывались разные версии. Тут далеко ходить не надо — можно себе представить, что говорили те, кто не удостоился даже одной премии. Олесь Гончар 18 октября 1977 года отметил в дневнике: «Вечер осенний, ветер листья в парке гоняет, хлещет дождём; отблески пламени Вечного огня играют на мокрых плитах блестящего чёрного мрамора. Александровский сад в Москве. Тёмные узоры железной ограды. Шутки комитетские: “Есть Искатели, а есть соискатели <…> Вот ты, Чингиз, вечный соискатель (он после нескольких премий уже идет по кино — за фильм “Белый пароход”). Рассердился. Такие шутки ему не по вкусу. Наш Комитет становится рынком, Игорёк, “учёный секретарь”, ведёт себя как мелкий шулер (Игорь Васильев, учёный секретарь комитета — А.В.). Авдиевского отодвинули в неизвестность, лауреатами станут <…> дикторы телевидения. Уже не хватает нервов ссориться. Пора бросать эту контору». Гончар пишет о том, что в 1977 году Айтматов получил свою вторую «Государыню» как автор повести и сценария к кинофильму «Белый пароход», снятому в 1975 году на «Киргизфильме».
И здесь к месту будет привести цитату из книги критика Станислава Рассадина «Самоубийцы», автор обозначил её остроумным названием «Операция “Дружба народов”». Он описывает давний разговор с прозаиком Вилем Липатовым (автором саги про милиционера Анискина):
«— Ты как к Айтматову относишься?
— Мне понравился “Белый пароход”.
— То есть как? Там же в конце мальчик гибнет!
— Да, гибнет, бедняжка. И что?
— Это же не в традициях русской литературы!
— Во-первых, Айтматов вроде как киргиз. Во-вторых: а Илюшечка в “Братьях Карамазовых”? А девочка, которую растлил Ставрогин?..
— Достоевский — исключение!
— Ну, знаешь, если начнем делать такие исключения, с чем останемся?
— А, ладно. Хрен с ним, с Достоевским. Я тут на днях в ЦК был. И там один… Вот такой парень! Наш парень!.. В общем, он мне говорит: “Ну, говорит, Вилька, если бы это ты нашего русского мальчика утопил, мы бы тебе показали! А киргизский — да… с ним!”». Без комментариев.
В издательстве «Молодая гвардия» разворачивалась своя драма. Зоя Яхонтова (завотделом прозы издательства в 1960—1980 годы) рассказывает: «Когда издавалась повесть Чингиза Айтматова “Белый пароход”, поступило указание, что конец должен звучать оптимистически. Выход книги был под угрозой, и нам с редактором И.Гнездиловой пришлось буквально умолять автора оставить в живых героя — мальчика, который по замыслу автора погибал. Это было настоящее “выламывание рук”. Тогда еще не “забронзовевший” автор вынужден был согласиться. Сейчас вспоминать об этом стыдно». По поводу «забронзовевшего» автора вспоминается рассказ одного из современников о жалобах Айтматова на то, что мало стали публиковать его фотографий в центральной прессе. Мол, зажимают большого советского писателя.
А Олесь Гончар «контору» не бросил, и когда в 1978 году Союз писателей Украины выдвинул его роман на союзную госпремию, он снял свою кандидатуру: «Как представил, сколько это будет разворошённых нездоровых страстей, закулисных интриг, зависти, в том числе со стороны наших земляков. Зачем это всё мне? Или в этом счастье? А я не хочу участвовать в том базаре», — запись в дневнике от 10 января 1978 года. Свою «Государыню» он получил в 1982 году за роман «Твоя заря»: «Сегодня голосование (на Государственные премии). “Заря” получила 100% голосов. На этом завершается целая полоса жизни», — записал он 19 октября 1982 года. Но полоса завершилась чуть позже, к концу года, когда после вручения в Свердловском зале Большого кремлевского дворца дипломов и медалей лауреатам Государственной премии СССР состоялся банкет. В памяти Гончара он остался не роскошным меню, а крылатой фразой Расула Гамзатова: «Из пьющих осталось нас только двое: я и народ». И прибавить нечего…
Ну а кто заседал в комитете по Ленинским и Государственным премиям СССР в области литературы, искусства и архитектуры при Совете Министров СССР? Довольно интересные люди, среди которых были не только писатели, композиторы, художники, артисты (причём только первого ряда — из тех, кого всегда показывают по телевизору), но и влиятельные чиновники. Возьмём для примера состав комитета в 1971 году: Председатель Комитета — поэт Николай Тихонов, его заместители — Георгий Марков (1-й секретарь правления Союза писателей СССР) и Тихон Хренников (глава Союза композиторов СССР); а вот президиум, среди членов которого: кинорежиссёр Сергей Герасимов, тот же Гончар, секретарь ЦК КПСС Михаил Зимянин, председатель Гостелерадио Сергей Лапин, первый секретарь ЦК ВЛКСМ Евгений Тяжельников, «живой классик» Константин Федин, министр культуры Екатерина Фурцева. У комитета даже был свой учёный секретарь. Среди 46 членов комитета писателей много, здесь и Чингиз Айтматов, Павел Боцу (от Молдавии), Расул Гамзатов (от Дагестана), Николай Грибачёв, Мустай Карим (от Башкирии), Вадим Кожевников, Александр Корнейчук (от Украины), Габит Мусрепов (Казахская ССР), Сергей Орлов, Максим Танк (он же Скурко Евгений Иванович, Белорусская ССР), Михаил Шолохов, Альберт Янсонс (Латвийская ССР), Яшен (он же Нугманов Камиль, Узбекская ССР) и, конечно, Мирзо Турсун-заде от Таджикской ССР. Подавляющее число членов комитета сами становились в дальнейшем лауреатами этих самых премий или уже являлись таковыми.
А некоторые члены комитета получали лауреатские значки в обход регламента, т.е. лезли без очереди, если можно так выразиться. Бывший заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС Альберт Беляев рассказывал в 2009 году в своём интервью об одном из руководителей Союза писателей, которого пытались убедить отказаться от выдвижения на Ленинскую премию. Но тот упёрся: «Если захотят дать — дадут”. И ведь дали! Свидетельство Беляева достаточно красноречиво говорит о том, что иногда даже ЦК КПСС не мог справиться с далеко идущими запросами секретарей Союза писателей, которым не хватало и скромности, и адекватной оценки собственных произведений, и даже элементарного такта. Ведь глядя на их поведение, подчинённые воспринимали это как должное и пример для подражания. Это не способствовало укреплению авторитета премий. Стоило ли так к ним стремиться? С другой стороны: а если вдруг завтра не переизберут в правление? И тогда уж о премии придётся лишь мечтать, стоя в общей длинной очереди со всеми. (К концу советской власти общая численность Союза писателей достигла десяти тысяч человек!)
Олесь Гончар — член президиума комитета — старался подробно фиксировать в дневнике его заседания, если они касались земляков-украинцев. 23 октября 1975 года: «Продолжается сессия Лен. комитета. От Украины остался в списке единственный кандидат — Борис Олейник. И даже с этим некоторые украиножоры не могут смириться. Всё время ползут с других секций слухи, что он “не находит поддержки”, что его путают со Степаном Олейником, “мало знают”, и т.п. На пленуме от секции литературы пришлось докладывать мне (Марков дипломатично исчез). Рассказал шире об этом поэте, чтобы дать представление. И всё же <…> Соловьёв-Седой, разжиревший, пузатый, ехидно спрашивает: “А кто из поэтов российских этого поколения уже выдвигался?” Дали справку, что выдвигались. “А песни на его слова пишут?” Сказали, что пишут.
Всё же при голосовании (оставлять в списке) 10 человек воздержались (считай — против). Когда обсуждали кино и дошло до споров, — потому что мест мало, а аппетиты накалились, — встаёт артист Баталов и прямо называет Б.Олейника, сталкивая лбом с Хитруком, талантливым мультипликатором. Этот Хитрук, мол, это наш Дисней, международное признание, мастер несравненный, и если сопоставлять его с Олейником <…> Это уже переполнило чашу моего терпения. Пришлось встать и, нервничая и заикаясь от негодования, объяснять, что он просто невежда, потому что знает только одну книжечку этого поэта (если знает), да и то в несовершенных переводах, и вопрос с Олейником для нас имеет значение принципиальное, что оно важно для развития всей украинской литературы, и Украина уже десять лет не имела в Комитете никаких премий, и, наконец, это обидно и бестактно вот так сталкивать лбами представителей совершенно разных видов искусства… Было жарко, и меня даже трясло, и хотя заикался, но слово, кажется, произвело впечатление, меня поддержали и другие, и Баталов вынужден был извиниться за свою бестактность. Но ясно, что мнения своего не изменил, и за ним ещё стоит целая группа, о чём я хорошо знал, выступая… Итак, хотя кандидат наш пока оставлен в списке для голосования, но как будет — ещё неизвестно. Грязная, беспринципная игра, которую некоторые каждый раз затевают. Пришлось даже напомнить, что мы не подарки съехались здесь делить, а присуждать премии государственные, и Украина имеет права не меньше, чем любой другой».
Интересно читается дневник Олеся Гончара, я специально не стал переводить слово «украиножоры». Да оно и не переводится, являясь синонимом слова украинофоб. Чувствуется, насколько задет представитель Украины фактом недостаточного внимания к писателям его орденоносной республики. Ну а кто виноват? Столько наплодили литераторов, а страна-то многонациональная! Одной республике дашь — другая обидится. Выход напрашивается один: не надо скупиться на премии!
Не зря потратил нервные клетки Олесь Гончар, всё-таки удалось вырвать Государственную премию СССР для поэта Бориса Олейника. Слава Богу, дали. «Да, всё в порядке. Объявляются результаты голосования: все проходят, и Б.Олейник тоже. Вот и вам пощёчина, уважаемый иезуит Георгий Марков (В начале сессии он меня встретил фальшивым сочувствием, своей постной миной: “С Олейником, к сожалению, ничего не получается… От Украины проходит Гуляев”. И на следующий день, перебросив на меня секцию, дипломатично исчез. А оно, видишь, обернулось совсем не по-вашему, товарищ иезуит», — отметил Олесь Гончар 24 октября 1975 года. А Борис Олейник получил «Государыню» за книгу стихов «Стою на земле». Талантливый был человек, как и певец Юрий Гуляев.
Святую борьбу с московскими украиножорами Гончар не прекращал и позже: «Что-то непонятное варится на этой комитетской кухне. Сначала Михалков выступил на секции против кандидатуры франковцев и “Дикого Ангела”, мотивируя это желанием избежать конкуренции, не создавать затруднений для автора “Разгона”, открыть шире ему дверь в премии. Пришлось защищать Алёшу [Коломийца] и франковцев, и здесь благородно поступил Марков: “Украине можем дать и две, это же Украина”», — 15 октября 1980 года. Ну вот, хоть одно доброе слово о председателе комитета! А «Дикий ангел» — это спектакль по пьесе Алексея Коломийца, поставленный Киевским театром им. Ивана Франко, «Разгон» — роман Павла Загребельного. Обращает внимание на себя словосочетание «комитетская кухня», весьма двусмысленное. Вероятно, автор дневника имел в виду столовую, где обслуживали членов комитета. А может, какой-другой комитет…
Неудивительно, что работа в комитете не только отрывала немало времени и сил, но и хорошо оплачивалась. Александр Твардовский рассказывал: «Сижу, свечу глазами в сталинском Комитете по Ленинским премиям. Притом не подумайте, что даром. У них порядок — “пожетонные”. Отсидел заседание — “жетон” — 15 рублей. Реплику в прениях бросил — 20 рублей. А с речью выступил — и того погуще» (из дневника Владимира Лакшина от начала декабря 1961 года). Если следовать приведённой Александром Трифоновичем классификации, то наибольшую зарплату за участие в работе комитета получали те, кто не уставал выступать на его заседаниях, то заваливая одного кандидата, то отстаивая другого. В общем, это было выгодное занятие: мало того, что сам когда-то получишь премию, так еще и сейчас заработаешь.
Повседневная жизнь Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР в области литературы, искусства и архитектуры при Совете Министров СССР, просуществовавшего с 1956 по 1992 годы, сосредоточена ныне в Российском государственном архиве литературы и искусства. Чего здесь только нет: штатные расписания и сметы расходов Комитета, протоколы заседаний месткома, секций, общественные обсуждения произведений, выдвинутых на соискание премий, документы тайного голосования, стенограммы торжественных заседаний, посвящённых вручению почётных знаков и дипломов лауреатов, вырезки из газет о работе Комитета. Так что организовано всё было на серьёзном бюрократическом уровне, не подкопаешься. Чрезвычайно интересно сегодня читать личные дела лауреатов, особенно в части обоснования выдвижения на премию или отказов. Сколько там можно встретить пустословия, казёнщины, особенно если дело касается награждения всякого рода конъюнктурных и сиюминутных романов и книг. Таких лауреатов тоже хватало. Но были и те, чьи имена и сегодня составляют гордость отечественной литературы.
Не менее любопытно листать личные дела тех, кто не был принят даже к рассмотрению на соискание премий, среди них есть, например, маршал Семён Будённый (автор мемуаров «Пройденный путь» и участник пятитомника «Книга о лошади»), писатели Анатолий Калинин и Владимир Тендряков. Но гораздо больше тех, кого к рассмотрению приняли, а премию не дали — это Анна Ахматова, Андрей Битов, Юрий Герман, Иван Ефремов, Римма Казакова, Лев Кассиль, Валентин Катаев, Виль Липатов, Новелла Матвеева, Юрий Нагибин, Константин Паустовский, Валентин Пикуль, Борис Полевой, Илья Сельвинский, Юлиан Семёнов, Александр Солженицын, Владимир Солоухин, Юрий Трифонов и другие. Очень достойный список! Не менее почётный, чем тот, в котором писатели, получившие заветные лауреатские значки. Грех здесь не вспомнить мудрые слова Анны Ахматовой. Лидия Чуковская вспоминала, как они обсуждали факт того, что «Евгений Винокуров, выдвинутый на Ленинскую премию, по третьему туру не прошёл, зато Исаев, бездарь, прошёл». И вот что по этому поводу раздражённо сказала Анна Андреевна: «Это совершенно всё равно. Ленинские премии, как и все премии на свете, выдаются, бывает, правильно, чаще — неправильно. — И добавила: — Давайте условимся раз навсегда: поэт — это человек, у которого ничего нельзя отнять и которому ничего нельзя дать». А Булгаков писал, что сами придут и всё дадут. Но ведь это о прозаиках…
Для кого-то из писателей было не так важно, получит он премию или нет, другие же сами активно занимались «организацией» для себя наград, заискивая перед рецензентами и критиками, выискивая союзников во властных структурах, готовых нажать на соответствующие кнопки или позвонить заинтересованным лицам. У советских чиновников это называлось «спинотехника»: пойти в баню (основное место для «решения вопросов») и попариться с веничком с нужными людьми. Это считалось нормальным делом.
Материальный стимул также оказывал своё влияние, его никак нельзя списывать со счетов: на полученное денежное выражение премии можно было приобрести машину, внести пай в жилищный кооператив. Да мало ли на что можно потратить — были бы деньги. В конце концов, ведь не все литераторы получали зарплату в редакциях журналов или находились на руководящей работе в Союзе писателей, имея приличный оклад. Как иронично высказался в своей поэме «За далью — даль» Александр Твардовский: «А нет — на должность с твёрдой ставкой / В Союз писателей пойду…» Давид Самойлов очень рассчитывал получить Госпремию: «Это бы решило <…> финансовые проблемы и дало бы возможность года на 2—3 спокойно работать над прозой, не отвлекаясь на переводы», — рассказывал он Марку Харитонову, который 23 ноября 1987 года записал в дневнике: «Вдруг позвонил Давид Самойлов, позвал приехать. Я купил две бутылки “Напареули”, поехал… Хорошо выпили, Давид стал читать стихи из своей новой книги “Горсть”. Не знаю, какие стихи, но слушать их было счастьем: голос Давида, хмель в голове, присутствие поэзии, прекрасной поверх отдельных стихов или строк…» В те дни Самойлов приехал в Москву «продвигать» издание своего двухтомника, говорил, «что его выдвинули на Госпремию на будущий год, и есть шансы, что дадут». И дали — в 1988-м, за книгу стихов «Голоса за холмами». Хотя еще летом предыдущего года он сомневался: «…Заполнял документы на Госпремию. Бесполезное занятие», — из дневника от 31 июля 1987 года.
Не менее весомой была и моральная сторона вопроса. Получить Государственную премию было почётно, и хотя сам лауреатский значок весил считанные граммы, но авторитет писателя вырастал несоизмеримо, особенно в борьбе с чиновничьим засильем, что подтверждает в книге своих воспоминаний «Долгая дорога домой» Василь Быков: «Премия не столь уж меня обрадовала, хотя, конечно, появилась надежда — может, теперь отцепятся? Разумеется, я не рассчитывал, что уж теперь мне будет разрешено писать всё. И так, как я захочу. Но всё же… Как всегда в таких случаях, премия порадовала друзей, но и прибавила завистников — тоже, кстати, из числа друзей… Тогда же, а может, и раньше, отпали некоторые издательские проблемы: в Минске выпустили четырёхтомное собрание сочинений, хотя и не включили в него “одиозные” повести “Мёртвым не больно” и ”Круглянский мост”. Чтобы не слишком фанаберился свежеиспеченный лауреат». Таким образом и у лауреатов возникали свои сложности.
Весной 1969 года в центральных газетах были обнародованы имена очередных претендентов на соискание Государственных премий СССР. Состав подобрался пёстрый: Фёдор Абрамов (за «Две зимы и три лета»), Виктор Астафьев (за «Кражу» и «Последний поклон»), а ещё Семён Бабаевский, Всеволод Кочетов, Виль Липатов и два поэта. Абрамов в письме к одному из адресатов назвал такую компанию «омерзительной», написав, что «Надежд на получение премии у меня мало (увы, её далеко не всегда дают за литературу)». Предчувствие не обмануло, в этот год Абрамов остался без премии. 10 ноября он отметил: «Премию не дали. Это надо было ожидать. Макогоненко по этому поводу мне прочитал целую лекцию. С чего дадут очернителю, автору “Нового мира”? Да ведь это — признать правильность линии журнала, оправдать его. А кроме того, не забывай: премии — это бизнес… Я сказал Макогоненко: дескать, речь не обо мне. А вот почему старику Ч. не дали? Почему его-то обошли? Да и разве дело это — не заметить русской литературы за год? Макогоненко засмеялся и посоветовал мне родиться чукчей или киргизом. Только не русским…» Интереснейший дневник Фёдора Александровича Абрамова хранится в Пушкинском доме Академии наук в Санкт-Петербурге и был впервые разобран и опубликован Олегом Трушиным (здесь и далее слова Ф.Абрамова цитируются по книге: О.Трушин. Фёдор Абрамов: раненое сердце. М., 2021).
Последнее замечание известного ленинградского литературоведа профессора Григория Макогоненко подтверждает уже ранее констатировавшийся в этой главе прискорбный факт о субъективности при выборе кандидатур премируемых писателей. Особенно дорога здесь его оценка премий как бизнеса. А раз есть бизнес, значит, имеется и прибыль, и бизнесмены-писатели.
Вместо Фёдора Абрамова Госпремию получил украинский поэт Андрей Малышко (видать, спасибо Гончару!). «Схватка на заседании большая, — писал Абрамову заместитель А.Твардовского в «Новом мире» Алексей Кондратович. — Итог: шесть на шесть. Не хватило одного голоса для перевеса…» Перевес в пользу Малышко обеспечил работник ЦК, заваливший Абрамова следующей характеристикой: «У Абрамова тьма в романе такая, что её можно ножом, как повидло, резать». Какое образное сравнение! В ЦК тоже творческих людей хватало, готовых намазать это самое «повидло» на чёрствый хлеб искусства…
Зато через шесть лет всё прошло без сучка и задоринки, за премию проголосовали единогласно (вероятно, всем более-менее значимым поэтам из Киева её уже вручили — в тот же год премию получил и Борис Олейник). 24 октября 1975 года Фёдор Александрович отметил: «…Борьба была великая… Счастлив ли я? Не вышибло ли ум от радости? Нет. Довольно спокойно всё принимаю, хотя премия — событие. Ведь это что же? Критическое направление в литературе утверждается. И ещё мне приятно: не будет стыда перед земляками. Выводы: 1) Ни малейшего зазнайства. Внимание, максимальное внимание к так называемому рядовому человеку! 2) Всегда быть чистым, всегда оставаться на моральной высоте. Ни единого шага не предпринял я, палец о палец не ударил, чтобы получить премию. Никого не просил, никому не звонил. И так держать впредь». Все бы так!
Премии Фёдор Абрамов удостоился за эпический цикл «Пряслины», включавший романы «Братья и сёстры», «Две зимы и три лета» и «Пути-перепутья». Через месяц, 24 ноября уже получив значок и диплом, он запишет: «Все в один голос: ты теперь независим, теперь ты можешь плевать на всех. Лауреат! А этому лауреату не дали даже слова сказать в связи с присуждением премии. Говори под диктовку чиновников из “Литературки”, и баста». И эта деталь повседневности также очень показательна. Зато пришлось отбиваться от всевозможных корреспондентов, скрываясь «дома взаперти», как писал Абрамов одному из адресатов: «Выхожу на улицу только в темноте, а Люся (жена — А.В.) всем отвечает: “Нет дома. Срочно уехал в Архангельск”».
А Виктору Астафьеву в тот год премию не дали, она была у него впереди. «Книгу повестей, где есть и “Пастушка”, выдвигают на Гос. премию на 1973 год, но это пока “тайна”. Действие сие начинается в четвёртый раз, я уж было в дыбы, да Бондарев, бывший вояка, Ванька-взводный, умница и хохмач, смеётся: дают на четвёртый раз, говорит, мне на четвёртый дали!» — сообщает Виктор Астафьев Е.Городецкому в письме от 27 декабря 1972 года. Свою первую Госпремию СССР Виктор Петрович получит в 1978 году за «Царь-рыбу», а вторую — в 1991 году за «Зрячий посох»…
Положительные рецензии вдруг прозревших критиков, неожиданно разглядевших в сочинениях прежнего «очернителя советской деревни» Фёдора Абрамова талантливо воспетый «подвиг русского крестьянства», широкая похвала центральных газет — всё это были цветочки, а вот и ягодки: ему предложили встать во главе Ленинградского отделения Союза писателей: «Всё сразу: секретарь СП РСФСР, секретарь СП СССР, член обкома, делегат 25-го съезда… издания во всех республиках, неограниченные поездки за границу, по стране. И цена за всё это — возглавить ленинградских письменников. Подкуп это?» — из дневника. Вот что «крест животворящий» делает! А в нашем случае — не крест, а Госпремия СССР, лауреатов которой в Ленинграде было меньше, чем в Москве, что и повлияло на серьёзное повышение «рейтинга» Абрамова в глазах власть предержащих.
Этот самый «рейтинг» помогал в процессе вечного противостояния между автором и теми, кто кромсал его произведения, заставляя менять названия, начала и концовки и даже фамилии персонажей. Порою приходилось выбирать, дабы не навредить себе: «С грустью я выслушал один из рассказов Сокурова о Бакланове. В последний момент Бакланов снял свою фамилию с “Разжалованного”, оставив Сокурова один на один со студией. Аргументация: “Я не могу рисковать, когда, возможно, мне дадут Госпремию”», — отметил Сергей Есин 31 октября 1987 года. О чём идёт речь? В 1980 году Александр Сокуров снял один из первых своих фильмов по рассказу Григория Бакланова о разжалованном начальнике ГАИ, ставшем таксистом. Всего получасовая короткометражка подверглась разносу, и в чём её только ни обвиняли: и в формализме, и в сухости, и в сильном влиянии Тарковского (вот горе-то!). Неудача с дебютом могла плохо закончиться для будущего кинорежиссера. А Григорий Яковлевич Бакланов получил Госпремию в 1982 году за повесть «Навеки — девятнадцатилетние». Так что опасался он не зря (если верить Сергею Есину). Хотя удостоиться столь высокой награды писатель должен был гораздо раньше, если бы не мешали.
А вот если человек и документы правильно заполнил, и шансы имел большие, а премию всё равно не давали… Тем горше было разочарование. Сергей Мнацаканян вспоминает о своём старшем коллеге Михаиле Львове: «Поколение фронтовиков уже тогда начинало постепенно уходить в мир иной. Потому писатели этого поколения ревностно относились к знакам внимания, к премиям и прочим отличиям. Думаю, что это ревностное отношение оказалась для Львова непереносимым испытанием. В восьмидесятые его выдвинули на соискание Государственной премии СССР. Он трепетно ждал лауреатского знака. К этому прилагались немалые деньги, но для Львова это не имело значения: он был весьма обеспеченный литератор. А вот то, что называлось государственным признанием… Но премию дали кому-то другому. То ли под большой юбилей, то ли связей Львова не хватило. Но к нему хорошо относились, и дело кончилось компромиссом: его кандидатуру оставили на второй срок. То есть не отказали окончательно. Таким образом под судьбу Львова заложили мину замедленного действия… Через год всё закончилось для добрейшего Михаила Давыдовича ударом: премию ему опять не дали. А год ожидания оказался непереносимым стрессовым испытанием. Вскоре он ушёл из жизни: потрёпанное сердце не выдержало разочарования. Наверное, не стоило так трепетно относиться к эфемерному признанию общества». Наверное…
Помня о том, что госпремии — это бизнес, нельзя забывать и о другом более важном обстоятельстве. Премии — это ещё и политика. По фамилиям награждённых судили о том, в какую сторону качнулся маятник в литературном противостоянии либералов и консерваторов. Борьба эта в СССР приобрела острый политический характер. При Твардовском, например, «Новый мир» очень активно выдвигал своих прогрессивных авторов. В частности, в 1968 году редакция журнала выдвинула на Госпремию Ченгиза Айтматова («Прощай, Гульсары!») и Сергея Залыгина («Солёная падь»). И премию они получили — к радости новомирцев и им сочувствующих: «В праздники было опубликовано постановление о присуждении Государственных премий СССР Залыгину и Айтматову. Конечно, нигде ни звука, что они печатались в “Новом мире”. Это давно стало системой, а в данном случае просто должно было быть. Ну как им подписаться под тем, что печатал “Новый мир”! Но для нас это успех, важный в нашей тактической борьбе. Теперь той же комиссии трудно будет “сунуть”: вот у вас произведения безыдейные, очернительские и пр. Позвольте, а “Прощай, Гульсары! “, а “Солёная падь”? Две премии — и только нашему журналу. Эту карту уже не так-то легко бить. Во всяком случает цельность “выводов”, “решений” разламывается пополам. А в таком случае трудно делать и оргвыводы. Хотя, как мы всё время повторяем, всё можно. У нас всё можно. Это, может быть, самое страшное, что можно сказать о политической и всякой иной жизни. Сталин был хитрее, умнее. Он так не обнажал, что “всё можно”. Он скрывал, таил, он на чёрные дела набрасывал блестящие покровы. Но теперь, когда уже давно эти покровы сдёрнуты и они оказались тоже фальшивыми, поддельными, — теперь это “всё можно” встаёт, как чугунный столб, при всяком рассуждении, логике, надежде. И уже не проехать», — отметил в дневнике 11 ноября 1968 года Алексей Кондратович. При этом он подчёркивает, что наряду с состоявшимся в эти дни выдвижением Твардовского в Академию наук СССР, присуждение премий так же, как и это самое выдвижение, «серьёзно сотрясает почву у наших врагов». Передаёт Кондратович и слова самого Александра Трифоновича: «Пусть, пусть. Пусть видят, что настоящее печаталось у нас. Да из них двое и могут получить. Да и так побудут в списке — тоже неплохо».
Ну а что же сами новомирские лауреаты Госпремии? Твардовский справедливо ожидал, чтобы на вручении премий в Кремле прозвучало название пробивавшего их на премию журнала. О своём разговоре с Сергеем Залыгиным он рассказывал Григорию Бакланову: «“Но вы им сказали при вручении, где ваша Alma Mater?” — спросил Твардовский. На моей памяти он повторял это не раз: и у себя дома, и у нас в беседке, где любил сиживать. А когда выпьет — с особой болью: “Но вы, говорю, сказали им про вашу Alma Mater?” И, не за себя устыдясь, другим голосом: “Молчит. Улыбается…”». Не сказали: то ли забыли, то ли побоялись…
А какие писатели олицетворяли для новомирцев «ненастоящее»? Такие, например, как Семён Петрович Бабаевский, автор бестселлера эпохи культа личности — романа «Кавалер Золотой звезды», экранизированного и даже пережившего оперное воплощение. Трижды лауреат Сталинской премии, Бабаевский активно издавался и в последующие десятилетия, не изменяя раз и навсегда избранной стилистике. Григорий Бакланов в мемуарах «Жизнь, подаренная дважды» рассказывает: «Уже в брежневские времена принёс Бабаевский в журнал “Октябрь” повесть, и редактор, который работал с ним, потерял три страницы текста: возможно, упали со стола и с ненужными бумагами были выброшены. И никто, ни корректор, ни редактор, ни ответственный секретарь, который вычитывал вёрстку, никто не заметил потери. Всё сошлось. Заметил автор. Но не по тексту, хотя он тоже читал вёрстку, а по расчетам: он заранее точно подсчитал будущий гонорар, а заплатили чуть меньше. Тут-то и выяснилось: трёх страниц не хватает».
Произведения Бабаевского носят на редкость оптимистичные названия: «Родимый край», «Белый свет», «Доброта». Из этого ряда выбивается книга «Как жить?». Последнее название наиболее выразительно. Вероятно, Семён Петрович знал, «как», потому и прожил 90 лет, скончавшись в 2000 году, так и не получив Госпремию. Владимир Лакшин отметил 31 мая 1969 года: «…Наиболее вероятный претендент на Государственную премию — Бабаевский. Всё возвращается на круги своя. А давно ли мне говорили на лекции в Политехническом: зачем вы берёте примером дурной литературы Бабаевского — кто не знает ему цены? Назовите примеры посерьёзнее. Вместе с другими атрибутами сталинщины возвращается и ее трубадур». А он, и правда, вернулся. Сегодня он мог бы стать Героем Труда… родного Ставропольского края.
Литературно-политическое противостояние перекидывалось и на редакции журналов. 9 июня 1981 года Давид Самойлов отметил: «Мих. Алексеев в “Москве” отказался печатать поносную статью Глушковой против меня: “Если её напечатать, через год ему дадут государственную премию”». А это как расценивать? Опять же — как раскачку маятника, то в одну, то в другую сторону. Премии были ещё и средством соблюдения баланса. В этом году получил Фазиль Искандер, а в другом — Пётр Проскурин. Всем сестрам по серьгам.
Как мы уже убедились, для советского писателя имело важное значение не только выдвижение на Госпремию, но и то, в какой компании награждённых он оказался. И ещё один важный момент, на который указывает Александр Твардовский: «Не премия возвышает вещь, а, скорее, вещь премию. <…> Обойди ком<ите>т “Дали” — это весьма уронило бы его и без того невысокую политику присуждений», — из дневника от 2 марта 1961 года. Твардовский передал Ленинскую премию за поэму «За далью — даль» в том числе и на строительство клуба на своей малой смоленской родине. В брежневские времена возникло поветрие передавать премию в Фонд мира, но большая часть лауреатов всё же оставляла деньги в своём кармане.
А Госпремию СССР Александру Трифоновичу также присудили, тяжело больному, всего месяц он побыл её лауреатом: «Перед самой смертью дали Государственную премию за книгу лирики. Интересно бы знать, что в неё вошло и что не вошло. И несмотря на эту премию, разве его судьба лучше, чем судьба Шевченко? Ведь у Шевченко это было в начале жизни! Бедный Александр Трифонович! Его будут хоронить как секретаря Союза писателей, а не как великого поэта и деятеля», — отметил в дневнике 19 декабря 1971 года актёр Малого театра Борис Бабочкин.
С 1966 года российским писателям присуждалась также и Государственная премия РСФСР имени М. Горького. Имя «буревестника революции» прицепили к этой республиканской премии, дабы не путать её с большой союзной. Первыми лауреатами стали Михаил Алексеев, Кайсын Кулиев и Леонид Мартынов. 10 октября 1966 года Виктор Астафьев рассказывает Александру Борщаговскому: «Выдвигали меня за “Звездопад” на Горьковскую премию. Я, говорят, вместе с Алексеевым и Германом до финала дошёл, но где же мне конкурировать в премиях с Алексеевым? Ему дали за “Вишнёвый омут”. Меня это, в общем-то, нисколько не трогает». Это было как раз то самое письмо, в котором Астафьев высказывал опасения снова оказаться в «литейном цехе с кувалдой в руках и с полуголодными ребятишками дома». Виктору Петровичу не пришлось брать в руки кувалду — в 1975 году он всё же удостоился этой премии.
Не дали премию и писателю Ивану Стаднюку. Выдвигался он в 1967 году, премия ускользнула из рук как жар-птица: «За присуждение “Людям не ангелам” премии имени Горького проголосовало большинство членов комитета. Но под самый “занавес” из отдела культуры ЦК принесли председателю Комитета по присуждению премий записку с требованием непременно присвоить лауреатское звание прекрасному поэту Калмыкии Давиду Кугультинову… Не выполнить распоряжение Старой площади было нельзя, и началось переголосование… Как всегда в подобных ситуациях, проигрывают Иваны… Но к Давиду претензий я не имел: своей поэзией и своей судьбой он заслужил даже непомерно большее. И благодарен ему: со временем он нашёл возможным высказать мне своё дружеское сожаление, что невольно стал причиной моего “поражения”», — сообщает И.Стаднюк в книге воспоминаний «Исповедь сталиниста». И на том спасибо, победила дружба народов.
Ожидание премии выбивало некоторых писателей из колеи, как это хорошо передано в свидетельствах «нелауреатов». Это отрывало от творчества, от работы. Владимир Чивилихин расстраивался 24 января 1972 года: «Третий год меня мордой об стол в этой комиссии. Дали А.Иванову за “Вечный зов”… Пропало у меня два года с половиной — рука не держала перо, голова отказывала, слишком много было такого, что не способствовало писанью». Анатолий Иванов удостоился Госпремии имени Горького в 1971 году, а в 1979 году ещё и Госпремии СССР за сценарий к телесериалу «Вечный зов», снятый по его же одноимённому роману. Завистники писателя переименовали эту популярную эпопею о жизни колхозной деревни в «Вечный зёв».
Не все коллеги высоко оценивали роман: «Вчера уезжал в Москву на собрание. Сезон ЦДЛ открыт, много родных пьяных лиц… Утром бандероль с отказом из журнала, с извинениями. Подчеркнуты “блохи”; придирки таковы, что уныние. Читал Набокова “Приглашение на казнь”. Надо перечитывать. Ведь такая русская проза! Куда всё делось? Пошли “Цементы”, “Золотые розы”, “Хуторки в степи”, “Орлиные степи”, “Вечные зовы” — гигантские очерки для коллективного чтения глухонемых. И отдали лучшего читателя разным Хемингуэям…» — отметил Владимир Крупин 6 октября 1977 года. А между прочим, «разный» Эрнест Хемингуэй так и не стал лауреатом госпремии ни СССР, ни США… Зато получил Нобелевку в 1954-м. Тоже неплохо.
Символично, что последними лауреатами Госпремии имени Горького стали Александр Солженицын (1990, за «Архипелаг ГУЛАГ») и отсидевший в том же ГУЛАГе Олег Волков (1991, за книгу «Погружение во тьму»). На этом премия приказала долго жить.
Ну а тем, кому пока ещё ничего не давали (ибо возраст был далеко не премиальным) присуждали премию Ленинского комсомола, так же с 1966 года. Ее должны были вручать молодым авторам — членам ВЛКСМ, ещё не дожившим до 35-летия, но иногда давали и более возрастным писателям, выросшим из комсомольского возраста. У премии была своя специфика: её присуждали и покойным писателям. Например, Николаю Островскому в 1966 году, Владимиру Маяковскому в 1968 году, Александру Фадееву в 1970 году, Михаилу Светлову в 1972 году, Борису Горбатову в 1978 году. Зная о том, насколько давно ушли они из жизни, возникает вопрос о целесообразности такого премирования, которое остроумец Светлов, будь он жив, срифмовал бы с «кремированием». Впрочем, многое из советской повседневности с трудом поддаётся осмыслению. И даже у понятия «мёртвый писатель» есть иное значение: его можно трактовать и как полное иссякание таланта.
Слава Богу, не забывали и живых, среди удостоенных премии Ленинского комсомола: Роберт Рождественский, Юрий Поляков, Альберт Лиханов, Андрей Дементьев, Светлана Алексиевич. Учитывая, что последняя удостоилась еще и Нобелевки, как-то язык не поворачивается назвать комсомольскую премию конъюнктурной: в Швеции о ней теперь тоже знают. Лауреаты получали вместе с дипломом квадратный значок на колодочке и 2500 рублей.
Но и на этом щедрость советского государства по отношению к своим писателям не ограничивалась. Почти в каждой республике были премии своего местного комсомола, свои госпремии (украинская премия носила имя Шевченко), а были ещё литературные премии ВЦСПС, МВД и КГБ СССР, премии Союзов писателей… И даже такие экзотические, как премия совхоза «Алёховщина» Лодейнопольского района Ленинградской области (среди её лауреатов 1972 года — Фёдор Абрамов за повести «Алька» и «Деревянные кони») и премия строителей Нурекской ГЭС, присуждавшаяся в разное время и Константину Симонову, и Владимиру Тендрякову.
На премиях свет клином не сошёлся. Советских писателей активно награждали орденами и медалями. Высшим знаком отличия здесь была золотая звезда Героя Социалистического Труда. Довольно долгое время в СССР деятелям культуры (и писателям в частности) эта награда вообще не присуждалась, считалось, вероятно, что героизм и литература не совместимы. Но со второй половины 1960-х годов, т.е. при Брежневе, среди писателей стало столько Героев Соцтруда, что по числу золотых звёзд они обогнали созвездия Большой и Малой Медведицы вместе взятые. Из более чем 220-ти обладателей этой награды — деятелей советской культуры — на писателей приходится 73 человека, т.е. почти треть. Это самый высокий показатель по сравнению с композиторами, артистами, художниками. В этом отношении профессия писателя была самой урожайной.
Мало того, среди писателей больше всего Дважды Героев Соцтруда — это Михаил Шолохов и Георгий Марков, в других сферах советского искусства, в частности, в балете, лишь Галина Уланова удостоилась такой чести. Вторая звезда подразумевала установку бюста награждённого на родине Героя при его жизни. Михаилу Шолохову бюст открыли в мае 1981 года в Вёшенской. А вот Георгию Маркову воздали почести посмертно лишь в 2012 году — в томском селе Новокусково появился его бюст (прижизненный музей был открыт в 1985 году, а Ленинскую премию 1976 года писатель перечислил на создание в родном селе библиотеки).
Награждали орденами и медалями в основном не за конкретные произведения, а в связи с юбилеями за «выдающийся вклад в развитие советской литературы» и тому подобными формулировками. Первым среди писателей «Гертруду» получил Николай Тихонов в 1966 году. Что осталось от него сегодня? Известная строчка «Гвозди бы делать из этих людей». И это уже неплохо. Из имеющихся у Тихонова наград можно было бы тоже сделать гвозди, и даже золотые: он был не только лауреатом Ленинской премии, но и Международной Ленинской премии, а еще трижды лауреатом Сталинской премии. Он же долгое время и возглавлял комитет по Ленинским и Государственным премиям. Всё одно к одному.
Даниил Гранин считал Тихонова «примером талантливого человека, которого обкорнали его общественные должности». И добавляет: «Тихонов был божественной прелести рассказчик. Благодаря своему общественному положению (возглавлял Правление Советского Фонда мира) он путешествовал по всем странам и, когда приезжал в Ленинград, собирал у себя друзей, ему нужна была аудитория, пять, восемь, девять человек сидело за столом, и он сам наслаждался своими рассказами» (из книги «Причуды моей памяти»). А слушатели, вероятно, сидели открыв рот.
Вслед за Тихоновым звезды Героев Соцтруда получили все остальные — т.е. писатели, что входили в руководство своего творческого союза или сидели в президиумах съездов, были главными редакторами журналов, депутатами, академиками и т.д., и т.п., в общем, считались «классиками советской литературы». У многих в рекомендациях на награду записано: первый секретарь, председатель правления и прочее. Но есть в этом ряду и несколько приятных исключений, например, Михаил Исаковский, ставший Героем в 1970 году. Его представлять не надо: поэт, автор «Катюши». А Даниил Гранин получил свою звезду в 1989 году, к 70-летию со дня рождения, в один год с шестидесятипятилетним Виктором Астафьевым. Двумя годами ранее прикрепил золотую звезду на лацкан пиджака золотой юбиляр Валентин Распутин. Героев-писателей было столько, что выходила даже специальная книжная серия с таким названием на переплёте. Последним советским писателем, получившим «Гертруду» в апреле 1991 года, стал якутский литератор Дмитрий Сивцев.
Какие чувства обуревали награждённых? Интересный разговор как-то состоялся между Михаилом Шолоховым и Михаилом Алексеевым, последний спросил: «Михаил Александрович, а не кажется ли вам странным, что вы полковник и я полковник?» Ответ дважды Героя оказался с укоризной: «А тебе, Миша, не кажется странным, что я лауреат и ты лауреат, я депутат и ты депутат, я секретарь и ты секретарь, я Герой и ты Герой?» Вопрос философский…
Неожиданностью присвоение стало для Василя Быкова к 1984 году: «Награда сначала удивила, а позже смутила меня. Инстинктивно почувствовал, что пользы от неё будет немного, а хлопот не оберёшься, да и как бы не было беды… У друзей, однако, было другое мнение. Одни искренне радовались, другие считали наиболее приемлемым вариантом (всё же лучше, чем получил бы кто-нибудь иной!), некоторые завидовали — не без того. Всё как у людей. Эта награда приравняла меня к моим коллегам — Ивану Шамякину, Максиму Танку, Петрусю Бровке… Мне казалось: здесь какая-то ошибка… Правда, друзья и жена говорили, что это за талант. Но ведь если он у меня и был, то далеко не апологетический к наградившему меня режиму. И режим знал это». Слово за Василя Быкова замолвил первый секретарь Белорусской компартии Николай Слюньков.
Но не всегда писателям звезды вручали к их личным круглым датам. В СССР было принято награждать колхозы, заводы, фабрики, отмечавшие юбилеи. И Союз писателей также не обошли — отметили орденом Ленина (1967) и Дружбы народов (1984). Не забыли и литераторов — к сорокалетию и к пятидесятилетию их союза. Например, много героев появилось, когда исполнилось сорок лет Первому съезду писателей. И потому 27 сентября 1974 года героями стали Константин Симонов, Борис Полевой, Расул Гамзатов, Валентин Катаев, а ещё народный поэт Киргизской ССР Аалы Токомбаев, Габит Мусрепов от Казахской ССР и другие товарищи. От Украины «Гертруду» получил Никола Бажан. Кому-то показалось маловато: опять прижали! 9 октября 1974 года Олесь Гончар позвонил Леониду Леонову: «Он совсем прибитый: сгорела квартира, библиотека. Только получил новую квартиру, расставил мебель, книги <…> И в первую же ночь такое несчастье. Но и в этом горе — вдруг: “Я считаю, что вас обошли <…> (имеет в виду еще одну «футбольную команду» Героев Труда)”. Я стал его убеждать, что для меня это не имеет значения, что смотрю “почти по-философски” на эти чиновничьи пряники, но он всё на своём: “Нет, обошли, вы должны были быть в списке…” А я действительно ничего не ждал и не жду в этом плане, особенно от нынешних раздатчиков» (из дневника).
Беспорядочное и неконтролируемое присвоение орденов и медалей обесценило их быстрее, чем госпремии, что явилось следствием общей девальвации наград в брежневское время. Недаром сам Леонид Ильич удостоился Ленинской премии за трилогию «Малая Земля», «Возрождение» и «Целина» в 1979 году. Вручал её лауреату лично Георгий Марков, по всем правилам, т.е. расцеловавшись с генсеком при большом стечении собравшегося в Кремле народа. Репортаж о вручении пошёл первым номером в программе «Время» (он есть в интернете, можно посмотреть, если кто соскучился). Какая же это была профанация! Ведь знали же люди, сколько «помощников» водило дряхлеющей рукой генсека.
Вот почему вслед за Леонидом Ильичом и некоторые литераторы были просто-таки обвешаны наградами, как говорится, «до пупа». «Наши бездарные, прозрачно-пустые писатели (Софронов, Алексеев, Марков, Иванов и др.) закутываются в чины и звания, как уэллсовский невидимка в тряпьё и бинты, чтобы стать видимым. Похоже, что они не верят в реальность своего существования и хотят убедить и самих себя, и окружающих в том, что они есть… В зеркале вечности наши писатели не отражаются, как вурдалаки в обычных зеркалах», — размышлял в своём дневнике 12 ноября 1983 года Юрий Нагибин, оставшийся и без Ленинской премии (за фильм «Председатель»), и без «Государыни». Воспринимал он это чрезвычайно болезненно. А быть может, вручили ему хотя бы Госпремию имени Горького или Ленинского комсомола — было бы поменьше желчи в дневнике. Кто знает…
А иных пытались унизить опять же орденом менее весомым, чем полагался. Григорий Бакланов вспоминает празднование шестидесятилетия Твардовского в Красной Пахре в июне 1970 года: «Гости съезжались, уже было известно, что награда снижена до минимума: орден Трудового Красного Знамени. Ниже — только многоцветный, как мордовский сарафан, новоизобретенный орден “Дружбы народов”, еще ниже, в самом уже низу — “Знак почёта”, прозванный “Весёлые ребята”. Орденов не хватало, горстями для ублаготворения швыряли их из Кремлёвского окна в народ, измысливали новые: беря себе, надо было давать другим. <…> О чести говорить уже не приходилось, но унизить наградой могли. Александр Трифонович, виду не подавая, шутил с гостями, но ещё не переступил он в себе ту грань, за которой человек свободен».
Согласно сохранившимся архивным документам ЦК КПСС, представляли Твардовского к ордену Ленина. Хотя он, вероятно (и по праву), рассчитывал на «Гертруду»: «Наибольшая опасность и коварство моих опекунов, четвёртый орден, коих у меня уже три, — это и безупречно высокая награда, ничего не скажешь, и вместе с тем отнесение меня ко второму разряду, вроде депутатства РСФСР», — из дневника, от 23 мая 1970 года. И здесь дело не в тщеславии, а в том весе, который могла придать ему звезда Героя в борьбе с цензурой за поэму “По праву памяти”. О борьбе за «Новый мир» речи уже не шло, его уже фактически разгромили.
Сейчас не важно, какой награды лишился Твардовский — ордена Ленина или Звезды Героя, важно то, что он совершил смелый поступок, поехав в калужскую психбольницу к диссиденту Жоресу Медведеву, куда того упрятали в мае 1970 года. Александр Трифонович мог бы сказать: «У меня скоро юбилей, мне должны дать Золотую Звезду, вот дадут, потом и поеду, а с Медведева не убудет, его всё равно не выпустят». Но он поехал, с Владимиром Тендряковым за рулем. Критик-новомирец Игорь Виноградов утверждал, что после возвращения Твардовского из психбольницы чиновник Союза писателей Воронков сказал ему: «Ну, Александр Трифонович! Ну что же вы! А вам хотели Героя Социалистического Труда дать! Ко дню рождения». На что Твардовский ответил: «А что, героя за трусость дают?» И самое главное, что Медведева вскоре освободили, испугавшись шума, поднятого после протеста целого ряда уважаемых писателей и учёных. Так имя Твардовского оказалось в одном ряду с такими достойными людьми как Пётр Капица, Андрей Сахаров, Николай Семёнов, Александр Солженицын, Владимир Дудинцев, Вениамин Каверин и другие. Поступок Твардовского сродни геройскому. А орден Ленина… Да Бог с ним, ведь как говорил Василий Тёркин:
Нет, ребята, я не гордый.
Не загадывая вдаль,
Так скажу: зачем мне орден?
Я согласен на медаль.
Реакция советских писателей на то, как их награждали, поддаётся классификации. Одних возмущало то, что им ничего не дают, другим дали не то, что хотели, третьим было просто мало. Им хотелось ещё и ещё, как в старом советском мультфильме про золотую антилопу, высекающую монеты из-под копыт. Упомянутый Нагибиным Михаил Алексеев, которого Юрий Маркович назвал «закутанным в чины и звания», тоже выражал обиду. Владимир Бушин в дневнике от 17 января 1988 года передаёт свой телефонный разговор с Алексеевым: «Говорит, что в большой обиде на Маркова. Два раза выдвигали на Ленинскую премию и не дали. Мало ему Звезды Золотой и кучи орденов. Ну как же! — у Егорки Исаева полный бант, а у него с изъянцем. И с такими живыми классиками приходится иметь дело!» Товарищеская критика.
В этой цитате упомянута важная для нас повседневная мелочь — «полный бант». Что имеется в виду? Это максимально возможный набор премий: Ленинская, Государственная СССР, Госпремия РСФСР имени Горького, а изюминка на торт — «Гертруда». У Михаила Николаевича Алексеева было к тому времени всё, кроме Ленинской. А вот у фамильярно названного Бушиным «Егоркой» Егора Исаева имелась Ленинская премия и звезда Героя Соцтруда. Но «Государыни» не было. Так что «полным бантом» он тоже не мог похвалиться. Ну а кто же им обладал? Да тот же Олесь Гончар.
Всё относительно. Кому-то и ордена Ленина мало, а другому хоть бы «Дружбу народов» получить. Многое зависит от претензий самого писателя и того, какое значение он придаёт награде. Даниил Гранин вспоминал, как в 1985 году пришёл в гости к литературоведу Владимиру Николаевичу Орлову, специалисту по А.Блоку: «Жизнь его кончена, здоровье быстро уходит, не видит, ослеп, работать не может, память сдала, сердце сдаёт, думает, что этого года ему не прожить, и не жалеет, скорей бы умереть. Но вот что он мне хотел сказать со всей откровенностью… Почему ему не дали орден “Дружбы Народов”, ведь всем его дали, почему же Ленинград его не отстоял?». А вскоре Орлов и правда умер…
На эмоциональное восприятие высокой правительственной награды влияние оказывал и возраст награждённого, благо ордена давали не только убелённым сединами литературным аксакалам, но и писателям молодого и среднего поколения. Например, много «швыряли орденов» — по выражению Григория Бакланова — в 1984 году к юбилею Союза писателей СССР. Руководителей буквально засыпали Золотыми Звёздами, но не забыли и «молодёжь». Сергей Чупринин в «Фейсбучном романе» вспоминает: «Мне тоже перепал орден “Знак Почёта”. Из ожидавших награждения помню только Александра Андреевича Проханова, который пришёл в костюме с пустыми лацканами и уже в зале стал извлекать из кармана и вешать себе на грудь ордена боевые — за Афганистан, а может быть, уже и за Никарагуа, ещё за что-нибудь. И вот подходит моя очередь. Михаил Васильевич Зимянин, а именно он вручал награды как секретарь ЦК КПСС по идеологии, лично цепляет мне орден на лацкан, потом задерживает мою руку в своей и тихо говорит: “Слежу за вашим творчеством, слежу”». Геннадий Красухин трактует это награждение на свой принципиальный лад: «Это значило, что не все же крутые мерзавцы полностью заполняли собой правления, не всегда награды доставались только лизоблюдам и негодяям» (из книги «Стёжки-дорожки. Литературные нравы недалёкого прошлого»). Трудно не согласиться… А фразу «Слежу за вашим творчеством, слежу» товарищ Зимянин произносил в тот день не раз.
А кто-то отказывался получать орден. Ему чуть ли не силой хотели вручить, а он ни в какую! Это Владимир Богомолов, который называл Союз писателей СССР «террариумом сподвижников». Известинец Эдвин Поляновский, сорок лет отдавший этой газете, хорошо знал Владимира Осиповича. Он рассказал, как в 1984 году тому позвонили из наградного отдела Президиума Верховного Совета СССР, поздравив с высокой наградой Родины — орденом Трудового Красного Знамени. Однако на торжественную церемонию вручения в Кремль писатель прийти отказался: «Меня в Кремль не пустят в кедах». В спортивной обуви за орденами ещё никто не приходил (разве что футболисты), но Богомолову в кедах было сподручнее — израненные на войне ноги! Когда писателю перезвонили вновь, он ответил прямо: “Я человек не общественный, трудовых заслуг не имею”. И даже дома принять орден отказался.
Богомолову впору было вручать орден не Трудового Красного Знамени, а Боевого — за его сражения с цензурой, увенчавшиеся впервые, быть может, за всю историю советской литературы победой автора. Владимир Осипович стоял насмерть: не уберу ни одной запятой! Старожилы издательства «Молодая гвардия» этот уникальный случай назвали «битвой титанов». Богомолов сам ездил во все инстанции, не дав исправить в романе «В августе 44-го» ни слова. Пять лет редакция ждала от автора окончания работы над рукописью. Наконец, в сентябре 1973 года терпение лопнуло, но выяснилось, что уже восемь месяцев роман «вылёживается». Трудным был поиск названия. Зоя Яхонтова вспоминала, что сперва придумали «Возьми из всех», затем «В августе 44-го». А сегодня роман издается под своим последним именем — «Момент истины»…
Правда, когда роман ещё печатался в «Новом мире», у коллег Богомолова он вызвал противоречивую реакцию: «Я прочитал роман без восторга. Неплохо написанный, со множеством специфических деталей, он, однако, заключал в себе едва припрятанную апологетику определённых органов. Правда, я не стал говорить автору всего, что думал о романе, сказал лишь, что, по-моему, его “Зося” лучше. Но автор был человеком догадливым и что-то в моих словах почувствовал. [Алесь] Адамович же с его нетерпимостью ко всякого рода литературным хитростям, чем бы они не маскировались, прямо сказал Богомолову, что его роман — тот же “Щит и меч” Кожевникова, разве что лучше написан. Богомолов обиделся, обругал Адамовича и порвал с ним отношения. Мои отношения с Владимиром еще сохранялись какое-то время, но становились всё более натянутыми», — свидетельствовал Василь Быков.
Огромный успех романа, к удивлению Лазаря Лазарева, повлиял на Владимира Богомолова: «Зазвучали мелодии медных труб, и к этим сладким звукам неожиданно для меня Володя стал прислушиваться. Направо и налево охотно, с удовольствием рассказывал, как ему звонили или приезжали к нему порученцы от Андропова и министра обороны с просьбой сделать дарственную надпись на книге для шефов. <…> Володя не понимал, что подобного рода приятные мелодии надо пропускать мимо ушей. Не чувствовал, что его рассказы о внимании к нему власть имущих не возвышают, а унижают его достоинство — такова коварная сила медных труб… Однажды рассказал мне, что его пригласили высокие чины Комитета и уговаривали написать книгу о современных розыскниках, суля поддержку, всякие блага, златые горы и реки, полные вина. “На столе стояли три вазы с конфетами. Все конфеты были разными”. Деталь эта меня удивила: “Зачем?” — спросил я. “Чтобы отвлечь меня, чтобы у меня не было сосредоточенного внимания”, — вполне серьёзно ответил Володя…» (из воспоминаний Л.Лазарева «Записки пожилого человека»).
А Мариэтта Шагинян Владимира Богомолова поддерживала: «”Этот тот, который не вступает в СП? Я его за это уважаю, в этот… бедлам, но есть какое-то другое слово…” — “Барсук”, — услужливо подсказала я. “Да, да, именно. Я ведь тоже долго не вступала в СП, меня упрашивали, а я ломалась…”» — вспоминала Зоя Яхонтова. Что касается наград, то Шагинян, она была обладательницей почти всех разновидностей советских орденов, которыми могли только награждать писателей. Но была и ещё одна награда — необычная: персональная планета. Назвали её в честь Мариэтты Сергеевны в 1980 году: «Моя планета меня ждёт… Теперь мне нужны 60 процентов гонорара за “Мысливечка” (книга Шагинян о чешском композиторе. — А.В.), чтобы я могла подготовиться к полёту…» — заявила она.
А Ленинскую премию Шагинян получила в 1972 году за тетралогию «Семья Ульяновых» (наш ответ вагнеровскому «Кольцу Нибелунгов»). Но до конца не верила в своё лауреатство. Не дожидаясь решения Комитета по Ленинским премиям, благодарная Мариэтта Сергеевна созвала на банкет в ресторан «Арарат» чуть ли не всю редакцию «Молодой гвардии» — корректоров, художников, редакторов. Домашняя обстановка того вечера осталась в памяти его участников: «Мариэтта Сергеевна прямо-таки излучала радушие, была очень оживлена, никого не обошла своим вниманием. Запретила произносить тосты о себе». Её вдруг потянуло на откровенность: «Я перечитала все свои книги и пришла к выводу, что пишу плохо, читать меня скучно…» Судя по этим словам, Шагинян была требовательна прежде всего к самой себе, но не только. В другой раз она поставила диагноз всему общественному строю: «Наш социализм похож на железнодорожную колею, зарастающую травой». Прошло лет пятнадцать после этого изречения, и колея заросла напрочь…