Роман
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2022
Ширибазаров Болот Баярович — прозаик, драматург. Родился в 1977 году в Иркутске. Выпускник Екатеринбургского Государственного театрального института, мастерская Николая Коляды. Публиковался в журналах «Уральская новь», «Урал». Лауреат и финалист Международных конкурсов драматургов — «Евразия», «Новая драма», «Свободный театр». Живёт в Улан-Удэ. В «Дружбе народов» публикуется впервые.
Пролог
Ширап Санаев начинал свой путь как случайный и долгое время нелюбимый ученик Содоя ламы, самого титулованного целителя и авторитетного педагога курса тибетской медицины в Цугольском дацане. Содой лама всегда отказывал таким, как Ширап. Но именно Ширапу он отказать не смог, хоть и невзлюбил его с первого взгляда.
С каждым поступавшим на его курс и его родителями Содой лама общался лично. Ширап Санаев пришёл без родителей.
— Что это? — спросил Содой лама, кивнув на стопку шкурок тарбагана, лежавших у его ног.
— Это моё подношение! — ответил мальчик. — У меня больше ничего нет.
Окинув безучастным взглядом бедно одетого подростка, Содой лама прикинул в уме, во сколько ему обойдётся его содержание: как много, а главное, как скоро тот сможет возместить ему все расходы. Он уже открыл было рот, чтобы прочитать пареньку занудное нравоучение о законе кармы, как вдруг тот опустился на колени.
— Я буду служить вам! — решительно сказал Ширап.
— Все мои ученики мне служат, — холодно ответил Содой лама.
— Я буду служить вам так, что вы будете гордиться мной! — настаивал подросток.
— Гордиться?
Обычно такие оборванцы старались вызвать в душе Содоя ламы чувство жалости. Но подобные попытки вызывали лишь досаду и усталость. На его курсе не было бедняков, потому что бедняки не могли позволить себе недешёвое содержание в дацане и продолжить учиться в Монголии или Тибете.
Однако этот настырный юнец всем своим видом вызывал в душе Содоя ламы скорее тревогу, чем неприязнь. Он напомнил ему того юношу, что каким-то чудом однажды повстречал в степи самого Ойдопа багшу и по его рекомендации отучился пять лет при Цугольском дацане, а затем отправился на учёбу в Тибет, к Гьялцену Римпоче. Он вдруг напомнил ему… самого себя.
— Хорошо, — неожиданно уступил Содой лама. — Я вижу, тебя некому содержать. А это значит, что ты не переживёшь будущей зимы. Я набираю учеников, а не дармоедов. Ты будешь мне служить, ты будешь делать всё, что я тебе скажу! Но это ещё не всё! Ты будешь учиться! Ты будешь делать всё, что я тебе скажу, и будешь учиться! Будешь плохо делать — буду сечь! Будешь плохо учиться — выгоню с позором!
Так Ширап Санаев стал учеником самого Содоя ламы. Он жил в большом доме своего учителя, срубленном из вековой лиственницы богатым купцом, которого Содой лама вылечил от мужского бессилия. Ширап спал, подобно собаке, у печи на войлочном коврике. Он ложился поздно вечером, когда засыпал Содой лама, и вставал за час до того, как просыпался Содой лама, топил печь, кипятил воду, заваривал кирпичный чай и готовил завтрак: цампу — кашу из обжаренной ячменной муки, — сваренную на молоке с топлёным маслом, менял лампадки и подношения на алтаре.
Питался Ширап тем, что оставалось после трапезы Содоя ламы: остатками зелёного чая без молока и горсткой обжаренной ячменной муки. Выполнив утренние обязанности, Ширап сидел на лекциях, вникая в каждое слово педагогов, старательно выводя слоги тибетской грамоты. Так Ширап ещё и спасался от мучительного чувства голода и ещё более мучительного желания поспать. Из подушки, на которой он сидел во время занятий, торчал ржавый гвоздь, на который он натыкался, стоило ему задремать. Все колени Ширапа превратились в сплошную рану, но любая, даже самая монотонная лекция, шла ему впрок.
В обеденное время Ширап бежал на кухню и снимал с печи кастрюлю с бульоном. Стоило Ширапу недоварить или переварить бульон, и Содой лама оставался без обеда, а Ширапа наказывали: секли толстым ивовым прутом.
Ел Ширап два раза в день, поскольку два раза в день ел Содой лама. Учитель уже много лет держал обет: ел только до полудня, и Ширап волей-неволей разделял обет со своим учителем. Однажды Ширап не выдержал и положил в рот старую конфету с алтаря. Позади него уже стоял Содой лама с толстым ивовым прутом в руке.
Содой лама считался лучшим эмчи ламой Цугольского дацана. Среди его паствы ходила легенда о том, как однажды он вылечил одного пастуха от острого аппендицита: сделав надрез внизу живота, просунул в надрез рог яка и сцедил содержимое аппендикса, а затем прописал пастуху пилюли, благодаря которым тот окончательно исцелился. По другой легенде, Содой лама излечил кого-то из членов царской семьи, пересадив тому лёгкие молодого волка. Правда, ничего такого при нём учитель не делал.
Всё, что видел изо дня в день Ширап, прислуживая Содою ламе, это как его учитель лечит местную знать от головных болей и всевозможных расстройств, от женского бесплодия и мужского бессилия. В борьбе с этими недугами Содою ламе действительно не было равных. Ширап всем сердцем желал увидеть хоть одно чудо-исцеление, а видел лишь сытые, постные, безразличные ко всему лица богачей. Но любые сомнения Ширап тут же гнал, ибо понимал, что получить нужные знания он мог только на курсе у Содоя ламы.
Усердие Ширапа начало приносить свои плоды с наступлением первых холодов. Однажды утром он еле проснулся оттого, что, свернувшись клубочком, не чувствовал привычного холода. Оторвав голову от коврика, он ощутил на себе что-то тёплое, меховое… Это был почти новый дэгэл из хорошо выделанной овчины. Рядом лежали меховая шапка, стёганые штаны и гутулы из грубой кожи.
Однокурсники Ширапа относились к нему так, будто он был прислугой для всего курса. Иногда Ширап выполнял поручения некоторых сокурсников, чтобы получить на обед кусок лепёшки или холодной — в комочках застывшего жира — баранины.
Содой лама стал поручать Ширапу отбор компонентов для лекарств: травы, коренья, минералы, порошки из драгоценных металлов и даже кости древних животных. Однажды Содой лама позволил Ширапу войти в свою мастерскую, куда могли входить лишь избранные его ученики.
Взяв с полки человеческий череп, Содой лама положил его в специально оборудованный очаг, развёл огонь и показал Ширапу, как поддерживать пламя, раздувая меха. Череп вскоре раскалился докрасна, а затем побелел. Прихватив щипцами, Содой лама положил его на керамическое блюдо посреди большого стола. Остывший череп развалился на кусочки, которые Содой лама уложил в чашу из серебра. На следующее утро он велел Ширапу истолочь их в мельчайший порошок. Ширап истолок в пыль. Но Содой лама остался недоволен его работой и велел толочь снова и снова, пока порошок не стал совсем воздушным. Содой лама аккуратно ссыпал его в серебряный сосуд и затем добавлял его в лекарство от головных болей.
С наступлением лета ученики Содоя ламы разъехались на каникулы, но Ширапу ехать было некуда, и всё лето он прислуживал своему учителю, помогая в сборе трав и изготовлении лекарств. Содой лама собирал особые травы в особых местах, пробуя их на вкус, выбирая несколько лепестков с одного куста. К каждому такому кусту Содой лама приходил лишь раз в год.
Собрав травы, Содой лама сушил их по-особенному, учитывая даже лучи солнца, падавшие на связки трав, силу и направление сквозняков. Проезжие купцы поставляли Содою ламе кости древних животных и минералы. Каждый компонент монах долго нюхал, пробовал на вкус, разглядывал против солнца…
На шестом году обучения Ширап стал лучшим учеником Содоя ламы. Он успешно лечил людей, изготавливал лекарства по рецептуре, что задавал ему учитель, и очень умело подбирал компоненты для этих лекарств. Содой лама уже без опасений доверял ему закупки, мог позволить себе не проверять качество приобретённого им сырья. Это было очень своевременно, поскольку здоровье Содоя ламы неуклонно ухудшалось. Он быстро, даже стремительно старел, и ни один из его учеников не мог помочь ему остановить старость.
Ширапу уже не было нужды прислуживать своим сокурсникам, чтобы получить кусок на обед: те сами несли ему щедрые подношения в надежде разузнать какой-нибудь секрет, в который Содой лама не пожелал их посвятить. Ширап отказывался от этих подношений, лишь окидывал их холодным взглядом и говорил, что не в силах объяснить им то, что может раскрыть только сама жизнь.
Ширап не заметил, как стал заносчивым, гордым и властолюбивым. Послушники относились к нему с глубочайшим уважением, почтительно называли багшой и панически его боялись. Как-то раз Ширап высек одного из хувараков за то, что тот плохо истолок компоненты для лекарства. Содою ламе в тот же вечер доложили об этом.
— Скажи мне, что это? — спросил Содой лама Ширапа, когда тот вошёл к нему в комнату и степенно уселся на подушки. В руке у Содоя ламы был золотой червонец.
— Деньги, — с достоинством ответил Ширап.
— Сядь поближе.
Ширап придвинулся к Содою ламе и заметил, что у ног учителя лежит ивовый прут, такой же, как тот, которым он когда-то его нещадно сёк.
— Повторяю: что это?
— Я не понимаю вашего вопроса, — честно ответил Ширап.
В душе он был даже рад получить от учителя благословение хоть и в виде порки, которой уже не было давно.
Содой лама взял прут, слегка откинулся назад и с силой хлестнул Ширапа по лицу. Коснувшись ладонью лица, Ширап ощутил проступившую липкую кровь.
— Что это? — снова просил Содой лама.
— Что с вами, учитель? — простонал Ширап.
Следующий удар перебил на его руке сразу два пальца. В глазах Содоя ламы Ширап не видел ни жалости, ни сострадания, ни гнева — лишь бездонную пустоту. Он понял, что учитель будет бить его до тех пор, пока он не даст правильного ответа. Либо ответ, либо конец всей его многострадальной жизни. Учитель шёл на жертву, очевидно, ради него. Но чего именно хотел от него учитель?
— Что это? — вслед за вопросом без ответа последовал удар, и левый глаз Ширапа мгновенно оплыл.
Ум Ширапа принялся лихорадочно работать. Он вспомнил истории о суровых нравах в монастырях провинции Ладакх, где били палками умудрённых монахов за малейшее проявление гордыни, били до тех пор, пока к ним не приходило осознание…
«Здесь и сейчас, здесь и сейчас… — прокрутил в уме Ширап заветную мысль, что так часто спасала его на первых курсах обучения. — Что такое деньги? Для чего они нужны? Чтобы жить! А что есть жизнь? Или что её определяет? Три доши — ватта, питта и капха, или — ветер, желчь и слизь. Ветер, желчь и слизь — три ключевые жизненные энергии человека. Всё остальное в обыденной жизни — лишь производное этих энергий…»
— Это энергия! — ответил Ширап.
— Для чего она нужна? — спросил Содой лама.
— Чтобы приносить пользу!
— Что мешает нам быть полезными?
— Гордыня, гнев и зависть!
— Что порождает гордыню, гнев и зависть?
— Алчность!
— Что есть алчность?
— Заблуждение, мешающая эмоция!
— Почему это заблуждение?
— Потому что деньги — лишь порождение нашего ума!
Взгляд Содоя ламы постепенно ожил. Отшвырнув прут, он молча поднялся со своего трона и ушёл к себе в спальню.
В тот же вечер Ширап отыскал побитого послушника. Им оказался сын бедняка, принятый Содой ламой на курс, как когда-то и сам Ширап. Юный послушник прислуживал одному из лам и спал у него в прихожей, у печки, на войлочном коврике.
Разбудив послушника, Ширап увёл его в дом и уложил на свою постель. Сам же лёг у печи, на войлочном коврике. Ночью поднимался со своего ложа и поправлял одеяло, заботливо укрывая им юного хуварака. Мальчик бормотал, вздрагивал, всхлипывал, переживая что-то даже во сне.
— Скажи мне, сынок, чего ты хочешь от этой жизни? — спросил Ширапа Содой лама после того, как тот прошёл полный курс обучения. Его рано выцветшие бледно-голубые глаза смотрели на Ширапа с отеческой нежностью. Ширап впервые за всю свою жизнь ощутил на себе такой взгляд, полный искренней любви и сострадания.
— Я хочу совершенства, — не задумываясь ответил Ширап. — Моя жизнь началась с больших страданий, мои родители умерли от оспы, когда мне было три года. С пяти лет я был вынужден прислуживать, чтобы не умереть с голоду. И в пять лет я стал задумываться, почему в этой жизни так много страданий. Я присматривался к тем, кому прислуживал, и не видел, чтобы они были счастливы. Все, кого я видел, страдали и чего-то боялись. Так я решил найти то, что позволит мне больше не бояться страданий, и услышал легенду о великом йогине. Это был Ойдоп багша. Я долго искал Ойдопа багшу и вскоре узнал, что он ушёл в паломничество в Тибет и вернётся оттуда только через семь лет. Я не мог ждать так долго и потому пришёл к вам, учитель.
— Я не смогу дать тебе того, что ты хочешь, — признался Содой лама, — потому что не я был твоим учителем. Зато ты очень многому научил меня! Когда ты плакал ночами на своём коврике, я плакал вместе с тобой. До этого я мучился бессонницей, но, когда моя подушка намокала от слёз, я засыпал как младенец. Моё сердце разрывалось, когда я видел, как ты, забившись в угол, поедал подачки от своих сокурсников. Я страдал вместе с тобой, когда видел, как ты вздрагиваешь от боли, ткнувшись коленом в гвоздь. Твоя боль отзывалась болью в моём сердце. Благодаря тебе я вернулся к своим обетам и вновь почувствовал сострадание ко всем живым существам — к тому, о чём я почти забыл на склоне лет…
Ширап замотал головой, показывая всем своим видом, что ему нелегко слушать это признание, но Содой лама жестом прервал его.
— Не перебивай меня, Ширап! Ты заставил меня пережить всё то, что я уже переживал когда-то. Как я мог это забыть? — из глаз Содоя ламы потекли слёзы. — Ойдоп багша не случайно ушёл в Тибет. Он должен был найти перерождение своего любимого ученика, Гьялцена Римпоче. Возможно, Ойдоп багша не вернётся на родину. Времени у него немного, и вряд ли он найдёт силы на обратную дорогу. Но ты ещё можешь успеть получить знания от этого учителя… — Содой лама потянулся вниз, под столик, укрытый богатой парчой, и извлёк мешочек с деньгами. — Здесь хватит и на дорогу, и на подношения.
— Учитель… — Ширап упал на колени перед Содой ламой и обхватил его стопы в дорогих гутулах. — Я не могу принять эти деньги и не могу покинуть вас, ведь вы столько мне дали.
— Величайшая драгоценность нашего учения — это искреннее ощущение сострадания, — улыбнулся Содой лама. — Эта искренность позволяет нам быть здесь и сейчас и достичь всего, ради чего мы здесь: освободиться от страданий, помочь обрести свободу всем живым существам. Разве не об этом ты мне напомнил? Береги это чувство и непременно найди Ойдопа багшу. Когда-то давно мой учитель Гьялцен Римпоче, ученик Ойдопа багши, решил отпустить меня на родину, чтобы я почтил прах своих родителей. Он высказал пожелание, чтобы я вернулся в Тибет и продолжил учёбу. Он сказал, что я должен освоить и принести совершенное знание, которого ещё не было на моей родной земле. Но, вернувшись на родину, я понял, что и так уже владею знаниями, которых ни у кого здесь больше нет. И я решил, что выполнил пожелание учителя… — Содой лама тяжело задышал и схватился за грудь, но тут же выставил перед собой руки, как только Ширап бросился к нему, чтобы хоть чем-то помочь. — Отправляйся в Тибет немедленно, найди Ойдопа багшу…
Содой лама умер на руках у Ширапа. Хлопоты о погребении взял на себя дацан, а Ширапу предложили занять место своего учителя. Но вскоре после обряда погребения Ширап уединился в степи, чтобы исполнить практику Бум-Ши — сто тысяч простираний за сорок дней. А затем он исчез.
По улусам поползли самые невероятные слухи и домыслы. Одни говорили, будто Ширап Санаев внезапно достиг просветления и растворился в воздухе. Другие утверждали, что видели, как во время практики на него напала стая волков. А один из местных караванщиков рассказал, как Ширап Санаев брёл куда-то на север бадарчином — странствующим монахом.
Он появился спустя много лет, измождённый дальней дорогой, но в глазах его светился огонь нового знания. И это знание он стал передавать из жизни в жизнь, непрерывно его совершенствуя. Однажды в одной из жизней наступили непростые времена. Красные комиссары подняли простой народ против власти богачей, шаманов и лам. В один из дней того времени пришли красные комиссары и за Ширапом Санаевым.
Он знал, что за ним придут, собрал в своём дугане учеников, что не пожелали бежать в Тибет, и произнёс завещание. Он завещал похоронить его живым, в позе медитации, и поднять из могилы спустя семьдесят пять лет. Если тело его спустя эти годы останется нетленным, значит, очень скоро великие учителя начнут возвращаться в эти земли и возвращать людям совершенное знание.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Отчим умер тихо. Обычно в выходные он либо храпел, либо сидел у телевизора. Валяться среди бела дня в тишине отчим не умел. А тут час прошёл, второй после обеда, а в спальне тихо. Алексей потянул одеяло и увидел застывший взгляд — поводил над лицом ладонью, потряс за руку, поднёс к лицу туалетное зеркальце, а затем позвонил маме.
— Как не вовремя, — вздохнула мама. — Денег ни копейки…
Скромные поминки решили провести дома. Хотели управиться побыстрее, но соседи, чтобы не толпиться, шли по очереди: несли закатки, салаты, спиртное… И поминки затянулись допоздна. Танюха тогда в первый раз ушла ночевать к подруге.
Алексей вспомнил: когда мама привела отчима домой, показалось, что тот похож на случайного прохожего. Неслучайным он стал потому, что работал водителем «скорой» там, где мама работала медсестрой. Он остался с ними жить и стал отцом Танюхи. Он мог бы стать отцом ещё и сводного брата Алексея, но мама решила, что с неё хватит.
Однажды, когда мать задержалась в больнице, Алексею приснился кошмар: он носился по улицам Читы с изувеченным младенцем на руках, мальчиком, и кричал, звал на помощь в надежде, что его хоть кто-нибудь услышит. Но, как часто бывает в таких снах, на улице не было ни души. А малыш смотрел на него большими тёмными глазами, полными муки.
А потом во сне проявилась его бурятская бабушка. Она взяла на руки больного малыша и стала его баюкать, напевая протяжную бурятскую песню. Затем она расстегнула кофту и достала грудь. Малыш присосался и умолк, успокоился.
«Дай сюда чашку», — сказала бабушка.
Алексей протянул ей деревянную чашку, и бабушка стала сцеживать в неё молоко. Грудь у неё в том сне была как у мамы, когда та кормила Танюху: розовой, молодой, пышной…
Ту деревянную чашку из сна и на самом деле привезла бабушка. Она приехала внезапно. Мама тогда уже жила с отчимом, ждала Танюху, и ей было неловко, потому что бабушка была матерью её первого мужа, отца Алексея, бурята. Отчим поначалу косился на бабушку, а потом вдруг проникся, даже «скорую» свою пригнал, чтобы отвезти её на вокзал.
Бабушка ходила еле-еле, вразвалку, и Алексей удивлялся, как она вообще смогла приехать к ним в Читу. И дом их нашла, и квартиру, и привезла полную сумку гостинцев. Ему тогда было десять лет. Бабушка перед отъездом поцеловала живот мамы и долго затем не могла оторваться от макушки Алексея: всё нюхала и нюхала. Когда она, наконец, вышла из квартиры, Алексей пошёл в ванную, потому что макушка его была мокрой от слёз.
Гостинцы Алексей не оценил: в сумке оказалось сушёное мясо, масло, творог. А вот чашка понравилась! Он долго вертел её, разглядывал, царапал, нюхал. Потом стал пить из неё чай…
После похорон отчима Танюха взяла моду ночевать у подруги каждые выходные, а по будням задерживаться допоздна. Мама волновалась, но Алексея подростковые закидоны сестрёнки даже радовали: он единолично завладел компьютером!
В тот вечер Алексей, уткнувшись в монитор, осваивал новую «стрелялку». Мама смотрела новости, делая вид, что всё нормально, что их общая жизнь так и течёт себе ровно и тихо, словно струйка из крана, который Алексей вечно забывал починить. Вдруг мама вскрикнула! По телевизору молодая журналистка Читинского телевидения вела репортаж из Улан-Удэ. Очень подвижный и, как показалось Алексею, слишком уж эмоциональный журналист из Бурятии рассказывал о старой могиле в степи, из которой извлекли саркофаг с телом буддийского монаха, захороненного в годы революции. Саркофаг вскрыли, и оказалось, что тело монаха целых семьдесят пять лет оставалось под землёй нетленным.
— Это же… вот я балда… имя-то запамятовала, — мама прищурилась, силясь вспомнить. — Отца твоего племянник…
— Путаешь, может? — усмехнулся Алексей.
— Может, и путаю…
Так, прищурившись, мама смотрела, когда ей было особенно интересно. Алексей же запомнил из репортажа имя монаха — Ширап, поскольку сам носил фамилию от этого имени: Ширапов. Ещё запомнил рассказ о каком-то пророчестве: мол, если тело монаха спустя семьдесят пять лет окажется нетленным, то и другие великие монахи того времени начнут возвращаться. «Как это они начнут возвращаться, интересно? — подумал тогда Алексей. — С неба, что ли, падать начнут?»
В тот вечер Танюха привела домой своего хахаля. Это был рослый и крепкий, наглый и шумный парень, который, будучи местным рэпером, называл себя Шумером. Ещё он оказался старшим братом Танюхиной подруги, у которой она так часто ночевала. И мама разрешила ему остаться на ночь.
Утром Шумер починил кран, отремонтировал сливной бачок и почистил компьютер от вирусов. На следующий день Шумер выкинул старую напольную вешалку, о которую все вечно спотыкались. Алексей тоже всё порывался её выкинуть вопреки маминому сопротивлению. Когда же эту вешалку начал разбирать Шумер, мама и бровью не повела. Вернулся Шумер с новой настенной вешалкой и дрелью.
Как-то мама вышла в магазин за сывороткой, чтобы постряпать на обед блинчики, и Алексей с Шумером подрались. Вернувшись, мама выслушала только Танюху, которая всецело была на стороне Шумера, и начала подыскивать Алексею съёмную квартиру.
* * *
Первую квартиру он нашёл сам: полуторку в пятиэтажке богом забытого офицерского городка. Окна её выходили на заброшенный автопарк армейских грузовиков. Много лет назад всю эту технику выстроили в полной боевой готовности, видимо, для войны с Китаем, да так и забыли. Грузовики по самое брюхо ушли в землю.
В первую ночь на новой квартире его продукты атаковали тараканы. Ему тогда показалось, что они даже пакеты полиэтиленовые прогрызли. Следующую ночь он не спал из-за грохочущей за стеной музыки, хоровых, а чаще невпопад, воплей под неё и ударов в стену. Рано утром припёрся осоловевший сосед: парень лет восемнадцати в мятых шортах, стоптанных тапочках и ветхой мастерке на голое тело. Слева на его груди красовалась небрежно набитая свастика.
— Есть сотка до завтра? — спросил парень.
— Нет! — ответил Алексей, захлопнул дверь и начал собирать вещи.
Затем были клоповник в общежитии бывшего ПТУ, комната по соседству с глухой бабушкой, чьей кончины с нетерпением ждали родственники, и, наконец, сожительство с Есенией, очень красивой и очень странной вдовой офицера, погибшего в Чечне…
— Тебе уже тридцать два года… — прошептала мама, будто опасаясь, что её услышит Шумер. — Нельзя так дальше жить. У нормальных людей в твоём возрасте уже по двое-трое детей. А ты всё в своём компьютере.
За его компьютером Шумер рубился в его любимую «стрелялку»…
Мама вынула из кармана халата несколько мятых купюр и положила на стол. Алексей оделся и не попрощавшись ушёл. В душе он, конечно, понимал, что матери больно видеть, как её сын и зять постоянно собачатся. Но она сделала выбор в пользу зятя, а не сына. Так Алексей впервые обиделся на маму, обиделся своей «фирменной обидой».
«Фирменными» друг детства Жора называл обиды из-за разреза глаз. Алексей считал себя русским, но никогда таковым себя не ощущал, потому что русской была только его мама. Отец был бурятом, и окружающий мир с раннего детства то и дело ему об этом напоминал. И когда кто-то в чём-то отказывал Алексею или делал выбор не в его пользу, он невольно списывал это на «разрез глаз».
Он ехал в троллейбусе, обманутый очередным работодателем, и устало смотрел в окно на мелькающие улицы Читы, когда услышал, как один из бурят, сидевших впереди, рассказал другому о знакомом в Бурятии, подержавшем за руку нетленного монаха и вскоре разбогатевшем.
Недолго думая, Алексей вышел на первой же остановке, пересел на автобус и махнул на вокзал. Поздно ночью он уже был в Бурятии.
* * *
— Не подскажете, как добраться до нетленного монаха? — спросил Алексей первого попавшегося таксиста.
— Это в Иволге, за городом, — ответил таксист, бурят с цепким взглядом.
— Понятно, — замялся Алексей.
— Ты из Иркутска? — спросил таксист.
— Из Читы.
— Штука устроит?
— Поехали, — согласился Алексей.
— Деньги вперёд!
Алексей протянул таксисту купюру.
— Ты же метис, да? — прицепился таксист, едва они тронулись с места.
Алексей нехотя согласился.
— Агинский?
— Читинский, — буркнул Алексей.
— Да агинский ты! — настаивал таксист.
— С чего вы взяли?
— У тебя метка, — он показал пальцем на подбородок Алексея.
— Это родинка! — возразил Алексей.
Он невольно потёр родинку, похожую на отпечаток пальца. Она вечно бросалась в глаза прохожим, случайным собеседникам. Алексей не очень-то любил такое праздное внимание, поэтому родинку всегда старался прикрыть ладонью.
— Метка это! — продолжал таксист. — Так агинские делают, ставят метки умершим.
— Ну, я ещё не умер, — сухо возразил Алексей, давая понять, что разговор ему не нравится.
— Ты же за благословением к Санаеву едешь? — продолжал между тем таксист.
— А кто это, Санаев? — не понял Алексей.
— Ну, Ширап Санаев, нетленный монах… — таксист забавно округлил глаза.
— Да не знаю, зачем, взял и поехал! — признался Алексей.
— Хочешь, подскажу, как правильно к нему обратиться, чтобы всё получилось?
— У меня лишних денег нет, — предупредил на всякий случай Алексей.
— Да пятьсот рублей всего, — не отступал таксист. — Но я тебе точно говорю, о чём ни попросишь, всё сбудется! Если сомневаешься, спроси на вокзале у любого, типа кто такой Чудо Баир? Тебе каждый скажет: «Это честный, справедливый мужик, чемпион мира по вольной борьбе».
— Звучит убедительно, — с ехидцей сказал Алексей.
Машина скользила по трассе всё дальше и дальше, в бездну едва освещённой редкими фонарями неизвестности.
— Знаешь, сколько мне лет?
Алексей заметил, что таксист почти не смотрит на дорогу.
— Тридцать? — выдал он первое, что пришло на ум.
— Вот! — выдохнул довольно Чудо Баир. — Все так думают, что мне тридцать. А мне — сорок два! А знаешь, как я стал чемпионом мира? Сейчас расскажу. Короче, я занимался борьбой в деревне, но чемпионом не был ни разу. А всегда мечтал стать чемпионом мира. Исполнилось мне сорок лет, и слышу однажды по новостям, что чемпионат мира среди ветеранов будет в Москве. Я к Санаеву. Говорю, хочу стать чемпионом мира. И выиграл. Ну, так что, рассказать тебе?
Алексей вынул пятисотрублёвую купюру.
— Если за богатством, — это бесполезно, точно тебе говорю, — начал с воодушевлением Чудо Баир. — Проси его, чтобы у предков твоих бурятских за тебя прощенье попросил.
— Да я вроде не виноват ни в чем, — Алексей невольно поморщился.
— Ты послушай меня, я знаю, что говорю, — продолжал таксист. — В каждой родне был хоть один великий предок! Санаев может его найти. Попроси Санаева, пусть он его найдёт и попросит, чтобы этот твой великий предок тебе помог.
— А где он его найдёт? — спросил Алексей, испытывая одновременно сожаление, что связался с таксистом, и страх перед неизвестным, маячившим где-то впереди этой бесконечной трассы в степи.
— Так там и найдёт, — таксист неопределённо махнул рукой. — У меня брат так сделал. Женился два раза, а с жёнами не везло. Сколько раз к Санаеву ходил, толку не было. А потом я ему подсказал, как надо сделать. Он пришёл к Санаеву, поклонился и попросил предкам за него поклониться. И всё пошло: невесту хорошую сразу нашёл, женился. С детьми, правда, взял. Но зато дома теперь всегда порядок, варит вкусно, и с квартирой. Двоих общих уже родили. Хорошо же?
— Вообще классно! — кивнул Алексей.
— Знаешь, о чём ещё попроси? Чтобы с хорошей буряткой тебя свёл. Тебе жениться надо на бурятке.
— Скоро приедем? — прервал Алексей таксиста.
— Приехали, — успокоил таксист.
— Спасибо! — искренне поблагодарил Алексей.
— Короче, запомнил, да? Пусть найдёт твоего великого предка.
— Хорошо!
Алексей посмотрел вслед уходящей машине и огляделся. В свете единственного уличного фонаря он разглядел силуэт двухэтажного здания с вывеской «Буузы», несколько деревянных торговых ларьков и очертания храмового комплекса, едва угадывавшиеся над высоким забором.
Осмотрев пустые ларьки, Алексей прикинул, что поспать можно было бы и на прилавке. Но прилавок — тот же стол, а спать на столе плохая примета: только покойников на стол кладут. К тому же стояла осень, и утренняя сентябрьская прохлада уже пробиралась под куртку.
Когда не знал, куда себя деть, Алексей обычно дремал, если было хотя бы на что-то облокотиться, или бегал. Ощупав холодные занозистые доски, он предпочёл пробежаться.
Бег был отдушиной в жизни Алексея или временным порталом, как в компьютерных играх, где можно было спрятаться от повседневности. Но, если компьютер приходилось делить с сестрёнкой, то бег был его личным делом: в любое время, где бы он ни находился.
Вокруг храмового комплекса, как по заказу шла ровная, укатанная дорога. Алексей пробежался и прикинул, что круг составляет около километра, если не больше. Где-то вдали, за сопками уже брезжил лёгкий свет, утренний воздух был пропитан ароматами увядающих степных трав, и бежать в это утро Алексею было непривычно легко. Он бежал и бежал, круг за кругом, не считая, и слышал, как за забором постепенно просыпается жизнь.
Когда он, наконец, остановился у ворот, было девять утра. Футболка на нём промокла от пота. Увидев молодого сонного послушника, он спросил, где здесь можно помыться.
— Туда идите, — послушник махнул куда-то в сторону. — Там увидите ручей.
— Холодно же в ручье! — возмутился Алексей.
— Риха началась, — ответил монах и пошёл дальше по своим делам.
Одевался Алексей на «китайке». Дешёвый и ноский спортивный костюм с большими карманами на замках, хоть и не дышал, зато быстро сох. Вода в ручье была холодной и чистой. Это был даже не ручей, а небольшая протока с ровным песчаным дном. Скинув одежду, Алексей зашёл в воду, ополоснул лицо, а затем погрузился с головой в упругий ледяной поток. Под водой он открыл глаза и увидел множество монеток на дне, что поигрывали бликами, отражая первые лучи утреннего солнца.
Выбравшись на берег, Алексей тщательно выжал бельё, прополоскал штаны и футболку. Подвернув трико, натянув досуха выжатую футболку и накинув поверх мастерку, он вернулся к храму.
— Не подскажете, как можно попасть к Санаеву? — спросил Алексей пожилую продавщицу, распутывавшую у прилавка вязанку чёток.
— Нельзя сегодня к Санаеву, — чопорно ответила женщина. — Он отдыхает!
— В смысле — «отдыхает»? — не понял Алексей.
— Отдыхает от таких, как вы! — она поджала губы.
— А если я иногородний? — не отступал Алексей.
— Это неважно, — продолжила продавщица тем же тоном. — Если открыта дорога к учителю, он вас примет! А если закрыта, вы даже в приёмные дни к нему не попадёте.
— В администрацию пройди спроси, — вмешалась в разговор женщина средних лет в белой панаме у соседнего прилавка.
— А где эта администрация?
— Вон она, — женщина указала в сторону самого большого храма, выкрашенного в белый цвет. — Там увидишь сбоку деревянную юрту.
В юрте Алексей застал двух монахов. Один, пожилой в очках, дремал с книгой в кресле. Другой, молодой, примерно одних с Алексеем лет, сидел за компьютером и рубился в «стрелялку», ничуть не заботясь, что его застанут за этим «небогоугодным» занятием.
Алексей поздоровался.
— Чего тебе? — пожилой монах приоткрыл глаза.
— Я хочу попасть на приём к Ширапу Санаеву, — сказал Алексей.
— Зачем тебе к нему на приём? — спросил монах.
— Я по личному вопросу, — смущённо выдавил Алексей.
— Завтра приходи, сегодня день неприёмный, — пробормотал монах и, сладко зевнув, снова прикрыл глаза.
Молодой между тем и не думал выходить из игры. Алексей заметил картинку своей любимой «стрелялки» и сразу понял, что монах застрял. Сжавшись в комок, он пытался пройти уровень, на котором застревали тысячи, если не миллионы любителей этой игры.
— Там снайпер сидит в закутке, — осторожно подсказал Алексей.
— Где? — оживился монах.
— Вон закуток. Есть у вас фаустпатроны?
— Есть! — монах открыл арсенал. — Пять штук.
— Тогда бейте три штуки в ту точку. Трёх хватит!
Монах пальнул.
— Всё! — Алексей улыбнулся. — Можно идти дальше.
— И всё, что ли?! — лицо монаха засияло от радости и облегчения.
В юрту ворвался послушник лет десяти и разбудил пожилого монаха, заговорил по-бурятски.
— Иди за мной, — шепнул молодой монах Алексею.
На улице уже ждала группа, по виду иностранцев, рядом с ними стояла молодая переводчица. Быстро переговорив с ней, монах повёл группу к небольшому строению, выкрашенному в зелёный цвет. Алексей молча побрёл следом.
Санаев сидел на деревянном троне, облачённый в монашеские одежды, и был похож на маленького мальчика, невзначай задремавшего, утомлённого скучным уроком. Гости кланялись нетленному монаху, подносили ему синие шарфы-хадаки, купюры и, молитвенно сложив ладони, пятились к выходу. Алексей был последним. Он удивился, что ничего в этот момент не чувствует: ни восторга, ни благоговения или чего-то ещё, возникающего в душе от долгого ожидания и исполнения долгожданного.
— Можешь за руку его подержать, — шепнул Алексею монах.
Алексей дотронулся до ладони Санаева: она была маленькой, как у младенца, и показалась ему тёплой и живой.
— Почувствовал что-нибудь? — спросил Алексея монах, когда они вышли из храма.
— Ничего не почувствовал, — Алексей посмотрел на него растерянно.
— А каким ты его увидел?
— Не знаю, он маленький, как ребёнок…
— Ребёнок у тебя скоро будет, наверное, — усмехнулся монах и хлопнул Алексея по плечу. — Ну, давай, удачи!
Уже на улице Алексей понял, что забыл о чём-нибудь попросить нетленного монаха. В маршрутном такси он уселся на последнем сиденье у окна и всю дорогу до Улан-Удэ молча смотрел на степь, мелькавшую за окном. Рядом оказалась женщина в белой панаме, та, что подсказала, как найти администрацию.
— Ну как, попал к Санаеву? — спросила она.
— Попал, — без воодушевления ответил Алексей.
— Значит, дорога была открыта! — женщина одобрительно кивнула.
— Как вас зовут? — спросил Алексей, когда автобус уже въехал на окраину города.
— Ханда Гынсоновна меня зовут, — охотно представилась женщина.
— Нет у вас знакомых, которые сдают комнату в Улан-Удэ, Ханда Гынсоновна?
— У меня есть комната, — встрепенулась женщина, — очень хорошая комната, в самом центре. И совсем недорого. Давай сейчас выйдем на площади и посмотрим, тут недалеко.
* * *
Алексею было пять лет, когда отец пришёл домой пьяным и ударил маму. С тех пор Алексей ни разу не гостил у своей бурятской бабушки. Зато она часто снилась ему в детстве. Вроде бы не скучал по ней, а вот как появится во сне, так проснётся на подушке, мокрой то ли от пота, то ли от слёз. В этих снах её самой как бы и не было. Но она была где-то рядом, Алексей это очень чувствовал.
Иногда снилось, будто она вышла во двор, оставив его в доме одного. На кухне, как всегда, было прибрано и пахло парным молоком. Недавно вымытая посуда была прикрыта от мух чистой марлей. Сонная оса с тихим жужжанием билась в стекло. Из соломенной хлебницы торчали куски тёмного кисловатого хлеба. Тут же, у хлебницы, стояла трёхлитровая банка с молоком утренней дойки.
В таких снах он снова был пятилетним мальчиком, и ему одному становилось страшно. Он выходил на веранду, затем на крыльцо и шёл по дорожке, выложенной кирпичом. Шлёпал босыми ногами к песочнице, у которой крутился Соболь, чёрный косматый барбос с густыми бровями и бородкой.
— Соболь, ко мне! — командовал Алексей.
Пёс кидался ему в ноги, словно после долгой разлуки. Выгибая сильную шею, упирался боком в колени и, всхрапывая от восторга, вдруг мчался с радостным лаем к калитке.
…За окном громко лаяла собака. Алексей тяжело вздохнул и нехотя приподнялся со своей лежанки — старого комковатого матраца под выцветшей простынёй. Ватная подушка с пожелтевшей наволочкой была мокрой то ли от пота, то ли от слёз. Соболя уже давно нет… Это была собака его бабушки, что жила в далёком бурятском посёлке Могойтуй. Бабушка тоже умерла, очень давно.
За тонкой стеной не то ругалась, не то громко говорила по телефону по-бурятски соседка Алексея, всё ещё молодая и симпатичная, но уже изрядно потрёпанная жизнью мать-одиночка.
Уже почти месяц Алексей жил в общежитии бывшего судостроительного техникума в самом центре Улан-Удэ. Поселила его здесь Ханда Гынсоновна, когда-то заведовавшая этим общежитием. От неё он узнал, что техникум в девяностых закрыли, а общежитие заселили беженцами из бурятских деревень.
В блоках умывальные комнаты, душевые, туалеты были общими. По первости он в порыве вдохновения после встречи с нетленным монахом чинил, чистил, драил эти умывальни, душевые и туалеты. Но, чем больше он старался, тем упорнее обитатели общежития возвращали всё в исходное состояние. Алексей вывешивал на дверях объявления, увещевал и ругался, но соседи проходили мимо, словно тени из другого мира, и продолжали жить так, как привыкли жить.
В первые дни Алексей бесцельно бродил по улицам Улан-Удэ и всё ждал звонка от своего родственника, того самого журналиста, который рассказывал по телевизору о нетленном монахе. Номер своего телефона Алексей передал ему через знакомых Ханды Гынсоновны, которые якобы знали его лично. Алексей не очень-то и понимал, зачем ему нужен этот звонок. Лишь подспудно догадывался, что родственник может о чём-то рассказать, о чём-то очень важном. Но родственник не звонил.
Алексей стал подрабатывать в кафе, которым владели буряты из Китая. Владельцы платили ему в конце каждого рабочего дня, а в обеденной зоне кафе стоял телевизор, по которому можно было посмотреть новости. Но и в новостях он ни разу не увидел и не услышал своего родственника.
Работать приходилось допоздна, и в общежитие Алексей возвращался уже затемно. Всякий раз его встречал сын соседки, двухлетний мальчик. Он гулял без присмотра по крылу общежития и нередко заходил к Алексею. Не по-детски деловито он окидывал взглядом убогую обстановку комнаты и, тяжело вздохнув, складывал руки за спину и уходил.
Вот и сейчас дверь в комнату соседки была приоткрыта. В проёме, слегка уперевшись в косяк, стоял мальчик и смотрел на Алексея большими тёмными глазами.
— Здорово! — Алексей подмигнул ему.
— Папа! — вдруг выдал в ответ мальчик.
Малыша тут же одёрнули, и дверь в комнату громко захлопнулась.
Разувшись и рухнув на матрац, Алексей вспомнил, что уже два дня не заглядывал в свой старенький сотовый телефон. Помутневший экран показал два десятка пропущенных звонков. Все были от Танюхи. Он нажал на кнопку вызова, прослушал привычную запись о том, что на телефоне недостаточно средств, включил автоответчик и вдруг услышал дрожащий Танюхин голос. Казалось, она вот-вот сорвётся на крик: «Алло, ты где?.. Мама в больнице! У неё инсульт! Не будь козлом, позвони мне!..»
А потом позвонила Ханда Гынсоновна.
— Алёша, — начала она, — я завтра в Корею уезжаю, надоело всё, хочу мир посмотреть. За комнату не переживай, хорошо? Живи сколько хочешь. Съезжать будешь, просто ключи оставь в замке…
— Ханда Гынсоновна, — взмолился Алексей, — киньте мне, пожалуйста, денег на телефон! У меня мама в больнице…
— Ойо, — испугалась Ханда Гынсоновна, — сейчас-сейчас, кину.
* * *
— Я тебе два дня уже звоню, придурок! — с ходу завеласьТанюха. — Где ты?!
— Да я в Бурятии…
— Бегом домой, в Бурятии он, тварь такая, мне помощь твоя нужна!
— Да погоди ты орать… Успокойся. Где сейчас мама?
— В Первомайске она.
— В Первомайске? А что она там делает?..
— Лежит в больнице, надо полагать.
Первомайск в памяти Алексея был небольшим городком, до которого на маршрутке из Читы можно было добраться за три-четыре часа.
— Почему в Первомайске?.. — Алексей рассеянно потёр родинку на подбородке.
— Дома надо появляться чаще! — огрызнулась Танюха. — Она в Забайкальск поехала, калымить. Если не помнишь, вместо тебя.
Алексей вспомнил, что мама нашла ему работу: носить баулы из Китая в Россию для бурятских челноков. Работа грязная, тяжёлая, но деньги, по словам мамы, платили неплохие и стабильно. К тому же для бурят на вид Алексей был своим. Именно это «свой» и смутило. Алексей не считал бурят своими. По крайней мере, тогда…
* * *
В поезде Алексею досталась нижняя боковушка у туалета, и все попытки вздремнуть так и не увенчались успехом. Соседями его были пьяные вахтовики, упорно допекавшие свою соседку, бурятку лет восемнадцати. Девушка то и дело покрикивала на пьяных мужиков и косилась на Алексея, по всей видимости, ожидая защиты от соплеменника.
— Мужики, отстаньте от девушки! — обратился, в конце концов, Алексей к вахтовикам. И те вдруг отстали, даже угомонились.
В юности вокзал Читы вызывал в его душе смешанные чувства: он и любил это место за радостное предчувствие грядущих перемен, и не любил за постоянную суету и вонь.
Когда-то возле вокзала был большой стадион. Вокруг него в девяностых наставили торговых ларьков. Алексей ходил разглядывать их крошечные витрины, слушая попсу из павильона с музыкальными кассетами. На витринах красовались пачки импортных сигарет, шоколадные батончики, жвачки, соусы и прочая дребедень из рекламных роликов. Иногда Алексей покупал кассеты: на витрине они смотрелись притягательно, загадочно и красиво, дома же почему-то неизбежно дешевели и теряли свой лоск.
Пропустив пару переполненных троллейбусов, Алексей в итоге предпочёл маршрутку, уселся, уткнувшись головой в спинку переднего сиденья, и уснул. Разбудил его недовольный голос водителя. Тот тряс его за плечо, требуя освободить салон.
— А где мы? — Алексей оглянулся.
— На конечной! — ответил водитель.
— Это Северный, что ли?
— Нет, стадион ЗабВО.
— Но маршрутка шла на Северный!
— Номер сбоку был, — водитель виновато улыбнулся, — лобовой забыл поменять.
Водитель-бурят говорил с сильным акцентом, что сильно раздражало.
— Мне на вокзал надо! — упёрся Алексей.
— Деньги не плати, этого хватит. Выходи! — настаивал водитель.
Алексей вышел из маршрутки, огляделся и побрёл в сторону ЦРММ, буркнув напоследок: «Буритос тупорылый!»
Рядом нестройной шеренгой стояли российские и корейские маршрутки. Водители, услышав Алексея, громко захохотали.
Алексей прибавил шагу и перешёл на привычный бег. До дома было не менее пяти кварталов, если бежать по улице. Правда, можно было срезать через городское кладбище. Немного поколебавшись, Алексей повернул в сторону лесного массива.
* * *
На кладбище откочевало немало бывших друзей Алексея. Но лишь последняя трагедия действительно потрясла. Одно время вся его компания курила урульгу. Курили каждый день, сначала толпой, сбившись в этакий клуб любителей, а затем и по одному, уже «вдогонку». То ли урульга стала хуже, то ли молодые организмы приспособились, но эффект этой гадости вдруг ослаб. И однажды Женька, самый близкий друг Алексея, принёс кое-что покрепче.
Они замутили в подвале всё по инструкции. Первым попробовал Женька.
— Я дыма не чувствую, — Женька задумчиво смотрел на фильтр.
Вдруг лицо его сковала пепельная дремота. Кто-то, сообразив, шлёпнул его ладонью по лицу. Но Женька не отреагировал.
…Весь остаток вечера компания думала, как поступить с телом. Дождавшись темноты, они отнесли Женьку к его дому и бросили у калитки. Женькина мать, собравшись утром на работу, нашла сына уже окончательно застывшим. Что было дальше, Алексей не помнил. Точнее, не хотел об этом вспоминать.
Миновав объездное шоссе, Алексей торопливо зашагал мимо свежих могил. Оградки стояли почти вплотную: места на кладбище подорожали, и даже здесь ощущалось неравенство нового времени — среди холмиков с крестами то здесь, то там попадались могилы с богатыми монументами, занимавшими участки, на которых можно было похоронить по десять человек на каждом. «Года два-три — и от холмиков ничего не останется…»
Алексей попытался вспомнить, где могила Женьки. Кладбище разрослось… Он вдруг осознал, что с момента гибели Женьки прошло уже десять лет! А казалось, лишь вчера… И за всё это время он всего раз был на могиле друга — во время других похорон, — когда хоронили Жору.
— …Вот буряты раньше вообще не парились, как хоронить, — Сазон, копая в свою очерёдность могилу для Женьки, то и дело халтурил, не желая особо напрягаться даже для друга. — Бросят труп в степи, и пусть его птички клюют…
— Ну, это же буряты… — Жора всегда умел сказать обидное как бы случайно.
Неделю спустя Жора в пьяном угаре сцепился с Сазоном. Сазон убежал, но вскоре вернулся с парнями с соседнего квартала. Они забили Жору до смерти.
Похоронили его рядом с Женькой.
* * *
Деньги на поездку в Первомайск дала Танюха. В отсутствие мамы Шумер окончательно обнаглел и в первый же вечер бросился на Алексея с кулаками. Драться Алексей умел, но для настоящей драки ему не хватало злости. Шумер же был на восемь лет младше, почти на голову выше и тяжелее килограммов на двадцать, а главное — куда злее.
Корейский микроавтобус был наполовину пуст, и Алексей удобно раскинулся на задних сиденьях. За окном стояла Танюха и смотрела куда-то в сторону. Ей уже двадцать, но Алексею всё ещё казалось, что она — ребёнок, маленькая девочка.
Рождение Танюхи потрясло Алексея. Когда он увидел маленький беззащитный комочек с зелёными глазами, завёрнутый в одеяло, у него защемило в груди. Первые два месяца он не отходил от её кроватки и даже вставал ночью, чтобы взять сестрёнку на руки. Это была чистая братская любовь, первое взрослое чувство.
Именно из-за Танюхи Алексей впервые в жизни избил человека: Жору, дурно подшутившего над ней. Тот объяснил Танюхе, что она русская, а её брат — бурят.
Отчим в тот день пил, а мама, как назло, была на дежурстве. Танюха за столом вдруг выдала: «Бурят, в попе яйца горят!» Сама себе рассмеялась, сложила ладошки одна на другую, так, чтобы большие пальцы торчали в разные стороны, словно усики, и зашевелила ими: «Нали-и-им!..»
Обескураженный, Алексей замахнулся и отвесил Танюхе пощёчину. В следующую секунду тяжёлый кулак отчима снёс его с табурета. Оглушённый, Алексей поднялся с пола, схватил с плиты чайник с кипятком и швырнул в отчима. Сам не понял, как оказался на улице. Из форточки доносился истеричный рёв перепуганной Танюхи, а отчим, выбежав на балкон, что-то орал на всю улицу…
Танюха ушла не попрощавшись. Алексей и не ждал от неё ничего. Их теперь связывала только мать. И чем дальше она была, тем шире становилась пропасть между её детьми. Маршрутка тронулась и поползла по улицам Читы, мимо площади и так далее, на восток Забайкальского края.
На окраине в маршрутку сел высокий плечистый бурят с ушами, похожими на две грубо слепленные пельмешки. Усевшись на боковое сиденье рядом с Алексеем, он небрежно бросил под ноги спортивную сумку и открыл окошко. Холодный осенний воздух разлетелся по салону, и пассажиры заёжились, тревожно оглядываясь назад. Парень, не обращая внимания, заткнул уши наушниками, откинулся на спинку кресла и вскоре засопел, погрузившись в глубокий здоровый сон.
Такие парни напоминали Алексею о девяностых, когда Читу делили между собой банды «блатных» и «беспредельщиков» из числа бывших спортсменов. Передел Читы, в отличие от многих других городов новой России, поначалу проходил тихо и мирно. Конкурирующие банды, как правило, забивали стрелки на окраинах города, и выигрывал тот, кто лучше умел спорить. В те годы даже профессия такая появилась: «разводящий», специалист по разбору полётов между бандами и прочими конкурентами.
Период, по сравнению с соседними городами, нешумной рассудительной жизни читинских бандитов был заслугой Профессора, криминального авторитета, избранного на всеобщем сборе братвы «смотрящим», или «положенцем» города. Профессор недаром носил такое прозвище. Бригады он научил договариваться между собой, город поделил на зоны влияния, а во дворах Читы благодаря его «политике» утвердились «понятия» — этакий свод неписаных законов, нарушить которые не решались даже отъявленные «беспредельщики» из числа спортсменов. Всё изменилось после того, как в городе появились «чечены», а попросту — «чехи».
Пацаны во дворах рассказывали, что Читу «чехи» решили взять силой, и потому принялись бить всех направо и налево, по поводу и без. Ни Профессор со своими принципами «криминальной демократии», ни банды спортсменов и блатных их не пугали. Любого, кто пытался встать на их пути, ожидало необъяснимое и неминуемое поражение.
Но Профессор недаром был компромиссным, законно избранным «положенцем». В его колоде был один козырь, о котором разведка «чехов» не могла знать: «гураны» — первомайская банда Боцмана, криминального хозяина Забайкальских степей. Боцман собрал настоящую орду из потомков забайкальских казаков, сибирских татар, хамниганов и бурят. Степная банда славилась хитростью, жёсткостью, непредсказуемостью. Ходили слухи, что Профессор сам выехал в Первомайск «на поклон» к свирепому степняку. Спустя неделю после этой встречи «гураны» прибыли в Читу.
«Гураны» и «чехи» схлестнулись за городом, у какой-то мелкой гостиницы. О той схватке позже ходили легенды, дескать, обе банды бились яростно и упрямо. Однако «гуранов» поддерживала вся Чита и всё Забайкалье. «Чехи» же были здесь чужаками. В тот день «чехи» выдержали осаду, но Читу предпочли покинуть…
Алексей пытливо разглядывал парня напротив, пытаясь угадать, кто он и чем живёт. Небольшие плотные ладони и ломаные уши выдавали в нём борца, но упрямая складка губ и манера, с которой степняк расположился на своём месте, тщательно выбритые щёки и модная причёска говорили о том, что зарабатывает парень отнюдь не навыками вольной борьбы.
От скачка на выбоине парень проснулся и посмотрел на Алексея взглядом большой степной собаки — спокойно и безучастно. С такой безучастностью парни, подобные этому, лет десять назад выводили приятелей Алексея, начинающих карманников, на пустырь за рынком и ломали им руки…
— …Покажи-ка руки! — Спиля, высокий, худощавый, с тонкими и длинными ладонями, с виду обычный, но с претензией как бы на интеллигентность, был самым знаменитым карманником района ЦРММ. Щурясь от сигаретного дыма, он внимательно осмотрел пальцы Алексея. — Пальцы у тебя хорошие, рабочие, прямо как у меня. Вот только палёвый ты.
— В смысле — палёвый? — не понял Алексей.
— Родинка у тебя на подбородке палёвая, — будто пальцем ткнули, — Спиля хищно усмехнулся, как мелкий хорёк. — Может, бороду отрастишь?
Алексею было семнадцать, когда во дворе среди сверстников началась мода на чеченские бородки. Но у него она получалась какой-то козлиной, а не чеченской, узкой и вытянутой.
— Мне не идёт борода, — ответил Алексей.
На первом же «кармане» в троллейбусе Алексей вынул кошелёк у бабульки. В тот же день Спиля закатил в подвале в его честь щедрый фуршет с водкой «Распутин» и планом[1].
На следующем «кармане» Алексей уже страховал Спилю. А затем был рынок — самый опасный участок. И самый хлебный. Одного карманника «смотрящие» рынка наказали за самодеятельность на всю оставшуюся жизнь: сломали ему позвоночник.
Сначала Спиля обчистил хорошо одетого бурята, затем разрезал сумочку интеллигентного вида женщины. Всё добытое принимал Алексей. На приёмке и попался. Спиля растворился в толпе как в воздухе, будто его и не было. А двое крепких бурят повели Алексея на пустырь.
Даже не страх — животная паника обуяла Алексея в тот момент, когда усатый милиционер у рыночных ворот лишь усмехнулся, увидев его в лапах этих бандюков. Алексей попытался вырваться, но буряты держали крепко. Он было закричал, но удар в живот выбил весь воздух из лёгких.
Вытащив Алексея на пустырь, буряты поставили его на колени и, завернув ему руки за спину, потянули вверх. От дикой боли Алексей потерял сознание. Очнувшись, увидел широколицего бурята, того самого, что обчистил Спиля. Бурят разглядывал его спокойно и безучастно:
— Напарник твой где?
Алексей попробовал пошевелить одной рукой, затем другой. Руки были целы.
— Не знаю. Он в толпе затерялся, — честно признался Алексей.
— А живёт где?
— На ЦРММ, но, где точно, не знаю, честно.
— Ладно, найдём!
Алексей кивнул и робко поднялся с земли.
— Кто бурят: мама, папа? — поинтересовался широколицый.
— Папа.
— Откуда? — в глазах его будто мелькнула догадка.
— Из Могойтуя.
— А зовут как?
— Володя, Ширапов.
— Чтобы больше тебя здесь не видел, понял?
— Понял! — кивнул Алексей.
Алексей тогда бежал до самого ЦРММ не оглядываясь, и всю дорогу будто светился от счастья.
Спилю нашли на следующий день…
…Парень снова безмятежно откинулся на спинку кресла и засопел. Алексею захотелось быть похожим на этого рослого крепкого степняка. Он даже представил, как можно превратить свои уши в такие же пельмешки: например, защемив их дверью в ванную комнату. А может, борьбой заняться? А почему нет? Тридцать два — ещё не пенсионный возраст, ещё есть время всё изменить…
Очередная выбоина на дороге вернула с небес на землю. Смутная тревога вернулась. Захотелось пива, одиночества и понимания. За окном мелькала забайкальская степь. Эти безбрежные просторы навевали на него тоску.
* * *
В Первомайск он приехал во второй половине дня. Сосудистый центр, куда положили мать, Алексей нашёл быстро. Но там её не оказалось. Дежурная медсестра только сменилась и ничего не могла ему рассказать.
Выйдя на улицу, Алексей окинул взглядом местный пейзаж: огромные отвалы на сопках, роща желтеющих берёз, увядающий степной городок, некогда считавшийся одной из жемчужин Забайкалья.
Алексей прошёлся по улице, купил бутылку крепкого пива и сигареты. Присев на скамью у дороги, откупорил бутылку и вспомнил, что не взял стаканчик. Идти обратно в магазин не хотелось. Покопавшись в вещах, достал деревянную чашку, наполнил её до краёв и осушил большими глотками. Тугая волна пробежала по телу, стало хорошо, страх улетучился. Алексей осушил ещё одну чашку и достал сигарету. Предвкушая удовольствие, чуть подался вперёд, щёлкнул зажигалкой… От острой боли в брюшине потемнело в глазах, мышцы одеревенели. Алексей попытался подняться на ноги и рухнул на тротуар.
Снился ему тот самый бурят из маршрутки, с которым он ехал в Первомайск. Этот парень с ломаными ушами объяснял прохожим, что состояние у Алексея стабильное, что всё ненужное ему отрезали, хотя он за лето так и не нагулял жир. Так что его следует откормить, а потом пригласить на шашлык самого Боцмана.
Алексей пытался уйти от этого бурята по закоулкам кладбища и наткнулся на Женьку. Весь потный, в земле, Женька рыл себе новую могилу, сетуя, что прежняя хата слишком тесная, да и Жора достал уже со своими тупыми шуточками…
Очнувшись, Алексей увидел «того самого» бурята. Тот, склонившись над ним, смотрел прямо в глаза.
— Скажи что-нибудь, — скомандовал бурят.
— Чего ты ко мне прицепился? — с трудом выдавил Алексей.
— Хорошо! — резюмировал парень и направился к следующей койке. Только теперь Алексей увидел на нём белый халат.
Снова очнулся Алексей уже утром, в больничной палате, и обнаружил себя привязанным к койке. Вокруг на соседних кроватях сидели мужички в больничных пижамах, все как на подбор с худыми морщинистыми лицами. Пальцы одного из них украшали «перстни» матёрого уголовника. Алексей хоть и вырос во дворе, где царили «понятия», но в тонкости уголовной этики так и не вник, и при виде зеков чувствовал себя неловко.
— Ну что, бродяга, очухался? — улыбнулся беззубым ртом «кольценосец». — Поморосил ты после наркоза. Даже Боцмана, говорил, знаешь. Чо, в натуре знаешь?
— Да завязывай ты, убили же Боцмана! Щас кто его только не знает, — возразил его сосед.
Попытки осмотреться закончились для Алексея приступом тупой боли где-то внизу живота. Откинувшись на подушку, он закрыл глаза, и в следующий раз очнулся уже ночью. По-прежнему привязанный, он тщетно пытался придумать, как спрятаться от этой гнетущей белой пустоты. В палате были люди, все они мирно сопели на своих койках. Неожиданно в палату вошли Женька и Жора. Оба были явно навеселе, чумазые и счастливые.
— Ты чего лежишь тут? — Женька освободил Алексею руки и ноги.
Тем временем Жора достал из-за пазухи бутылку водки, с соседней тумбочки взял гранёный стакан.
— Вы как тут оказались? — Алексей сел на койке и заметил, что живот его уже не беспокоит.
— Мы так, мимо проходили, — Жора загадочно усмехнулся и протянул Алексею стакан наполовину наполненный.
— Мне нельзя, траванулся я, похоже, — попытался выкрутиться Алексей, но Жора так и замер с протянутым стаканом. Алексей нехотя взял. Водка словно кислотой растеклась по стенкам желудка.
— Что это за хрень? — прохрипел Алексей.
— «Первомайская, особая», — задумчиво протянул Жора и закурил прямо в палате.
— Братан, мы за тобой! — Женька присел рядом с Алексеем.
— Валите нахрен отсюда! — Алексей попытался разогнуться, но боль переползла в низ живота и скрутила.
— А что ты тут забыл? И кому ты нужен? — Жора норовил заглянуть в глаза Алексею, но тот, зажмурившись, уткнулся в подушку, каким-то шестым чувством понимая, что смотреть в глаза Жоре ни в коем случае нельзя.
Жора ледяными ладонями попытался оторвать лицо Алексея от подушки, но Алексей вцепился в неё зубами и что есть мочи заорал.
…Над ним снова стоял «тот самый» бурят в белом халате. На стенах палаты резвились блики утреннего солнца, и, пожалуй, впервые за многие годы Алексей искренне радовался новому дню.
— Что со мной? — спросил Алексей.
— Аппендицит. Точнее, был аппендицит, — врач улыбнулся.
Алексей неуверенно протянул руки к животу и приподнял больничную пижаму: низ живота был плотно залеплен пластырем.
— Не волнуйся, будет красиво — маленький шовчик от лапороскопии. И да — ты везунчик: в последний момент, без разрывов, — врач засмеялся.
— Я за мамой приехал…
— В порядке твоя мама. Отдыхай.
— У неё инсульт был…
— Я знаю. Меня, кстати, Бато зовут. Потом поговорим.
Бато мягко сжал ладонь Алексея и направился к другой койке. Своими плотными, крепкими пальцами он ощупывал животы пациентов, что-то говорил им, шутил и подбадривал.
* * *
Бато оказался завотделением, в котором лежал Алексей.
Следующие несколько дней Алексей питался невкусными и полезными супчиками с протёртым мясом и манной крупой. Эти супчики действовали на него как снотворное, и Алексей спал сутками напролёт. Ему принесли пакет с вещами. Алексей покопался в карманах куртки: паспорт был на месте, но ни телефона, ни денег не было. Только деревянная чашка лежала поверх одежды.
Когда он встал с постели, то первым делом дошёл до кабинета заведующего и попросил у Бато телефон, чтобы позвонить матери.
— Меня обчистили, похоже, — пробормотал Алексей.
— Это Первомайск! — Бато развёл руками. — Радуйся, что жив остался.
Взяв телефон Бато в руки, он начал набор и вдруг понял, что просто не помнит маминого номера. Он постоял в рассеянности и вернул телефон Бато. Тот ни о чём не спросил его и протянул конверт.
— Что это? — удивился Алексей.
— Письмо, — ответил Бато.
Развернув тетрадный листок, Алексей увидел знакомый, как всегда, ровный почерк мамы.
«Здравствуй, сыночка! Прости, что не смогла приехать к тебе. Передай огромное спасибо Бато за то, что привёз тебе это письмо. В общем, так: у меня случился микроинсульт, но у меня всё неплохо. Даже хорошо! Не волнуйся за меня. Когда оклемаешься, приезжай к нам в Могойтуй. Мне трудно сейчас объяснить, почему ты должен быть в Могойтуе, но тебя здесь ждут. Здесь, кстати, Виталик, помнишь его, надеюсь? Это сын Зины, моей сестры, которая живёт в Новой Кижинге. Сделай это для меня, очень тебя прошу! Целую. До встречи. Мама».
— Виталик? — Алексей знал одного Виталика — своего двоюродного брата из Бурятии. Но каким образом тот оказался в Могойтуе? — Как это понимать? — Алексей кивнул на письмо и недовольно посмотрел на Бато.
— Мама твоя просила передать. Прости, не стал ей говорить, что тебе операцию сделали. Сказал, что тебя положили в «нарколожку» после запоя. Просто это было первое, что на ум пришло.
— А мама-то моя где?
— Гостит в Могойтуе. Тебе, кстати, от Виталика большой привет.
— Вы знаете Виталика?
— Ещё бы, — Бато усадил Алексея на кушетку, взял за подбородок и посмотрел в глаза. — Я боролся с Виталиком на Сурхарбане. Язык покажи.
— Боролись с Виталиком?
В памяти Алексея Виталик был тощим, нескладным и вечно голодным. В гостях он не отказывался даже от приторных соевых конфет.
— Похоже, ты редко общаешься с роднёй.
— Я с ними вообще не общаюсь.
— Вот и зря! Можно на «ты». Мне так проще.
— Как скажешь. Слушай, я вот чего понять не могу. У мамы инсульт был…
— Вот сам приедешь и спросишь. Через пару дней собирайся!
— За мной приедет кто-то? — спросил Алексей.
— Я сам тебя отвезу.
* * *
Из Первомайска в Могойтуй они выехали уже ближе к вечеру, на новенькой пятидверной «Ниве» с эмблемой Первомайской больницы на боку. Поздняя осень смела последние листья с берёз, отчего окраины городка стали казаться чуть аккуратнее. «Нива» бойко миновала частный сектор и выкатила на узкую дорогу со старым, но всё ещё целым асфальтом. Некоторое время Бато молчал, наблюдая за дорогой.
— Может, расскажешь, что происходит? — спросил, наконец, Алексей.
— Меня попросили привезти тебя в Могойтуй. Зачем, не знаю, — ответил Бато.
— А мама?
— Не знаю я! — резко оборвал Бато.
— Ладно, — пожал плечами Алексей.
Бато сбавил скорость, пропуская косяк лошадей, переходивших дорогу. Вёл косяк рыжий приземистый жеребец с густой почти пепельного цвета гривой.
— Я когда-то на лошади в Первомайск ездил с Хара-Шибири, — вспомнил вдруг с улыбкой Бато.
— Это далеко? — ради приличия спросил Алексей.
— Напрямую не так уж. Приедешь, объешься мороженым — и назад, — Бато снова улыбнулся.
— Я, когда тебя в маршрутке увидел, подумал, что ты бандит! — признался Алексей.
— В маршрутке? — не понял Бато.
— Ну, с Читы, ты ведь со мной ехал в тот день, когда я в больницу попал?
— Не был я в Чите в тот день! — уверенно ответил Бато. — На работе я был.
— Парень ехал со мной, очень похожий на тебя!
— А, понял, это из соседней деревни парень, следователем работает в Первомайске. Он борявчик тоже. Мы, борявчики, все друг на друга похожи!
— Борявчик, в смысле…
— Ну, борцы! Я же мастер, зону Сибири и Дальнего Востока выигрывал.
— Круто! — одобрил Алексей.
— Меня родители сначала не хотели отпускать в Первомайск. Брат у меня старший там был в банде Боцмана…
— Боцмана? — оживился Алексей. — Слышал я про него.
— А кто про него не слышал? — Бато хитро покосился на Алексея.
— А врачом как угораздило?
— Брат выжил, вот и угораздило, — усмехнулся Бато. — Наши все обычно на спортфак поступали в Чите. А кому мы там нужны? В Забайкальском университете, например, «классиков» больше уважают. Русские вообще «классику» больше любят. Хотя не понимаю, что за борьба такая: как медведи топчутся, в ноги проходить нельзя. Я считаю, борьба без прохода в ноги — это не борьба! А в Улан-Удэ своих борявых хватает со всей Бурятии. Там, если ты Россию ещё по пацанам не брал, ты никто. Вот я и сфинтил, поступил в мед. Думал, бороться буду, зачёты автоматом будут ставить. А там борцы, оказалось, не очень-то и нужны. Точнее, нужны, но зачёты за борьбу автоматом не ставят. Сначала бросить хотел, а потом дай, думаю, доучусь, вдруг получится? Доучился, ординатуру окончил, в Первомайск пригласили, отделение потом дали. А что, квартира есть, платят нормально, родители рядом. Мне нравится!
— А брат твой жив?
— Конечно, жив. В дацане он сейчас!
— В смысле, монах, что ли?
— А почему нет?
— Да просто… сначала бандитом был, теперь монах?
— Из бандитов самые крутые монахи получаются! — улыбка на лице Бато стала немного зловещей. — Думаю, брата моего ты тоже скоро увидишь.
— Да как-то не хочется! — вырвалось у Алексея.
— Не бойся, скажешь, что меня знаешь! Шучу, — Бато тяжело вздохнул. — Жизнь его крепко побила. Пять покушений пережил, крайним хотели сделать. Не смогли! Он в Улан-Удэ пробовал окопаться, потом отару брал, по контракту служил, в Чечне был два раза. После войны вообще какой-то дурной стал, пить начал. Совсем бы так спился. Но бурхан помог, встретил Багшу.
— А кто это, Багша?
— Приедешь и увидишь!
— Ладно.
За окном промелькнула бурятская деревня. Россыпь домов у подножия большой сопки вызвала в душе Алексея неясную тревогу. Живут же здесь люди, посреди степи, живут своими заботами, переживаниями.
Бато снова сбавил скорость. На этот раз дорогу переходил огромный загулявшийся бык. Похоже, в сумерках этот зверь видел не очень хорошо и потому брёл вдоль на свет фар. Бык явно был породистым, с мощной шеей, кучерявым узким лбом и торчащими вверх, подобно двум стальным ломикам, рогами.
— Это калмыцкий, — с ноткой восхищения сказал Бато. — Калмыцкие коровы, когда волки на них нападают, не разбегаются, а становятся в круг и отбиваются. Видел, рога у него какие? Как кинжалы. Медведя завалить может!
— А бурятские коровы бывают?
— Коровы — не знаю, — пожал плечами Бато, — бараны есть. Они зимой траву из-под снега выкапывают. Мало их, правда, но есть. Брат мой разводит.
— Так он же монах?
— Ну и что? Монахи не могут разводить овец?
Аккуратно объехав быка, Бато прибавил газу.
«Какие проблемы могут волновать тех, кто живёт здесь? Как сена накосить, чем скотину кормить зимой, чтобы не издохла и даже давала молоко? А чтобы сено косить, горючка нужна. А горючка денег стоит. А на что заработать денег степняку? Наверное, продажей натурального мяса, молока, сметаны, шерсти? А кому это нужно — натуральные мясо, молоко, сметана, шерсть?» Алексей вспомнил, что даже позы и пельмени мама наловчилась стряпать с фаршем из куриных окорочков. Натуральное молоко на рынке стоит дорого, а то, что бабульки продают на развалах, — гарантированная отрава. Да и лень ехать на рынок, и ни к чему особо, всё есть в ближайшем магазине, недорого, упаковано, хранится долго…
— Виталика давно видел? — Бато посмотрел на Алексея, словно пытаясь угадать в нём общие с братом черты.
— Лет двадцать назад, — усмехнулся Алексей.
И эта усмешка как-то быстро переросла в весёлый, безудержный смех. Бато лишь слабо улыбнулся в ответ и, глядя на дорогу, терпеливо ожидал.
— Его тогда к нам в гости отправили, в Читу. А мама взяла и в лагерь нас, в «Спутник», определила. Она тогда Танюхой была беременна. Одного меня, наверное, побоялась бы отправить, а двоих уже не так страшно. Виталька дрищ был: худенький такой, руки и ноги тоненькие, как прутики. А жрал — как конь, что ни дай, всё съест! У меня с аппетитом тогда проблемы были, в лагере и вовсе ничего в рот не лезло. Ну и взял он моду за мной подъедать. Пацаны просекли, смеяться над нами начали. Виталька одному подзатыльник, другому, а они старших позвали, те нам наваляли. Так, что ты думаешь? Будит меня Виталька в пять утра, когда весь лагерь дрыхнет без задних ног. Пошли, говорит, мстить будем. Ладно, пошёл за ним. Заходим в корпус, где старшие спали, Виталька писюн свой достаёт и давай им всем по губам водить…
От приступа смеха у Алексея заболел живот, а Бато пришлось остановиться на обочине.
— Как будто о другом человеке говоришь, — выдавил, отсмеявшись, Бато.
Машина тронулась, и Алексея снова накрыла тревога. Промелькнула ещё одна деревня. Ему захотелось выйти здесь, пройтись по деревенским улочкам, постучаться в первый попавшийся дом.
— Классно, наверное, жить в деревне? — Алексей потёр родинку на подбородке. — Мясо своё, куры, утки, бараны. Может, и жить здесь остаться? Женюсь на какой-нибудь бурятке, баранов буду разводить?
— Это Зугалай! — Бато улыбнулся и вновь уставился на дорогу. — Не думаю, что тебе здесь понравится. Да и буряток молоденьких почти не осталось. В город все бегут!
— Зугалай? — Алексей помнил, что его отец был родом из Зугалая. Где он сейчас, отец? Вроде бы жив, но с тех пор, как мама рассталась с ним, Алексей его больше не видел. Да и не хотел особо видеть. Так казалось ему тогда, очень давно…
* * *
В Могойтуе они были уже ближе к полуночи. Проехав по широкой, явно центральной улице, Бато остановился у магазина с красивой изогнутой крышей в восточном стиле.
— Тебе взять чего-нибудь? — спросил Бато.
— Мне бы сигареты, любые синие.
Бато зашёл в магазин и вскоре вернулся с прозрачным пакетом, в котором угадывался торт в картонной коробке, бутылка водки и пара пакетов молока. Усевшись за руль, протянул Алексею две пачки сигарет.
— Спасибо! — поблагодарил Алексей.
— За это не благодари! — отрезал Бато. — Я тоже раньше курил, даже когда спортом занимался. Не курил бы, — может, и Россию бы взял.
— Ладно. Можно, покурю?
— Кури! Только на улице, — Бато вышел из машины и потянулся, разминая мощные, широкие плечи.
Алексей сунул руку в карман и обнаружил там зажигалку — всё, что осталось от прежней жизни. Прикурив, он ощутил, как от глубокой затяжки и большого перерыва закружилась голова.
Рядом с машиной Бато остановилась небольшая красная иномарка. Из неё вышла стройная бурятка в спортивном костюме и бейсболке козырьком назад. Девушка подошла к Бато, обняла его и поцеловала по-дружески, в щёку. Они негромко заговорили по-бурятски. Но Алексей услышал, что Бато упомянул Виталика, после чего девушка заинтересованно посмотрела на Алексея.
— Здравствуйте, — робко поздоровался Алексей.
Девушка подошла к нему, внимательно посмотрела в глаза и протянула руку:
— Баярма!
— Алексей.
— Очень приятно! Значит, ты брат Виталика? — Баярма смеряла Алексея взглядом.
— Двоюродный, — уточнил Алексей.
— А он не говорил, что у него есть брат-бурят.
— Да какой я бурят… — Алексей ощутил с детства ненавистное ему чувство как бы подвешенности. Девушка была довольно высокой: как показалось Алексею, примерно, одного с ним роста. Резкий, изящный разлёт придавал её глазам почти хищное выражение, но сам взгляд был спокойным, уверенным и прямым.
— Валентина Алексеевна рассказывала о тебе, — Баярма как-то странно улыбнулась. — Добро пожаловать на родину!
Баярма сжала ладонь Алексея и, отпустив, резко повернулась и направилась в магазин. Алексей нырнул в машину и облегчённо вздохнул, когда Бато дал задний ход.
— Смутила тебя Баярма? — Бато улыбнулся и почему-то покачал головой.
Алексей попытался ответить, но слов не нашёл. «Нива» запетляла по улицам Могойтуя, снова вышла на центральную и поползла куда-то вверх.
— Клуб наш! — Бато кивнул влево.
Присмотревшись, Алексей увидел местный Дом культуры, за окнами которого сверкали огни светомузыки. Вдоль дороги у клуба сновала молодёжь, явно нетрезвая, ищущая приключений.
«Нива» ползла всё выше, пока не поднялась на самую высокую точку на окраине посёлка. Здесь, на самой макушке, возвышался буддийский храм в окружении низких домиков. В окнах горел свет. Вокруг храма не было даже намёка на ограду. И храм, и домики были открыты всем ветрам.
У входа в храм Алексей увидел с десяток дощатых щитов. В свете единственной лампочки щиты блестели. У одного из них колдовал огромный плечистый монах. Он кланялся, вытягивался вдоль щита, резко вскакивал, касался сложенными ладонями макушки, подбородка, груди и снова всё повторял.
— Что это он делает? — спросил Алексей.
— Простирается, — ответил Бато. — Он уже третий раз Бум-Ши делает.
— А что такое Бум-Ши?
— Скоро всё узнаешь, — уклончиво ответил Бато. — Это Чимит. С расспросами к нему не лезь, не советую. В глаза ему тоже лучше не смотреть. Постой пока здесь, мне ответить надо…
Бато достал из кармана сотовый телефон.
— Всё, привёз! — ответил Бато. — В дацан. А куда надо было?
В трубке послышался женский голос.
— Баярма сказала, лучше в дацан, здесь же…
Лицо Бато изменилось, звонок его явно озадачил. Алексей между тем, вопреки совету Бато, подошёл к могучему монаху поближе. Лицо исполина выражало безмятежность, а одежда на нём была мокрой от пота. Не обращая внимания на Алексея, монах делал всё новые и новые подходы, при этом что-то нашёптывая себе под нос. Алексей заворожённо смотрел на степного гиганта. Лицо монаха казалось выточенным из камня, рельефные мышцы отливали стальным блеском, прерывистое дыхание больше походило на храп дикого зверя. Казалось, ещё немного, и из его ноздрей, рта и ушей повалит пар или того хуже — огонь!
На мгновение монах замер и посмотрел на Алексея.
— Чего тебе? — спросил он.
— Да я так, к брату приехал, — пролепетал Алексей.
— Прибери здесь, не стой просто так! — скомандовал монах и продолжил свою практику.
Вокруг щитов валялись обрывки истёртого плотного сукна. Алексей добросовестно подобрал мусор, заметив, что некоторые клочки испачканы кровью.
Из темноты возник силуэт рослого, стройного парня в одежде буддийского священника. Ростом пониже простиравшегося, он не казался менее мощным и плечистым.
— Ну, здравствуй, дорогой! — сказал монах по-русски.
— Привет, — отозвался Алексей и от неожиданности выронил обрывки ткани. В этом красавце он с трудом узнал своего двоюродного брата.
* * *
Виталик хоть и был двоюродным братом, а в душе Алексея особых братских чувств никогда не вызывал. Скорее, наоборот. В детстве Виталик был дерзким, шумным и пакостным. После ночной вылазки в корпус к старшеклассникам весь оставшийся срок в «Спутнике» Алексей прожил в ожидании возмездия, в то время как Виталик был спокоен и даже сумел подружиться со своими бывшими обидчиками. С заговорщицким видом, поглядывая на Алексея, он весело рассказывал пацанам, как прошлым летом в пионерском лагере под Улан-Удэ «наводил пыской по губам» старшаков, пока те спали. Впрочем, теперь от того Виталика не осталось ровным счётом ничего.
— Вас тут что, к войне готовят? — Алексей так и не смог обхватить брата.
— Как доехал? — оборвал Виталик.
— Не без приключений. Гол как сокол! — Алексей развёл в стороны руками.
— Слышал, — сказал Виталик. — Пойдём, покажу, где будешь жить.
Виталик привёл Алексея в небольшой домик: внутри не было почти ничего — лишь две старые железные кровати с грязными матрацами и стол. Кровати, судя по всему, служили тут и стульями.
— Постельное сейчас принесут. Голодный? — Виталик посмотрел на Алексея без особого участия.
— Да не особо, до утра потерплю. Ты мне лучше скажи, где мама?
— В Чите, — спокойно ответил Виталик.
— В Чите? А я тогда что здесь делаю?
— Не знаю.
— А кто знает?
— Я тебя точно не звал, — Виталик пожал плечами. — Тётя Валя попросила приютить тебя на пару месяцев.
— На пару месяцев?
— Мало? — Виталик усмехнулся.
— Завязывай так шутить!
— Это просьба твоей мамы. Мне всё равно, хоть сейчас уезжай.
Диалог с Виталиком не клеился во многом потому, что Алексея не покидало ощущение подвоха. Словно всё, что с ним происходит, — какой-то дурацкий розыгрыш.
— Короче, Виталик, я не знаю, что она тебе тут наговорила, но мне, если честно, жить здесь не хочется.
— Как знаешь, — Виталик направился к выходу.
— И ещё, зачем ты забрал её из сосудистого центра? Ей же лечиться надо.
— Забрал, потому что выписали.
Не дожидаясь ответа, Виталик вышел. Мысль о том, что до самой зимы ему придётся жить в этом неуютном месте, просто сковала Алексея по рукам и ногам. Именно такое же чувство он испытал, когда председатель военно-врачебной комиссии в районном военкомате попытался поставить в его личном деле «годен». «Вы не поняли, я не хочу служить!» — заявил тогда Алексей. И все, кто стоял рядом, замерли и уставились на него.
…Служить он не пошёл, спасибо матери: в больнице свои связи, и белый билет он получил, отлежав в жёлтом домике[2] и выйдя с приемлемым диагнозом. Оно того стоило: он слышал истории о том, как чей-то друг или знакомый знакомого в приступе отчаянья разрядил автомат в сослуживца, а то и вовсе расстрелял караул. Женька, Жора и Сазон, в отличие от Алексея, уклоняться от службы не стали. Женька отслужил в пехоте, Жора и Сазон в железнодорожных войсках. Все трое, вернувшись из армии, ещё долго не могли отойти: смеялись — нервно, пили — зло. Город после службы казался им другим, а значит, и жить им предстояло по-другому. Но, как именно дальше жить, никто из них так и не определился.
«Так, завтра на трассу, на попутках до Читы от силы день. Можно попроситься до Дарасуна, так ещё проще, а там на электричку, — рассуждал Алексей. — Главное — добраться до Читы. А потом? А что потом? А потом нужно объясняться с родными, оправдываться перед Танюхой, куда делись деньги, обещать их вернуть. А как вернуть такую сумму? Не факт, что сразу получится устроиться на работу. Да и работать нет ни сил, ни желания. Пара дежурств — и хоть на стену лезь от тоски. А ведь ещё жильё снимать, хотя бы комнату, есть что-то надо… Мама месяца три дуться будет, не меньше. Да и лучше не попадаться ей на глаза… Позвоню ей завтра с Виталикова телефона — уж у него-то номер её есть».
Алексей ощутил, как тупая боль медленно и неотвратимо подступает к сердцу. Прежде в довесок к этой боли он ощущал резь в животе. Живот болеть перестал, но надолго ли?
В дверь кто-то постучался.
— Войдите! — крикнул Алексей.
В проёме появился подросток лет двенадцати. Ушастый, стриженный наголо, в мешковатой монашеской рясе, он смотрелся забавно. Нелепости добавляло ему и выражение глаз: мальчик смотрел с нескрываемым любопытством, приоткрыв рот.
— Здрасьте! — выпалил мальчик.
— Здорово, — нехотя ответил Алексей.
— Это вам!
— Спасибо. Клади на койку, — махнул Алексей.
Мальчик положил постельное бельё и присел рядом, всё так же беззастенчиво разглядывая Алексея.
— Чего уставился?..
— Я пытаюсь понять, кто вы по национальности, — признался подросток. — Меня Санжа зовут. А вас?
— Алексей!
— Вы якут?
В начальной школе Алексея дразнили попеременно то «бурятом», то «якутом». Якутом однажды назвал Алексея новый физрук. Он так и спросил: «Ты якут?» «Русский я!» — огрызнулся тогда Алексей и затем долго не знал, куда себя деть, пока весь класс заходился от хохота.
— Русский я, русский, — устало ответил Алексей. — Всё, шуруй. Мне отдохнуть надо.
— А похожи на якута, — сказал Санжа. — А вы из Могойтуя?
— Нет, из Читы.
— Из Читы?! — Санжа вскочил. — А кто у вас в городе положенец?
— О боже…
— А что я такого спросил? — надулся Санжа. Взгляд его остановился на чашке, которую Алексей поставил на стол. Помявшись, он взял её в руки, долго вертел, разглядывал, даже царапнул ногтем.
— Это ваше? — спросил Санжа.
— Моё, положи на место.
— У Багши точно такая же, — не унимался Санжа. — Можно, я покажу вашу чашку Багше?
— Чего её показывать-то? — не понял Алексей. — Обычная чашка. Хотя забирай. Только оставь меня, пожалуйста.
— Хорошо! — Санжа схватил чашку и выбежал из дома.
* * *
Спал Алексей плохо. Всю ночь ему мерещились шорохи, шаги, что-то гремело и грохотало на крыше. Дважды Алексей выходил на улицу по малой нужде и всякий раз подмечал, что ветра нет. Тогда откуда шум на крыше? Уточнять среди ночи Алексей не рискнул.
Рано утром его разбудил Санжа.
— Вставайте, завтрак скоро! — выпалил Санжа и выбежал на улицу, не прикрыв за собой двери. Усевшись на койке, Алексей достал сигарету и закурил. Терпкий дым натощак придал мрачности этому утру. Больше всего в эту минуту хотелось наговорить гадких слов, неважно кому, лишь бы в лоб и от всей души. В проёме двери вновь возникла ушастая голова Санжи.
— Багша не любит, когда курят! А Виталий багша за курение в доме наказывает уборкой территории!
— Слышь, клоп? Тебе больше всех надо?! — прикрикнул Алексей.
— В этом дацане хувараков не обижают! — парировал невозмутимо Санжа. — Один наорал на меня, Виталий багша заставил его посуду мыть целую неделю! Вам сказали подмести дорожку, иначе завтракать не будете.
— Чего подмести?
— Пойдемте, я вам покажу, — Санжа уставился на Алексея взглядом, не терпящим возражения.
Алексей нехотя натянул кроссовки, накинул мастерку и пошёл за Санжой. На улице он наконец-то смог разглядеть храм из красного дорогого кирпича, всё ещё недостроенный. Вокруг и внутри храма суетились бритоголовые монахи.
Неподалёку Алексей увидел большое белёное строение, похожее на пирамиду, у которого двое монахов разжигали огонь в каменном очаге под навесом. Дорожка была выложена камнем и петляла вокруг храма, вдоль молитвенных барабанов и статуэток божеств. Даже на первый взгляд было понятно, что подметать её придётся не меньше часа.
— Вот, возьмите! — Санжа протянул Алексею веник и ведро, в котором лежал небольшой совок. — Весь мусор нужно собирать в ведро и уносить туда, — Санжа показал место, где за территорией дацана виднелись несколько мусорных контейнеров.
— А где здесь мусор? — на дорожке не было ни единой бумажки, даже травинки.
— А это? — Санжа провёл веником по дорожке и замёл в совок горсть песка.
— Это же песок.
— Виталий багша не любит, когда задают вопросы. Подметайте!
— Мальчик, шёл бы ты, а? — Алексей почувствовал, что ещё немного, и он отвесит надоедливому подростку подзатыльник.
— Мне сказали за вами следить! Я сегодня ваш наставник! Вы должны делать всё, что я вам прикажу!
— Дурдом, однако… — Алексей нехотя взял в руки веник и принялся подметать.
— Вот тут плохо подмели, ещё раз метите! — придрался Санжа и, выхватив веник из рук Алексея, демонстративно промёл сам. — Вот так надо!
— А разница в чём? — огрызнулся Алексей.
— Разница в том, что сегодня я ваш наставник, — сухо резюмировал Санжа.
— Что здесь происходит? — Виталик появился неожиданно, словно с неба упал.
— Я подметать его учу! — ответил Санжа с вызовом.
— А что, этот взрослый дядя не умеет подметать?
— Умеет, конечно. Но я же сегодня его наставник.
— Кто?
— Наставник! — выкрикнул Санжа.
— Это с какого перепугу?
— Ну, вы же сказали за ним присматривать.
— Присматривать, но не наставлять же?!
— Но он ещё не хуварак даже! А я хуварак! Значит, я старше! Значит, я должен его наставлять!
Лицо Виталика побагровело не то от гнева, не то от еле сдерживаемого смеха. С минуту Алексей стоял, открыв рот от удивления: Виталик и Санжа о чём-то спорили по-бурятски.
— Ещё раз выкинешь такое, я тебя отчислю! Пойдёшь учиться в простую школу. Понял меня? — заключил Виталик.
— Да понял я, — успокоился Санжа. Но, вдруг что-то вспомнив, добавил: — А знаете, почему я решил стать ему наставником? Он курил прямо в доме. А ночью он пыскал прямо с крыльца!
— А ты у нас с крыльца не пыскаешь? — возразил Виталик.
— Я не курю! — сказал Санжа, хлопнул в ладоши и, развернувшись, пошёл размашистым шагом прочь.
Плечи Виталика затряслись от смеха.
— Не обижайся, маленький он ещё, — Виталик хлопнул Алексея по плечу. — Пошли на завтрак.
— Виталь, дай телефон — матери позвоню, я быстро.
Алексей задержался перед входом в столовую. Разговор с мамой не заладился, перекинулись общими фразами вроде: как ты? — а ты? — хорошо, — нормально, — позванивай… Мама что-то не договаривала, а Алексей не хотел спрашивать — мешала подспудная досада, что ли, на все эти непонятки и недомолвки. Но само то, что он услышал мамин голос, Алексея успокоило: «Ладно, — подумал он, — как говорится, будем живы — не помрём».
* * *
Столовая для монахов располагалась в большой армейской палатке. Рядом стоял недостроенный корпус, где варили еду, но обеденный зал там был ещё без окон и отделки. В палатке на длинных столах красовались алюминиевые чайники с чаем, большие миски с хлебом, печеньем и конфетами, пластиковые и алюминиевые блюдца со сливочным маслом. На столике в центре палатки возвышалась большая кастрюля, из которой дородная бурятка раскладывала по тарелкам белоснежную рисовую кашу. Молодые монахи, мокрые от пота, спешно рассаживались за столами и с жадностью принимались за еду. Монахи постарше вели себя степенно, несмотря на то, что с утра им тоже пришлось попотеть. Алексей с удивлением отметил, что некоторые из монахов были русскими.
Взяв пару тарелок с кашей, Виталик уселся за ближайший столик напротив Алексея.
— Хорошо вас тут кормят, — Алексей проглотил ложку каши и ощутил вкус топлёного масла.
Неожиданно все встали. В столовую вошёл среднего роста и крепкого сложения монах, на вид лет сорока. На нём была монашеская ряса с жёлтой оторочкой, на боку он придерживал холщовую сумку, очевидно, с книгами. Алексей как-то сразу понял, что это и есть Багша. Следом за Багшой с важным видом вышагивал Санжа. Монах что-то произнёс по-бурятски, все сели и принялись за еду. Взяв тарелку с кашей, Багша уселся рядом с Виталиком и улыбнулся Алексею. Рядом с Алексеем пристроился Санжа.
— Здравствуй, Алексей, — Багша протянул Алексею руку. Ладонь у Багши была узкой и мягкой. — Как спал?
— Неважно, если честно, — признался Алексей. — Тут у вас хорьки не водятся? Всю ночь на крыше кто-то шуршал.
— Это не хорёк. Там у вас Загда живёт! — выдал Санжа. — Но вы не бойтесь, он вредный дух, но не злой. Попугает и успокоится.
— Чего болтаешь-то? — Виталик замахнулся на Санжу ложкой.
— Простите, а кто такой Загда? — Алексей ощутил, что каша во рту вдруг стала безвкусной.
Багша и Виталик переглянулись.
— Это хуварак был. Он повесился в доме, где вы сейчас живёте! — Санжа смешно дёрнул носом, поглядывая на Виталика.
Алексей понял, что аппетит у него окончательно пропал. Под сердце закрался холодок, от которого зябкая волна побежала по телу. На этот раз Виталик уже всерьёз занёс ложку над головой Санжи, но, увидев неодобрительный взгляд Багши, снова принялся за еду, строго, с прищуром, поглядывая на подростка.
— Вы хотите сказать, что в этом домике привидение живёт? — спросил, мрачнея, Алексей.
— А вы боитесь привидений? — глаза Санжи насмешливо блеснули.
— Да не особо, но… — Алексей запнулся, услышав, как по столовой прокатился смешок.
— Так, кому там смешно стало? — Багша оглянулся по сторонам.
Монахи тут же умолкли и уткнулись в тарелки.
— Мало работаете, раз силы есть подслушивать! — Багша подмигнул Алексею. — Обычно, у них уже с утра сил нет. Видимо, жалею много.
Багша принялся за кашу, медленно тщательно пережёвывая. Точно так же ели Санжа и Виталик. Не чувствуя аппетита, Алексей заставил себя осилить тарелку. Виталик налил чаю Багше, наполнил кружки соседей по столу. Чай был горячим, терпким, необычным на вкус.
— Скажите, Багша, а что я буду здесь делать? — спросил Алексей, собравшись с духом.
— А что ты умеешь? — спросил Багша.
— Трудно сказать, — признался Алексей. — Так-то я автослесарь. Но никогда им не работал.
— Слесарей у нас и без тебя хватает. В компьютерах разбираешься?
— Нет.
— А увлекаешься чем?
— Как бы сказать… — окончательно стушевался Алексей. — Я читать люблю: рассказы о животных. А, да, посуду ещё люблю мыть!
— Замечательно! — обрадовался Багша. — Вот и поможешь сегодня Жамбаловне. А дальше посмотрим.
— Как скажете! — обрадовался Алексей.
Столовая уже начала пустеть, когда Багша достал из сумки чашку.
— Скажи, Алексей, откуда у тебя эта чашка? — Багша смотрел на него с какой-то едва уловимой надеждой.
— Это бабушка моя привезла, давным-давно, не знаю, зачем, — ответил Алексей. — Знаю только, что она очень старая, древняя.
— Видишь этот узор? — Багша показал Виталику. — Это печать Лопсона ламхая, отца Нимы ламбагая. Только он делал такие чашки!
— Вы думаете… — щёки Виталика налились румянцем. Эта особенность была у него с рождения, — когда начинал волноваться, к лицу приливала кровь.
— Она вообще особенная, — добавил Алексей. — Это я ещё в детстве понял. Танюха, бывало, ревёт, успокоиться не может, воды ей дашь из этой чашки или просто дашь ею поиграть, глядишь, успокоилась.
— Такая чашка, Алексей, есть у каждого монаха, — произнёс Багша и на мгновение задумался.
— Время, — Виталик ткнул пальцем в основание кисти, — вы Римпоче хотели позвонить.
— Да! — Багша словно очнулся, посмотрел на Алексея. — Можно, я пока оставлю эту чашку у себя?
— Пожалуйста, — ответил Алексей.
— Жамбаловна, спасибо, каша очень вкусная! — окликнул Багша повариху. — Вот, помощника тебе нашли. Посуду мыть любит!
Жамбаловна в ответ молитвенно сложила ладони на груди и низко поклонилась.
* * *
— А кто тебя за язык тянул? — от былой вежливости Жамбаловны не осталось и следа. Усевшись за стол, она положила себе каши с горкой и неспешно принялась за еду.
Посудой был завален целый стол. Мыть её предстояло в большом чане, для чего сначала нужно было натаскать и нагреть воды. Помои же предстояло выносить в вёдрах куда-то далеко вниз, на помойку. Даже навскидку Алексей понял, что работы здесь минимум до обеда. Первым делом он принялся за самые грязные тарелки.
— Начни с кружек, — Алексей оглянулся. Позади него стояла Баярма.
— Сначала кружки помой: они нежирные. Потом в этой же воде — тарелки и ложки. А посуду для начала лучше разложить, быстрее помоешь, — Баярма быстро и умело разложила посуду в стопки, отчего объём работы уже не казался таким большим.
Присев рядом с Жамбаловной, Баярма налила себе чаю. Они заговорили по-бурятски. Алексей догадывался, что говорят о нём.
С посудой Алексей сам бы не управился и до обеда. Спасибо Баярме: ловко орудуя мочалкой, она сначала ополоснула кружки, затем, добавив в чан моющего средства, так же быстро перемыла тарелки. Алексей лишь успевал выносить помои и бегать за водой.
Воду монахи брали из большой бочки на колёсах, что стояла рядом с палаткой. Но бочка оказалась пустой, и за водой Алексею пришлось ходить на водокачку, далеко вниз. Уже после первого захода Алексей ощутил, как мышцы предательски заныли.
Зато теперь у него была возможность осмотреться и понять, где он находится. Храм располагался на широкой поляне, на самой макушке горы. Места на поляне хватало и на храм, и на хозяйственные постройки, и даже на небольшое футбольное поле. По дороге к храму сновали местные жители. Некоторые, завидев Алексея, что-то спрашивали по-бурятски. Но Алексей, опустив голову, старался поскорее пройти мимо. В эти минуты ему, как ни странно, было стыдно, что он не знает бурятского.
— Неплохо для первого раза, — резюмировала Баярма и протянула Алексею руку. При дневном свете черты её лица казались не такими резкими. Она, как тогда, смотрела прямо, без тени смущения. Алексей же почему-то не мог смотреть ей в глаза.
— Я ваш должник, — ответил Алексей, скорее ради приличия. — Если что, обращайтесь.
— Правда? — Баярма прищурилась.
— В любое время, — выдавил из себя Алексей как можно увереннее.
— Мне, если честно, нужна помощь сейчас, — Баярма грустно улыбнулась. — Брата твоего хотела попросить, но ему, похоже, не до меня сегодня, — во взгляде Баярмы на секунду что-то изменилось.
— Опять воду таскать?
— Да нет, картошку копать надо. Работы много. Откажешься — пойму.
— Помогу, без проблем.
— Жамбаловна, скажешь, что я новенького забрала?
Улыбнувшись, Жамбаловна лишь кивнула в ответ.
— Поехали! — скомандовала Баярма и направилась вниз к автомобильной стоянке.
Могойтуй в памяти Алексея был всегда солнечным, светлым посёлком с железной дорогой, чистыми асфальтированными улицами и приветливыми людьми. Но посёлок, мелькавший сейчас за окнами автомобиля, он не узнавал, хотя Могойтуй был по-прежнему и солнечным, и чистым. Нынешний Могойтуй казался ему чужим.
— Отца давно видел в последний раз? — спросила Баярма.
— Лет двадцать назад, — признался Алексей. — Вы знаете, кто мой отец?
— Это его дом, — кивнула Баярма на старый и будто знакомый дом за дощатой оградой.
— Мне на днях почему-то снился этот дом! Но отца видеть пока не хочу…
— Бабушка твоя, слышала, очень тебя любила. Она вспоминала тебя перед смертью, — Баярма взглянула искоса на Алексея.
— Я не хочу об этом говорить, — сказал Алексей.
Одна из улиц, проносящихся за окном, показалась Алексею до боли знакомой. Небольшой сквер, обнесённый красивой оградой, по которой так удобно было лазить. Этот сквер запомнился ему потому, что когда-то здесь было поселковое кладбище. Старые могилы администрация сносить не стала: их обнесли забором и засадили тополями. Получилось что-то вроде парка памяти.
В этом сквере Алексей, будучи ещё совсем маленьким, играл с одной девочкой. Он даже помнил её имя — Билигма. Ради неё Алексей съедал всё, что ставила перед ним бабушка, даже кислый невкусный коричневый хлеб с маслом. Он очень боялся, что бабушка рассердится и не отпустит его гулять.
Однажды они с Билигмой забрели в этот сквер. Гуляя вдоль могил, они разглядывали старые фотографии на памятниках, пытались прочесть имена и гадали, как и почему умерли эти люди. Время от времени над посёлком пролетали военные самолёты. Алексей и Билигма бежали, глядя в небо, и громко кричали: «Самолёт, самолёт, унеси меня в полёт!..»
— Что ты сказал? — Баярма смотрела на него с улыбкой.
— Да так, вырвалось: самолёт, самолёт, унеси меня в полёт… — Алексей посмотрел на Баярму. — Девочка тут жила, моих лет, примерно, Билигма…
— Догадываюсь, о ком ты говоришь! — Баярма улыбнулась, на этот раз как-то совсем по-матерински. — Она в Москве живёт. Работает врачом. Замужем. Две дочки у неё.
— Замуж за русского вышла?
— Нет, за бурята.
— Это хорошо! — вырвалось у Алексея.
* * *
Баярма жила на втором этаже двухэтажного дома. Двухэтажек в этом районе было много, но только этот дом был когда-то отделан и выкрашен в белый цвет. Краска пожухла от времени и стала почти жёлтой. Остановившись у подъезда, Баярма достала телефон и набрала номер. Минут пять она с кем-то разговаривала, нервно, по-бурятски.
— Засранка! — выдохнула, наконец, Баярма и отключила телефон. — Сутками в Интернете.
— Сестрёнка? — безучастно спросил Алексей.
— Дочка, — ответила Баярма.
Из подъезда вышли трое бурят. Один из них был рослым, плечистым, с правильными чертами лица. Второй, круглолицый, казался немного ниже первого, но плотнее, шире в плечах. Третий, в отличие от своих друзей, не удался ни ростом, ни сложением. Но глаза его светились бесшабашной наглостью. Очевидно, в этой компании именно он был заводилой.
Все трое были навеселе. Щуплый, заметив Алексея, улыбнулся. Следом за парнями вышла высокая стройная девушка лет шестнадцати. В одной руке она держала дорожную сумку, в другой — кофр с ноутбуком. За плечами виднелся большой рюкзак. Невозможно было не понять, что это и есть дочь Баярмы — они были похожи как две капли воды почти во всём: густые длинные волосы, необычный разлёт глаз, полные чувственные губы и взгляд, от которого становится не по себе. Но больше всего Алексея поразило, что у Баярмы такая взрослая дочь!
Баярма вышла из машины и открыла багажник. Дочь с недовольным видом закинула туда сумку и повернулась спиной к матери. Баярма резко сорвала с её плеч рюкзак и так же демонстративно закинула в багажник. Трое парней у подъезда нахально улыбались, откровенно разглядывая и мать, и дочь.
Усевшись на заднее сиденье, девушка сухо бросила: «Здрасьте».
— Привет! — ответил Алексей.
Баярма села за руль, пристегнула ремень безопасности, завела машину и резко рванула вперёд. Парни нагло захохотали.
— Местный криминал? — кивнул Алексей в их сторону.
— Это уроды! Но мы должны их жалеть, — ехидно отреагировала дочь Баярмы.
Машина незаметно оказалась на окраине посёлка и понеслась в степь по щебёночной дороге. От Баярмы исходил лёгкий аромат духов. Она пользовалась дорогими духами, и этот аромат Алексей знал очень хорошо. Такие же духи были у Ленки Смирновой, первой красавицы класса. Ленкин отец был директором Хлебокомбината № 1, где пекли самый вкусный в городе хлеб. Пекарни в Чите одно время появлялись десятками и предлагали самый разный, порою откровенно диковинный хлеб. Но рано или поздно они закрывались. А Хлебокомбинат № 1 стоял, выпуская привычные для всех сорта: «Высший», «Станичный», «Подовый», «Купеческий» и «Бородинский». Народ брал только этот хлеб, и потому Ленка Смирнова никогда не надевала одно платье два раза подряд. Неизменными же оставались её духи…
— За городом картошку садите? — заметил Алексей. Машина уходила всё дальше и дальше от посёлка.
— «Сажаете!» — поправила дочь Баярмы.
— Забыла предупредить: картошка в деревне. Тебя это смущает? — вмешалась Баярма.
— Да нет, — неискренне ответил Алексей, — так даже интереснее.
— Чего интересного-то? — проворчала сзади дочь Баярмы.
— Ты не умничай там! — резко осадила её мать.
Алексей оглянулся. Девочка окинула его недовольным взглядом и уставилась в окно. Похоже, на картошку она совсем не собиралась.
Алексей, украдкой разглядывал её в зеркало заднего вида и невольно прикидыл, во сколько же лет Баярма стала мамой: даже по самым скромным подсчётам — лет в шестнадцать…
— Я тоже иногда думаю, что в ней от отца? — Баярма сказала это, не отрывая глаз от дороги.
— Да нет, я…
— Не парься, на нас все так смотрят!
— Можно подумать, этих «всех» тут очень много, — съязвила дочь.
— По губам сейчас получишь!
Ответа не последовало.
Минут тридцать они ехали по степи, пока за окном не промелькнул въездной знак «Саган Ола». Иномарка заскользила по улицам аккуратной деревушки. Навстречу промчался огромный верблюд. Следом на крепких лошадях проскакала ватага парней. Загорелые, жилистые, они напомнили Алексею индейцев из вестернов, что одно время крутили в Чите по четвёртому каналу.
— Весело тут, — улыбнулся Алексей.
Автомобиль миновал деревушку и заскользил вдоль поля, засаженного кукурузой. По другую сторону дороги желтели рапсовые поля. Глядя на них, Баярма грустно улыбалась.
—Ну, вот и приехали! — сказала Баярма.
Автомобиль бодро влетел по гладкой просёлочной дороге на высокую сопку, с которой открывался вид на долину. Вдали Алексей увидел узкую полоску степной реки, петляющей по широкой пади и словно обрывающейся за крутой, почти отвесной скалой. У подножия сопки лежала деревня.
— Красиво тут! — вздохнул Алексей.
— Я здесь выросла, — ответила Баярма.
* * *
Автомобиль остановился возле одного из панельных коттеджей.
— Красивый дом? — спросила Баярма.
— Не дурно!
— Когда-то весь верхний Усть-Нарин был из таких.
Баярма открыла калитку, следом — массивные ворота и загнала автомобиль в ограду. Дом был под замком.
— Дача твоя? — Алексей не без удивления заметил, что ограда поставлена основательно.
— Это брата дом. Они на стоянке сейчас. Занеси, пожалуйста, — Баярма протянула Алексею рюкзак. Дочь Баярмы тем временем уже открыла замок и вошла в дом.
В доме пахло чистотой. Прихожая, кухонный гарнитур и прочая мебель, что успел заметить Алексей, были грубоватой ручной работы, удобными и прочными. Баярма вошла следом за Алексеем, разговаривая по телефону.
— А что тебя смущает? — тон Баярмы выдавал напряжение. — Я никого силком не тянула. Не переживай, не съем. Всё, пока, мне некогда!
Баярма швырнула телефон на диванчик в прихожей.
— Виталик? — спросила в лоб дочь.
— Тебе заняться нечем? В прихожей подмети! — Баярма скинула кроссовки, прошла на кухню и развязала шнур рюкзака.
— Тут чисто вообще-то! — огрызнулась дочь и вышла на улицу, попутно прихватив с диванчика телефон.
Алексей присел за стол напротив Баярмы. Все её жесты сейчас выдавали сильное, едва сдерживаемое напряжение. Баярма выложила продукты.
— Я прошу прощения, а что там с Виталиком? — выдавил из себя Алексей.
— У него-то как раз всё хорошо!
— Не обо мне говорили?
— И о тебе тоже. Но ты не волнуйся, верну тебя в целости и сохранности.
— Да я не переживаю особо. Просто не хочу быть причиной ругачек.
Баярма посмотрела на Алексея с едкой улыбкой.
— А вы похожи! Хлеба нарежь, пожалуйста.
Алексей взял булку и разрезал тонкими треугольниками. Баярма то ли всхлипнула, то ли сдержала смешок. Алексей, подняв брови, уставился на неё. Следующие минут пять Баярма без особого успеха пыталась справиться с приступом истеричного смеха.
— Я выйду покурю…
На крыльце сидела дочь Баярмы и копалась в сотовом телефоне. Алексей присел рядом и достал сигарету.
— «Синие» курите?
— Других нет, — застеснялся Алексей.
— Муля! — она протянула Алексею ладонь.
— Лёша! — Алексей пожал ладонь в ответ. — Так и зовут?
— Вообще-то Янжима. Но мама с рождения зовёт меня Мулей. Мне так привычнее, — Муля воровато покосилась на окно. — Можете мне помочь?
— Да, пожалуйста! А что надо делать?
— Идите за мной! — Муля вскочила и выбежала за ограду. Алексей побежал следом. Миновав заброшенное кирпичное здание на соседней улице, Муля встала за стеной, словно собираясь неожиданно кого-то напугать.
— Прячьтесь, — прошипела Муля, и Алексей невольно встал рядом с ней. — Дайте мне сигарету!
— Зачем?
— Надо!
Алексей достал сигарету и протянул Муле.
— А теперь спички!
Алексей протянул зажигалку. Прикурив, Муля затянулась и выпустила струйку дыма.
— Наверное, твоей маме это не понравится.
— Наверное. Мне всё равно!
— Но виноватым-то буду я?
— Вам нравится моя мама?
— Да нет, просто…
— По секрету вам скажу: кто женится на моей маме, тот дурак!
— По мне видно, что я хочу жениться на твоей маме?
— По вам видно, что она вам нравится! Но моя мама — глупая женщина! Знаете, почему?
— Почему?
— Потому что она любит Виталика! А Багша ей сказал, что по-настоящему она полюбит того, кто будет после него.
— После кого?
— После Виталика. Но это точно не вы! — затянувшись несколько раз, Муля ловко отшвырнула окурок. — Бросать надо, а стимула не вижу.
С важным видом Муля пошла обратно. Алексей, чувствуя, как от нелепости ситуации у него краснеют уши, побрёл следом.
Мимо по дороге прошли двое бурят в старых рваных камуфляжах. Поздоровавшись с Мулей, они недобро оглядели Алексея. У ворот дома стояла Баярма. Муля спокойно прошла мимо матери.
— Руки мойте, обедать будем! — Баярма резко развернулась и ушла в дом.
Муля, посмотрев на Алексея заговорщицки, пошла следом.
— М-да… — выдохнул Алексей, оглянулся по сторонам и за краем деревни увидел лишь крутые склоны степных сопок.
* * *
Всю картошку, оказалось, ещё накануне выкопал брат Баярмы, аккуратно свалил в кучу и прикрыл кусками толя на случай дождя. Так необходимость в помощи Алексея отпала сама собой. В тот же вечер Баярма растопила баню. Причём топила она её так долго, что Алексею стало не по себе: он не любил баню, потому что с детства боялся обжигающего пара.
— Воды в бак натаскай, пожалуйста, — Баярма протянула Алексею вёдра. — Колодец в огороде. Только парилку не вздумай открывать.
Минут десять Алексей пытался приспособиться к колодезному ведру — оно никак не хотело тонуть. Залив первую пару вёдер в бак, Алексей пулей вылетел из предбанника. На крыльце Муля что-то увлечённо печатала в сотовом телефоне.
— Это не баня, а микроволновка какая-то, — Алексей смахнул со лба пот.
— Это Виталик научил маму так топить! — Муля говорила, не отрываясь от дисплея.
От этих слов Алексей ощутил холодок под ложечкой.
— А можно без подробностей? — Баярма вышла из дома с пакетом в одной руке и пластиковым тазом в другой.
— Пожалуйста! — Муля на секунду оторвалась от телефона и мельком взглянула сначала на мать, потом на Алексея. — Можно, я утром помоюсь?
— Нет, сейчас! — отрезала мать.
Тяжело вздохнув, Муля повиновалась.
Алексей сидел на крыльце и курил, краем глаза поглядывая на окошко бани, которое почему-то не удосужились прикрыть. В бане оживлённо переговаривались и громко смеялись. Шипение воды на камнях, казалось, было слышно даже на соседней улице.
Дверь бани распахнулась: распаренные Баярма и Муля в мокрых простынях вывалились на свежий воздух. Сквозь простыни откровенно просвечивали тела, но они ничуть не смутились, увидев сидящего на крыльце Алексея.
…После девятого класса Алексей принял решение остаться в школе, о чём пожалел уже в сентябре. Почти все парни его класса ушли учиться в техникум, и одноклассницы, осмелев, быстро утвердились во мнении, что Алексей — это просто антураж их девичьего класса, который не живее фикусов, стоящих на подоконнике. Его без зазрения посылали в буфет за пирожками либо в ларёк через дорогу за сигаретами, всякий раз забывая подкрепить свои просьбы наличными. При нём бесцеремонно обсуждали косметику, бижутерию, делились своими первыми женскими секретами.
Алексей всё это терпел лишь из-за Ленки Смирновой, она, может, и не была самой красивой в классе, но точно была самой уверенной в себе. Однажды Алексею всё это надоело, и он сделал замечание именно Ленке. В тот же день одноклассницы и ещё несколько девчонок из параллельных подкараулили Алексея в сквере за школой, повалили на землю и принялись бить ногами.
Алексей не сопротивлялся, молча терпел слабые уколы острых носков девичьих туфель и уже представлял, как спокойно поднимется, когда всё это ему надоест, с достоинством отряхнётся и пойдёт домой. Но чей-то острый каблук вонзился ему в висок и рассёк кожу. И Алексея потерял сознание…
В областной больнице Алексей, с трудом ворочая языком, пытался отвязаться от назойливого следователя. Затем пришёл Ленкин отец с большим пакетом разных деликатесов. Полчаса он рассказывал о том, как в юности дружил с бурятами, какие замечательные парни эти буряты, и прочее в том же духе. Оказалось, что инцидент случился накануне выборов. Отец Ленки баллотировался в областную думу, и выходка дочери грозила развалить всю его предвыборную кампанию. Заявление, несмотря на уговоры матери, Алексей писать не стал, деликатесы раздал соседям по палате, бросил школу и подал документы в техникум…
— Ничего, что я здесь сижу?! — Алексей ощутил, как от гнева у него начинают неметь язык и плечи.
— Ой, прости, — Баярма юркнула в предбанник, Муля последовала за ней. Алексей вскочил, вышел за ограду и неровным шагом побрёл наугад в темноту. Он шёл по улице, не разбирая дороги, когда осознал, что заблудился в неосвещённой деревне.
Впереди послышался топот копыт. Алексей посторонился, прижался к дощатому забору. Мимо промчалась, как ему показалось, монгольская орда в меховых островерхих шапках, различимых на фоне неба. Вдали послышались выстрелы, пронзительное гиканье и отборный мат. Алексей метнулся вперёд и, попетляв среди заборов, оказался на окраине деревни: на пятачке, слабо освещённом уличным фонарём.
Под фонарём у столба стоял огромный калмыцкий бык. Бык повернул голову и уставился на Алексея. В слабом свете Алексею показалось, что его глаза налиты кровью и бык смотрит на него с жестоким равнодушием, словно размышляя: убить или не убить этого ничтожного человечишку.
От всего пережитого за эти дни Алексея охватила усталость, она поднялась волной и, опутывая его тело, опустилась к ногам. Вдруг стало всё безразлично: убьёт?.. а и пусть… так даже лучше… прервать всё разом и кануть в пустоту, исчезнуть, смешаться с навозными кучами, стать удобрением для чьего-нибудь огорода… — хоть какая-то польза. Алексей подошёл к быку и встал перед ним, вытянувшись в полный рост и раскинув руки.
— Бей, зверюга! Даже от тебя больше пользы, чем от меня! Бей! Ну?..
Бык смотрел на Алексея с тем же равнодушием. Он вытянув шею и потёрся о столб. Опустившись на землю, Алексей тихо заплакал. Бык наклонился к нему, обнюхал голову и провёл шершавым языком по лицу. Дыхание быка пахло степными травами. Обхватив голову быка, Алексей зарыдал. Бык ещё постоял рядом, затем смахнул руки Алексея, улёгся у столба. Алексей сидел на земле и плакал, громко, навзрыд. Слёзы заливали его щёки, подбородок, шею, грудь…
— Что с вами? — рядом с Алексеем стояла Муля. — Вы так быстро ушли. Мы вас потеряли.
Выплакавшись, Алексей ощутил небывалую прежде лёгкость. Он не помнил себя таким. И то, что ему пришлось выплакаться на глазах у этой девочки, ничуть не смущало.
— Я в баню хочу, — сказал Алексей. — Не остыла ещё?
— Нет, конечно! — ответила Муля. — Она до утра будет горячей.
* * *
В предбаннике горел тусклый светильник. На стол Баярма поставила алюминиевый чайник, полный горячего чая с молоком, и железную кружку.
— Если хочешь, могу тебя попарить, — Баярма смотрела на Алексея без тени смущения.
Алексей же ощутил, что ему, в принципе, всё равно, будет она его парить или нет.
— Не возражаю, — спокойно ответил он.
— Тогда заходи пока в парилку, грейся. Я за веником схожу, — Баярма вышла из бани.
Алексей скинул с себя одежду, зашёл в парилку и тут же присел, закрыв лицо ладонями. Горячий пар покрывалом острых иголок окутал тело, до боли скрутил уши, ударил в нос.
Немного привыкнув, Алексей залез на вторую полку и уткнулся лицом в ладони. Пар был невыносимо горячим, но в эту минуту Алексей ощущал не менее острую, физическую потребность в этой боли. Посидев ещё с полминуты, Алексей выскочил в предбанник, обмотал бёдра простынёй и вывалился на улицу. Холодный осенний воздух нёс запахи степи, свежескошенного сена, навоза и лёгкого дыма.
— Все, что ли? — Баярма возникла внезапно.
Окинув голый торс Алексея, она скептически улыбнулась.
Алексей всегда понимал, что до Аполлона ему далеко. К пятнадцати годам парни со двора не вылезали из качалок, что сооружали в подвалах. Мышцы их росли как на дрожжах, у всех, кроме Алексея. Сколько бы он ни тягал гантели, оборачивалось это лишь невыносимой мышечной болью. Правда, никто из сверстников в подвальных качалках не мог сравниться с Алексеем в жиме лёжа. Но жим лёжа не был особенно популярным. Все стремились «нарастить массу».
— Мне, наверное, хватит…
Пышный, просто огромный берёзовый веник в руке Баярмы сулил почти адские страдания.
— Долго не застаивайся, ещё раз погрейся, и начнём! — Баярма зашла в предбанник, и Алексей нехотя пошёл следом.
От первого удара, как ему показалось, едва не лопнула кожа на лопатках.
— Прости, — Баярма тряхнула веником над головой Алексея и принялась околачивать его ноги.
Он ясно представил себе, как на этом самом месте лежит Виталик. Белая ночная рубашка на теле Баярмы почти не скрывала наготы. Её живот был таким же, как у девушек с обложки: плоским и ровным, а грудь — высокой. «Очевидно, ей хорошо за тридцать, — думал Алексей. — Но как ей удалось сохранить своё тело в такой идеальной форме?»
— Не пялься, пожалуйста, — Баярма от души шлёпнула Алексея веником по ягодицам. — Живот и всё остальное парь сам. Отвернись.
Баярма бросила веник на скамью, скинула ночнушку, вылила на себя таз холодной воды и вышла из парилки. Усевшись на скамье, Алексей взял веник и с удовольствием прошёлся им по плечам и груди. Пар ощущался уже не так остро и даже радовал, доставлял удовольствие.
Опрокинув на себя по примеру Баярмы таз холодной воды, Алексей вышел в предбанник и промокнул тело простынёй. На скамье лежала чистая мужская одежда: армейское нижнее бельё и спортивный костюм. Одежду Алексея Баярма забрала, по всей видимости, в стирку. Костюм, хотя и оказался широковат, в целом пришёлся впору и был очень удобным. Пачка сигарет и зажигалка лежали на скамье, подальше от пара и мокрой простыни.
Одевшись, Алексей вышел на улицу, присел на крыльце и закурил. Ночное небо показалось ему бесконечным, готовым вот-вот обрушиться на голову. «А вдруг небо однажды рухнет?» Его отвлёк стук в окно. В проёме он увидел лицо Баярмы.
По дому растёкся сытный запах поз. Посреди стола возвышалась позница, прикрытая крышкой. Рядом стояла бутылка водки. Мули на кухне не было, наверное, она уже спала.
— Садись! — велела Баярма и, убрав крышку, положила в тарелку сразу пять больших, величиной с хороший кулак, поз.
— Я не съем столько, — невольно вырвалось у Алексея.
— Не съешь всего пять бууз? — Баярма посмотрела на Алексея с удивлением.
— Раньше я не ел столько.
— Это же было раньше, — Баярма разлила водку в гранёные стопочки граммов по сто, обе до краёв. — Давай, за знакомство!
Алексей взял стопку и осушил одним махом. Баярма же, напротив, пила мелкими глотками. На закуску позы пошли на удивление хорошо. Алексей не заметил, как съел четыре, одну за другой. Вопреки ожиданиям, вторую стопку Баярма ему не налила, а убрала бутылку в холодильник. Дождавшись, пока Алексей доест последнюю позу, Баярма положила ему ещё две.
— Кушаешь ты хорошо, — задумчиво отметила Баярма.
— Сам себе поражаюсь, — ответил Алексей, берясь за очередную позу.
Баярма внимательно разглядывала Алексея, уже не опасаясь, что её взгляд его смутит.
— А можно ещё стопочку? — Алексей показал большой палец.
Баярма достала бутылку и наполнила стопки до половины. Выпив залпом, Алексей закинул в рот большой кусок сочного мяса в тесте. Его скулы уже устали жевать, но организм требовал всё больше и больше. Осилив седьмую позу, Алексей вздохнул и прислонился плечом к подоконнику.
— Комплекция у тебя все-таки бурятская, — Баярма, подперев ладонью подбородок, смотрела на Алексея изучающе.
— А в чём разница? — спросил Алексей.
— Ты не кажешься крупным, а костюм Виталика тебе в самый раз.
— Он твой парень? — Алексей виновато улыбнулся. — Прости, что спросил. Бывает, спрошу невпопад…
— Он гецул вообще-то, — Баярма поджала губы и смешно шевельнула бровями.
— А что такое «гецул»?
— Это монах с обетом безбрачия.
— А просто с женщинами гецулу можно? — Алексей потёр родинку на подбородке.
— Нельзя! — Баярма осушила свою стопку и поморщилась.
— А зачем ему это надо, быть гецулом? — все события, приключения и злоключения последнего месяца вдруг показались Алексею чем-то обыденным на фоне того, что сейчас ему рассказала Баярма.
— Поживёшь в дацане, поймёшь!
— Ладно, — сдался Алексей, — меня это не касается!
— Видимо, да.
— Мне сейчас кажется, что последний месяц своей жизни я просто сплю. Так неожиданно всё и нереально так — как в сказке. Вот сейчас закрою глаза, открою, а тебя уже нет. Только комната в вонючей общаге… Можно ещё водки?
— Хватит! — отрезала Баярма. — Может, спать пойдёшь?
— Да не усну я сейчас, — Алексей потёр подбородок. — Мыслей в голове полно…
— Вовремя тебя тётя Валя выдернула из города…
— Выдернула? Давай-ка с этого места подробнее.
— Иди спать! — отрезала Баярма. — Давай, налью ещё одну, и спать!
Баярма налила Алексею полстопки.
— Просто всё как снег на голову, — выпив, Алексей окончательно осмелел. — Может, я умер, там, в Первомайске? Ну не может же всё так быть на самом деле? Письмо какое-то странное от мамы, Виталик — буддийский монах… Ты сейчас рядом сидишь… У меня такое ощущение, что я тебя уже знал раньше… Очень знакомое лицо!
— Давай спать, утром поговорим!
Алексей почувствовал, что ещё немного — и он уснёт прямо за столом.
— Ложись на диване, я тебе постелила. Сигареты у тебя остались ещё?
Алексей выложил на стол пачку с зажигалкой и пошёл спать.
Баярма вынула из пачки сигарету, вышла на крыльцо. Закурив, она едва не подавилась горьким дымом. Рядом с ней присела Муля.
— А ты чего не спишь? — голос Баярмы осип, и было не совсем понятно, то ли она хочет расплакаться, то ли сигаретный дым оказался слишком крепким.
— Так-то милый дядька, но робкий очень, — Муля, выгнула брови. — Вот когда я вырасту, от меня мужики не будут бегать!
— Дай бог! — Баярма затянулась и швырнула окурок в ведро.
— Мама, это не твой вариант, однозначно, — лицо Мули стало грустным.
— Тебя не спросила!
— Багша, мне кажется, иногда ошибается. Он же разрешил вам с Виталиком? Зачем? Он же знал, что Виталик будет гецулом?
— Во-первых, мы не спрашивали разрешения у Багши…
— Но он же промолчал! Мог и предупредить, что у него на Виталика такие планы. И ты бы сейчас не мучилась.
— Не знаю! Запуталась я…
— Просто не надо париться из-за мужиков, вот и всё! Не в мужиках счастье!
— А в чём? — Баярма с улыбкой посмотрела на дочь.
— Ну, не знаю, в деньгах, наверное… На деньги мы можем съездить к Гьялцену Римпоче.
— Ну, съездим, и что?
— Получим посвящение.
— Посвящение нам и Багша даст. Зачем нам ехать к Гьялцену Римпоче, если мы Багшу понять не можем?
— Откуда я знаю…
— Вот и я не знаю, — Баярма вздохнула.
— Мам, — Муля прижалась к Баярме, — я хочу завтра на скалу!
— Нам Лёшу надо в дацан вернуть.
— Съездим на скалу и вернём.
— Ладно, съездим, — Баярма чмокнула дочь в щёку.
— И ещё, мама, — Муля кивнула в сторону двери. — Не торопись с этим, ладно?
— По губам давно не получала?
— Просто мне надоело видеть, как ты мучаешься, — Муля всхлипнула. — Виталик тебя мучит. Теперь этот появился…
— Всё-то ты видишь…
— Вижу! Они так с Виталиком похожи. Он хлеб так же режет, носом так же дёргает, смотрит на тебя так же. А потом тоже, раз — и в гецулы. Разве так делается?
— А может, только так и делается? — Баярма грустно улыбнулась.
— Ладно, я спать, — тяжело вздохнула Муля.
Муля поднялась с крыльца, поцеловала мать в щёку и ушла в дом. Баярма судорожно передёрнула плечами, резко выдохнула, вошла в дом и закрыла дверь на крючок.
* * *
Всю ночь ему снились Баярма и Виталик. Они парились в бане, а Алексей никак не мог найти что-нибудь тяжёлое, чтобы зайти и прибить обоих. Проснулся Алексей рано утром. Едва открыв глаза, он ощутил запах влаги.
Баярма в ночной рубашке мыла полы. Настенные часы показывали шесть утра. Муля тем временем намывала кухню и прихожую. Закончив с уборкой, мать и дочь разложили в гостиной узкие войлочные коврики и подушечки из толстого сукна и начали простираться.
Алексею невыносимо хотелось в туалет…
Они простирались долго и методично. Мышцы на их руках налились, а лица раскраснелись. Как показалось Алексею, простирались они без видимого напряжения, легко и красиво. Управились где-то за полчаса. Ночные рубашки на обеих промокли от пота. Баярма с Мулей вышли на кухню и за клеёнчатой занавеской стали ополаскиваться над раковиной, поливая друг дружку из ковша.
Алексей быстро влез в костюм Виталика и выбежал на улицу. Рассвет едва-едва загорался. В соседнем дворе доили корову: было слышно, как струйки молока ударяются в стенку оцинкованного ведра. Жизнь уже кипела вовсю. До Алексея донеслось шипение растапливаемого на сковороде масла: Баярма стряпала лёгкий завтрак. Спустя пятнадцать минут всё было готово, и Алексей, сполоснувшись под умывальником, уселся за стол.
— Водички выпей пока кипячёной, — Баярма указала пальцем на кувшин. Наполнив стакан, Алексей нехотя выпил невкусной стоялой воды.
…Этой привычки — пить кипячёную воду по утрам — придерживался Шумер. Поднявшись с утра пораньше, Шумер в одних трусах шлёпал на кухню, выпивал два стакана тёплой кипячёнки, после чего шёл в туалет и закуривал сигарету. Но вот от привычки курить в туалете ни Алексей, ни Танюха, ни мать, как ни старались, так и не смогли его отучить…
Алексей осторожно поднёс ко рту ложку горячей каши. Что-то похожее иногда варила мама. Но это варево было из муки ржавого цвета.
— Это сечка? — спросил Алексей.
— Это цампа, — ответила Баярма, — каша из ячменной муки с топлёным маслом.
— В Тибете есть монахи, которые ничего, кроме цампы, не едят, — добавила Муля и одними глазами улыбнулась матери.
Каша показалась Алексею довольно вкусной. Но удивился он тому, что хочет есть с утра: аппетит у него просыпался обычно к вечеру, и так было с самого детства. Мама даже лечить его пыталась. Сначала водила по врачам, затем по знахарям. Одна суровая старуха в чёрном платке долго внушала маме, что все проблемы в жизни людей возникают лишь потому, что с утра они не ходят в туалет. «Как я устала!..» — вдруг выдохнула мама, когда они вышли из жилища знахарки на свежий воздух, и расплакалась…
— Мы сейчас на скалу, а потом в Могойтуй. Не возражаешь? — Баярма намазала маслом кусок коричневого хлеба и протянула Алексею.
— С вами хоть в Африку, — улыбнулся он.
Брови Баярмы поднялись домиком, но Муля нарочито несколько раз кашлянула, и щёки Баярмы подёрнулись румянцем.
— …Скала — это наше святое место, — рассказывала Баярма, ловко огибая выбоины на старой дороге. — Там ещё до революции медитировал Ойдоп багша.
— А кто такой Ойдоп багша? — Алексей с любопытством вглядывался в степь за окном.
— Йогин здесь жил такой, лет сто назад. Великий был человек, бодхисаттва, живой бог, — лицо Баярмы стало задумчиво-серьёзным.
— А что он сделал такого великого?
Вопрос застал Баярму врасплох.
— Трудно объяснить, за что йогинов считают великими. Сейчас приедем, может, поймёшь…
Съехав на степной просёлок, машина Баярмы заскользила дальше в степь.
— Скажи, пожалуйста, а зачем вы утром полы мыли? Чисто же было вроде, — смущаясь, Алексей потёр родинку на подбородке.
— А почему ты всё время трёшь подбородок? — глаза Баярмы хитро блеснули.
— Не знаю, с детства так. Трудно объяснить.
— Вот и я пока не смогу тебе объяснить, почему каждое утро надо мыть полы, — на губах Баярмы застыла лёгкая улыбка.
— Это практика такая, — отозвалась с заднего сиденья Муля. — Моешь полы — моешь свою судьбу, типа того. А на самом деле это разминка. Если не разминаться перед простираниями, сердце будет болеть. И подушечки по грязному полу хуже скользят.
Ничего из того, о чём сейчас рассказала Муля, Алексей не понял. Чем больше он задавал вопросов, тем непонятнее отвечали ему. Что значит «мыть свою судьбу»? Зачем так напрягаться утром? Йогин неизвестный, но великий?
Машина скользила всё дальше и дальше в открытую степь, и от этой безбрежности увядающего разнотравья ему стало грустно. Показалось, что это другой мир, другая эпоха, другое измерение. Куда он погружается? Вернётся ли назад? Есть ли обратная дорога из этого чуждого ему мира? Это были прежде неведомые и потому непонятные мысли и ощущения. Что-то происходило в его жизни, что-то неизбежно и безвозвратно менялось, а что именно и почему, он не понимал.
Машина Баярмы остановилась у большой сопки, издревле размытой надвое степными дождями. Обе половины степной горы изнутри были связаны каменными монолитами, одной стороной указывая на восток, другой — на запад. На самой макушке восточной половины стоял памятник из белого камня.
— Приехали! — Баярма, сложив молитвенно ладони, несколько раз низко поклонилась в сторону белого памятника.
— Ничего себе ущелье! — невольно вырвалось у Алексея.
— Здесь когда-то родник бил, — Баярма потянула носом воздух, — чувствуешь? До сих пор влагой пахнет. Люди пили воду из этого родника и могли вылечить любую болезнь!
— Самовнушение — сильная штука, — заметил Алексей.
— Возможно, — согласилась Баярма. — Но мою прабабку здесь вылечили от припадков. Говорят, коммунисты хотели добывать тут щебень для строительства кошар. Бригада поработала день, а потом рабочие начали болеть. Тогда сюда загнали другую бригаду, армян. Но они тоже заболели. В общем, ущелье рушить не стали. Но родник с тех пор высох, а это место стало тёмным, нехорошим. Кто сюда забредал, начинал болеть. Потом приехал Багша, медитировал много дней, и родник снова ожил.
— Что-то не вижу я родника, — Алексей осмотрелся по сторонам.
— Когда Багша сюда приезжает, родник оживает, — Баярма вздохнула. — Может, потом увидишь. Эти места после Багши снова стали целебными.
Погода неожиданно начала портиться, над ущельем нависли дождевые тучи. Открыв пакет, Баярма налила в стакан молока и побрызгала в разные стороны. Муля тем временем побежала к ущелью. Алексей отправился за ней. В ущелье было сумрачно и прохладно. В глубине Алексей увидел два щита для простираний. На щитах лежали по два деревянных бруска, опираясь на которые можно было простираться без опаски поранить руки.
— Смотрите! — Муля кивнула наверх.
Посмотрев, куда указывала Муля, Алексей увидел наскальное изображение буддийского божества, нарисованное то ли извёсткой, то ли мелом. Точно такое же божество было изображено на иконке, висевшей на зеркале заднего вида в машине Баярмы.
— Будда? — спросил Алексей без особого интереса.
— Это бог сострадания! — Муля сложила молитвенно ладони и низко поклонилась изображению на скале. Затем она пристроилась к щиту и начала простираться.
— Можете встать там, — кивнула Муля на второй щит.
Алексей встал у второго щита и увидел перед собой изображение гневного существа с оскаленным ртом и огромным кинжалом в руках.
— Когда здесь молишься, желания сбываются, — добавила Муля. — Загадайте что-нибудь и простирайтесь. Сбудется. Вот увидите!
Муля простиралась долго и упорно. Алексей пытался не отставать от неё, но уже на втором десятке стал ощущать предательскую одышку и ломоту в мышцах ног. Но пока Муля простиралась, Алексей не решился отойти от своего щита, и в итоге насчитал около сотни простираний.
— Жёсткая нагрузка, — Алексей присел на щит и утёр пот со лба.
— Виталик по тысяче раз в день простирался! — щёки Мули подёрнулись бодрым румянцем.
— И зачем ему это было надо? — Алексей пытался говорить равнодушным тоном.
— Чтобы ощутить силу сострадания!
— А что такое «сила сострадания»?
— Это… — Муля задумалась. — Короче, сострадание даёт силу вашим молитвам. Вот заболеет, например, ваша мама, вы за неё помолитесь, и это ей поможет, потому что это ваша мама. А чтобы ко всем людям относиться, как к маме, нужна сила сострадания.
Спросить, зачем ко всем людям относиться, как к маме, Алексей постеснялся.
— Здесь Ойдоп багша медитировал, — прошептала Муля. — Если прислушаться, можно услышать его голос…
— Ерунда какая-то! — невольно вырвалось у Алексея.
— Нельзя так говорить! — строго осекла его Муля. — Багша говорит: хочешь сказать что-нибудь обидное, отложи на завтра. А завтра — на послезавтра, пока не поймёшь, что обидные слова не приносят счастья.
— Прости, вырвалось, — стушевался Алексей.
— Ничего, бывает, — Муля направилась обратно к машине. — Загадали желание?
— Ага. Хочу достигнуть силы сострадания! — выдал Алексей первое, что пришло в голову.
— Серьёзно! — одобрительно кивнула Муля. — Пойдёмте, нас мама зовёт.
Шагнув не глядя, она вдруг удивлённо ойкнула, наступив в лужу:
— Смотрите, родник ожил!..
Из-под земли тонкой струйкой пробивалась вода.
— Мама!! — Муля закричала так, будто только что увидела живого Будду.
Уже в следующую минуту Баярма стояла рядом с дочерью. Родник бил всё сильнее, выбивая из-под земли жёлтый песок. Минут пять Алексей, Баярма и Муля смотрели на это чудо, не веря своим глазам и пытаясь осознать, что же здесь сейчас происходит.
…Алексей никогда не верил в чудеса, даже в детстве. Лет пять назад мама убедила их с Танюхой отправиться с ней к известному шаману, о способностях которого, по словам мамы, ходили легенды. Так, по рассказам, он брал в руки раскалённые камни, лизал языком, после чего предсказывал по ним судьбу.
Они выстояли к шаману огромную очередь. Тот время от времени выходил, окидывал толпу ожидающих строгим, но довольным взглядом, иных — очевидно, по рекомендации — заводил без очереди. Когда очередь, наконец, дошла до них, шаман задал несколько общих вопросов, после чего долго шептал, перебирая чётки.
— Всё привезла? — строго спросил шаман маму.
— Да, всё, — мама выставила на стол трёхлитровую банку с чёрным чаем, бутылку водки и пакет со сладостями.
— Идите за мной! — велел шаман.
Они оказались в настоящей кузне с большой печью, наковальней и множеством кузнечных инструментов. В кузне было душно и дымно. Дверца печи была приоткрыта, среди углей виднелись раскалённые камни. У печки стояло ведро с водой и травяным веником. Подхватив железными щипцами раскалённый камень, шаман, смачно причмокивая, чуть коснулся его кончиком языка и бросил в ведро. Так он достал с десяток камней, после чего взял веник из трав, окунул его в ведро, отряхнул и по нескольку раз обмахнул им сначала маму, затем Алексея и Танюху. После шаман что-то ковал на наковальне и шептал, прислушивался и диктовал маме Алексея волю их предков. Алексею предки передали, что ему всё же стоит сходить в армию и порекомендовали жить среди бурят.
Всю обратную дорогу мама и Танюха делились впечатлениями. Однако по разговору он понял, что обряд ничуть не придал им уверенности в завтрашнем дне…
— Что вы только что делали? — Баярма пристально посмотрела сначала на Алексея, затем на дочь.
— Простирались!
— Странно… Очень странно… — Баярма задумчиво посмотрела на Алексея. — Нам нужно заехать в одно место!
* * *
— Бум-Ши — это что-то вроде боевого крещения, — Баярма вела машину в сторону деревни. — Все, кто приезжают учиться к Багше, обязаны сделать это Бум-Ши.
— А если я, допустим, не смог сделать это Бум-Ши? — спросил Алексей.
— Не было таких, насколько я знаю. За три месяца все успевают сделать.
— Круто, сто тысяч простираний за три месяца? — Алексей потёр родинку на подбородке.
— Были такие, кто делал за сорок дней.
— Да ладно? — ехидно улыбнулся Алексей, вспомнив, с каким трудом ему удалось сделать около сотни простираний каких-то полчаса назад. — Так и умереть можно!
— Мама же не умерла, — заметила с заднего сиденья Муля.
— Шаолинь прямо какой-то, — Алексей оглянулся на Мулю. — А Санжа? Санжа тоже сделал сто тысяч простираний?
— Санжа не ученик, просто послушник при дацане. Его Багша откуда-то привёз, не знаю, зачем.
— А Чимит кто такой? Такой высокий, мощный?
— Тоже не знаю, — Баярма пожала плечами. — Он гецул, как и Виталик.
— Такие здоровые мужики, и гецулы? Не знаю, не понимаю я, — Алексей поёжился.
— А у вас есть жена и дети? — неожиданно спросила Муля.
— Нет.
— А сколько вам лет? — снова спросила Муля.
— Тридцать два, — честно ответил Алексей.
— И почему вы до сих пор не женаты?
— Помолчи, а? — осекла дочь Баярма.
— Вы ещё Батора-ахая не видели, — не унималась Муля.
— А кто это? — спросил Алексей Баярму.
— Это самый крутой мужчина на свете! — ответила за мать Муля. — Мне бы такого папу.
— Ты не много сегодня болтаешь? — Баярма посмотрела на дочь в зеркало заднего вида.
— Нормально! — Муля сложила руки на груди и уставилась в окно.
— Батор-ахай — это старший брат Бато, доктора, который тебя привёз из Первомайска, — объяснила Баярма.
— Это который бывший бандит?
— Зато не дрищ, — съязвила Муля.
Баярма резко затормозила.
— Ещё раз ляпнешь что-нибудь… — она смотрела на дочь тяжёлым взглядом в зеркало заднего вида.
— Простите, это я виноват, — попытался разрядить обстановку Алексей.
— Дрищи всегда говорят не подумав! — не унималась Муля.
Ладони Баярмы побелели на руле.
— Ладно, молчу, — сдалась Муля.
— Всё, дамы, прощу прощения! Пожалуйста, не надо ссориться! Едем дальше, — неосознанно Алексей положил свою ладонь на кисть Баярмы и ощутил, что она холодна, как лёд.
Машина резко тронулась. С заднего сиденья послышался тонкий всхлип. Уткнув лицо в ладони, Муля заплакала.
…Алексей не переносил, когда при нём плакали дети. Ему было двенадцать, а Танюхе годик, когда мама вышла на работу. Мама работала с обеда и убегала, едва дождавшись сына из школы. С одной стороны, у Алексея всегда был повод уйти с уроков пораньше. Но то, что начиналось после обеда, становилось для него сущим кошмаром. Едва мать уходила, Танюха начинала плакать. Она могла реветь часами. И лишь устав, засыпала. Где-то на час. А проснувшись, заходилась плачем с новой силой. Так продолжалось около года, пока её не отдали в детский сад…
— Ещё раз скажите, куда мы едем, — попросил Алексей, едва Муля успокоилась.
— Мы едем к дедушке, его зовут Нима ламбагай, — припухшее личико Мули вдруг возникло между Алексеем и Баярмой.
— Слышал я про этого дедушку, вчера буквально, — сказал Алексей. — Его отец, если не ошибаюсь, делал чашки. Багша ваш вчера рассказывал.
— Это слепой лама. Здесь, в деревне живёт, — утерев остатки слёз и шмыгнув носом, Муля улыбнулась Алексею и откинулась обратно на сиденье.
— Ну, он не совсем лама, — уточнила Баярма. — Он был послушником, учеником Ойдопа багши. Он сумел сохранить книги на тибетском языке и втайне продолжал практиковать. Во время войны Нима ламбагай служил в разведке, ходил за линию фронта, всегда возвращался целым и невредимым. Его даже стали подозревать… Хотели судить, но все, кто пытался, погибали… Интересный дедушка, очень старенький: ему, наверное, уже за сто лет перевалило. Но он ещё в здравом уме. Сейчас увидишь.
Впереди показалась чабанская стоянка с большой кошарой, рядом стоял неогороженный белёный дом. У самого крыльца, развёрнутый на восход, лежал отшлифованный до блеска щит для простираний. Чуть дальше Алексей увидел колодец, у которого топтались овцы и коровы красной масти.
Из дома вышел плотный, среднего роста степняк. Увидев Баярму, он сдержанно улыбнулся и кивком пригласил войти в дом. В доме пахло старостью. Всё пропиталось этим запахом. Кухонная мебель, табуретки, пол, печь, занавески на окнах, всё было сделано добротно, на века, но очень-очень давно. Алексею даже показалось, что в доме перемешались запахи всех эпох и хозяев.
В просторной кухне за столом сидела старуха-бурятка. Несмотря на жар печи, она куталась в махеровую шаль мышиного цвета, а ноги её были обуты в зимние суконные сапоги. На голове у старухи красовался ярко-красный платок, завязанный косынкой. Уставившись в одну точку серыми выцветшими глазами, она раскачивалась из стороны в сторону и перебирала чётки из чёрных бусин.
От одной лишь мысли, что в этом доме ему предложат выпить чаю, Алексея едва не стошнило.
— Сайн байна, — поздоровалась Баярма.
На секунду старуха замерла, а затем протяжно дребезжащее заголосила. Она узнала голос Баярмы и обрадовалась ей, словно родной внучке. Из гостиной послышался мужской скрипучий голос. Баярма погладила старуху по голове и поцеловала в щёку. Та о чём-то спросила по-бурятски, Баярма ответила.
— Проходите! — сказала старуха по-русски.
Баярма прошла в гостиную. Следом за ней Муля, последним в комнату вошёл Алексей. В глаза ему бросились изображения божеств, тех самых, что он видел на скале в ущелье. И только потом он увидел самого Ниму ламбагая. Это был сухощавый старик в ветхом бурятском дэгэле. Он сидел на диване, так же, как и старуха, одной рукой перебирая буддийские чётки из красного коралла. В другой — Нима ламбагай держал пульт от телевизора. Глаза старика были скрыты за круглыми линзами тёмных очков.
Напротив дивана стояли табуретки. Алексей сел рядом с Мулей. Баярма же села рядом со стариком и заговорила с ним по-бурятски. Встретивший их степняк принёс кружки и разлил чай с молоком из большого чугунного чайника, поставил на столик у ног старца чашу с печеньем, конфетами и заветревшим зефиром.
Старик, кивая, внимательно слушал Баярму, затем перебил по-бурятски. На секунду Баярма растерялась и посмотрела на Алексея.
— О чём ты мечтаешь? — перевела Баярма вопрос старика.
— Он меня спрашивает? — Алексей виновато улыбнулся, понимая, что его вопрос прозвучал совершенно нелепо.
— Говори, что в голову придёт, — подбодрила Баярма.
— Сразу? — Алексей тронул родинку на подбородке и навскидку вспомнил, что с раннего детства мечтал быть только русским.
В юности он мечтал проснуться однажды утром, зайти в ванную, чтобы почистить зубы, и увидеть в зеркале русское лицо, неважно какое: рябое, кривое, в крапинку — лишь бы русское. В те годы можно было пойти к кому-нибудь из друзей и рассказать, какой забавный сон ему приснился этой ночью, посмеяться и забыть, стереть из памяти начисто. Но как это объяснить старику-буряту в присутствии трёх буряток?
— Я мечтаю жить где-нибудь в лесу, — начал Алексей. — Очень далеко в лесу, в домике за очень высокой оградой из стальных прутьев. За этой оградой мой домик и кусочек леса, где водятся белки, мышки и другая мелочь, даже косули. Под домом очень большой и просторный погреб и потайной люк из железа, за которым длинный туннель, он ведёт глубоко в гору, внутрь горы, где построен огромный бункер. Доступ в этот бункер есть только у меня! Если вдруг кто-то прорвётся за ограду, я просто открываю этот люк и ухожу в свой бункер, где меня никто не достанет!
— Круто… — сказала Муля в наступившей тишине.
— Почему ты боишься людей? — тут же перевела Баярма следующий вопрос.
— Я их не боюсь, — ответил Алексей. — Я их не люблю!
Алексей ждал усмешки, но старик и бровью не повёл, лишь с минуту сидел и думал. Затем что-то едва слышно сказал Баярме.
— Почему ты позволяешь себе быть слабым? — перевела Баярма.
— Не знаю, я не понимаю вашего вопроса, — Алексею вдруг показалось, что старик насквозь видит всё, что происходит у него в душе.
— Ты боишься быть сильным?
— С чего вы взяли?
— Тебе некого защищать?
— А вы думаете, кому-то надо, чтобы я его защищал?
— Пошёл вон отсюда… — проговорил старик отчётливо по-русски.
Руки его задрожали, дряблое морщинистое лицо раскраснелось. Старик, казалось, даже помолодел. Муля отсела от Алексея сначала на одну табуретку, затем на другую… Баярма смотрела на Алексея растерянно и, как показалось, умоляюще.
— Пошёл вон отсюда, дурак! — повторил старик.
— Не понял?.. — Алексей приподнялся с табурета.
В комнату вошёл степняк и обхватил широкой ладонью руку Алексея повыше локтя.
— Руку отпусти! — дёрнулся было Алексей, но ощутил, что из этой хватки ему не вырваться.
— Давай, парень, на улицу, остынь, — степняк потащил Алексея за собой.
— А кто остывать-то должен? Я хоть слово ему сказал? Что за дела-то вообще? — Алексей клокотал, пытаясь вырвать руку из тисков степняка. Но тот лишь на улице отпустил его и убрался назад в дом так быстро, словно пытался скрыть приступ внезапного смеха. Алексей подметил, что скомканные, словно пельмени, уши степняка стали бордово-красными.
— Да вы охренели тут все! — Алексей огляделся по сторонам, ища глазами что-нибудь тяжёлое, чтобы кинуть в окна своим обидчикам.
Из дома вышли Баярма и Муля.
— Это что сейчас было? — Алексей сверлил Баярму помутневшими от ярости глазами. — Он где дурака увидел?
— Всё, поехали! — губы Баярмы дрогнули в чуть заметной улыбке.
— Что за дела-то, я не понял? — из глаз Алексея вдруг брызнули слёзы. Брызнули так внезапно, что скрывать их уже не было смысла. Увидев слёзы, Баярма обхватила его шею, и Алексей ощутил её запах, заметил на виске пару седых волосков в плотной, ещё тёмной и непокорной пряди.
— Всё хорошо, — Баярма притянула его к себе. От неё исходило тепло, то самое тепло, каким когда-то, очень давно, согревала его мама…
Алексей успокоился. Но отпускать Баярму не спешил. Он ощутил себя будто в той самой пещере, глубоко под горой, куда не сможет пробраться ни одно зло. Баярма гладила Алексея по голове, что-то нашёптывая ему на ухо. И он не отпускал её, словно испуганный ребёнок.
Всю обратную дорогу Баярма и Муля молчали. Лишь в доме брата Баярмы, собирая вещи, мать и дочь обменялись парой дежурных фраз. Алексей же сидел на крыльце, прибитый чувством неожиданно нахлынувшей усталости. Усевшись в машину, он почти сразу заснул и проспал до самого Могойтуя. Проснулся уже глубокой ночью. Через лобовое стекло в темноте он разглядел два силуэта. В одном узнал Баярму, в другом — Виталика. Они о чём-то спорили. На заднем сиденье мирно посапывала Муля. Открыв дверь, Алексей вышел на улицу, достал из кармана пачку сигарет и закурил.
— Как отдохнул? — Алексей понял, что забыл снять его спортивный костюм. Но Виталику, похоже, было всё равно — холодное, пустое спокойствие.
— Нормально, — попытался ответить Алексей так же холодно.
— Спать там же будешь, — Виталик развернулся и растворился в темноте.
Баярма подошла к Алексею почти вплотную и протянула руку.
— Это тебе, — Алексей ощутил в пальцах бусины чёток. — Это для счёта в практике. Не потеряй.
— Спасибо! Не потеряю, — сдержанно, почти виновато ответил Алексей.
Баярма села за руль, завела машину и с пробуксовкой сорвалась с места.
Темнота вокруг показалась Алексею живой, дышащей, напирающей, готовой к нападению. Ему до боли захотелось обратно в Усть-Нарин, в дом брата Баярмы, и быть там с ней и Мулей. И чтобы эти дни шли однообразно, без приключений и тревог.
— Вы скоро?
Алексей вздрогнул. Рядом стоял Санжа:
— Давайте быстрее, холодно. Мне вставать рано.
* * *
Алексей проснулся в два ночи, неожиданно, словно кто-то шлёпнул его холодной ладонью по щеке, проснулся так, будто и не спал. Санжа мирно посапывал на соседней кровати, время от времени бормоча во сне. Но, подняв голову, Алексей не смог его разглядеть. В кромешной темноте он не мог разглядеть даже собственных рук.
Никогда прежде Алексей не просыпался ночью вот так, вдруг. Повернувшись на другой бок, он закрыл глаза в надежде задремать, но сон не шёл. Что-то нездешнее, тревожное присутствие, пронизывающее холодом, вынуждало его бодрствовать. Будто, кроме него и Санжи, в доме был кто-то ещё. И убедить себя в обратном не удавалось. Поднявшись с постели и нащупав кроссовки, Алексей собрался и вышел на улицу.
Зябкий осенний ветер гулял по территории храма. Прикурив сигарету, Алексей прямо с крыльца справил нужду, покурил и хотел вернуться в дом. Решение пришло как-то вдруг.
Почти все доски у входа в храм были узкими и отшлифованными до блеска. Лишь один щит был широким, с двумя деревянными брусками для рук. Замерев у щита, Алексей представил изображения божеств, что увидел вчера на скале ущелья, и начал простираться.
Примерно до пятидесяти простираний ему ещё удавалось держать счёт. Но дальше он просто передвигал в пальцах бусины чёток: одну на одно простирание. Липкий пот выступил на спине и под мышками, отчего любое дуновение ветра ощущалось почти болезненно. Но Алексей решил не останавливаться, поскольку в этом уже не было смысла. Идея пойти спать, не приняв душ, казалась омерзительной. А сидеть просто так и ждать утра в жутком доме хотелось ещё меньше.
От непривычной нагрузки дыхание Алексея сбилось почти сразу же, руки стали неметь после сотого, наверное, подхода. Тогда же заныли и ноги: икры стало сводить судорогой, а на коленях противной болью дали о себе знать просочившиеся волдыри. Но Алексей, не веря самому себе, продолжал простираться. Постепенно боль прошла, а утренний воздух свежил его оживающее и крепнущее тело.
Вскоре появились первые послушники. Двое из них, не обращая внимания на Алексея, принесли мётлы и вёдра и принялись подметать дорожки. Другие направлялись к кухне. Физическая боль вскоре окончательно растворились в потоке практики. Алексей простирался увлечённо, с упоением, не замечая никого вокруг!
…Открыв глаза, он провёл ладонью по лицу, ощутив капли влаги, и понял, что это падает первый снег. Над ним склонились послушники. Будущие монахи смотрели на него с тревогой и ожиданием.
— Что сейчас было? — спросил Алексей.
Один из них что-то ответил по-бурятски. Второй, русский, помог ему подняться с земли.
— А я смотрю, вроде простирался только что, и вдруг — лежишь, — русский послушник приветливо улыбнулся. — Бывает такое на свежем воздухе, нас предупреждали. Поэтому сначала лучше поработать немного: дорожки там подмести, лучины настрогать для печки или матрацы выбить. Я Антон, кстати.
— Лёха, — ответил Алексей.
— Чего встали? Работы мало? — услышав голос Виталика, послушники спешно разбрелись по своим местам.
Взгляд Виталика излучал неподдельное спокойствие. Он был чудно одет: в монгольский полушубок поверх монашеской одежды, красную вязаную шапку и тёплые монгольские гутулы. Непривычная глазу европейца восточная одежда была ему к лицу.
— В следующий раз предупреждай, — коротко бросил Виталик и направился к кухне.
Дойдя до своего домика, Алексей с трудом снял кроссовки, скинул костюм и обнаружил, что колени превратились в сплошное месиво. Руки и ноги едва слушались, в голове звенело и долбило виски. Санжи в доме уже не было.
Алексей прилёг на кровать и погрузился в пустоту. Это был долгий, томительный и оглушительный провал. В себя он пришёл от острого запаха нашатыря. Открыв глаза, Алексей увидел скуластое лицо Бато.
— Живой? — усмехнулся Бато. — Вот ты кадр.
— Бато, — всхлипнул в ответ Алексей, — как же я рад тебя видеть!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Была в жизни Алексея одна фобия: он очень боялся холода. Поначалу он просто мёрз и потому одевался всегда тепло, даже летом, и рубаху застёгивал на все пуговицы. Когда пришлось съехать на съёмную квартиру, нелюбовь к холоду постепенно переросла в жгучее ощущение плотной, липкой волны, тревожно обволакивающей сердце.
Алексей не помнил, когда именно впервые начал мёрзнуть. Он не любил воспоминаний, ведь любое из них вызывало чувство тревоги. Но картины из прошлого возникали спонтанно, и с годами Алексей возненавидел свою память. Эту же ненависть он часто видел в глазах приятелей, она заставляла их сбиваться в стаи: так было проще выживать и защищаться от холода. Но от общения с приятелями не становилось легче, — легче становилось только от пива, а напившись, приятели норовили выплеснуть свою ненависть. Многие оказались в тюрьме… Мысли о тюрьме пугали Алексея ещё больше, чем холод.
…В тот вечер холод отступил, а точнее, уступил место пустоте. Алексей это понял после того, как упал в обморок у входа в храм и Бато увёз его в больницу. Ничего серьёзного там не обнаружили, обработали и перебинтовали колени — и отпустили. Вернувшись в храм, Алексей решил отлежаться, хотя бы с неделю, пока не заживут раны. Он лёг на кровать и тут понял, что не ощущает ровным счётом ничего, даже боли в коленях.
Проснувшись рано утром, Алексей пошёл на кухню. Не стесняясь никого и не обращая ни на кого внимания, он наложил себе полную тарелку каши, без аппетита поел и снова закрылся в доме. Потолка над ним не было, и на одной из балок, прямо над кроватью, он увидел конец верёвки, обрезанной острым ножом. Этот конец притягивал его внимание, словно мощный магнит. Ему вдруг показалось, что нет ничего, кроме этой унылой комнаты в грубо сколоченном доме.
Поднявшись с кровати, он прикурил сигарету и не ощутил вкуса дыма. Точнее, весь этот дым противной, склизкой волной прошёл без ощущения вкуса прямиком в лёгкие. Затоптав сигарету, он подошёл к окну и упёрся лбом в холодное стекло. Где-то там вдалеке, вверх и вниз, по улице катили автомобили: по улице, где когда-то жила его бурятская бабушка и теперь с новой семьёй живёт его отец. Ощущение пустоты постепенно перерастало в чувство мучительной душевной боли. Взгляд Алексея остановился на свисающей с потолка верёвке. Тот, кто привязал её к балке, словно предвидел, что этот конец ещё кому-нибудь пригодится. Распутать узлы и привязать верёвку заново, и этого будет вполне достаточно…
Алексей засунул руку в карман в поисках зажигалки и нащупал твёрдые горошины бус. Чётки, подарок Баярмы, аккуратным кольцом умещались на ладони. Алексей бездумно пересчитал бусины, затем поднёс их к лицу. Чётки ещё хранили запах её духов. Тяжёлый комок, подступивший к горлу, перекрыл дыхание, и в то же время вытеснил мысли, изводившие ещё минуту назад. Ему снова захотелось увидеть Баярму и Мулю, просто побыть с ними рядом, на краешке их жизни, чтобы не мешать.
Вздохнув, Алексей убрал в карман чётки, взобрался на спинку кровати и отвязал верёвку от балки. Этого куска было вполне достаточно, чтобы оборвать всё разом. Но Алексей решительно смотал его в узел и швырнул в печь. Затем, после минутных раздумий, оторвал край покрывала с кровати Санжи, обмотал им правое колено и осторожно присел на пол. Боль ощущалась меньше, толстая ткань защищала. Оторвав второй лоскут, он обмотал левое колено.
Холодный осенний воздух ударил в нос, взбодрил запахом дыма и степных трав. Алексей направился к блестящим щитам у входа в храм. Заняв один из них, он сделал первое простирание и сморщился от боли.
— На колени не опирайся, на руках съезжай, — Виталик стоял неподалёку и наблюдал за потугами Алексея. — Подниматься будешь, поясницу тяни вверх. И следи за ощущениями. Будет больно, — бери паузы. Постепенно надо начинать.
Алексей сделал всё в точности так, как посоветовал Виталик. Простираться таким образом было куда тяжелее, и Алексей снова уставился на Виталика, думая, стоит ли возразить. Но Виталик уже был у другого щита. Скинув с себя монгольский полушубок, он снял с поясницы кусок войлока, извлёк из карманов, пришитых к этому войлоку, две подушечки из толстого, плотного сукна, бросил их на щит и растянулся в полный рост, не касаясь щита коленями. Затем так же, не касаясь коленями щита, он вернулся в исходное положение. Алексей последовал его примеру.
Виталик простирался быстро, красиво, в одном ритме. Проходившая мимо повариха Жамбаловна что-то восторженно залепетала по-бурятски. Но Виталик, ничего не замечая, делал всё новые и новые подходы.
* * *
— Ну что, брат, домой не тянет? — Виталик сидел за столом напротив Алексея, с улыбкой наблюдая, как тот с аппетитом уплетает вторую тарелку супа.
— Надоел уже? — улыбнулся Алексей и, отставив тарелку, налил себе и Виталику чая с молоком.
— Надоешь — скажу, — Виталик заботливо придвинул поближе к Алексею тарелку с пряниками.
— Что-то я ем и ем, — Алексей, дожёвывая очередной пряник, виновато улыбнулся.
— Есть к тебе дело, — Виталик подул на чай и сделал маленький глоток. — Я предлагаю тебе пройти ученический ретрит!
Подавившись крошкой, Алексей раскашлялся и от тяжёлого хлопка ладонью по спине едва не свалился под стол. Алексей знал, что такое «ученический ретрит». Так в этом храме называли добровольные работы на чабанской стоянке под руководством Батора-ахая, брата Бато. Любой, прибывший в храм с целью стать послушником, был обязан пройти эту полугодичную повинность. Каждую осень на стоянку уезжало от пяти до десяти новобранцев. В храм возвращались от силы двое-трое. Остальные отправлялись по домам.
Зелёные глаза Виталика смотрели на Алексея серьёзно, без тени усмешки. Румяные щёки русоволосого буддийского монаха слегка побледнели, Виталик сейчас был очень сосредоточен.
— А ты думаешь, я готов? — Алексею эта идея не очень-то нравилась. Но внутренним чутьём, что в последние дни проявлялось всё острее, он понимал, что этой повинности ему не избежать.
— Сегодня вечером отправка. Делай свои дела и собирай вещи! — Виталик допил чай и направился к выходу.
Под «своими делами» подразумевалось мытьё посуды и колка дров. Вот уже месяц как Алексей жил в храме: помогал на кухне, топил печь и носил воду. Когда послушники уходили на занятия, Алексей простирался. Уже через две недели без особых проблем делал до пятисот простираний по обычной методике или по сто восемьдесят по методике, которую ему объяснил Виталик. Каждый послушник в храме имел свой личный коврик из плотного войлока, на котором сидел во время занятий, который подкладывал под колени во время практики простираний. Кроме того, у каждого послушника имелась пара войлочных подушечек, чтобы руки лучше скользили по доске. С таким нехитрым набором послушники могли простираться целыми днями без ущерба для здоровья.
Уже через месяц практики Алексей обратил внимание, что мышцы на руках и ногах заметно окрепли. Всё, что давали в столовой, он съедал и не наедался. Лицо его заметно округлилось, взгляд стал увереннее, а походка раскованнее. Мыть посуду ему обычно помогал Антон, парень из Тулы, в прошлом студент престижного института при известном во всём мире инновационном центре. Учился Антон на микробиолога. На третьем курсе, неожиданно для семьи и однокашников, забрал документы и уехал в Забайкалье, чтобы стать учеником Буда ламы. Именно так, как уже знал Алексей, звали Багшу.
Антон оказался очень общительным и в то же время закрытым человеком. Он мог поддержать любую тему, лишь бы было интересно собеседнику, однако почти ничего не рассказывал о себе. Ещё меньше Алексей знал о личности Буда ламы. Из обрывочных рассказов лишь понял, что тот был монахом с огромным количеством обетов и приехал в Могойтуй из Индии, где обучался в одном из тантрических монастырей.
Ходили легенды, что уже на следующий день по приезде в Могойтуй Буда лама представил учение в местном Доме культуры. И то, что прежде всем казалось скучным и малопонятным, вдруг стало доходить до простых селян, словно удивительная целебная музыка. Люди понимали его и загорались желанием изменить свою жизнь к лучшему.
Но селяне упускали один, казалось бы незначительный, факт: личное счастье возможно лишь тогда, когда счастливы все! Следовательно, счастлив тот, кто делает всё для счастья других. Одним из немногих, кто это понял, был Батор-ахай, — бывший бандит и наёмник.
Желая поддержать учителя, Батор-ахай продал автомобиль, всю свою «лишнюю» недвижимость — и построил для Буда ламы небольшой молельный дом, дуган. Это была робкая попытка удержать учителя в Могойтуе, и Буда лама её оценил. Вскоре в маленьком дугане монаха появились первые послушники, и Батор-ахай начал строить для них жилые домики.
Храм постепенно разрастался, денег требовалось всё больше. Батор-ахай организовал фирму по продаже подержанных японских автомобилей и месяцами напролёт челночил из Забайкалья на Дальний Восток, туда и обратно, не жалея ни сил, ни здоровья.
Однажды в Могойтуй приехал учитель Буда ламы — Гьялцен Римпоче, ненадолго, всего на три дня. Всё это время Римпоче провёл в домике Буда ламы, обсуждая с ним и Батором-ахаем что-то очень важное. Вскоре после отъезда Гьялцена Римпоче бизнес Батора-ахая обрёл новые масштабы. Он основал в Чите, с филиалами в Улан-Удэ и Иркутске, крупную фирму по отделке фасадов высотных зданий. Так у Батора-ахая появились деньги на строительство храма.
Со временем он обзавёлся помощниками, одним из них стал бывший однополчанин Виталик. Батор-ахай заметил его в Чечне, тогда ещё худенького солдата-срочника. Виталик подкупил его знанием бурятского языка. Грозный бурят-контрактник и тогда ещё совсем юный русский солдат-срочник подружились и, вернувшись с войны, старались не терять друг друга из виду. Так Виталик оказался в буддийском храме и стал послушником Буда ламы.
Все эти истории Алексею рассказал Антон. Перемывая посуду, он рассказывал другу о чём угодно, но только не о себе. Время от времени начинающим послушникам помогал Чимит: выше метра девяносто, с косой саженью в плечах, c мощной, выступающей челюстью — он порою пугал одним своим видом. Однако за всей этой внушительной мощью скрывалась очень добрая, ранимая и привязчивая натура.
Чимит был действующим ламой и наставником в дацане Буда ламы, и одним из первых его послушников. Заветной мечтой была учёба в Индии, в том самом дацане, где воспитывался Буда лама, у самого Гьялцена Римпоче, и Чимит яростно доказывал свою готовность, выезжая на ученические ретриты и регулярно простираясь не менее тысячи раз в день. Его тело стало подобно живому панцирю. Ему не было равных в турнирах по национальной борьбе. Ходили слухи, что однажды на чабанской стоянке Чимит голыми руками усмирил взбесившегося быка…
Антон мыл посуду. Алексей успел изучить этого парня и подметил в лице Антона предчувствие перемен.
— Как настроение? — Алексей присел рядом, взял в руки губку и кусок хозяйственного мыла, намылил тарелку и окунул её в корыто с горячей водой.
— Не знаю. Волнуюсь немного, — Антон поставил чистую тарелку на стол. — Я, когда сюда ехал, ни в чём не сомневался! А вот сейчас страшно. У тебя остались сигареты?
Алексей достал пачку. Оба закурили прямо на кухне, несмотря на то, что в храме действовал строжайший запрет на курение.
— Мы сегодня на стоянку уезжаем, — продолжил Антон.
— В курсе. Я тоже еду! — Алексей выпустил колечко дыма.
— Я рад! Мне даже легче немного стало, — улыбнулся Антон.
— Тебе-то чего бояться? — Алексей ощутил, что от табачного дыма его начинает тошнить. — Ты из Тулы сюда рискнул приехать, институт крутой бросил ради этого. Что может быть страшнее?
— Страшнее сдаться! — Антон бросил окурок в ведро. — Страшно, когда столько жертв ради выдумки, прихоти.
— Братан, ты меня пугаешь! — Алексей хлопнул по плечу Антона.
— Я сам себя боюсь… Понимаешь, я искренне верил, что всё делаю правильно. Но сейчас что-то меня подтачивает. Сам не пойму, что. Ты слышал историю о Загде?
— Это тот, который повесился? — Алексей ощутил, как по его спине пробежал холодок.
— Он на ретрите сделал Бум-Ши за сорок дней! Батор-ахай ценил его выше всех остальных. Но когда Загда вернулся в храм, он первым делом пошёл в магазин, купил бутылку водки, напился и изнасиловал какую-то малолетку. Он не помнил, как и почему так поступил. Утром малолетка поставила его перед фактом: либо деньги, либо тюрьма…
— Так какое же это изнасилование? — выдохнул возмущённо Алексей.
— Как бы там ни было, Загда пришёл и обо всём рассказал Батору-ахаю. Тот спросил, сколько она просит? Загда назвал сумму. Вечером Батор-ахай принёс ему конверт с деньгами. Загда передал деньги малолетке, а утром его нашли повешенным.
— И в чём мораль? — Алексей прикурил вторую сигарету.
— Там, на стоянке, что-то происходит с людьми, — Антон вздохнул. — Там мало быть терпеливым. Там нужно что-то ещё.
— Карма, что ли? — спросил Алексей.
— Скорее что-то противоположное ей, — Антон тяжело выдохнул. — Боюсь я, братан. Боюсь, что не выдержу.
— Выдержишь! — Алексей снова хлопнул Антона по плечу.
На пороге неожиданно появился Чимит. Антон и Алексей поднялись со своих мест.
— Ещё раз увижу, — бычки жрать заставлю! — коротко бросил Алексею Чимит.
Алексей затушил окурок, на автомате вытер ладонь о штанину. Усевшись между парнями, монах взял в руки губку.
— Да мы сами всё помоем… — начал Антон.
— Давайте без этого, — недовольно пробубнил Чимит и принялся мыть посуду.
* * *
Этой ночью ему снова приснился Соболь. Неторопливо, с важным видом пёс бродил за оградой отцовского дома, обнюхивал почти сгнивший покосившийся забор, детскую песочницу, заросшую травой, и старые качели. Из песочницы умный пёс выкинул давно забытые игрушки, а затем с громким, радостным лаем бросился к калитке…
Открыв глаза, Алексей подумал, что нужно сходить к отцовскому дому и хотя бы посмотреть на него незаметно, со стороны. Вымыв посуду, он предупредил Виталика, что будет через полчаса, и вышел за территорию храма. Дом отца стоял у подножия горы, на которой строился храм, в десяти минутах ходьбы.
…Старая калитка когда-то была покрашена в зелёный цвет. Краска почти вся облупилась, но жестяная цифра «13» была та же. Новыми были ворота дома. У ворот, что-то бормоча себе под нос, играл мальчик лет пяти, катал по замёрзшему песку пластмассовый грузовик. Рядом с мальчиком сидела небольшая лохматая собака с бородкой и пышными усами. Увидев Алексея, собака сердито зарычала.
У бабушки всегда были лохматые собаки, с бородкой и усами. Она верила, что такие собаки отличаются большим умом и преданностью. Алексей это запомнил случайно, когда бабушка отругала его за то, что он пытался постричь собаку. Та собака отзывалась на кличку Соболь.
— Соболь, Соболь? — Алексей осторожно протянул руку.
— Он кусается, — предупредил мальчик. — Откуда вы знаете, как его зовут?
— Знаю, — просто ответил Алексей.
Мальчик уставился на него чёрными, как смоль, глазами и смешно дёрнул носом.
— Вы из дацана? — мальчик кивнул в сторону храма.
— Да, — подтвердил Алексей.
— А как вас зовут?
— Антон, — неожиданно для себя соврал Алексей.
— А-а, — протянул мальчик. — А я Ойдоп Владимирович, — он протянул руку. Алексей пожал ладонь мальчика. Несмотря на холод, она была тёплой. Собака всё это время внимательно следила за Алексеем, готовая в любой момент вступиться за своего хозяина.
— А вы знаете там Лёшу? — мальчик пытливо посмотрел в глаза Алексея.
— Лёшу? — этот вопрос застал Алексея врасплох. — Нет, не знаю.
— Мама говорит, это мой брат. Он русский, в Чите живёт.
— Да ладно? — Алексей понял, что пора уходить.
— Мой папа, когда был молодой, женился на тёте Вале, она была у нас в гостях. Потом папа ушёл к моей маме, чтобы родить меня. Но там, у тёти Вали, остался Лёша, мой брат. Мама хочет пригласить его к нам в гости, но стесняется.
— Я спрошу, — пообещал машинально Алексей и попытался отвернуться, но пытливый взгляд мальчика словно сковал его по рукам и ногам.
— Скажите, что я скучаю по нему! — лицо мальчика выражало неподдельную грусть. — Я мечтаю, чтобы у меня был старший брат.
— Конечно, скажу! Ну ладно, мне пора, Ойдоп Владимирович.
— До свидания! — ответил мальчик.
Алексей развернулся и торопливо пошёл прочь. А точнее, не пошёл, а побежал. Склон храмовой горы плавно поднимался вверх, и чтобы преодолеть его, требовались немалые усилия. Но Алексей даже не заметил, как добежал до храма.
У ворот стоял микроавтобус. Послушники, усевшись в салоне, смотрели на Алексея из окон. От храма торопливым шагом направлялись Виталик и Чимит, рядом с ними шёл невысокий кряжистый бурят.
— Ты где шляешься? — недовольным тоном пробубнил Чимит. — Тебя одного ждём. Вещи собрал?
— Всё при мне, — пожал плечами Алексей.
— Это Лёха, — представил Виталик Алексея невысокому буряту. Тот невозмутимо кивнул и протянул руку. Лицо его показалось Алексею знакомым.
— Батор.
— Очень приятно, — ответил Алексей.
Это был хоть и невысокий, но явно крепкий, основательно сбитый степняк. Они были похожи с Бато и внешне, и в повадках. Но в глазах Батора-ахая угадывался куда больший жизненный опыт.
— Давайте в машину! — скомандовал Батор-ахай.
— Удачи! — коротко бросил Алексею Виталик.
Микроавтобус плавно тронулся с места. Батор-ахай уселся на переднем сиденье, достал сотовый телефон, набрал номер и заговорил по-бурятски. Почти всю дорогу он что-то уточнял, корректировал, кого-то то ругал, то хвалил. Время от времени с его губ срывался отборный мат.
На минуту он отключил телефон и, казалось, сосредоточился на дороге, но сотовый зазвонил опять. Секунд десять он внимательно слушал, а затем снова заговорил. Сидевший рядом с Алексеем Антон сосредоточенно смотрел в одну точку. Взгляд его выражал полную отрешённость, но складки губ выдавали большое внутреннее напряжение.
— Всё будет нормально, братан, — Алексей хлопнул Антона по колену.
— Хотелось бы, — глухо и отстранённо ответил Антон.
* * *
Где-то час микроавтобус колесил по степи. И всё это время навстречу ему шла тяжёлая гряда свинцовых туч. Степь за окнами автомобиля менялась буквально на глазах. Жёлтые тона осени уступали место серебристым краскам зимы.
— Не успеем, похоже?! — с тревогой в голосе заметил один из послушников.
— Толкать, значит, будем, — сухо ответил Чимит.
Мокрый снег обрушился неожиданно, без подготовки. Как-то разом стёкла залепило плотными хлопьями. Большой пассажирский «японец» упрямо двигался вперёд, но временами его заносило то влево, то вправо. Батор-ахай всё громче и громче говорил по телефону. Чимит, не скрывая тревоги, внимательно вслушивался.
— Случилось что? — спросил Алексей Антона.
— Сын потерялся вроде, — ответил Антон.
— Чей? — не понял Алексей.
— Его, — кивнул Антон в сторону Батора-ахая.
Степь стремительно погружалась в объятия большой метели. Снег наступал плотными волнами, одна за другой. Но «японец», раскачиваясь из стороны в сторону, упорно рвался вперёд. Послушники невольно обмирали от страха. Всё, что они видели за окнами, — это плотная стена мокрого снега. Батор-ахай, отключив телефон, теперь что-то быстро и чётко объяснял водителю, указывая пальцем туда, где едва угадывалась дорога.
Так продолжалось ещё минут двадцать, но этот отрезок времени показался Алексею куда более долгим. Внезапно из пелены снега возникла большая каменная кошара, а затем и добротный дом со спутниковой антенной у самого входа. Рванув дверь автобуса, Батор-ахай спрыгнул на землю и двинулся в сторону кошары.
— Выходим! — скомандовал Чимит.
Послушники спешно покинули салон и выстроились у входа в дом. Мимо них верхом на приземистой коренастой лошади галопом промчался Батор-ахай. Послушники в ужасе наблюдали, как силуэт их наставника растворился за стеной мокрого снега.
— За мной! — скомандовал Чимит и повёл послушников в сторону кошары, на железных воротах которой красовался символ «инь-янь». Открыв обитую войлоком дверь сбоку от ворот, Чимит завёл послушников в жилое помещение из двух комнат и кухни.
Помещение почему-то называлось «подсобкой». Здесь было тщательно прибрано. На вешалке у входа висели комплекты уже ношеной, но чистой рабочей одежды. Внизу под вешалкой Алексей увидел несколько пар кирзовых сапог, обмотанных портянками. К каждому комплекту прилагалась бумажная бирка с именем. На одной из бирок он увидел своё имя. В центре кухни стоял большой грубо сколоченный стол, две широкие лавки и стул, у стены — старый буфет.
— Пока ждём! Туалет за кошарой, — переодевшись в рабочую одежду, Чимит выбежал на улицу, громко хлопнув дверью.
Только теперь Алексей мог, наконец, присмотреться к послушникам. Двое из них, включая Антона, были русскими. Ещё один, высокий, под два метра ростом, необычайно худой, внешностью напоминал скорее кавказца. Другие двое были азиатами. Время от времени Алексей видел их всех на территории храма. Все пятеро стояли на месте как вкопанные и растерянно оглядывали помещение.
— Лёха, — Алексей протянул руку послушнику, похожему на кавказца.
— Нариман, — ответил тот.
Второй русский представился Артуром. Двое молодых парней оказались бурятами, их длинные бурятские имена с первого раза Алексей не запомнил. В комнате послушники увидели двухъярусные армейские койки, их было ровно три. Ещё одна койка в углу, судя по всему, предназначалась Чимиту.
За окнами не унималась метель. Порывы ветра били в стёкла, крышу, стены.
— Приехали, — Нариман присел на отдельную койку и посмотрел на Алексея, а затем и на всех остальных. Всем своим видом он пытался показать, что в душе у него полный порядок. Но глаза выдавали растерянность и тревогу. Алексей ощутил, что эти чувства просыпаются и в его душе, и в душах всех остальных.
— Кто-нибудь в курсе, что здесь будет? — Нариман явно пытался разрядить обстановку. — Я понял, медитировать будем? Тексты учить и всё такое? Нет разве?
— Кто тебе такое сказал? — отреагировал один из бурят. — Навоз будем убирать за баранами и коровами, сено раздавать, солому стелить.
Это был невысокий, широколицый, кряжистый паренёк с узкими и, как показалось Алексею, наглыми глазами.
— Да ладно, — не поверил Нариман. — Я вообще-то на монаха буддийского приехал учиться!
— Мы тоже, — отреагировал второй бурят. В отличие от соплеменника, он был худощавым и стройным.
— Ну и всё, — напрягся Нариман, — кому навоз, а кому учение!
— Всё, завязывайте, — резко оборвал Артур. — Что скажут, то и будем делать.
— А мне это надо? — не унимался Нариман.
— Ты же знал, куда ехал? — вмешался Антон.
— Мне про навоз никто ничего не говорил, — отрезал Нариман.
— Теперь ты знаешь всё! — усмехнулся Артур.
— Я смотрю, ты много знаешь? — кавказец поднялся с кровати и вытянулся в полный рост. Нариман был выше Артура на две головы. Но Артур ничуть не смутился.
— Сейчас Чимит придёт, ему и выговаривай! — Артур улыбнулся. Во рту блеснули золотые коронки.
За дверью послышался шум. Послушники замерли, затем невысокий бурят бросился к выходу и открыл дверь. В подсобку ввалился мужичок в спецовке. В руках он держал большую кастрюлю, за плечами его послушники заметили набитый рюкзак.
— Здоровайте, — улыбнулся мужичок, — обед заказывали?
— Да не мешало бы, — ответил Артур.
Поставив кастрюлю на стол, мужичок ловко развязал рюкзак и достал пару буханок хлеба.
— Ну что, товарищи будущие монахи, как настроение? — мужичок смеющимся взглядом окинул послушников.
— Как-то непонятно пока, — ответил за всех Нариман.
— Что тебе непонятно? — улыбнулся мужичок.
— Мы что, реально навоз сюда убирать приехали?
— А что ты ещё собрался делать на чабанской-то стоянке? — усмехнулся незнакомец.
— Я вообще-то на монаха учиться приехал, буддийского, — съязвил Нариман.
— А чем, по-твоему, монахи занимаются?
Слов для ответа у Наримана не нашлось.
— Давайте, парни, трескайте, пока горячий, — сменил тему мужичок, — посуда и ложки в буфете.
— А вас как зовут? — спросил Антон.
— Да Андрюха я! — мужичок улыбнулся и поздоровался за руку с каждым из послушников. — Можете не выкать!
— А отчество? — уточнил Алексей.
— Говорю же, можно просто — Андрюха! — усмехнулся мужичок. — Это ты — братан Виталика?
— Я, — подтвердил Алексей.
— Слышал о тебе, — Андрюха крепко сжал ладонь Алексея. — Я тоже метис. Так что братаны мы с тобой.
— Ну, и я тоже не чистый бурят, — отозвался Нариман.
— Видно по тебе, — согласился Андрюха. — Ладно, вы ешьте, пейте, отдыхайте с дороги. Завтра работы много будет.
Резко развернувшись, Андрюха вышел из подсобки. Послушники тут же обступили стол, занимая места.
— Что там у нас? — Артур приподнял крышку кастрюли. — Ого, пельмешки с лапшой? От души!
Запах горячего супа с лапшой и пельменями тут же разнёсся по кухне. Артур ловко разложил по столу пластиковые тарелки, Антон принялся нарезать хлеб. Вскоре послушники, забыв о недавних тревогах, с аппетитом ели суп. Алексею вкус этой еды показался до боли знакомым. Такие супы варила бабушка, давным-давно, в детстве…
Алексей всегда был худощавым, сколько себя помнил. Главной причиной его худобы, как думала мама, был плохой аппетит. Лишь один раз он действительно располнел, в раннем детстве, когда гостил у своей бурятской бабушки. Она не убеждала его съесть лишний кусочек пресной лепёшки или бутерброд с кислым чёрным хлебом. Всё, что она ставила на стол, Алексей тут же сметал, и в награду бабушка отпускала его погулять с Билигмой — девочкой, жившей по соседству.
Алексей плохо помнил Билигму. В памяти сохранились её аккуратный, слегка вздёрнутый нос, полоски бровей, сходившихся на переносице, и большие чёрные как смоль глаза. Поначалу девочка не могла и слова сказать по-русски, Алексей ни слова не понимал из того, что говорила она. Но уже через неделю они прекрасно общались и могли о многом друг другу рассказать.
Для начала Алексей научил её кричать по-русски: «Самолёт, самолёт, унеси меня в полёт…» Билигма же сумела увлечь его смешной бурятской песенкой про самолёт. Еда у бабушки была простой и невкусной. Особенно долго Алексей привыкал к простокваше, хранившейся в длинном деревянном чане с ручкой внутри. Каждое утро бабушка взбивала эту простоквашу, пока не появлялась густая пена, и наливала Алексею полную алюминиевую кружку. Алексей пил, зажав пальцами нос.
Он всегда с улыбкой вспоминал о том, как хитро бабушка приучила его пить простоквашу. После того, как Алексей демонстративно швырнул на пол третью кружку, бабушка позвала Билигму и налила простокваши ей. Билигма с удовольствием выпила густую, невозможно кислую жижу и попросила добавки. Уговаривать больше Алёшу не пришлось.
А мама стряпала на этой простокваше блины, фаршировала их мясом и сладким творогом с толчёной черемухой. Лёгкая, худенькая, чрезвычайно подвижная Билигма без уговоров съедала блинчик с мясом, а затем ещё и блинчик с творогом. Прилагая невероятные усилия, Алексей всякий раз повторял её гастрономические подвиги и к концу лета превратился в смуглого истинно бурятского крепыша. Тем летом Алексею исполнилось пять.
Однажды вечером отец Алексея пришёл домой пьяным, повздорил с мамой и ударил её по лицу. Бабушка была во дворе и потому ничего не успела предпринять. Мама спешно собрала сына и увела на вокзал. На вокзале она присела на самую отдалённую скамью и плакала так долго, что Алексей успел привыкнуть к её плачу. Он уговаривал её вернуться к бабушке, ведь утром они сговорились с Билигмой сбегать на сельское кладбище и понаблюдать там за мертвецами. Но мама, не слушая его, продолжала плакать до тех пор, пока он не присел рядом и, уткнувшись носом в её плечо, не уснул. Проснулся он рано утром, уже на вокзале Читы.
…Суп был приправлен тонко нарезанной травой — степным чесноком. Ощутив просто зверский аппетит, Алексей с удовольствием съел две тарелки.
— А тут всё по-человечески, — заметил Нариман. Рядом с буфетом он обнаружил небольшую раковину с краном: с холодной и горячей водой.
— Значит, и душ есть, — приободрился Артур.
— Душ — это круто, — резюмировал Нариман, развалившись на койке, предназначенной для Чимита.
Насытившись, послушники начали занимать свободные койки, на каждой уже лежали свёрнутые матрасы, аккуратно сложенные стопками одеяла, постельное бельё и полотенца. Антон принялся мыть посуду.
Дверь открылась, в подсобке появился Чимит. Одежда на нём промокла от снега, глаза выражали крайнее недовольство. Послушники невольно замерли на своих местах, Чимит, не обращая на них внимания, скинул с себя бушлат и шапку, сел за стол, налил супа и принялся за еду. Следом в комнату ввалился Андрюха. Его глаза, напротив, светились радостью. Усевшись рядом с Чимитом, сняв шапку, Андрюха озорным взглядом окинул послушников.
— Ну, что приуныли, пацаны?
Послушники переглянулись, но ответить никто не решился. Теперь Алексей мог разглядеть Андрюху. Внешне этот мужичок был скорее русский, чем бурят. Большие зелёные глаза, высокий лоб, светлая кожа. Бурятскую кровь выдавали чёрные волосы, уже подёрнутые ранней сединой, высокие скулы и сбитая кряжистая фигура. На вид ему было лет тридцать пять.
— Поводов для радости нет, — ответил за всех Чимит.
— Это пошто? — усмехнулся Андрюха.
— Ты, вон, порадовался сегодня, — глаза Чимита злобно блеснули.
— А чо мне, плакать, что ли? — спокойно парировал Андрюха. — Ишь какая сила пришла. Всяко легче теперь будет.
— Тебе что про Саяна говорили? — ноздри Чимита дрогнули.
— А, вон ты о чём. Так ему, думаешь, будет чо?
— А если заплутал бы?
— Тебе больше всех надо, что ли?
— Балбес ты!
— Сам балбес! — Андрюха замешкался, лихорадочно соображая, а затем вдруг вскочил и навис угрожающе над Чимитом. — За базаром следи, бивень! — выпалил он. — Я тогда твою пачку бурятскую не набил, так теперь набью!
— Сам ты бивень! — прохрипел Чимит с натянутым спокойствием.
— Олень тупорылый, — распалялся меж тем Андрюха, — забыл, кто тебя от Мишки спас? Свистел всем потом, что быка заломал…
— Ничего я не свистел! — Чимит вздохнул и скрипнул зубами.
По габаритам он едва ли не в два раза превосходил Андрюху, и потому послушники с нескрываемым волнением ждали развязки нелепого конфликта. Но Андрюха даже и не думал отступать. Ещё мгновение подумав, он одним ударом снёс со стола Чимитову тарелку с остатками супа.
— Ты чо, козлина? — Чимит вскочил и в свою очередь навис над Андрюхой, рявкнул, обдавая того крошками изо рта: — А-а?!
— Да ничо! Я, думаешь, не слышу тут ничего, просто так сижу? Ты всем свистел, что Мишку заломал, звездобол!
Он ткнул пальцем в упрямый подбородок Чимита. Тот замахнулся, но Андрюха отскочил и, двинув стол, принял боевую стойку.
— Ну, давай! Ща махом тебе твою пачку-то размажу! Я в армии таких стопками ломал!
— Водку ты там жрал стопками, алкаш несчастный! — выпятив подбородок, тяжело засопел Чимит.
В кармане Андрюхи вдруг что-то зашипело, затем послышался голос Батора-ахая. Сунув руку в карман, он вынул рацию.
— Андрюха, давай сюда, — послышался голос Батора-ахая.
— Бегу, — коротко ответил тот и снова угрожающе уставился на Чимита. — Говорил тебе, не начинай сам?
— И чо? — с недоумением ответил Чимит.
— Да ничо! В следующий раз точно огребёшь, бивень!
Толкнув Чимита плечом, Андрюха вышел на улицу.
— Сам ты бивень… — бросил Чимит ему вслед и перевёл взгляд на послушников. — Короче, слушаем внимательно, повторять не буду. Сегодня отдыхаем, без надобности на улицу не выходить, по стоянке не шляться. Душ и туалет, кому надо, за стенкой. В туалет только «по-маленькому». «По-большому» — в туалет на улице, за кошарой. Курить тоже нельзя! Увижу, бычки жрать заставлю! Всё понятно?
— Понятно… — отозвался за всех Нариман.
Чимит улёгся на своей койке, вытянул руки и ноги, тяжело вздохнул, положил на лицо подушку и вскоре погрузился в спокойный глубокий сон.
* * *
Алексей точно помнил, когда именно уснул, и помнил отчётливо всё, что было до того. В тот вечер послушники знакомились. Артур приехал из Санкт-Петербурга, Нариман — из Улан-Удэ, а двое бурят оказались местными. Одного, крепкого и кряжистого, звали Доржо, второго, высокого и худощавого — Димой.
Артура в Могойтуй делегировало санкт-петербургское буддийское общество. Нариман решил стать буддийским монахом по собственному желанию. Обоим было явно за тридцать. Доржо и Дима оказались одного возраста с Антоном, всем троим недавно исполнилось по двадцать два.
Отец Наримана был азербайджанцем, мать — буряткой. Нариман свободно владел и азербайджанским, и бурятским, что весьма причудливо сказалось на его акценте. В интонациях Наримана угадывались как кавказские, так и бурятские нотки. Нариману было десять, когда отец забрал его и уехал на родину. После службы в армии он вернулся в Бурятию. Алексею почему-то было приятно думать, что народ матери показался Нариману более близким и понятным.
Артур был родом из Нижневартовска, до двадцати пяти лет вёл свободный образ жизни, пока однажды волею случая не нанялся подсобным рабочим на стройку в санкт-петербургский дацан. Там он стал посещать лекции буддийских учителей и однажды познакомился с Буда ламой. Всё остальное, по его словам, сложилось само собой.
Дима предпочёл о себе не рассказывать. Его историю Алексею незадолго до приезда на стоянку рассказал Антон. Дима долгое время болел, и врачи так и не смогли поставить ему точный диагноз. Отчаявшись, родители Димы обратились к известному шаману с хорошей репутацией. А тот посоветовал обратиться в местный архив, чтобы выяснить родословную до десятого колена. Выяснили лишь до седьмого, но этого хватило. Оказалось, что Дима — потомок и наследник могущественного шамана, жившего ещё в начале двадцатого века. Однако линия духовной преемственности прервалась, и кто теперь смог бы посвятить парня в тонкости родовой религии, было непонятно. Это вроде бы всё объясняло.
Пока родители Димы рылись в архивах, сам Дима решил поступить в буддийский университет. Но и там родовые недуги не оставляли его, пока он случайно не познакомился с Буда ламой.
Самым странным из всей этой причудливой компании Алексею показался Доржо. Этот невысокий парень с очень узкими, хитрыми глазами рассказал, что пригласил его на учёбу сам Буда лама. Доржо якобы отводилась особая миссия: быть помощником римпоче, живого бога, драгоценного, которого ещё не нашли, но очень скоро найдут…
Ещё Алексей отчётливо помнил, как едва за окном стемнело, Андрюха принёс ужин в большой армейской фляге. На ужин послушники получили гороховое пюре, приправленное слегка обжаренным диким чесноком, и бутерброды с сыром. Алексей никогда не любил горох, но эта каша показалась ему настоящим лакомством.
Пока компания ужинала, Чимит лежал на кровати с подушкой на лице. Насытившись на сон грядущий, послушники окончательно осмелели. Первым выступил Доржо. Покопавшись в своей сумке, он извлёк бутылку водки.
— Убери, — сухо возразил Антон.
— Плохая идея, брат, — поддержал Антона Артур.
— А если помаленьку? — засомневался Нариман.
Алексей и Дмитрий промолчали. Но было видно, что они не прочь выпить.
— Да нормально всё будет, — отрезал Доржо, откупорил бутылку и, поднявшись с койки, прошёл на кухню взять со стола стакан.
Налив водки, Доржо протянул стакан Нариману. Окунув палец в стакан, Нариман побрызгал в разные стороны и, косясь на Чимита, выпил залпом. Следующим был Алексей. Затем Дмитрий. Себе Доржо налил полстакана и выпил маленькими глотками.
Бутылка вскоре опустела. Щёки парней налились ярким румянцем. У Алексея нашлось полпачки сигарет. Уже не стесняясь Чимита, послушники вышли на улицу перекурить. Когда все четверо вернулись в подсобку, Артур и Антон укладывались спать. Доржо извлёк из сумки вторую бутылку.
Выпив ещё, Алексей ощутил, что ему всё равно, где он находится. Окончательно опьяневший и осмелевший Доржо потерял равновесие, уселся на спину задремавшего Антона, но тут же резво вскочил на ноги.
— Ой, — глаза Доржо превратились в две щёлочки.
— Ложитесь уже, — недовольно пробубнил Антон и перевернулся на другой бок, лицом к Доржо.
— Ты нам что, папа? — Доржо явно нарывался на скандал.
Остальные послушники замерли на своих местах, с интересом ожидая продолжения.
— Чего смотришь? — сжав кулаки, Доржо смотрел на Антона с вызовом.
— Ложись, тебе говорят! — отозвался Артур.
— О, мама проснулась? — Доржо резко переключился на Артура.
— Да боже упаси, — усмехнулся Артур.
— Может, выйдем? — Доржо наигранно заиграл желваками.
— Завязывай, брат, — Нариман попытался успокоить приятеля, но Доржо лишь отмахнулся.
— Пошли, поговорим, — вмешался Антон, поднимаясь с койки.
— Базара нет, — Доржо медленно повернулся в сторону Антона и вдруг резко бросился вперёд.
Никто не заметил встречный выпад. Доржо ткнулся лбом в колени своего противника и затих.
— Ничего себе! — глаза Наримана засветились от восхищения. — Ты как это сделал?
— Ложитесь спать, пацаны! — глаза Антона словно помутнели, и остальные нарушители, увидев этот взгляд, невольно стушевались.
— Хороший удар! — все вздрогнули. Чимит сидел за столом, невозмутимо потягивая чай из кружки.
— Багша, это случайно вышло, — выдавил из себя Антон.
От мощного хлопка по столу все вздрогнули и замерли. Доржо, очнувшись, уселся прямо на полу и потрогал рукой нижнюю челюсть. Чимит о чём-то спросил его по-бурятски. Доржо невнятно ответил, поднялся с пола и направился к выходу. Оклик Чимита заставил его замереть. Постояв так секунды три, Доржо послушно вернулся в комнату, улёгся на кровать и накрыл голову подушкой.
— Всем спать! — приказ Чимита вывел из оцепенения. Уже в следующую секунду послушники лежали в своих койках.
Положив себе каши, Чимит невозмутимо принялся за трапезу. Ел он медленно, старательно пережёвывая. Алексей ощутил потребность выйти «по-маленькому». Но нарушить приказ наставника у него не хватило смелости.
Чимит и не думал ложиться спать. Поужинав, он достал из кармана сотовый телефон, набрал номер и отправил сообщение. Телефон Чимита вскоре зазвонил. Этот исполин почти ничего не говорил, только слушал. Лишь в конце он коротко бросил: «Я всё понял!»
* * *
Сон оборвался внезапно. Алексей оторвал голову от подушки и увидел Чимита. Тот стоял посреди кухни, сжимая ладонь правой руки. Чуть дальше в углу лежал Доржо. Точнее, Алексей разглядел лишь его пятки, торчавшие из-под опрокинутого стола. Между пальцами Чимита сочилась кровь. У ног монаха лежал кухонный нож.
— Cотовый подай! — окликнул Чимит Алексея.
Алексей поднялся, подошёл к койке Чимита, взял лежавший на табурете сотовый и подал Чимиту. Остальные послушники, все ещё лёжа на койках, с недоумением и ужасом смотрели на своего наставника.
— Набери Батора-ахая, — сказал Чимит.
Алексей без труда нашёл в телефонной книге нужный номер, включил вызов и поднёс телефон к уху Чимита.
Батор-ахай ответил сразу и уже через пять минут был в подсобке. Подняв стол, Батор-ахай наклонился к Доржо, прислушался, шлёпнул того по щеке. Доржо пришёл в себя, посмотрел на Батора-ахая мутным взглядом и что-то промямлил. Часы показывали три часа ночи.
По всей видимости, Доржо дождался, пока Чимит уснёт, и затем решил свести счёты с Антоном. Чимит увидел Доржо на кухне, когда тот уже отыскал в буфете нож и направлялся к койке Антона. Поняв, что наставник не спит и внимательно за ним наблюдает, Доржо бросился на Чимита. Нож Доржо держал лезвием вниз и бил с замахом, наверняка. Всё, что оставалось Чимиту, это поймать нож за лезвие. Нержавеющая сталь рассекла ладонь Чимита до кости.
— В больницу надо, — покачал головой Батор-ахай.
— Может, сами зашьёте? Или Бато пусть приедет? — Чимит явно не хотел уезжать со стоянки.
— Заражение может пойти, — заметил сухо Батор-ахай, — тогда всё…
Из тумбочки Чимита Батор-ахай извлёк аптечку и быстро перемотал ладонь монаха. Доржо тем временем, сидя в углу подобрав колени, смотрел на всех исподлобья. Хмель в его голове ещё не прошёл, но в глазах уже зашевелились оттенки первых осознанных эмоций. Доржо начинал понимать, что натворил что-то ужасное, но испытывал не раскаянье, а скорее страх за то, что его сурово накажут.
— Дайте мне телефон, — пробубнил Доржо, — мне брату позвонить надо. Он у меня в ментовке работает.
— Вещи его соберите, — скомандовал послушникам Батор-ахай и вышел за дверь. Чимит, накинув полушубок, вышел следом.
Послушники начали собирать вещи. Укладывая их в сумку, Алексей обнаружил в ней ещё одну бутылку. С минуту Доржо мутным взглядом наблюдал за послушниками, затем начал клевать носом и вскоре захрапел.
— Готов! — улыбнулся Алексей и посмотрел на Антона. Но тот, ничего не ответив, улёгся на койку и повернулся лицом к стене.
— Брат, прости, пожалуйста, — неожиданно для самого себя выдал Алексей. Но Антон не ответил.
— Братан, ложись уже, — ответил за Антона Артур.
— Я по-быстрому и всё, ложусь, — Алексей спешно накинул на плечи бушлат и в тапочках выбежал на улицу. Уличный туалет был довольно далеко от кошары, в степи. Но Алексей решил не возвращаться за сапогами. Добежав до туалета, он справил нужду и закурил. У входа в туалет лежала пустая бутылка. Он поднял её и сбил горлышко: «На всякий случай», — подумал. И положил розочку в карман.
Покурив, Алексей поспешил в сторону стоянки, но у самой кошары замер. У столба с уличным фонарём стоял огромный бык калмыцкой породы и тёрся шеей о бетонное основание. В свете фонаря он казался просто огромным и, что особенно удручало, мимо быка невозможно было пройти, не задев его хвоста. А обойти со стороны столба Алексею показалось небезопасным вдвойне.
— Ну-ка, пшёл! — прикрикнул Алексей, но бык даже не взглянул в его сторону.
На морозе стопы начали быстро неметь, и Алексей наудачу попытался обойти быка со стороны столба. Но тут бык встрепенулся и уставился на Алексея большими тёмными глазами.
— Господи помилуй, — невольно выдавил из себя Алексей.
Бык двинулся на него, подошёл вплотную и коснулся его щеки влажным носом. Алексей в ответ почесал ему шею. Быку, очевидно, понравилось: он вытянул шею и прищурил глаза. Превозмогая ломоту в ногах, Алексей ещё немного почесал быку шею и побежал в подсобку.
Скинув бушлат, он покатал в пальцах розочку, решив всё же выбросить, чтобы не пораниться самому, сунув поутру руку в карман. Но вдруг замер на месте. Он услышал сдавленный стон и, заглянув в комнату, увидел страшное, посиневшее лицо Антона. Верхом на Антоне сидел Доржо. Степняк с силой тянул на себя концы влажной кухонной тряпки, обмотанной вокруг шеи Антона.
Алексей кинулся на Доржо. Но тот отбросил его ударом головы. Дико оскалившись, Алексей снова рванул было в атаку. Он попытался закричать, но из горла вырвался лишь сиплый хрип. Руки и ноги вдруг сковала предательская тяжесть. Алексей упал на пол и пополз. Доржо тут же скинул удавку с шеи Антона и так же мастерски накинул её на шею Алексею.
Алексей пытался кричать, но из горла вырывался всё тот же едва слышный хрип. Удавка стянула горло, перекрыв воздух. В глазах начало мутнеть. Из последних сил, превозмогая жуткую боль, Алексей завалился на бок, чтобы достать Доржо розочкой. Но тряпка сжимала горло всё крепче и крепче…
* * *
— Слышь, вставай! — Алексей открыл глаза и увидел заспанное, недовольное лицо Доржо. Левая рука Алексея непроизвольно взметнулась, и Доржо отшатнулся, схватившись за разорванную щёку. Отняв ладонь, Доржо побледнел, увидев на пальцах кровь. Четыре глубокие борозды разворотили его пухлую щёку от уха до подбородка.
Алексей же, не дожидаясь ответного удара, бросился вперёд и почему-то двинул Доржо головой в подбородок. Он никогда прежде не бил так людей, но умел отбивать мяч головой, когда играл с друзьями в футбол во дворе. Удар получился точным и сильным. Доржо попятился и уселся на койку Антона. Накинувшись на Доржо сверху, Алексей замахнулся, не понимая, как в его руке могло оказаться сбитое бутылочное горлышко…
Чья-то крепкая, широкая ладонь обхватила подбородок Алексея. В следующую секунду он ощутил, что летит спиной вперёд. Однако рефлексы мгновенно развернули его, и он, бросив стекляшку, успел упереться руками в тумбочку, что стояла у койки, и в которую он должен был врезаться головой. Алексей резко развернулся, снова попытался броситься на Доржо и уткнулся в Чимита.
— Угомонись! — взгляд Чимита пугал странным безразличием к происходящему.
Алексей тут же обмяк. Доржо сидел на койке, запрокинув голову и пытаясь унять кровь скомканным полотенцем. Вокруг него суетились Антон с Артуром. Нариман и Дмитрий наблюдали за происходящим из кухни, раскрыв от удивления рты.
— Он Антоху пытался задушить… — прохрипел Алексей, показав пальцем на Доржо.
— Чо врёшь-то? — отозвался Доржо.
— Дураком-то не прикидывайся! Ты и меня, сука, тряпкой пытался задушить. Чо, думал, не очнусь? — Алексей злорадно ухмыльнулся.
— Чего? — опухшее лицо Доржо выражало полное недоумение.
— Ты ночью меня душил! — заорал Алексей. — И Антоху тоже!
— Меня никто не душил, — отозвался Антон.
— Вы чо, сговорились? — не унимался Алексей. — Он же тряпкой тебя вчера, не помнишь, что ли? Да если бы не я, ты сдох бы ещё ночью. Я же видел, у тебя лицо всё посинело!..
— Не смешно, — глухо отозвался Антон.
Чимит всё это время очень внимательно смотрел то на Алексея, то на Доржо. Неожиданно Алексея осенило. Чимит прижимал его к стене правой рукой. Ладонь Чимита, сжимавшая ворот его мастерки, была абсолютно целой.
— Багша, а он разве не бил вас ножом вчера вечером? — Алексей кивнул в сторону Доржо и ощутил, как горячая волна ударила ему в лицо и уши.
— Ты бил меня ножом вчера вечером? — спросил ехидно Чимит, повернувшись к Доржо.
— Я вообще-то спал вечером, — отрезал Доржо и поднялся с койки. — Я сразу подумал про него, что он — псих!
— Мне это что, приснилось, что ли? — выдавил Алексей, пытаясь унять жалкую виноватую улыбку и ощущая, как на смену нестерпимому жару приходит волна нестерпимого холода.
Руки предательски задрожали. Большего всего ему сейчас захотелось забиться под кровать и не вылезать оттуда до глубокой ночи, пока все не уснут и не появится возможность сбежать.
— Койку заправь, — спокойно сказал Чимит. — Потом мою заправишь.
— Понял, — ответил Алексей и принялся заправлять койки.
Чимит подошёл к Доржо и внимательно осмотрел порезы на его щеке.
— В больницу надо, — заключил Чимит.
— Может, само пройдёт, или Бато вызовете? — с надеждой в голосе произнёс Доржо.
— Заражение пойдёт, тогда всё… — Чимит молча оделся и вышел на улицу.
— Ну ты и овца! — с ненавистью выдал Доржо, глядя на Алексея.
— Прости, братан, я сам не понимаю, что произошло. Сон приснился…
— Какой ещё сон? У тебя что, с башкой не в порядке? Или ты думаешь, раз брат Виталика, так можно всё?
Доржо буквально трясло от нахлынувшей ярости.
— Ты сам-то хорош, водкой нахрена всех поил? — попытался возразить Алексей.
— Чего? — прохрипел Доржо, — Да я тебе…
Доржо бросился было на Алексея, но сзади его успел перехватить Антон.
— Всё, завязывайте, пацаны! — Антон держал Доржо, показывая Алексею взглядом в сторону выхода.
Алексей проскользнул в прихожую, обулся, накинул бушлат и вышел на улицу. Во дворе всё было в точности так же, как и ночью, когда он выходил по нужде. Посреди двора стоял столб с уличным фонарём. Бетонное основание столба засалилось от постоянного прикосновения коровьих шей. Всего этого он не заметил по приезде из-за густой пелены снега и усталости.
За спиной Алексей услышал шаги. Оглянувшись, увидел Диму.
— Пошли, поговорим, — кивнул тот и побежал в сторону туалета. Алексей побежал следом, ему показалось, что он увидел свои следы на снегу, уже слегка припорошённые, но всё ещё отчётливые.
Добежав до туалета, Алексей пристроился рядом с Димой.
— Я, кажется, понял, что с тобой произошло, — с натугой в голосе произнёс Дима.
— Объясни, пожалуйста, если понял, — взмолился Алексей.
— Тебя пробило!
— В смысле?
— Ну, как бы тебе объяснить-то? — замялся Дима. — Помнишь, в школе: не получается что-то, не получается, и вдруг — бах, и всё понятно стало?
— Мне пока ничего не понятно, — Алексей ощутил, что ему становится очень обидно.
— Это немного другое, — Дима явно пытался подобрать нужные слова. — Оно не сразу становится понятным. Короче, подожди немного и следи за своими ощущениями. Мне кажется, тебя пробило. Это Виталик так говорит…
— Я чётко помню, что вчера вечером мы пили водку, потом Доржо наехал на Антона, Антон его вырубил с одного удара, — начал Алексей. — Ночью Доржо выпил ещё и попытался зарезать Антона. Чимит его перехватил, и Доржо коцнул его ножом по руке. Чимит вырубил Доржо. Чимита Батор-ахай увёз в больницу, и когда все легли спать, Доржо попытался задушить Антона тряпкой. Но тут зашёл я, выходил по нужде ночью. Я попытался остановить Доржо, и он начал душить меня. Как вживую всё было, чётко всё помню…
— Антон, этот законченный ботан, вырубил Доржика, человека с высшим образованием, бывшего учителя бурятского языка и литературы? — Дима посмотрел на Алексея с ироничной улыбкой. — Доржо уже в третий раз сюда приезжает. До этого из-за развода с женой уходил. Ещё раньше с простираниями переборщил — колени опухли. И водку тут точно никто пить бы не стал, уж поверь мне.
— А ещё я вчера, когда по нужде выбегал, быка тут видел. Он ночью тёрся шеей о столб. Сегодня выхожу — реально столб стоит! Просто вчера, когда приехали, я не заметил его. Это я тоже точно помню!
— Может, и выбегал. Мама говорит, я ночью и не такое вытворял: на крышу однажды забрался и там уже проснулся.
— Это называется «лунатизм», — сморщился Алексей. — У меня такого нет.
— Ладно, пошли, — сдался Дима. — Мой тебе совет: просто работай, делай, что тебе говорят, и ничему не удивляйся!
— Постараюсь, если не выгонят, — Алексей потёр родинку на подбородке.
Уже у кошары Алексей понял, что столб гораздо дальше, чем показалось ему ночью, и бык у столба просто не смог бы перегородить дорогу. Однако у столба стоял тот самый бык. Он тёрся шеей о бетонное основание и тряс головой в точности так же, как и ночью.
Ведомый неясным внутренним порывом, Алексей подошёл к быку и, не обращая внимания на оклики Димы, погладил того по массивной шее. Бык посмотрел на Алексея спокойным, безучастным взглядом и вытянул шею. Алексей почесал быка там, где нижняя челюсть была прикрыта массивным слоем отвисшей шкуры. Бык прикрыл глаза, тяжело вздыхая от удовольствия.
— Охренеть! — Алексей вздрогнул и оглянулся. У входа в подсобку стоял Андрюха с двумя термосами в руках и рюкзаком за плечами.
* * *
День начинался на удивление интересно. Алексей ощущал каждое мгновение, каждую секунду этого утра, ощущал отчётливо и без тяжести. Он ел кашу и чувствовал её вкус, пил чай и понимал, что это хороший чай, а не заварка из отходов чайного производства, смотрел на Наримана, сидевшего напротив, и видел каждую черту его лица. Ощущая на себе пристальный взгляд Алексея, Нариман упорно делал вид, что не придаёт этому значения. Однако чем старательнее он притворялся, тем быстрее таяло его терпение.
— Чего смотришь? — буркнул Нариман, крепко сжав ложку.
— Я просто… — поспешил ретироваться Алексей.
Но, чтобы успокоиться, Нариману требовалось время.
— Ты зачем его поцарапал?
— Я не знаю… Мне стыдно, честно, — Алексей ковырнул ложкой в миске, машинально размазывая кашу по стенкам.
— Вот и не смотри так, если стыдно! У меня аппетит из-за тебя пропал…
— Ладно, извини, — изображая полное раскаяние, Алексей поспешно встал из-за стола и направился в прихожую.
У входа в подсобку Алексей нос к носу столкнулся с Батором-ахаем. Следом за наставником торопливо шёл Андрюха.
— О, вот ты-то мне и нужен! — Батор-ахай взял под руку Алексея и вывел во двор. Бык всё так же стоял у столба, старательно разминая плечи.
— Подойди к нему! — скомандовал Батор-ахай.
Алексей замер на месте, растерянно уставившись на Батора-ахая.
— Оглох, что ли? — Батор-ахай щёлкнул пальцами перед его лицом.
— Я вспомнил, где видел вас раньше… — признался Алексей.
— Я тоже тебя узнал. Давай потом об этом… Подойди к нему! — Батор-ахай кивнул в сторону быка.
Алексей подошёл к быку и похлопал его по шее, обнял морду, поцеловал в нос. Бык недовольно потряс головой и, отвернувшись, направился к сеннику.
— Что скажешь? — усмехнулся Андрюха.
— Я, конечно, ожидал чего-то такого… Но не до такой степени, — Батор-ахай посмотрел на Алексея так, будто разглядел в нём что-то такое, чего не заметил прежде. — Вот ты какой, сын Володи Ширапова!
Это был тот самый бурят, что отпустил Алексея, когда он попался на центральном рынке Читы. Батор-ахай заметно постарел, но взгляд его был таким же: цепким, изучающим, без эмоций.
— Я вам тогда спасибо не сказал, — начал было Алексей, но Батор-ахай лишь мягко отмахнулся.
— Размер ноги у тебя какой?
— Сорок третий.
— Андрюха, те унты из камуса какого размера? — Батор-ахай повернулся к Андрюхе.
— Сорок третьего! — ответил Андрюха.
— Выдай ему унты и ватник. И шапку, ту, что «гоби», с ушами.
— А «пушку» надо? — с сомнением в голосе спросил Андрюха.
— «Пушку» не надо!
— А если потеряется?
— А ты на что?
— Так я тоже пойду, что ли? — голос Андрюхи выдал явное разочарование. — Там чего ходить-то? Мишка жрать захочет, сам придёт.
— Ты давай не шлангуй! Маршруты ему объяснишь, покажешь: что где, — мало ли. Главное, про заимку объясни.
— А «спутник» на что? — не сдавался Андрюха.
— Кстати да, «спутником» пользоваться его научишь, — Батор-ахай повернулся к Алексею. — Ты поел?
— Поел.
— Тогда вперёд! — Батор-ахай пожал Алексею руку и направился к дому.
— Ну что, пошли? — Андрюха вошёл в кошару, Алексей за ним следом.
Миновав жилой блок, Андрюха прошёл дальше, где с другой стороны стояла будка из шпал. Нырнув за железную дверь, Андрюха выкинул оттуда ватные штаны, вязаную шапку с ушами и унты:
— Примеряй!
Алексей оделся.
— Ну как? — спросил Андрюха.
— Нормально!
— Ну всё, на выход!
* * *
Бык неохотно отошёл от сенника и побрёл в степь, начинавшуюся сразу за кошарой. Андрюха подгонял его тяжёлой длинной жердью с бубенчиками. Вдали на вершине сопки Алексей заметил груду белых камней.
— Запомни, не вздумай его бить. Чимит огрел жердью, так он ему чуть кишки наружу не вышиб, — рассказывал Андрюха, бодро вышагивая за быком.
Алексей старался держаться в одном ритме с Андрюхой, но уже через сотню шагов ему не хватило воздуха.
— А коров разве не на лошадях пасут? — робко спросил Алексей.
— Ты знаешь, сколько лошадь стоит? А Мишка, если что не так, с одного удара её завалит. Пешочком, только так с ним можно! — Андрюха набрал полные лёгкие воздуха, громко свистнул и побежал вслед за быком.
Мишка, почуяв, что за ним бегут, припустил лёгкой рысцой.
Весь тот день Андрюха объяснял Алексею тонкости ухода за Мишкой. Оказалось, весь его гарем на зиму отдали другому быку. Однако Мишка, учуяв подвох, теперь то и дело норовил повернуть в сторону соседнего зимника, где его супруги бессовестно изменяли ему с ненавистным соперником.
На вершине одной из сопок Алексей заметил множество шестов с белыми флагами.
— Что это там? — спросил Алексей.
— Кладбище, — безучастно пояснил Андрюха.
— Далековато, — удивился Алексей. — Странное какое-то кладбище, бурятское, поди?
— Всякие лежат, — в глазах Андрюхи, как показалось Алексею, мелькнуло не то смятение, не то тревога. — Давай-ка бегом! Мишка ща махом так от нас удерёт.
Андрюха свистнул и припустил за Мишкой:
— Мишку мы всегда отдельно пасём — беспокойный он товарищ, дикий, когда коровы рядом. Не дай бог быка другого учует, хрен мимо пройдёт. А так — вроде клюёт что-то и бегает меньше.
Впрочем, на счёт «меньше бегает» у Алексея возникли сомнения с самого начала этой совершенно непонятной ему миссии. Мишка то и дело рвался в сопки, причём взбегал на них лёгкой трусцой. Взобравшись, вставал против ветра и, вытянув шею, раздувая ноздри, с наслаждением вдыхал потоки холодного степного воздуха. Постояв так, Мишка направлялся к следующей сопке, как назло, выбирая ещё выше и круче, чем предыдущая. Андрюха же то и дело направлял быка в нужном направлении, хлопая перед ним шестом по земле. Недовольно мотая головой, бык тем не менее слушался.
— Прикинь, мы прошлой зимой на яков с ним напоролись, — рассказывал на бегу Андрюха. — Держал их тут один сосед, певец знаменитый. Скакунов арабских держал и яков. Видел бы ты, что там было…
Мишка тем временем неожиданно ускорился и рванул с сопки вниз.
— Чего это он? — встревожился Андрюха.
Но в следующую секунду бык отрывисто промычал, а затем заревел, подобно медведю. В ответ издалека раздался ответный рёв.
— Японский городовой, — ругнулся Андрюха. — Бегом давай, там Комолый опять к нам забрёл…
Андрюха что есть мочи рванул вслед за Мишкой. Алексей припустил следом, но угнаться за быком по глубокому снегу оказалось совершенно невозможно. Мишка бойко перемахнул мыс склона очередной сопки и исчез из виду. Следом за ним исчез Андрюха. Алексей остановился, чтобы перевести дыхание, и увидел красивую степную долину, почти не заметённую снегом.
В долине паслось стадо коров. Откуда-то со стороны доносились яростные вопли Андрюхи и сухой треск. Алексей увидел почти эпическую картину: два огромных быка, согласно своему бычьему кодексу, выгнув шеи, собирались сойтись в поединке. Но между ними, размахивая жердиной, с яростными нечленораздельными криками метался Андрюха. Казалось, ему удаётся сдержать настроенных на битву быков, но через мгновение Мишка снёс Андрюху плечом и двинулся на противника.
Противник Мишки, бык красной масти с белой головой и белым подгрудком, был чуть ниже ростом, но шире и приземистее. На его кучерявой башке не было рогов, но лоб выпирал так, что пробить им, как показалось Алексею, можно было и кирпичную стену. Левый бок Комолого украшал жуткий, ещё не вполне заживший шрам.
— Ща Комолый опять отхватит! — Андрюха подошёл к Алексею и уселся прямо в снег.
— Чего делать-то теперь? — нерешительно спросил Алексей.
— Смотреть, что ещё! — Андрюха сплюнул сквозь зубы.
— А что это за порода?
— Это казах белоголовый, у нас тоже такие есть, — Андрюха повёл плечами в предвкушении зрелища.
Первую минуту схватки выиграл Комолый. То и дело наседая, он хорошо потеснил Мишку и даже чуть не свалил с ног. Но Мишка и не думал отступать. Извернувшись, он ловко поддел шею Комолого, отчего тот, хрипя надсадно, ухнул, повернулся и, наклонив голову, резко пошёл вперёд, осыпая противника тяжёлыми ударами рогов-ломиков. Причём бил Мишка не остриями, а основаниями рогов, словно соблюдая неписаное правило «безоружных не бить». Загудев от боли, Комолый развернулся и побежал по кругу, выбирая новую позицию. Но Мишка продолжал напирать сзади, и Комолому оставалось лишь позорное бегство. Какое-то время Мишка преследовал противника, затем развернулся и направился к стаду.
— В прошлый раз Комолый дольше продержался, — усмехнулся Андрюха. — Упрямый бычара, получает, но всё равно рыпается.
— Я бы с таким шрамом не рискнул бодаться, — заметил Алексей. — Мишка его так?
— Не, это Герман.
— Герман?
— Ага, тоже бык, порода — забыл, как называется. Сейчас на скотнике нашем живёт. Мы Мишку потому и пасём — не дай бог схлестнутся. А они знаешь, сколько стоят оба? Хотя я бы посмотрел, как Мишка его рвать будет, — Андрюха шмыгнул носом. — Герман вообще козёл по натуре, а не бык. Вредный, как баба, сено не ест, силос тоже не всякий будет. Овёс и дроблёнку ему подавай. В спину боднуть может. Эти, видел, как дрались? Мишка его ни разу штыком не ткнул, хотя мог и кишки выпустить. А тот сразу в пузо бьёт. Козёл, в общем. Из-за него ещё двоих помощников пришлось на заимку нанимать. Я тут месяц почти один валандался. Он щас тёлок повяжет, Батор его потом холостить хочет, на мясо. Я лично ему яйца отрежу!
В глазах Андрюхи в этот момент мелькнуло нечто похожее на ненависть.
— Сейчас-то что делать будем? — сменил тему Алексей.
— Он их сейчас воспитывать будет. Можем пока перекусить!
Развязав рюкзак, Андрюха достал термос и пакет с бутербродами.
— Ешь, пока не замёрз, — сказал Андрюха, и Алексей с удовольствием впился зубами в краюху хлеба с куском варёного мяса.
Коровы Комолого, очевидно, пытаясь блюсти супружескую верность, поворачивались к чужаку лбами, нервно вздыхали и всем своим видом показывали, что Мишка им не по душе. Но бык упорно носился вокруг гурта до тех пор, пока не сбил его в плотный круг. Тогда коровы послушно пошагали туда, куда их направлял Мишка.
— Эй, завязывай, нам чужого добра не надо! — возмущённо воскликнул Андрюха и бросился вслед за быком.
Но тот резко развернулся к Андрюхе и замотал мордой.
— Вот гадёныш, — выдавил с досадой Андрюха.
— Да ладно, классно же? Домой гнать не надо, — обрадовался Алексей.
— Он сейчас все сенники переломает, классно тебе! — огрызнулся Андрюха. — Пошли, термос не забудь!
Чужие коровы неохотно шли с чужим быком, и всё, что оставалось Андрюхе и Алексею, это наблюдать за стараниями Мишки и говорить за жизнь.
— Я как-то не задумываюсь над этими замороками, «пробитый — не пробитый». Мне, если честно, по бороде, — говорил Андрюха.
Они шли по степи за гуртом. Где-то сбоку, на отдалении, мрачно понурив мощную башку, брёл Комолый.
— Мишка вроде реально к пробитым по-другому относится, чует как будто. Но вот я, например? Я не знаю, что во мне такого особенного. Я, конечно, сделал это Бум-Ши, за сорок дней сделал. Интересная такая штука — Бум-Ши. Просто всё вроде, а вот Бивень попытался с наскока — не смог. Виталик тоже три месяца халтурил. Батор говорит, что сделал, но звездит по ходу, я бы заметил. А я сделал. Но если я и пробитый, то уж точно не из-за Бум-Ши.
— А были ещё пробитые, кроме тебя? — спросил Алексей.
— Один был, — ответил Андрюха, — Загда его звали. Мишка тоже его к себе подпускал.
— Мне рассказывали, он повесился, — осторожно добавил Алексей.
— Ага, было такое, — подтвердил Андрюха без эмоций. — По пьяни учудил. Я деталей не знаю, поэтому о нём меня не спрашивай.
— А почему ты ламой не стал, как Виталик? — спросил Алексей.
— А зачем? — удивился Андрюха. — Это Виталик с Бивнем понтуются друг перед другом. А меня вообще нет, если уж на то пошло!
— В смысле?
— Ну, мёртвый я…
— Чего?
— Ща покажу, — Андрюха направился в сторону кладбища, мимо которого проходил гурт.
Могилы на кладбище располагались беспорядочно, даже хаотично. Но Андрюха сразу же нашел нужную.
— Смотри, читай, — произнёс Андрюха с хитрецой.
Взглянув на табличку на стальном столбе, что был врыт вместо надгробия, Алексей прочитал: «Андрей Шагжин».
— Ну и что?
— Это моя могила! — гордо сказал Андрюха.
— Завязывай, не смешно…
Алексей развернулся и побежал прочь, Андрюха — следом.
— Виталик аж побелел, когда я рассказал ему про это, — улыбнулся Андрюха. — Все мёртвых боятся.
То, что рассказал Андрюха, с трудом укладывалось в голове. Алексей тем не менее поверил каждому его слову.
— Батька у меня русский, из «химиков», мама — бурятка из местных. Батя работал на известковом заводе, здесь, недалеко. Сколько помню, предки всегда пили. Батька умер, мамка ещё хуже начала пить. Потом братан старший начал. А я себе сказал: не буду, в армию схожу, женюсь нормально, детишек буду растить. Сходил в армию, в Чечню попал, нормально отслужил, орден даже получил «За мужество». Мы же с братаном твоим вместе служили, и с Батором. Батор прапорщиком был, взводом нашим командовал.
Вернулся я из Чечни. Мамка пьёт, брат пьёт. Я сначала дом пытался исправить, а руки не лежат. На работу устроиться — денег не платят. Бабы — шалавы одни кругом. Подженился на одной, она «бегать» начала. Короче, дурдом. Ну, я и стал тоже закладывать потихоньку. Сначала потихоньку, потом по-чёрному. Как-то проснулся у одной, смотрю в потолок, башка болит, на улице жара, денег нет. Дай, думаю, схожу — искупаюсь.
Пошёл на речку. Смотрю на воду, вода чистая такая, быстрая. Разделся, одежду аккуратно сложил, как в армии учили, нырнул поглубже. Хорошо так стало, помню. Плыву себе, глаза закрыл, даже дышать не хочется. А потом чую, лёгкие ломит. Ладно, думаю, вынырну, глотну воздуха. Вынырнул. Смотрю, далеко уплыл. Кругом ивняк, на берег не выйдешь. Ну, проплыл дальше метров триста. Выхожу на берег, иду обратно. Подхожу, а там кипиш! Я в кусты спрятался, сам не знаю, зачем. Слышу, пацаны горланят: «Андрюха утонул!» Ладно, думаю, утонул, так утонул.
Дальше, гляжу, участковый приехал. Я давеча пошумел чуток в деревне, думаю, выйду — в участок сразу заберёт. Ну и бочком-бочком, и оттуда. Дошёл до стоянки, тут тогда брат мой стоял. Забухали с ним на недельку. Потом мамка приезжает, говорит, тело нашли. Точно, говорит, он. А братану спьяну пофиг вообще, поехал с мамкой и пропал. Я пешком в деревню. А там поминки мои идут. Я втихаря пролез в дом, чтобы народ не пугать, братана выдёргиваю, говорю: «Может, хватит уже?» А он мне, типа: «Тебе какая разница? Проблем меньше будет». А ещё, говорит, мол, труп реально на тебя похож, один в один вылитый ты.
Поехали потом на могилку, помянули и загудели ещё на неделю. Братан плакал даже, меня оплакивал. Так и зажили. Живу себе у братана, мамка иногда приезжает, бухая вечно, а меня как будто нет. Одноклассника как-то встретил, тоже с бодуна. Он мне: «Чо, как дела?» Я говорю: «Да нормально дела! С братаном сейчас работаю, за скотом смотрим». А он: «Погоди-ка, ты же умер вроде?» Я говорю: «Живой, как видишь!» А он опять мне: «Так я же тебя в гробу видел!» Я уже со зла: «Воскрес, значит!» Потом спрашивает меня, выпить типа есть? Я говорю: «Нету, голяк полный». Он и свалил дальше, даже не вспомнил на следующий день.
Потом мамка умерла. Через месяц братан ушёл. Я их хоронил. Все думали, родственник приехал, подходили, говорили: «На Андрюху-то как похож». Так и остался я один.
Стоянки тогда все забросили, никому до них дела не было. Я и окопался вместо брата, брал скот на откорм, мне жратву за это привозили, так и жил себе. Иногда на могилку свою ходил. Однажды сижу у могилки и вдруг понимаю: а ведь это я там лежу. Тогда какого хрена я здесь? Может, добить себя уже наверняка? А потом думаю: зачем? Кому от этого легче станет? Опять кому-то хоронить меня придётся. А это расходы. Да и похоронят меня без имени. А без имени плохо уходить: собакой родиться можно, мне так одна бабка умная говорила. Ладно, думаю, похожу пока живым мертвецом, глядишь, образуется само собой.
А потом Батор приехал, говорит, продай стоянку. Я ему: «Зачем продавать, так забирай, меня работником к себе возьмёшь. Мне чо, одному много не надо». Так и начал работать с Батором. Я ему как-то рассказал всё это, он долго смеялся. Потом говорит: «Давай паспорт новый сделаем?» А мне он зачем? И так, говорю, нормально. Даже проще, привык как-то…
— Не страшно так жить? — Алексей невольно поёжился.
— Мне живым хуже жилось! Когда тоскливо становится, я на могилу свою иду, один раз там всю ночь просидел. Посидишь, умрёшь заново, и всё, чисто в душе.
— Не страшно одному на кладбище? — спросил Алексей.
— Страшно, — ответил Андрюха. — Там ночью духи лазят, уродливые такие, с большими брюхами и тонкими длинными шеями. Они жрать постоянно хотят, но глотать могут только воздух. Ночью сидишь такой у могилки и чувствуешь прямо, как они тебя нюхают, нюхают, жрут тебя живьём. До смерти так занюхать могут, если долго сидеть…
Мишка тем временем оторвался от гурта и, почуяв близость дома, перешёл на рысцу, забыв об отвоёванных коровах.
— Беги за Мишкой, — сказал Андрюха, — а я пока скотину отгоню подальше.
Алексей побежал вслед за быком. Мишка бежал вперёд, по старым следам. В какой-то момент Алексей оглянулся и не увидел никого, только безбрежную степь.
* * *
Стоянка Батора-ахая оказалась довольно большим и современным сельскохозяйственным комплексом. С высоты сопки Алексей увидел огромную каменную кошару, чуть дальше — два больших дома, огороженную площадь с сеном, вдоль которой стояло несколько тракторов и два комбайна. С другой стороны кошары располагались дощатые коровники и круглый загон из прутьев, утеплённый соломой.
Навстречу с лаем неслась целая свора. Окружив Мишку, собаки принялись радостно заигрывать с быком, в то же время с подозрением поглядывая на Алексея. Вожаком был чёрный пёс с двумя белыми точками над глазами незнакомой Алексею породы. Остальные собаки, с купированными ушами и хвостами, были алабаями, Алексей читал об этой породе в журнале и в юности даже мечтал завести такого пса.
— Карат!
Черныш вздрогнул, затем с радостным повизгиванием бросился мимо Алексея дальше в степь. Свора понеслась за вожаком. Алексей оглянулся и увидел Андрюху, прогулочным шагом шедшего вслед за ним. Собаки радостно заплясали вокруг Андрюхи.
— Блин, думал, разорвут сейчас! — выдохнул Алексей.
— Они редко кусаются, — успокоил Андрюха, — а вот поставить на место могут. У нас тут один чудик четыре часа простоял, с места не давали ему сдвинуться.
Андрюха прошёл мимо Алексея и направился к стоянке. Там, миновав сенник, Мишка встал у ворот коровника. Запустив быка в ограду, Андрюха взял вилы и ведро, зашёл в сенник, разгрёб кучу сена, под которым дымилось нечто буро-зелёное с резким кисло-травяным запахом.
— Это что? — спросил Алексей.
— Силос — самый кайфовый! — из подсолнуха. Мишка его шибко уважает.
Андрюха набрал полное ведро и поставил перед Мишкой. Бык с явным удовольствием принялся за трапезу. Тем временем за оградой собаки, усевшись рядком, с нетерпением наблюдали за Андрюхой.
— Собак тоже ты кормишь? — Алексей кивнул в сторону своры.
— Кормлю, — Андрюха улыбнулся. — Их требухой кормить надо, волкодавы же. А забоя-то ещё не было нынче. Так я им рыбу мороженую приспособил, тут у нас пруд недалеко, рыбы валом. Ничего, жрут как миленькие. Пойдём, покажу.
Андрюха подвёл Алексея к дощатому сараю, в котором хранились запасы мороженой рыбы в мешках. В одних был карась, в других чебак и сорога и даже сазан.
— Это откуда столько? — удивился Алексей.
— Вояки генеральский пруд давным-давно хотели тут сделать. Малька завезли да забыли. Ладно, я вспомнил, а то бы вся рыба сгнила в пруду без ухода-то. Я тут пускаю иногда рыбаков, но только летом и за бабло. Наловил больше мешка — забираю весь улов, чтобы не борзели. А собакам я зимой рыбу тяну сетями, подо льдом. Угощу как-нибудь карасём вяленым с пивком.
— Я как-то больше селёдку люблю, — улыбнулся Алексей.
— Селёдка разве рыба? — Андрюха поморщился. — Собакам ещё куда ни шло, а так — жир один. Ты бы карася моего попробовал или лещика копчёного…
— А какая разница, селёдка или карась? — спросил Алексей.
— Большая и толстая, — усмехнулся Андрюха. — Селёдку любой засолить может. А вот карась — к нему подход нужен. Я его только осенью вялю. Трудная рыба, но, если правильно завялишь, я слов таких не знаю, чтобы описать, что это. Батор моих карасей сначала на переговоры брал. А потом сам повадился. Плохо, что Чимит с вами. Сейчас бы угостил вас всех.
Андрюха хитро подмигнул Алексею, взял крайний мешок, вышел на улицу и кинул собакам по большой рыбине. Первым свою долю получил вожак, вторым — косматый великан, самый крупный из алабаев. Остальные собаки терпеливо ждали своей очереди.
— Что-то рано вы, — Алексей оглянулся и увидел Батора-ахая.
— Миха опять Комолого подрал, — усмехнулся Андрюха. — А потом жрать захотел. Пришлось домой идти.
— Караси там остались у тебя? — по глазам Батора-ахая было видно, что он навеселе.
— Знаешь же, что остались, — сухо ответил Андрюха.
— Дай парочку, — попросил Батор-ахай.
— Самому мало! — Андрюха явно не горел желанием делиться.
— Не дашь, сам возьму, — грубо возразил Батор-ахай.
— У меня целый мешок был, куда всё девалось? Я так-то для себя их вялил, — Андрюха и не думал уступать.
— Ты давай не болтай, — глаза Батора-ахая блеснули холодом.
Бормоча под нос, Андрюха зашёл в сарай и вынес двух больших вяленых карасей, шириной в две ладони. Взяв рыбин, Батор-ахай повернулся к Алексею:
— Зайди, как освободишься, разговор есть!
— Со мной? — опешил Алексей.
— С тобой!
— А мне заходить? — спросил Андрюха.
Не ответив, Батор-ахай направился к дому.
— Коттедж себе отгрохал, — проворчал Андрюха вслед Батору-ахаю, — а мне какую-то халупу выделил. Знал бы, хрен дал свой дом снести.
Настроение Андрюхи враз переменилось. Хлопнув дверью, он почти минуту не мог закрыть замок, не переставая бубнить под нос.
— Достаёт? — посочувствовал Алексей.
— Да охренел совсем! — Андрюха громко хлопнул дверью и защёлкнул замок. — Ладно, иди! Хотя нет, погоди. Видишь вон ту халупу? — Андрюха кивнул в сторону второго дома, стоявшего чуть поодаль от хором Батора-ахая. — Зайдёшь туда завтра вечером, ключик от этого сарая возьмёшь. Он в прихожей у меня будет висеть на вешалке, короче, увидишь! Завтра часов в шесть вечера откроешь сарай: увидишь мешок справа — там сорога. Собакам дашь по штуке. Ключи потом на место повесишь. Усёк?
— Усёк! — ответил Алексей.
— И ужин забери! У меня сегодня выходной.
— Понял!
— Ну всё, иди! — скомандовал Андрюха.
* * *
У крыльца дома стояла красная иномарка Баярмы. Алексей ощутил, что сердце его учащённо забилось. Миновав просторную веранду, Алексей постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошёл.
В доме Батора-ахая не было прихожей, и Алексей сразу же оказался на кухне. За столом, у окна, сидел Батор-ахай и цедил в кружку пиво из десятилитрового бочонка. Напротив него сидел Виталик. Алексей не сразу узнал брата в зелёном армейском камуфляже. Заметив Алексея, Батор-ахай на мгновение замер и посмотрел на Виталика.
— О! Братан! — Виталик встал из-за стола, подошёл к Алексею и крепко его обнял.
— Мне Андрюха ужин сказал забрать, для нас, — обратился Алексей к Батору-ахаю.
— Садись, — велел Батор-ахай и выдвинул из-под стола тяжёлый табурет.
Алексей снял бушлат, повесил на вешалку рядом с дверью и сел за стол.
— Кружку достань там, — кивнул Батор-ахай Виталику на массивный буфет.
Виталик достал пивной бокал и протянул его Батору-ахаю. Тот до краёв нацедил пива и поставил перед Алексеем.
По кухне разносился дразнящий запах жареного мяса со специями. Алексей невольно потянул носом.
— Сейчас супруга придёт, накормит, — улыбнулся Батор-ахай.
— Я, наверное, воздержусь, — Алексей кивнул на бокал.
— Пей, — ответил Батор-ахай, — сегодня можно.
Алексей сделал глоток, ощутив терпкий вкус хорошего пива.
— Ну, как ты тут? — спросил Виталик.
— Обживаюсь потихоньку, — ответил Алексей, — со вчерашнего дня ничего не изменилось.
— А Доржика за что покалечил? — Виталик с хитрой улыбкой покосился на Батора-ахая.
— Сам не понимаю, что произошло… Честно говорю! — Алексей тяжело вздохнул.
— Да ладно, не переживай, не умрёт, — Батор-ахай глотнул пива. — Я ему давно предлагал у меня поработать. А он всё в ламы рвётся. Бывает у нас тут такое.
— Как тебе наш Мишка? — спросил Виталик.
— Жёсткий товарищ, — улыбнулся Алексей, — корриду сегодня нам показывал.
— Он может, — усмехнулся Батор-ахай. — Не косился на тебя?
— Да нет! Я даже гладил его. Сами же видели.
— Гладил, это хорошо, — Батор-ахай явно что-то не договаривал. — Ты, главное, смотри, чтобы он на заимку не свернул. Там Герман. Не дай бог схлестнутся. Я из Астрахани его привёз. Герефорд, есть такая порода. Сам потом увидишь. Лучше расскажи, как чувствуешь себя?
— Да странно как-то…
— Странно? — Батор-ахай снова посмотрел на Виталика. — А ты не помнишь, что с тобой было до того, как сюда приехал?
— Да вы и сами всё знаете, — ответил Алексей.
— Я имею в виду, в храме, — добавил Батор-ахай.
— В храме вроде ничего не было. Пару месяцев назад с Баярмой ездил в деревню. Мы там в ущелье каком-то были. Потом к старику одному поехали…
— И что сказал тебе тот старик? — глаза Батора-ахая в этот момент буквально сверлили Алексея.
— Да ничего, охаял меня, и всё! — Алексей нерешительно поднял бокал и сделал несколько глотков. — Да, забыл. Там, в ущелье, я простирался немного, и ключ вдруг бить начал. Баярма сильно удивилась.
— Это я тоже слышал, — Батор-ахай потёр пальцами подбородок.
— Ты к отцу, случаем, не ходил? — спросил неожиданно Виталик.
— Да не горю особым желанием его видеть, — ответил Алексей. — Хотя да, был, дом хотел посмотреть.
— И? — щёки Виталика налились румянцем.
— Ну, пацана там встретил. Братишка мой, как выяснилось, — Алексей снова вздохнул и допил пиво. — Я батю-то плохо помню, но пацан на него вроде похож.
— Так и ты на него похож, сильно похож, — Батор-ахай посмотрел на Виталика так, будто услышал новость глобального масштаба.
— Маманя и вправду ходила туда?
— Заходила, — подтвердил Виталик.
— И отца видела?
— Видела.
— Ругались?
— Нет.
— Странно… — Алексей протянул бокал Батору-ахаю. — Можно мне ещё немного?
Батор-ахай кивнул.
— Я раньше, как подумаю о бате, у меня сразу настроение портилось, — Алексей сделал большой глоток. — Сейчас всё равно, есть он, нет его!
— Я когда тебя на рынке встретил, сразу увидел что-то знакомое, — сказал Батор-ахай.
— Напугали вы меня тогда, конечно, — улыбнулся Алексей. — Думал, всё, конец мне…
— Ладно, забыли, — Батор-ахай чокнулся бокалами с Алексеем и выпил до дна, затем встал из-за стола и направился к печи, на которой покоился огромный казан. Открыв крышку, Батор-ахай взял деревянный черпак и стал перемешивать варево.
— Дошёл вроде. Жрать хочу, не могу уже! — Батор-ахай достал тарелки и разложил ароматный плов. — Плов у моей супруги — узбеки так не готовят, — мечтательно протянул он и принялся за еду.
Виталик с Алексеем последовали его примеру.
За окном послышался топот лошадиных копыт.
— Явились, — Батор-ахай выглянул в окно.
Дверь открылась, в дом вошли невысокая женщина и молодой парень. Оба одеты были в удобные армейские комбинезоны. Парень снял шапку и, ни на кого не глядя, принялся стаскивать комбинезон. Женщина, увидев Алексея, улыбнулась, подошла к нему и протянула руку.
— Ну, здравствуй, Алёшка-картошка!
— Здравствуйте! — Алексей привстал и пожал руку обеими ладонями.
— Я Эля! — представилась женщина.
— Очень приятно! — улыбнулся Алексей.
Ему показалось, что он знает эту женщину давно, но никак не мог вспомнить, где и когда её видел.
— Эля — двоюродная сестра твоего отца, — вставил Батор-ахай, заметив недоумение Алексея, — так что родственнички мы с тобой!
— Обалдеть! — снова улыбнулся Алексей.
Он вспомнил, как в детстве, в гостях у бабушки, девушка дразнила его Алёшкой-картошкой. Он не очень-то любил, когда она брала его на руки, целовала и кружила. А вот Билигме эта забава очень нравились: она визжала, смеялась и ничуть не боялась упасть. Алексей же визжал от страха, а в ответ на поцелуи всегда норовил девушку ущипнуть. Поразило же Алексея, что всё это он вспомнил вдруг, именно сейчас!
— Это мой сын. Саян, подай ему руку, — Эля подвела к Алексею парня, очень похожего на Бато.
Тот, не глядя на Алексея, протянул руку и, поздоровавшись, ушёл в соседнюю комнату.
Эля, спешно скинув комбинезон, засуетилась на кухне.
— Андрюха, похоже, сорвётся сегодня, — сообщил супруге Батор-ахай, — ужин Лёха понесёт.
— Я тогда помогу ему, — оживилась Эля и достала из-за печки уже знакомый Алексею армейский термос.
— Может, Виталик поможет? — попробовал возразить Батор-ахай.
— Я помогу, — настойчиво повторила Эля.
— Нет, сегодня не надо! — осадил супругу Батор-ахай.
— Тогда сами собирайте! — Эля бросила термос и ушла в комнату к сыну.
— Может, я пойду уже? — от неловкости Алексея бросило в жар.
— Сейчас, ужин соберём, и пойдёшь, — Батор-ахай посмотрел вслед супруге, рассеянно похлопал себя по карманам и вышел на веранду.
* * *
— Ты не поверишь, я её вспомнил! — Алексей посмотрел на брата и нервно усмехнулся. — Я не вспоминал её никогда! И вдруг вспомнил!
— Тебе тут ещё многое предстоит вспомнить, — Виталик шёл к кошаре, расправив плечи и глубоко вдыхая холодный степной воздух.
— Братан, можно я покурю? Обещаю, брошу. Одна сигарета осталась, — Алексей нащупал в кармане мятую пачку.
— Кури — твоё здоровье, — не стал возражать Виталик.
Алексей достал сигарету, прикурил и глубоко затянулся.
— Короче, либо я реально умер и нахожусь где-то в параллельном мире, либо сплю, — Алексей закашлялся. — Андрюха сегодня историю свою рассказал. Я в шоке до сих пор. Прикинь, вроде бы есть человек, и нет его? А я ведь так же чувствую себя сейчас, уже забывать начал, как жил раньше, как будто здесь только и жил всегда.
Виталик стоял у забора и молчал. Было видно, что у него нет настроения разговаривать.
— А ещё я сейчас вижу Виталика, сына тёти Зины, моего двоюродного брата, и он — буддийский монах! И мы с ним стоим не пойми где, в бурятских степях, и он не хочет со мной поговорить.
— Пойдём! — Виталик хлопнул Алексея по плечу.
— Эта Эля что-то сказать мне хотела, да? — Алексей пытливо посмотрел на брата.
— Наверное, меня не посвящали, — взгляд Виталика был безучастным. — Если тебе тяжело здесь, давай отвезу на вокзал, денег дам на дорогу?
— Нет! — Алексей замахал руками. — Я дождусь, чем всё это закончится. Мне уже интересно.
— Тогда у меня к тебе просьба: не шлангуй, терпи до конца! — Виталик улыбнулся одними губами. — Я слышал, у тебя долгов много? Ретрит отработаешь, Батор тебе даст сколько нужно. Тем более он родственник твой, как выяснилось.
— Скажи, что значит «пробило»? — сменил тему Алексей.
— Пробило? Бывает такое: делаешь, делаешь что-нибудь, не получается ничего, а потом вдруг бах, — пробило! Что-то такое, короче, — в глубине души Виталик злился, щёки его раскраснелись. — Тебе лучше с Багшой пообщаться на эту тему. Ретрит отработаешь, организуем, если захочешь.
— Захочу, если Мишка ваш меня в степи не затопчет, — Алексей коротко нервно хохотнул.
— Ничего, привыкнешь. Это лучше, чем в кошарах ковыряться с утра до ночи. Чимит пробовал было пасти, так Мишка чуть на рога не насадил его. Вон он, кстати, ползёт… — Виталик кивнул в сторону сопки за кошарой. Чимит простирался, продвигаясь к макушке горы, на которой возвышалось что-то похожее на памятник из белых камней.
— Он, когда в храм пришёл шесть лет назад, худющий был, один подбородок торчал. Шесть лет практики — и пожалуйста, никто его на играх повалить не может.
— Ты мне примерно хотя бы объясни, что это за «пробило», — упёрся Алексей. — Зря вы мне налили, я, когда выпью, — такой, до утра мысли гонять буду.
— Я только догадываться могу, — Виталик задумался. — Мне кажется, я помню, как Андрюху пробило.
— Расскажи, — Алексей уселся на термос, как на табурет.
— Мы в окружение тогда попали. Связи нет, комбата миной накрыло, потом ротный погиб, и Батор-ахай роту на себя взял. Он Андрюхе и говорит: давай, типа, попытайся до наших добраться, ты же маленький, шустрый, сможешь? Андрюха сначала ни в какую, но Батор-ахай умеет убеждать. Автомат у него забрал и даёт пистолет, с одним патроном. Андрюха сначала-то не врубился. А как врубился, — обмочился сразу. Только мы с Батором это заметили.
Он уполз, когда стемнело. А через пару дней парламентёр чеченский пришёл. Потом уже нам рассказали, что Андрюха на ментов бурятских вышел. Командир этих ментов на переговоры пошёл с «чехами». Нас выпустили с условием, что технику оставим. Пришлось оставить. Зато выпустили. Думали, нас как героев встретят, а нам почти открытым текстом: «предатели». Это типа за то, что технику оставили, сами не прорвались. А как там прорвёшься через три кольца окружения? Андрюха до сих пор объяснить не может, как пролез, — так плотно обложили. Жить, говорит, сильно хотел.
— То есть типа между жизнью и смертью? — Алексей потёр пальцем родинку на подбородке.
— Наверное, — Виталик мрачно усмехнулся. — Ладно, пошли.
— Я всегда думал, что у меня с головой не всё в порядке, — Алексей уставился на белые камни на горе, к которым подбирался Чимит. — Поэтому и не женился, детей не завёл, от людей держался подальше. Я боялся, что люди поймут, кто я такой на самом деле. Даже с мамой и Танюхой не мог поговорить на эту тему. И вот вы с мамкой окончательно меня добили…
— А раньше лучше было? — Виталик улыбнулся, но его улыбка показалась Алексею неискренней.
— Я раньше хотя бы не думал об этом, — Алексей громко икнул. — Как меня развезло-то с пары бокалов.
— Да обо всём ты думал, — Виталик иронично хмыкнул. — И ты ждал чего-то такого. Всегда ждал. Нет разве?
— У меня было ощущение, что всё временно, — признал Алексей, — такое было, да.
— А вот у меня не было. Жил себе и жил до армии: школа, шарага, тёлки дворовые. Из армии пришёл — прежней жизни нет, новая не клеится, на «синьку» подсел. А потом думаю — не выход. А что делать — не знаю. Учиться? Душа не лежит. Работаешь вроде — один день похож на другой, бессмысленно всё так. Детей тоже, думаю, — зачем? Какой из меня папаша, сам с собой разобраться не могу. Да и жалко их, где гарантия, что вот так же, как меня, на войну потом не отправят? Одна мысль нравилась: обратно в армию, по контракту. И тут Батор звонит, давай, говорит, иномарки гонять? С Багшой меня познакомил. Я с Багшой час пообщался и ожил. Десять лет уже здесь!
— Позвонил бы хоть раз, — сказал Алексей с укоризной.
— Постоянно звонил! С тётей Валей много общался. Про дядю Вову всё расспрашивала.
— Он ей по лицу дал при мне, — сухо заметил Алексей.
— По «синьке» и не такое бывает. Хороший он мужик на самом деле, за козла тётя Валя не вышла бы. Вспыльчивый просто. А тётя Валя, сам знаешь, скажет — как отрежет. После развода он вообще чуть не спился. А потом его с Надей познакомили. Она по юности связалась с одним армянином, ну и принесла в подоле. И всё. Красивая девка вроде, а замуж не берёт никто. Дядя Вова взял. Сына родили…
— Это что, у меня ещё и брат-армянин есть, что ли? — Алексей выпучил глаза.
— Сестра!
Оба расхохотались.
— А где она сейчас? — спросил Алексей.
— В Москве учится.
— Круто! Капец просто, всю жизнь одиноким себя считал, а тут, оказывается, родственников тьма, — Алексей тяжело вздохнул. — А братишка славный. Говорит, брата старшего всегда хотел. У меня, не поверишь, аж в горле ком встал. В сердце сразу что-то шевельнулось. Он же не виноват, что моя мамка моего батю бросила, чтобы тот его родил, — Алексей сморгнул и попытался усмехнуться. — Аж до слёз.
Присев на корточки, он с силой надавил ладонями на глаза, пытаясь унять внезапно нахлынувшие чувства.
— Ладно, вставай, хватит ныть, — Алексей ощутил на своей шее тяжёлую руку Виталика. — Мне ещё Доржика забрать надо. Вот где нытья сейчас будет…
— Пошли, — Алексей подхватил термос и быстрым шагом направился к кошаре.
* * *
— Не поеду! — Доржик, словно маленький ребёнок, вцепился в стул. — Брата своего лучше заберите, пока он тут всех не перецарапал.
Щека Доржо заметно припухла. Под слоем зелёнки на глубоких царапинах уже начала проступать желтоватая жидкость.
— Не обсуждается! — сухо отрезал Виталик. — Тебе в больницу надо.
— Я уже в третий раз сюда приезжаю, — Доржик резко вскочил и вытянулся перед Виталиком.
— Просто это не твоё, — Виталик кивнул Нариману и Диме. Те послушно начали собирать доржиковы вещи.
— А чьё, его, что ли? — Доржик кивнул на Алексея. — Своих проталкиваете?
— Тут не проталкивают, если что, — спокойно ответил Виталик.
— Да ещё как проталкивают. У меня отец лама! И я внук Нимы ламбагая! Я должен учиться у Гьялцена-римпоче! Я на это право имею!
Алексею показалось, что Доржо вот-вот бросится на Виталика. Но тот стоял на месте, сжимая кулаки.
— Собирайся, — ответил Виталик тоном, не терпящим возражений. — Я в машине тебя подожду.
Ни на кого не глядя, Виталик вышел на улицу. Доржо тут же обмяк и сел на табурет.
— Ты ответишь за это, понял? — глаза Доржо сверкнули ненавистью.
— Надо будет, отвечу, — спокойно сказал Алексей.
Доржо молча оделся, взял сумку и вышел. Алексей виноватым взглядом окинул оставшихся послушников.
— Ладно, не переживай, — сказал Дима. — У него реально как-то не складывается здесь учиться. Наверное, и вправду, не его это.
— Мне он тоже не нравится, — поддержал Диму Нариман. — Но ты, это, давай аккуратнее. Видел бы себя со стороны…
— Да я сам не понимаю, как так вышло, — опять начал оправдываться Алексей.
— Всё, забыли, — вмешался Артур. — Как день прошёл?
— Нормально, — уклончиво ответил Алексей, — за быком весь день бегал.
— А мы тут кошары чистили весь день, — усмехнулся Артур, — нудное такое занятие, оказывается.
— А Антон где?
— На заимку его отправили, — там тоже какой-то бык.
— Всё, давайте жрать! — не выдержал Нариман, открыл термос с пловом и начал раскладывать по тарелкам.
— Я не могу просто, — протянул Нариман, пробуя плов, — я сейчас весь термос один съем!
— Доржика порцию себе можешь забрать, — усмехнулся Артур.
— А ты чего не ешь? — Дима вопросительно посмотрел на Алексея.
— Да я поел уже, — ответил Алексей. — Прикиньте, пацаны, жена Батора-ахая, оказывается, моя тётка!
— Повезло тебе, — пробубнил Нариман с набитым ртом.
Весь оставшийся вечер послушники рассказывали Алексею о тонкостях работы на стоянке Батора-ахая.
— Там, короче, вместо подстилки, сухое коровье дерьмо, — рассказывал Артур. — Так вот, старую подстилку надо убрать, увезти всё это на тележке к общей куче, потом навозить сухого дерьма, растолочь его и расстелить. Это ладно. Свежий навоз нужно аккуратно собрать в вёдра и разложить вдоль забора, чтобы сох до следующей зимы. Потом подъезжает трактор, ты всю старую подстилку скидываешь в телегу — и в поле.
— А я у баранов чистил, — подхватил Нариман. — Там какашки вот такие, — как смородина. Их надо собрать, ссыпать в кучу и замазать сверху коровьим говном. Батор-ахай говорит, отлежится всё это за лето, дрова будут!
— А ты чем занимался? — спросил Алексей у Димы.
— Я на птичнике работал, — неохотно ответил тот. — Там эти, куры… здоровые такие, и цесарки.
Алексей уже собрался было рассказать ребятам историю Андрюхи, но в этот момент вошёл Чимит. Вся его одежда была белой от снежной пыли. Скинув бушлат, робу и исподнее, Чимит обмотал вокруг бёдер полотенце, налил себе в кружку тёплой воды из чайника и выпил мелкими глотками.
Мышцы его бугрились. Попив, Чимит отправился в душевую.
— Он в конюшне сегодня работал, — первым после вынужденной паузы заговорил Артур. — У Батора-ахая там породистые кони.
— И что, вот так наравне со всеми и пашет? — удивился Алексей.
— Пашет, ещё и нас подгоняет! — кивнул Нариман.
— Я слышал, его в телохранители готовят, — осторожно произнёс Дима.
— В телохранители?..
Все повернулись к нему.
— Я только слышал об этом, — засуетился Дима. — Говорят, они с Виталиком какого-то римпоче будут охранять.
— Да ладно? — удивлённо протянул Алексей. — А кто такой римпоче?
— Драгоценный! Так называют бодхисаттв, лам-перерожденцев. Они перерождаются и помнят всё, что с ними было в прошлых жизнях.
— Бессмертные, что ли? — уточнил Нариман.
— Типа того. Они знания и опыт с собой несут из прошлых жизней.
— Много болтаешь! — вдруг прервал Диму Артур.
— Да пусть рассказывает, интересно же, — возразил Алексей.
— Очень тебя прошу, не спрашивай об этом Виталика, — попросил Дима. — Мне неприятности не нужны. Как я понял, они сами ещё ничего толком не решили.
— А кто тебе сказал? — спросил Нариман.
— Подслушал нечаянно, когда у Багши в доме убирался, он по телефону с кем-то разговаривал. Я же в буддийском университете учился, тибетский знаю.
В кухню вошёл Чимит. Покопавшись в своей сумке, он достал свежее бельё и быстро оделся.
— Кому постираться надо, в душевой горячая вода есть, — Чимит окинул послушников взглядом, полным холодного безразличия. — Вам тут никто стирать не станет. Кто вонять будет, отправлю спать в кошару!
— Багша, а вы где служили? — спросил его Нариман.
— В Назрани, — ответил Чимит, — а что?
— Ух ты, у меня отец родился в Назрани, — ответил Нариман. — Спецназ?
— Нет, — усмехнулся Чимит, — ВВС.
— На вертолётах летали?
— Ракеты крепил к вертолётам.
— Понятно…
— Что тебе понятно? — вскинулся Чимит.
— Я хотел сказать, вопросов больше не имею, — выкрутился Нариман.
* * *
До самой весны Алексей пас Мишку. За это время строптивый бык ещё три раза успел подраться с Комолым и увести у него коров и так же трижды вторгался на соседние стоянки. Пасти быка приходилось пешком, первое время Алексею едва хватало сил поужинать и принять душ. Но затем ноги окрепли, и он легко взбегал на самые высокие сопки. От привычки к тяжёлому шесту с бубенчиками окрепли и руки: во время пастьбы Алексей не расставался с ним ни на минуту.
Послушники каждый вечер сетовали на беспощадность Чимита: работать им приходилось от рассвета до заката, без выходных. Рутинная, монотонная работа изматывала в первую очередь морально, и к концу дня уже никого не тянуло поговорить по душам. Вечерами, после ужина, душа и стирки послушники спешили поскорее лечь спать, чтобы успеть отдохнуть до шести утра.
В шесть Чимит объявлял подъём, заставлял пить противную на вкус подогретую воду и гнал на уборку территории. Под уборкой территории подразумевалось мытьё полов в подсобке и душевой и наведение порядка на участке у кошары. После завтрака Чимит распределял обязанности на день.
Никто из послушников, кроме Алексея, не работал только на одном участке. Задания всякий раз менялись, но даже эта мера не спасала от ощущения бессмысленного однообразия. На стоянке Батора-ахая обитали коровы местной, исключительно молочной и весьма капризной, породы, около сотни овец, столько же кур и цесарок и табун из десятка породистых лошадей.
Лошадей Батор-ахай держал только потому, что их любил его сын Саян. Алексей позже узнал, что у Саяна что-то не то с головой. Тот мог и общаться с людьми, и имел профессию. Но в обществе незнакомых людей мог находиться от силы минут пять, а потом у него начинался припадок… Саян был хорошим программистом: именно он, не покидая стоянки Батора-ахая, вёл расчёты всей его бизнес-империи, отвлекаясь только на еду и пастьбу овец. За час до обеда Саян седлал лошадь и выезжал в степь проверить отару.
Две собаки — черныш и косматый алабайка — были специально обучены, чтобы сопровождать Саяна.
Обязанность пасти Мишку однообразной Алексею не казалась в силу непредсказуемости характера быка. Нередко Алексей замечал, что бык будто намеренно его дразнит. Так, стоило присесть, чтобы развернуть обед, как Мишка норовил податься в бега. К счастью, сбегал неизменно в сторону заимки, где властвовал Герман, и Алексей всякий раз успевал его догнать и завернуть обратно.
Опять же, к счастью Алексея, вскоре у него появились помощники: два молодых пса из своры, охраняющей стоянку. Один, крепко сбитый, с большим шрамом на морде, держался от Алексея в стороне, но именно он первым пошёл за ним в степь. Второй пёс, высокий, красивый белый алабай с жёлтыми подпалинами, напротив, был очень ласковым, даже навязчивым. Стоило Алексею остановиться передохнуть или приняться за обед, он тут же ласкался, требуя внимания и подачек. Несомненным же достоинством обеих собак было их стремление помочь: стоило быку повернуть в сторону заимки, как собаки поднимали лай.
Однажды, уже ближе к весне, в степи разыгралась пурга. Мишка, ощутив мощные потоки ветра с зарядами сухого снега, повернул к ним свой лоб и пошёл вперёд. Попытки повернуть его вспять не приводили ни к чему — бык лишь грозил Алексею своими ломиками. Удары шестом о землю и яростный лай собак не могли остановить стихийный напор быка.
Пурга утихла к вечеру, и Алексей понял, что заблудился. Умаявшись в борьбе с ветром, бык свернул в распадок, заросший деревьями, и улёгся под большой раскидистой елью. Алексей похлопал по карманам в поисках спутникового телефона и не нашёл его… Как ни странно, Алексей не ощущал ни усталости, ни страха.
Разложив под деревом, рядом с Мишкой, войлочный коврик, Алексей прошёлся по распадку, наломал веток, собрал сучьев и сухого навоза и развёл костёр. Собаки, повалившись рядом, не мигая уставились на огонь. Алексей попытался уснуть, но желудок не желал засыпать натощак. Ночь быстро сковала небо, но её темень вскоре потеснили яркие огоньки звёзд и словно ниоткуда возникшее сияние молодого месяца. На войлочном коврике поначалу Алексею было уютно, но колючий холод сначала тронул его лицо, а потом пробрался и под бушлат.
Тяжело вздохнув, Алексей неохотно поднялся со своего ложа, чтобы размяться, и вздрогнул, услышав пронзительный вой. Собаки вскочили и с громким лаем бросились в темноту. Лай удалялся, пока не стал едва различим вдали.
Но и тогда Алексей не ощутил ничего, кроме внезапно нахлынувшей усталости. Мишка, безмятежно пережёвывая жвачку, щурился на огонь, словно происходящее никак его не касалось. Придвинув коврик вплотную к быку, Алексей подбросил сучьев, лёг спиной к Мишке, натянул на нос шапку и погрузился в глубокий сон. Лишь на мгновение он проснулся ночью, ощутив, как на ноги навалился пёс — тот, что со шрамом на морде, а молодой алабай прижался к его груди. От близкого живого тепла собак и быка Алексей снова уснул.
Проснулся он оттого, что кто-то пинал его по ногам. Открыв глаза, он увидел перед собой круглое лицо Андрюхи.
— Тебе чо, на стоянке плохо спится? — лицо Андрюхи расползлось в широкой улыбке. — Вставай давай, развалился.
Андрюха был явно навеселе. Чуть дальше с безучастным видом стоял Батор-ахай.
Вокруг начинался новый день. Мишка всё ещё лежал под елью, собаки радостно пританцовывали вокруг Андрюхи.
— Ладно, до вечера, — Андрюха поднял шест и погнал быка в сопки.
— Ты знаешь, сколько такая трубка стоит? — в руках Батора-ахая был спутниковый телефон, потерянный Алексеем.
— Да ветер был, пока бегал за этим товарищем, обронил где-то, — начал он оправдываться.
— Не теряй больше, хорошо, здесь маячок стоит, как раз для таких случаев.
— Понял!
— Как чувствуешь себя? — спросил Батор-ахай.
— Да нормально. Выспался вроде.
— Поехали! — Батор-ахай направился вниз по распадку, туда, где стоял огромный внедорожник-пикап, больше похожий на настоящий грузовик.
Спустившись к машине, Алексей увидел на переднем сиденье Элю.
Он поздоровался и уселся на заднем сиденье.
— Привет, — сухо отозвалась Эля.
Батор-ахай завёл машину и погнал по степи.
* * *
На стоянке Алексея ждал приятный сюрприз. Рядом с домом Батора-ахая он увидел пятидверную «Ниву» с эмблемой Первомайской районной больницы. У машины стояли Бато и Баярма. Бато был в зимнем армейском костюме хаки, а Баярма — в спортивном комбинезоне и белой вязаной шапочке. Алексей подумал, что после ночёвки в степи наверняка выглядит не очень. Но Батор-ахай остановил свой джип рядом с «Нивой», и ничего не оставалось, как выйти из машины и открыться для объятий Баярмы.
— А ты возмужал! — Баярма слегка отстранилась от Алексея и заглянула ему в глаза.
Алексей невольно посмотрел куда-то в сторону, отчего Баярма, едва сдерживая смех, снова прильнула к нему, по-матерински потрепав за щёки.
— Не смущай парня, — строго сказал Батор-ахай.
— Здорово, братан! — к Алексею подошёл Бато и, крепко обхватив за пояс, несколько раз тряхнул в воздухе. — Здоровый стал, не узнать просто! Давай в дом, осмотреть тебя надо.
Бато усадил Алексея на табурет, проверил пульс, затем внимательно изучил зрачки, подсвечивая маленьким фонариком.
— Язык покажи, — Алексей послушно высунул язык. — Рот шире открой.
— До обеда подождём, ахай, — обратился Бато к Батору-ахаю, — но я думаю, всё нормально.
— Всё, больше никакой пастьбы, — заявила Эля.
— Да я бы рад, но сама же видишь, Андрюха не просыхает, — ответил ей Батор-ахай.
— Развели детский сад с этим быком. Кастрировать его, и всё, всех соседей запугал, — сказала Эля.
— Он издохнет сразу, — поддержал брата Бато. — Вы не переживайте, абгай, он сам как бык…
— Я, когда попросила его сюда привезти, не имела в виду, чтобы он проходил ваш дурацкий ретрит, — глаза Эли вспыхнули, словно два уголька, а щёки раскраснелись.
— Не нам решать, это правило, — вяло возразил Батор-ахай.
— Тогда пусть здесь работает! — настаивала Эля.
— Можно мне сказать? — вмешался в разговор Алексей. — Меня всё устраивает!
— Это ты сейчас так думаешь, — перебила Алексея Эля.
— Я уже всю зиму так думаю, — Алексей сам удивился своей решимости. — Странно так, но Мишка меня как будто учит чему-то. Там некогда скучать! А здесь я реально от скуки подохну. Можно, я и дальше буду его пасти? Мне это нужно, честно.
— Красавчик! — Баярма подошла к Алексею и провела ладонью по его голове.
— А ты чего сюда приехала? — совсем уже завелась Эля.
— А мне уже разрешение нужно спрашивать? — огрызнулась Баярма.
— Замуж надо было выходить нормально, — приехала тут, принцесса! Вали отсюда!
— Вас не спросила! — огрызнулась Баярма.
— Так, всё, женщины, молчать! — Батор-ахай встал между женой и Баярмой.
— Ты зачем её привез? — Эля переключилась на Бато.
— Я ничего ей не говорил! Она сама прибежала, — начал оправдываться Бато.
— Что вы из меня дуру делаете! — Эля погрозила Баярме. — Сейчас я тебе покажу…
Эля схватила массивный ковш, зачерпнула из бочки воды и с силой плеснула в Баярму. Однако вода угодила в Алексея. Недолго думая, Эля швырнула в Баярму ковш, но Батор-ахай успел перехватить его на лету. Тем временем Алексей инстинктивно обнял Баярму, пытаясь прикрыть собой. Крепко обхватив кисть Алексея, Баярма потянула его на улицу.
— Психопатка! — Баярма достала из кармана платок и стала вытирать Алексею лицо. — К Батору ревновала, теперь к тебе будет…
Алексей обнял Баярму… Она замерла на месте, и он осторожно коснулся губами её губ. Мимо, шаркая подошвами, с большим бачком, полным овечьего помёта, прошёл Нариман. Сделав несколько шагов, Нариман споткнулся, уронил бачок и торопливо принялся сгребать навоз, поглядывая на Алексея и Баярму. Баярма снова схватила Алексея за руку и повлекла за собой в степь.
— …Сам от себя не ожидал, — сказал Алексей, — но извиняться не буду.
— И не надо! — Баярма крепко обвила его шею руками и мягко, с какой-то особой нежностью поцеловала в губы.
— Целоваться ты не умеешь, — улыбнулась Баярма, чуть отстранившись.
— Так и опыта особо нет, — признался Алексей.
— Странный ты, но очень интересный, — Баярма повела его за собой в сторону замёрзшего озера неподалёку.
— Всегда считал себя каким-то лишним… Вроде как ты есть, а дела до тебя никому нет, — Алексей бездумно смотрел на вышку сотовой связи, торчавшей на сопке. — Жалуюсь… вырвалось само собой… Столько внимания ко мне в последнее время, даже неловко как-то, непривычно…
— Ты просто нашёл свой мир, — так Багша говорит, — улыбнулась Баярма. — Это такая жизнь, где ты не будешь посторонним. Не думала, что это так трудно.
— Да уж, — согласился Алексей.
— Там, кажется, случилось что-то…
От стоянки в сторону заимки на большой скорости мчался джип Батора-ахая.
* * *
— Андрюха Мишку проморгал, — Бато гнал «Ниву» по ухабам, не жалея стоек. Баярма сидела впереди, сосредоточенно глядя на дорогу, заметённую сухим снегом. Алексей был сзади. В «Ниву» он вскочил вслед за Баярмой.
Заимка, оказывется, была совсем недалеко. По большому счёту это был скотный двор, на котором обитали коровы калмыцкой породы и монгольские овцы, способные даже зимой выживать на подножном корму. Об этом как-то вечером послушникам рассказал Андрюха.
Бык лежал на земле, поджав под себя ноги, словно прилёг отдохнуть. Под его брюхом растекалась лужа крови. В боку Мишки зияла страшная рваная рана.
Мишка тяжело дышал, щуря глаза и мотая головой. Казалось, он засыпает и никак не может заснуть. Подойдя ближе, Алексей увидел разорванный бок. Рядом лежал мёртвый огромный красно-белый бык с вываленными внутренностями, будто дымящимися на холоде. Даже на первый взгляд было видно, что этот исполин куда крупнее Мишки. Огромные рога красного быка выдавались вперёд, словно две кривые сабли. Они были в крови. Рядом с быком на земле сидел Антоха.
— Он гурт успел покрыть? — спросил Батор-ахай.
— Нет, — ответил Антон. — Они его не хотели.
— А семя хотя бы взял?
— Нет.
— Почему?
Но Антоха лишь вздохнул и опустил глаза.
— Мы зачем тебя сюда отправили?
Антон шмыгнул носом. Лицо его искривилось в гримасе пьяного плача.
— Твою же ты мать! — в сердцах выругался Батор-ахай.
— Я сам ничего не понял, — заплетающимся языком произнёс Антоха, вытирая слёзы. — Он неожиданно появился…
К большому удивлению Алексея, Антоха был пьян. Алексей с трудом узнавал в нём своего приятеля: грязный, обросший, он походил на жалкого батрака, а не на бывшего студента престижного вуза.
— Здорово, братан, — кисло улыбнулся Антоха, увидев Алексея, а затем повернулся к Батору-ахаю. — Батор-ахай, я больше так не могу. Я домой хочу…
— Поговори с ним, — попросил Батор-ахай и протянул Алексею пачку дорогих сигарет.
— Пойдём, братан, — Алексей помог Антохе подняться и повёл в сторону небольшого домика, в котором жили работники заимки. В доме пахло перегаром и дымом дешёвого курева.
— Я не хочу здесь больше оставаться!.. — зарыдал Антон.
Алексей усадил его на ступеньки крыльца, прикурил сигарету и сунул ему в губы.
— Сломался я, братан!
— Что случилось-то? — спросил Алексей.
— Что случилось? — Антоха уставился на Алексея осоловевшими глазами. — Веру я потерял, — он глубоко затянулся, — в людей… Люди — уроды! Им ничто не поможет! Это тараканы, крысы! Их, сук, травить надо, гнать к чёрту с этой планеты!..
Алексей присел рядом, перебирая в пальцах сигаретную пачку.
— Я же сам сюда попросился, думал, сам с собой разберусь, практиковать буду, работать в тишине, — Антоха сдавленно захохотал. — Слышишь это?
— Что? — спросил Алексей и огляделся по сторонам.
— Тишина! — Антоха показал пальцем в небо. — Тут просто невозможная тишина! Она страшная! И она везде! Я думал, тут коровы будут мычать, бараны блеять, собаки лаять будут. Только волки по ночам воют. И собаки им подвывают…
— Чем я могу тебе помочь? — Алексей лихорадочно думал, что сказать Антону.
— Помоги мне отсюда уехать. Тут невозможно жить. Так нельзя жить! Ну, мы же не звери, в конце-то концов?
Мимо на ватных ногах прошёл один из работников заимки, сухощавый бурят с наглыми глазами.
— Здорово, братан, — поздоровался бурят. — Это ты, что ли, метис?
— А что, по мне не видно? — сухо спросил Алексей.
— Да не, чо, ты не подумай, я против вас ничего не имею, — ответил бурят и зашёл в дом.
Раздался выстрел. И с этим выстрелом возникло решение в голове Алексея.
— Ты посиди тут, не уходи никуда, — бросил Алексей Антону и побежал к машине Батора-ахая.
Баярма стояла у «Нивы», зябко прижав руки к груди. Бато изо всех сил пытался повернуть голову Мишки, чтобы дать возможность Батору-ахаю засунуть дуло карабина в ухо быка. Красный бык, вывалив язык, трясся в агонии. Вокруг его головы растекалась лужа крови.
— Батор-ахай, не надо, — выпалил Алексей.
— Предлагай! — сухо бросил Батор-ахай.
— Мы выходить его попробуем!
— Мы? — удивился Батор-ахай.
— Я остаюсь! Помогу Антохе…
— Хорошо подумал? — Батор-ахай окинул Алексея пытливым взглядом.
— Да, подумал, — ответил Алексей.
— Добро! Дабаха, быка ободрать, мясо в сарай, собакам скормим, — приказал Батор-ахай невысокому средних лет буряту.
— Зай! — ответил Дабаха.
— Мишку в катон загоните! — повернулся Батор-ахай Алексею. — Если не встанет, пусть дохнет. У меня на него рука не поднимается, — Батор-ахай крепко пожал Алексею руку, бросил карабин на плечо и пошёл к машине.
— Удачи, братан, — Бато приобнял Алексея. — Борзеть будут, — ломай, тупо ломай, как можешь! Дашь слабину — самого сломают!
Быстро обернувшись, Бато побежал к «Ниве». Баярма, растерянно глядя на Алексея, махнула ему рукой.
— Пока-пока! — Алексей махнул в ответ.
Вскоре машины исчезли из виду.
— Короче, завтра их распилим, и всё. Сегодня в лом, — Алексей оглянулся и увидел ещё одного работника — русского парня с рябым лицом, заросшим щетиной.
— Тебя как зовут? — спросил Алексей.
— Колькой, — ответил парень.
— Зови того, тощего, обдирать сейчас будем, — Алексей кивнул в сторону дома. — Но сначала надо Мишку загнать в катон.
— Тебе что, больше всех надо? — вздёрнулся Колька.
— У нас тут свои понятия, — добавил сбоку Дабаха.
— Значит, будем эти понятия менять, — повернулся Алексей к Дабахе.
— Зря ты так, парень, — протянул Дабаха, доставая из-за голенища разделочный нож.
Алексей молча направился к дому, услышав за спиной ехидный смешок. В горле он ощутил тугой ком, медленно, но неуклонно заскользивший вниз по животу в точку чуть ниже пупка. Эту способность Алексей открыл в себе, когда пас Мишку. Стоило комку достичь нужной точки, и Алексей без труда взбегал на самые высокие сопки, а его руки без устали колотили шестом по мёрзлой земле.
Алексей знал, куда шёл. У входа в дом он заметил сваленные в кучу вилы и лопаты. Выбрав самую широкую совковую лопату, Алексей молча зашёл в дом, нечаянно задев задремавшего на крыльце Антоху.
Тощий работник спал прямо в обуви на топчане. Он уже начал храпеть, с блаженным видом раскинувшись на грязном матраце. Алексей с силой ткнул тощего черенком в грудь. Тот вздрогнул, раскрыл беззубый рот и попытался вдохнуть. Схватив за шиворот, Алексей вытащил его на улицу и с силой ударил ногой в живот. Работник тут же свернулся калачиком.
Колька и Дабаха сидели на красном быке и смолили дешёвые сигареты. Алексей подошёл к ним незаметно, со спины, и с силой ткнул черенком в затылок Дабахи. Тот, падая, перевернулся на спину и забился в судорогах.
— Снегом морду ему натри!
Колька послушно набрал пригоршню снега, пропитанного кровью, и растёр жижу по лицу Дабахи. Тот пришёл в себя. На этот раз Алексей ударил его лопатой плашмя. Перевернувшись на живот и уткнувшись лицом в ладони, Дабаха надсадно зарычал. От третьего удара черенком Дабаха опять перевернулся на спину и засучил ногами.
— Тощего сюда веди…
Колька послушно побежал и вскоре привёл тощего, который еле шёл, прижимая ладони к груди.
— Мишку в катон, — приказал Алексей, — потом обдерёте эту падаль. Вопросы?
— Никак нет! — выпалил Колька.
— Теперь нам точно конец…
Алексей оглянулся и увидел Антоху. Вид у него был потерянным и жалким.
* * *
— Есть тут один тип, Эрдэм его зовут, — Антоха глотнул из кружки чаю. Алексей подметил, что руки у него дрожат: — Они сначала просто хихикали. А потом, когда я забор попытался сделать у Германа, началось…
— Забор?
— Ну, семя! Тёлки-то противные оказались, не подпускали к себе Германа! Что ещё оставалось? Давайте, говорю, забор делать, искусственно осеменять будем. Они гогочут. А потом этот Эрдэм появился. Говорит, я давно вашего Батора завалить хочу, дескать, он меня в девяностых подставил. Я ему говорю, ты иди, сам скажи ему, а то, может, давай я ему передам? А они мне: «Ты что, стукач? Знаешь, что со стукачами на зоне делают?» Я же по-хорошему хотел, думал, терпение надо вырабатывать… Ну и молчу. А они наглеют и наглеют… Вот и обнаглели совсем.
— Реально страшный тип? — Алексей задумчиво посмотрел в окно. За окном работники, шатаясь от тяжести, тащили стегно пристреленного быка.
— Сам увидишь, сейчас прискачет. Там у него ещё дружок мерзкий. Сам никто, но провокатор ещё тот — шестёрка.
— Давай их нахрапом, вдвоём? Сразу, лопатами.
— Может, Батору-ахаю позвоним? — робко попросил Антоха.
— Да не поймёт он нас, боюсь, раньше надо было звонить.
— Приехали, — уныло произнёс Антон.
Алексей выглянул в окно и увидел двух всадников. Работники что-то наперебой говорили одному из них, дружно кивая в сторону дома.
— Пошли! — Алексей встал из-за стола. Ни страха, ни волнения он не ощущал. Всё это вытеснил тугой комок, что вновь возник в горле и пополз вниз.
— Может, всё-таки позвоним?..
— Трухнёшь — я тебя сам прибью, — отрезал Алексей.
— Понял, — покорился Антоха и вышел на улицу вслед за Алексеем.
— Это ты, что ли, Эрдэм? — Алексей уставился на одного из всадников.
— Нет, он, — кивнул тот на своего товарища.
Эрдэм был довольно крепким бурятом лет сорока. Судя по выражению лица, храбростью он не отличался. Однако на его правом плече висело охотничье ружьё.
— Чо, пацаны, по беспределу? — Эрдэм снял с плеча двустволку и направил на Алексея. — А ты знаешь, что за это на зоне делают?
— А догадайся с трёх раз, что с тобой будет, если пальнёшь, — ответил Алексей.
— Батором своим пугаешь? — усмехнулся Эрдэм.
— Какой догадливый, — усмехнулся в ответ Алексей.
— А что мне сделает ваш Батор?
— Пальни, и узнаешь, — Алексей пытался взвесить ситуацию, но под стволами ружья все аргументы рассыпались в прах.
— Короче, пацаны, два стегна, и я всё забыл! — Эрдэм смачно сплюнул.
— Эрдэм, он мне башку чуть не проломил, — пожаловался Дабаха.
— А мне грудину, — добавил тощий.
— Пасть завалили! — презрительно бросил им Эрдэм и пригрозил Алексею. — Настучишь своему Батору, я сынка его в степи подстрелю, усёк? И ты виноват будешь!
— А ну-ка повтори про сынка!
Эрдэм и его приятель оглянулись. Позади них с шестом в руках стоял Андрюха. Андрюха тяжело дышал, было видно, что он долго бежал. Бушлат на нём будто дымился.
— О, Андрюха, здорово, — неожиданно сменил тон Эрдэм.
Однако вместо ответного приветствия Андрюха шагнул вперёд и в один удар вышиб шестом Эрдэма из седла. Лошадь Эрдэма, испуганно взбрыкнув, рванула в сторону, выбив из седла и второго, шестёрку. Обе лошади ускакали в степь. Поспешно свалили и работники.
Упав на землю, подручный Эрдэма заголосил, но удар шестом заставил его замолчать.
— Ты чо, петух, совсем, что ли, нюх потерял? — Андрюха надавил шестом на горло Эрдэма.
— Да я пошутил… — прохрипел Эрдэм.
— Я тебе в прошлый раз что говорил? — Андрюха надавил сильнее.
— Да мы откуда знали-то? Ты же в запое был… — отозвался шестёрка, потирая ушибленный бок.
— Они тут Антоху чуть не сломали, — вставил Алексей.
— В смысле? — Андрюха уставился на Эрдэма.
— Затюкали, и всё. Видят, парень культурный, вот и извели его потихоньку, — пояснил Алексей.
— Да говорю же, прикалывались! Мы чо, дураки, что ли, с Батором связываться? — от былой наглости Эрдэма не осталось и следа.
— А со мной, значит, связываться не боитесь? — по лицу Андрюхи пошли пятна.
— Да с чего ли? — голос шестёрки дрогнул. — Он сам виноват, несёт пургу всякую! Говорит, шаманы — это индейцы. А у Эрдэма — брат шаман, сам же знаешь.
— Я сказал — язычники, а не индейцы, — поправил Антоха.
— Антоха, твою ж!.. А позвонить не судьба?
— Да я думал, сам разберусь, — Антоха растерянно пожал плечами.
— Так разбирайся! — глаза Андрюхи хищно блеснули.
— Я бить их не буду, — отрезал Антоха.
— Значит, они будут бить тебя!
Андрюха убрал шест с горла Эрдэма, поднял с земли двустволку и разбил приклад о столб.
— На хрена так делать-то? — испуганно воскликнул Эрдэм. — Это же не моя.
— Он виноват! — Андрюха кивнул на Антоху. — Бейте его, разрешаю! Лёха, вмешаешься, — я тебя этим дрыном раскатаю!
Алексей послушно отошёл в сторону и тяжело вздохнул, когда Эрдэм повалил Антоху на землю и шестёрка принялся его, сжавшегося в комок, с остервенением пинать. Антоха, наверное, пытался переждать, перетерпеть. Но Эрдэм, изловчившись, пнул его в лицо. Антоха потянул носом и чихнул кровавым облаком…
Уже в следующую секунду он увернулся от Эрдэма и вскочил на ноги. Шестёрка, бросившись было в атаку, тут же нарвался на встречный удар и уже не очень-то спешил продолжать драку. А Эрдэм снова повалил Антоху и принялся молотить его кулаками по голове. Антоха, скинув Эрдэма, поднялся. Но тот не отставал: он замахнулся, пытаясь достать Антоху длинным справа, но… провалился в пустоту.
— Вот сразу так нельзя было сделать!? — удовлетворённо произнёс Андрюха.
— Они сказали, что Батора-ахая подкараулят, — Антоха прерывисто дышал окровавленным ртом. — Если что — и всю его семью вырежут, сказали…
Андрюха заливисто захохотал.
— И всех наших тоже, сказали, под нож пустят. Они же всю жизнь по тюрьмам…
— Кто — они? — Андрюха резко поменялся в лице. — А ну-ка, встали!
— Да говорю же, прикалывались… — уже умоляюще протянул шестёрка.
— Встали, я сказал, — процедил Андрюха.
Те встали и вытянулись перед Андрюхой, бросая виноватые взгляды.
— Куртки и шапки на землю! — скомандовал Андрюха.
Эрдем и его шестёрка послушно скинули старые пуховики и вязаные шапки.
— А теперь бегом отсюда!
— Андрюха, мы же замёрзнем…
— Бегом!
Буряты побежал вразвалку.
— На исходную! — снова скомандовал Андрюха.
Оба послушно вернулись.
— Бегом!
Они побежали, в сумерках их почти сразу не стало видно.
— А они ведь и вправду замёрзнут, — сказал Антоха.
— А если они над мамой твоей так шутить начнут, ты их тоже жалеть станешь? — Андрюха сверлил Антоху тяжёлым взглядом.
— Мама-то моя тут при чём?..
— Это псы бродячие, они кого хочешь загрызут, если слабину дать! Усёк?
— Понял!
— А теперь, Антоха, давай исправлять косяки. А иначе: ты домой поедешь, а я вообще без дома останусь.
Андрюха бросил на землю шест и вошёл в дом. Помявшись, Алексей и Антоха вошли следом.
* * *
Мишка надсадно дышал, почти не открывая глаз; к счастью, бык и не думал сопротивляться. Он подрагивал, когда Антон ощупывал и зашивал рану толстыми капроновыми нитками, замоченными в бурой жидкости. Закончив, Антон тщательно присыпал швы каким-то порошком и ввёл Мишке антибиотик.
— Ну всё, теперь только ждать, — резюмировал он.
— Ты где этому научился?! — восхитился Алексей.
— У нас в институте специализация была по ветеринарии, — как-то грустно улыбнулся Антон, — два года учился…
У самой морды быка Андрюха насыпал горку силоса, но Мишка словно и не заметил угощения.
— Как думаешь, очухается? — спросил Андрюха.
— Посмотрим… — уклончиво ответил Антон. — Внутренности не задело, но мышцы порваны. Даже если и оклемается, прежним уже не будет.
— Будет, куда денется! — сказал Андрюха. — Лишь бы выжил.
В то утро, накануне битвы быков, Андрюха и не помышлял о работе. Всю ночь он пил крепкое пиво и успел поспать лишь около часа до того, как его разбудил Батор-ахай.
После ночёвки в степи Мишка был голоден и в кои-то веки спокойно щипал прошлогоднюю траву, выкапывая её из-под снега. Расценив это как возможность отдохнуть, Андрюха улёгся на коврик и уснул.
Открыв глаза, он обнаружил рядом лишь собак. Мишка бесследно исчез. Андрюха побежал в сторону заимки в надежде перехватить Мишку, но по пути подвернул ногу.
Теперь же весь свой гнев Андрюха вымещал на работниках. С раннего утра и до позднего вечера он следил за каждым их шагом, в то время как Антон с Алексеем выхаживали Мишку.
Бык заметно исхудал, но упорно цеплялся за жизнь. Уже на следующий день он начал пить тёплую воду, а через три дня — жевать силос.
Антон регулярно делал быку уколы и обрабатывал швы. На ночь Мишку закрывали с гуртом овец, чтобы тот окончательно не ослаб от холода. Катон был небольшим, и овцы обступали быка со всех сторон, согревая своим теплом. Спустя две недели Мишка самостоятельно вышел из катона и протяжно замычал.
Вернув гарем, Мишка успокоился. Он позволил Антону снять швы и спокойно гулял по степи со своими коровами неподалёку от стоянки. Андрюха после того, как Антон снял швы, хотел вернуться на стоянку Батора-ахая, но получил жёсткий отказ.
— Из-за Германа злится, — с досадой сказал Андрюха. — Теперь до лета здесь торчать придётся.
Дни потянулись спокойной, однообразной чередой. Андрюха без устали гонял работников и Мишку, пытаясь вернуть быку былую форму. Антон с Алексеем поддерживали чистоту в доме и готовили еду.
— Может, Бум-Ши попробуем сделать? — предложил однажды вечером Алексей. — А то сдохнем тут со скуки.
— Хорошая идея, — согласился Антон. — Я только не совсем понимаю, как это вообще возможно здесь?
— Андрюха вроде говорил, что сделал Бум-Ши, — задумался Алексей.
— А там ничего сложного нет, — отозвался Андрюха. — Встали с утра пораньше, водички глотнули и вперёд. Воду, главное, пить и паузы брать вовремя. И не лениться. Если хотите, я щиты вам сколочу.
На следующее утро Антон разбудил Алексея в четыре утра. Выпив по два стакана тёплой кипячёнки, они сели в медитацию, а затем пошли в сарай, где уже лежали щиты, постелили под колени войлочные коврики и начали простираться.
Доски щитов поначалу были гладкими от изморози, но затем нагрелись, стали занозистыми настолько, что занозы пробивали плотные войлочные подушечки. Алексей, к своему удивлению, без особого труда сделал пятьсот подходов за два часа: выручил всё тот же комок в горле. Антон же с трудом осилил триста.
После завтрака они осмотрели Мишку, прибрались в доме, помыли посуду и вновь погрузились в практику. И снова без особых усилий Алексей сделал пятьсот простираний, Антона же снова хватило на триста. Однако вечером после ужина сил для продолжения практики Алексей уже не нашёл, а на следующее утро понял, что тело еле подчиняется ему.
— Антоха, ты как? — спросил Алексей.
— Лучше не спрашивай, — вяло отозвался Антон.
— Что делать будем? — Алексей повернул голову в сторону приятеля.
— Не знаю…
Кипяток слегка взбодрил, и Алексей, хоть и с трудом, но всё-таки осилил утреннюю медитацию. Повернувшись к Антону, он увидел, что тот спит сидя, уронив на пол чётки.
— Багша нам объяснял, что первые десять дней надо по тысяче делать, не больше, — наставлял Андрюха. — И за эти десять дней надо суметь выкинуть из себя бурята.
— Кого выкинуть? — не понял Алексей.
— Это Багша так говорит, — уточнил Андрюха.
— А мне кого из себя выкидывать? — спросил Антон.
— Короче, пацаны, через десять дней надо начинать делать по три тысячи простираний в день. Я смог. Виталик и Бивень не смогли, хоть и старались.
На третий день Антон разбил в кровь колени, на ладонях его появились волдыри. Алексея же весь этот день не покидало ощущение, что некая прежде невидимая часть его натуры отчаянно сопротивляется, мешает ему делать простирания. И у неё это получается очень хорошо.
— Антоха, тут что-то неладное, — сказал Алексей вечером, сидя на крыльце. Антон сидел рядом и молчал, глядя в одну точку. Мимо прошли на ужин тощий, Дабаха и Колька. Алексею показалось, что они злорадно улыбаются, и он с трудом совладал с искушением встать и дать кому-нибудь по голове, а лучше всем троим.
— Тридцать семь дней ещё впереди… — сказал Антон. — Как же это бесконечно долго…
— Чего грустим? — позади стоял Андрюха. В одной руке он держал кружку с чаем, другой ковырял щепкой в зубах. — Ладно, я завтра с вами. Долго не буду, просто, когда рядом кто-то умеючи, — вроде бы легче делать. Антоха, завтра посидишь, посчитаешь, я вам покажу, что три тысячи в день — это реально.
— Не вопрос! — отозвался Антон.
В первый же день без разминки Андрюха сделал три тысячи простираний и к вечеру не выглядел уставшим. А на следующий день случилось непредвиденное. В сарай забежал один из работников и что-то закричал по-бурятски. Андрюха выбежал из сарая и рванул в степь. Алексей с Антоном — за ним.
Мишка так до конца и не оправился после битвы с Германом. В степи они увидели, как этот некогда непобедимый бык спасался бегством, а за ним неотступно следовал Комолый. Выпятив большие мохнатые уши, словно не веря, Комолый бил кучерявым лбом под зад Мишке всякий раз, когда тот пытался остановиться, чтобы передохнуть.
От непосильного напряжения язык у Мишки вывалился наружу. То и дело он пытался повернуться лбом к противнику, чтобы отпугнуть того рогами, но Комолый без труда уходил от атак и опять гнал Мишку.
— Ах ты, козлина! — Андрюха ринулся на Комолого и огрел того шестом по мясистому заду. Не ожидавший такого, Комолый развернулся и бросился бежать.
— Что за помощники!.. — Андрюха выругался. — Даже больного быка на них не оставишь.
— Плохи дела, — заметил Антон, — забор надо делать. Мишка, похоже, уже не тот…
Вечером работники под руководством Антона делали забор. Практику Алексей продолжил один. На этом настоял Антон.
Всю следующую неделю Алексей старательно «выкидывал из себя бурята»: боролся с усталостью, болью, страхом, ненавистью, старыми обидами и ещё с чем-то внутри себя, что своим сопротивлением грозило свести его в могилу.
К вечеру, после очередной тысячи, он ощущал себя даже не уставшим, а еле живым, полумёртвым. Антон к этому времени нагревал ему воду для устроенного за печкой импровизированного душа из старой жестяной лейки. Еду так же готовил Антон, причём очень вкусно. Но всё, что было наготовлено, Алексей ел через силу: организм отказывался принимать пищу.
— Я как-то с Загдой говорил на эту тему, — поделился Андрюха однажды вечером. — Он сказал, что представлял самого себя рядом. Как будто он рядом простирается, а сам он, типа, уже подстраивается под него, или под себя… ну ты понял, короче. Говорил, так и разогнался.
Рано утром Алексей начал медитацию и вдруг увидел себя сидящим рядом. Точнее, он не сразу понял, что рядом сидит он сам: рослый, плечистый, грубоватого вида метис с правильными чертами лица. Он сидел, прикрыв глаза, и перебирал чётки, подаренные Баярмой.
«Ты кто?» — спросил Алексей в изумлении и проснулся. Рядом никого не было. Но у соседнего щита почему-то лежали чётки Баярмы.
Свой образ тем не менее в его памяти отложился чётко, и теперь он без труда представлял себя рядом с собой, простирающегося быстро, уверенно, без напряжения, и Алексею было неловко отставать.
На следующий день Алексей представил рядом ещё и маму, и Танюху, и отчима, и даже Шумера. А затем наступило какое-то естественное и лёгкое безразличие. Он просто простирался, с раннего утра до позднего вечера, не ощущая ни лени, ни страха, ни боли. Все свои результаты Алексей записывал в дневник, а отсчёт подходов вёл по чёткам. И вот однажды пустоту разорвал голос Антона:
— Тебе не кажется, что ты уже на второй круг пошёл? — Антон держал в руках записи Алексея.
Только сейчас Алексей заметил, что Антон одет непривычно легко.
— А сколько там? — спросил Алексей.
— Сто тысяч!
— А времени сколько прошло?
— Ровно сорок дней!
— Да ладно! — Алексей взял дневник, сел за стол и внимательно пересчитал каждый столбец.
— Я что, сделал это? — Алексей задумчиво погладил родинку на подбородке.
— Очевидно, да, — улыбнулся Антон.
Алексей вышел на улицу. Во дворе сновали работники в зелёных спецовках. В воздухе пахло сырой землёй, сопки уже избавились от серого налёта и начинали зеленеть.
— Батор сейчас звонил, — произнёс Андрюха. Он сидел на крыльце и, щурясь, смотрел в степь, — гурт надо отогнать на стоянку.
— А овец? — спросил Антон.
— Овцы здесь останутся. Подснежники полезли, пусть отъедаются. Короче, возвращаемся на стоянку. Вы рады?
— Ещё бы, — улыбнулся Алексей.
— Тогда собирайтесь! — скомандовал Андрюха и ушёл в дом.
* * *
Мишка издох в начале мая. Алексей нашёл его рано утром в сеннике. Ему показалось, что бык спит и не может проснуться. Но голова его застыла в одном положении, и, когда Алексей попробовал её приподнять, ощутил тяжесть закоченевшей туши.
— Ладно, хоть осеменить успели, — сухо сказал Батор-ахай.
— Куда его? — спросил Андрюха.
— На могильник: грифы прилетели, пусть клюют.
Работники прицепили тушу быка к трактору и уволокли на могильник.
— Не по себе, будто человек умер, — поделился Алексей с Антоном.
— По идее, не должен был издохнуть, — задумчиво произнёс Антон. — Неужели Комолый его так подорвал?
— Чем ему подрывать-то? — удивился Алексей. — У него же рогов нет.
— Мишка рогов не боялся. А вот беспомощность…
— Ну да, слушай, — согласился Алексей.
— Грифы — это хорошо, — рядом присел Артур. — Глядишь, человеком переродится.
— А что в этом хорошего? — усомнился Антон.
— Ты какой-то нервный вернулся с заимки, — заметил Артур.
Антон, не ответив, резко встал и пошёл к кошаре.
Весь май послушники вычищали кошары, коровники и отгоны, покрывали теплицы, наполняли их перегноем, высаживали картофель и рассаду. Артур, Нариман и Дима заметно исхудали, но в глазах у них уже не было выражения недовольства. Они без труда вставали с рассветом, делали вместе с Чимитом утренние практики, работали, затем, опять же с Чимитом, практиковали вечером.
Летом все обязанности послушников свелись к поливке, прополке и уходу за птицей. Весь скот, за исключением небольшого овечьего гурта, за которым смотрел Саян, откочевал на летние стойбища. У послушников стало больше времени для практики, и все они, кроме Антона, взялись за Бум-Ши. Антон же целыми днями работал в теплице, отслеживая температурный режим, и с непонятным для Алексея интересом наблюдая, как появляются первые всходы. К практикам же Антон окончательно охладел.
Батор-ахай и Чимит тем временем приступили к тренировкам по борьбе. Каждое утро Чимита начиналось с пробежки. Он штурмовал сопки, много ел, обливался ледяной водой и часами отрабатывал приёмы под руководством Батора-ахая. Вскоре к ним примкнул и Андрюха.
После истории с Мишкой Андрюха перестал пить и будто помолодел лет на десять. Бегал Андрюха ещё лучше Чимита и заставлял того изрядно понервничать на борцовской поляне, засыпанной речным песком.
— Можно, я с вами? — попросил однажды Алексей Батора-ахая.
— Давай, — согласился тот.
Борьба только на первый взгляд кажется нехитрым делом. У борца вроде бы одна простая задача: вывести противника из равновесия и заставить упасть на три точки. Внимательно наблюдая за Андрюхой, Алексей уяснил, что масса в этой борьбе не имеет ключевого значения. Андрюха не прощал Чимиту ни малейшей ошибки, и нередко их поединки заканчивались тем, что Чимит плюхался на песок.
Пробежки Алексею давались легко. Он не отставал от Чимита, с лёгкостью взбегал на сопки, так же умело с них сбегал, с удовольствием обливался холодной водой. Куда сложнее было с борьбой.
Первые уроки Батора-ахая доходили до Алексея медленно, но верно. В один из жарких дней Алексей подошёл к Нариману, обхватил его за талию и словно пушинку оторвал от земли. Нариман тут же попытался ответить и пропустил проход в ноги. Подхватив Наримана за ногу, Алексей слегка пошёл вперёд, и Нариман как подкошенный упал на землю.
— Давай как-нибудь в баскетбол сыграем… — проворчал Нариман.
Однако у Алексея в борьбе с Чимитом навыки сходили на нет. Все его попытки подловить противника упирались в звериную мощь этого степняка. Чимит был подобен утёсу, ощерившемуся острыми камнями и сучьями деревьев, с какой бы стороны ни пытался Алексей к нему подойти.
— Ты боишься, — сказал Андрюха.
Они сидели на вершине степной скалы, с которой, как на ладони открывалась живописная долина. Солнце уже таяло над горизонтом, и тени высоких сопок накрыли стоянку там, далеко внизу, мягким покрывалом вечерней прохлады.
— К нему вообще не подступиться, — вздохнул Алексей. — Он читает меня как букварь.
— А для меня он тупой бивень, — хохотнул Андрюха. — Мне просто по кайфу смотреть, как он плюхается на задницу. Видел бы ты его рожу…
Снизу раздался свист: Чимит созывал послушников на ужин.
Весь следующий день Алексей пытался выкинуть страх из головы, отчего все копны прошлогоднего сена, которые он ставил в сеннике, получились кривыми.
— Что это? — смерив Алексея взглядом, Чимит пнул копну.
Словно в тумане, Алексей отшвырнул вилы и кинулся в ноги Чимиту. Очнулся он оттого, что уткнулся лицом в ковёр стоптанного сена. Дико зарычав, Алексей вскочил и снова ринулся в атаку. На этот раз он отлетел в сторону от увесистого подзатыльника.
Попытка достать кулаком тяжёлый подбородок Чимита тоже не увенчалась успехом. Усевшись на землю от встречного толчка, Алексей закричал, словно раненный зверь. Со всех сторон к ним бежали послушники. Быстрее всех — Андрюха с явным намерением оторвать Чимиту голову.
Проход получился сам собой, после того крика, с которым из него, как потом подумалось Алексею, наконец-то вышел страх. Алексей полетел к ногам Чимита, словно умело пущенное копьё. Утёс, что казался ему неприступным, рухнул от удара головой в грудь. Навалившись на Чимита, Алексей ощутил, что сбоку степняка ударил ногой Андрюха.
Алексей, схватив Андрюху за ногу, повалил и попытался прижать к земле. Послушники облепили со всех сторон Чимита. Он что-то хрипел и рычал по-бурятски.
— Всё, хватит с него, братан, — выдохнул Алексей.
— Да я так, воспользовался случаем, — ответил Андрюха и хитро подмигнул Алексею.
За вечерним чаем все сидели молча, делая вид, что ничего не произошло, а потом разом изъявили желание пойти на тренировку.
В августе, когда послушники выехали на покос, Алексей продолжал оттачивать свои новые навыки. С каждым днём тренировки становились всё утомительнее, но его мышцы свыкались с нагрузками. Вечером, закончив с укладкой копен — он уже ставил их до двадцати в день, — звал Чимита на тренировку, и степняк уже не казался ему непобедимым. Алексей отрывал его от земли, заходил за спину, и нередко Чимит падал на землю.
Еду послушникам варила и привозила со стоянки Эля. Время от времени она пристально смотрела на Алексея, словно хотела что-то сказать. Но Алексей старательно делал вид, что не замечает этих взглядов.
Покос был финалом ученического ретрита. Однажды приехал Батор-ахай на своём джипе и объявил, что ретрит окончен.
— Я могу с вами поговорить с глазу на глаз? — спросил Антон Батора-ахая.
— Пошли, поговорим.
Говорили они минут пятнадцать. Краем уха Алексей услышал лишь «очень жаль».
В тот же вечер за послушниками пришёл микроавтобус.
* * *
— Я счастлив! — Антон глотнул пива и закинул в рот горсть чищеных фисташек. — Вот, не поверишь, — как будто проснулся.
Они сидели на вокзальной лавке. Алексей хорошо помнил эту лавку, сейчас она вызывала в нём ощущение некой завершённости.
— Может, подумаешь? — спросил Алексей. — Ретрит прошёл, и домой — как-то ни туда ни сюда.
— Мне этого вот так! — Антон провёл большим пальцем над головой. — Домой, во-первых, хочу: по маме соскучился, сестрёнка ждёт. Я уже предупредил, что скоро приеду. А во-вторых, незачем мне здесь быть. Всё, что надо, я взял. Багша меня понял.
— Что делать будешь?
— Учиться буду дальше.
— А не надоест опять? — улыбнулся Алексей.
— А не в этом дело, — ответил Антон. — Хотя давай об этом потом поговорим, лет через десять?
— Мне просто интересно, зачем ты сюда приезжал?
— Зачем? — Антон задумался. — Долго рассказывать. Тебе это интересно?
— Время есть, рассказывай…
— Короче, я однажды задумался: как увидеть себя со стороны? А потом случайно наткнулся на интервью о Багше в одном журнале. И всё, прямо осенило, понял — это то что надо…
— А зачем тебе видеть себя со стороны? — Алексей тронул родинку на подбородке.
— У меня отец учёным был, доктор наук, авторитет у себя в институте, все его любили, уважали. Но дома вечерами он становился другим человеком. Приходил с работы, выпивал водки, и начиналось… Маму он бил, на нас с сестрёнкой орал… Мы у него как прислуга были: приготовь, принеси, убери. Чуть что не так — сразу заорёт или кинет чем-нибудь, что под руку подвернётся.
Личные обиды я мог простить. Мама очень сильно от отца уставала. Помню, маленьким был, отец уйдёт на работу, а мама — спать. Всё свободное время она спала, отдыхала от отца. Она вроде бы рядом, а всё равно одиноко почему-то было. Терпеть не мог, когда мама спала. А она постоянно, чуть что — сразу спать.
Я вырос и начал спорить с отцом. Отец тогда совсем уже спивался. Я однажды взял и записал на камеру, как он себя ведёт, что говорит, когда пьяный. Он увидел себя со стороны и поверить не мог, что это он. Так и умер, не поверив.
Меня в институт как сына своего отца взяли, без экзаменов. Сидишь на лекциях, а тебе преподаватель: «Вот отец-то у вас какой был…» Тошнило от этой лжи. Ну и задумался однажды: как увидеть себя со стороны? Так я оказался здесь.
— Получилось хоть? — Алексей снова потёр родинку на подбородке.
— Да бог его знает. Документы из института однозначно заберу, буду поступать на ветеринарный. Я, знаешь, что понял? Главное — перед самим собой честным быть! Багша правильно говорит: важно уметь видеть в каждом человеке свою мать в прошлой жизни. Я вот учился-учился в этих хмырях на стоянке видеть своих матерей из прошлых жизней — чуть с ума не сошёл. Это же какими мы были-то в прошлых жизнях? А потом Андрюха как сказал про маму, что вот такие хмыри и её не пощадят, — всё на место встало. Я уже тогда понял, что после ретрита домой поеду. Я маме и сестрёнке нужен, понимаешь? Мне в этой жизни надо суметь хотя бы их защитить. А как смогу защитить вдалеке от них?
— Рад за тебя, брат! — ответил Алексей. — Увидимся когда-нибудь ещё?
— А почему нет? Звони, в гости приезжай, буду рад!
— Ловлю на слове! — Алексей хлопнул Антона по плечу.
Объявление о прибытии поезда принесло ощущение грядущих перемен.
— Батор-ахай — мужик, конечно, — Антон открыл паспорт и взглянул на билет. — Купейный, на пекинский экспресс. Денег мне дал за ретрит. Ты знаешь что?.. Возьми, пожалуйста, — он протянул Алексею несколько купюр.
— Завязывай, — Алексей невольно отстранился от Антона. — В дороге пригодятся.
— Всё-таки возьми! — настаивал Антон. — Шмотки себе купишь, а то одет как бомж.
На Алексее был старый спортивный костюм Виталика, тот самый, что осенью отдала ему Баярма. Правда, костюм теперь был впору, и чувствовал он себя в нём вполне комфортно.
— Мне как-то всё равно, — улыбнулся Алексей. — Хотя ладно, давай. Муле гостинцев куплю.
Поезд медленно подошёл к перрону.
— Ну всё, прощай, брат! — Антон крепко обнял Алексея, подхватил сумку и быстрым шагом направился к своему вагону. Алексей посмотрел ему вслед, развернулся и пошёл в сторону вокзала и дальше: туда, где жила Баярма.
Ночной Могойтуй чем-то напомнил Алексею родной район ЦРММ в Чите. Частные одноэтажные дома здесь так же перемежались каменными в два-три этажа, так же сновала бойкая молодёжь. Время от времени пьяные подростки бросали на него дерзкие взгляды, но Алексей, не обращая на них внимания, проходил мимо.
У подъезда дома, где жила Баярма, стояли трое бурят. Алексей их узнал сразу же.
— Можно, я пройду? — Алексей положил ладонь на плечо самого худощавого из них. Тот отошёл в сторону и что-то невнятно пробормотал.
Алексей поднялся по скрипучим деревянным ступеням, встал у двери и нажал кнопку звонка. Подождав, постучал в дверь. Постучал ещё… Дверь открылась, и Алексей увидел перед собой Виталика.
— Вам кого? — спросил Виталик, в темноте не признав Алексея.
На Виталике были только шорты.
— Я к Баярме, — растерялся Алексей.
— Ох, ёлки, ты, что ли? Ты откуда так поздно?
— Кто там? — в коридоре вспыхнул свет и за спиной Виталика Алексей увидел Баярму в лёгком коротком халатике.
— Я, похоже, не вовремя, — выдохнул Алексей, развернулся и побежал вниз по ступеням.
— Слышь, Лёха, погоди!
— Пошёл в задницу, — зло ответил Алексей и вышел на улицу.
— Это ты кому? — икнул худощавый бурят.
— Тебе, — так же сухо бросил ему Алексей.
— Извини, — ответил бурят.
Двое других так и не сдвинулись с места.
— Выпить есть? — спросил Алексей и протянул парням купюру.
Стоявший рядом высокий протянул непочатую бутылку водки.
— Братан, успокойся, — услышал Алексей за спиной голос Виталика.
Алексей оглянулся. Буряты торопливо отошли. Сделав шаг вперёд, Алексей с силой ткнул Виталика лбом в подбородок. Не ожидавший удара, Виталик растянулся на земле.
Алексей рванул в центр, туда, где гремела дискотека, по пути залпами опустошая бутылку. Продираясь сквозь толпу танцующих, он вроде бы увидел Баярму с каким-то парнем.
— Чо, уже другого нашла? Быстро ты…
— Тебе чего?!.
Алексей оттолкнул парня и заорал:
— Шлюха ты, поняла!?
Девушка смотрела на него, побелев от ужаса. Девушка, как две капли воды похожая на Баярму… только моложе.
Он почти не ощутил удара сбоку. Повернувшись, увидел парня с десятком дружков.
— Вот как? — Алексей подтянул рукава мастерки. — Ну, давайте, поехали…
Удары полетели со всех сторон. Алексей яростно отмахивался, походя заметив, что сбил с ног человека в форме. Кто-то очень сильный заломил ему руки за спину, но Алексей вывернулся, а затем ткнул головой в темноту и не заметил, как темнота поглотила его…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
«Здорово, Лёха…» — любое слово, что влетало в пространство, увязало, словно это был не воздух, а студенистая масса: прозрачная, липкая, противная. В этой массе передвигались люди, будто они в ней жили.
Было видно, что людям тяжело передвигаться, но они привыкли, поскольку не знали другой жизни. Среди них Алексей увидел: мать, сестру Танюху, Женьку, Жору, Сазона, ещё кого-то, — знакомых некогда, но уже забытых…
При виде всей этой толпы Алексея нестерпимо затошнило.
«Здорово, Лёха…»
В студенистой реальности возникло округлое, тоже студенистое, лицо Андрюхи.
— Здорово, Лёха, — повторил Андрюха и хлопнул его ладонью по щеке. — Пошли, тут воняет!
Алексей оторвал голову от дощатых нар и оглядел стены КПЗ.
— Смотри-ка, в одиночке тебя закрыли.
Алексей поднялся, вышел за Андрюхой в коридор, в котором навстечу попадались бодрые молодые полицейские, миновал турникет у большого окна с надписью «Дежурная часть», миновал просторное фойе, и дальше — к выходу. Глотнув свежего воздуха, Алексей ощутил новый приступ тошноты.
— Пива тебе надо, — сочувственно сказал Андрюха.
— Лучше лимонада, — Алексей присел на скамейку напротив отделения и осторожно запрокинул голову, словно опасаясь, что она сейчас сорвётся с шеи и покатится по земле.
— Ты только не уходи никуда, я быстро, — Андрюха побежал в сторону магазина, того самого, у которого Алексей впервые увидел Баярму.
Картину вчерашнего вечера он помнил вполне отчётливо, но ровно до того момента, как оказался на дискотеке. От раскаяния у него защемило в висках… «Зачем я ударил Виталика? И чего я вообще хотел от Баярмы?» — Алексей тяжело вздохнул и едва не потерял сознание от приступа рвоты. С трудом перебравшись на самый конец скамьи, он уткнулся носом в урну. Подняв голову, огляделся и увидел двоих полицейских, недовольно щурившихся на него с крыльца отделения полиции.
К счастью, подоспел Андрюха. В одной руке он держал литровку лимонада, в другой — банку пива. Торопливо открыв бутылку, Алексей осушил её и откинулся на спинку скамьи.
Тошнота отпустила, уступив место желанию вздремнуть. Алексей всегда опохмелялся лимонадом, причём не всяким, а именно читинским. В годы его юности этот лимонад был лучше, вкуснее, злее на вкус.
— Ну как? — спросил Андрюха.
— Лучше!
— Эля «залог» за тебя внесла, — продолжил Андрюха. — Такой, знаешь, «в конвертике» кому надо.
— Всё так плохо? — Алексей поморщился.
— Надо полагать, менту по башке дал, — усмехнулся Андрюха. — Хорошо, что мент свой. Ну, свой, в смысле: ученик Багши.
— А, пофиг, — Алексей потёр родинку на подбородке. — Посадят и посадят. Жизнь так и так не задалась.
— Да не посадят, не дрейфь, — уже посадили бы: Эля, денежек не пожалела. Так что не грусти! — усмехнулся Андрюха. — Я вон, вообще живой труп, и ничего, живу как-то, ещё и радуюсь этой жизни.
— Я вчера Виталику всёк, — признался Алексей.
— Правильно сделал, что всёк, — поддержал Андрюха. — Хорошо устроились монахи: и рясы напялили, и всё остальное им подавай.
— Классный ты мужик, Андрюха, — Алексей улыбнулся и почувствовал, как от лимонада в нём оживает вчерашний хмель. — Но мне реально хреново! Дров наломал — до конца жизни не отмоешься…
— С похмелья всегда так, — перебил Андрюха. — Главное — не ковыряться в себе.
— Виталик бы меня не ударил!
— Было бы за что, так и ударил бы, — не согласился Андрюха, — чо я, Виталика не знаю? А вот ему давно пора было люлей отхватить. Да только всё карма ни у кого не зрела. А ты, вишь как, только приехал и самому Виталику сразу навалял! Короче, у рынка нас Эля ждёт в машине. Они с Батором расчухались опять…
— Из-за меня, что ли? — Алексей покосился на Андрюху.
— Да не суть, из-за кого. Они когда чухаются, Эля к Надюхе уезжает. Они так типа отдыхают друг от друга. Короче, я чо тебе хочу сказать, ты отвертись как-нибудь, если она тебя к Надюхе потащит. Это не только моя просьба. Батор тебя об этом просит!
— А что за Надюха-то?
— Ну типа мачеха твоя.
— Не, к мачехе не хочу! Мачехи мне ещё не хватало!
— Молоток! — Андрюха хлопнул Алексея по плечу. — Короче, как поступим? Ты щас покалякай с Элей вежливо и скажи, типа тебе в дацан надо. И сразу же вали!
— А что за секретность-то такая? — насторожился Алексей.
— Это я тебе потом расскажу…
— Я сама ему всё расскажу! — Алексей ощутил на своём плече Элину ладонь.
— О! Эля! Я только хотел тебе звонить, — от неожиданности и неловкости ситуации Андрюха машинально привстал.
— Не переживай! Спасибо тебе за всё, — Эля смотрела на Андрюху взглядом, исключающим варианты.
— У него, это, башка болит, — Андрюха посмотрел на Алексея так, словно за спиной у него обнаружили бомбу замедленного действия.
— Ты ведь не будешь меня сейчас злить?
— Нет, не буду. Только, это, может, до дацана меня подбросите?
— Тут недалеко, дойдёшь! — Эля холодно улыбнулась.
— Да, короче, я вам сколько раз говорил с Батором, не вмешивайте меня в свои дела, — Андрюха вскочил со скамьи и поднял руки, словно услышал «хендехох».
— Спасибо тебе большое, — отрезала Эля.
Махнув рукой, Андрюха быстрым шагом пошёл прочь.
— Ну что, пошли, Алёшка-картошка?
Алексей послушно пошёл за ней.
* * *
Надя хлопотливо накрывала на стол, с натянутым интересом слушая Элю и выглядывая время от времени в окно. Было видно, что она стесняется — стесняется неловкости ситуации и своей неготовности к этой встрече, на которую она пыталась должным образом настроиться.
В её движениях и выражении лица сквозила усталость. Это была молодая приятная женщина, но очень неуверенная в себе, запуганная обстоятельствами, неожиданным одиночеством и ещё чем-то, что теперь неизбывно подтачивало изнутри.
Алексей подумал, что в доме отца, наверное, многое изменилось. Но старой обстановки он не помнил. Всё его внимание приковал к себе мальчик, сидевший напротив за столом. Мальчик внимательно следил за Алексеем взглядом не по годам умного ребёнка.
Алексей заметил, что с момента их первой встречи Ойдоп заметно вырос. С виду это был вполне обычный ребёнок лет пяти-шести с непокорными тёмными волосами рыжеватого оттенка, слегка вздёрнутым носом и большими торчащими ушами. Необычным же был его взгляд: взрослый, пытливый.
— Почему ты не сказал тогда, что ты мой брат? — неожиданно спросил Ойдоп.
— Не знаю, — честно признался Алексей.
— Ойдоп, дай брату привыкнуть к тебе, — Надя натянуто улыбнулась и посмотрела на Алексея виновато. — Вы уж извините, он всё время о чём-нибудь спрашивает.
— Можно на «ты», — ответил Алексей Наде. — А магазин здесь далеко?
— А чего вы хотите? — спросила Надя.
— Да неловко как-то, без подарка пришёл, не сообразил.
— Ой! — Надя махнула рукой. — Этого мальчика трудно чем-то удивить.
Навскидку Надя была старше его лет на пять, не больше. Всё в ней было аккуратно: причёска, походка, жесты. Даже её манера разливать чай по чашкам показалась Алексею излишне аккуратной, а главное, до боли знакомой. Она была во многом похожа на его мать, даже — привычкой надевать кухонный передник, не накидывая его на шею, а только завязывая вокруг бёдер.
Эля всё это время внимательно наблюдала то за Алексеем, то за Надей и её сыном. Было очевидно, что она хотела этой встречи, долго и тщательно её планировала. За столом то и дело возникали неловкие паузы, и лишь маленький Ойдоп без тени смущения продолжал пытливо разглядывать брата, как будто хотел запечатлеть в своей памяти каждую черту его лица.
— Давайте вина выпьем? — предложила Эля.
— Я же не пью, — рассеянно возразила Надя, но тут же поправилась. — Вы пейте, если хотите. А мне нельзя.
— А я после вчерашнего не в состоянии просто, — ответил Алексей. — Я на следующий день даже запаха не выношу.
— Весь в папку, — усмехнулась Эля и осеклась.
Алексей оглядел кухню, пытаясь увидеть признаки присутствия хозяина, и понял, что хозяина в этом доме нет, и довольно давно.
Надя встала из-за стола, подошла к кухонному гарнитуру, вынула бутылку шампанского. Алексей молча взял бутылку из её рук и осторожно, без выстрела, вынул пробку. Эля тем временем достала стеклянные стаканы, разлила вино и, не чокаясь, выпила до дна.
— Ну что, Алёшка-картошка, пойдём, покурим?
— Да я бросил, — глухо ответил Алексей.
— Я тоже, — Эля провела ладонью по его голове, пытаясь пригладить взъерошенные волосы. — Пошли, поговорить надо!
Эля взяла со стола початую бутылку, надела старые войлочные тапочки и вышла из дома. Алексей последовал за ней.
Она пила шампанское прямо из горлышка и сбивчиво, еле сдерживая эмоции, наконец-то рассказала ему предысторию всех его удивительных приключений за этот год. Из этого сбивчивого и в то же время непрерывного рассказа сознание Алексея выхватывало главное: «Отец твой погиб на вахте. Виталик посчитал нужным известить твою мать, благо она была недалеко, в Забайкальске. Уже на следующий день она приехала в Могойтуй помочь с похоронами. С поминок её увезли на “скорой”…
Алексей взял у Эли бутылку и сделал несколько больших глотков.
— У нас в классе был один метис, — Алексей громко рыгнул, — простите. Его тоже Лёхой звали. И вот одна хрень меня убивала всё то время, пока мы с ним учились вместе: его все любили, а меня нет. Я, так, смотрел иногда в зеркало и думал: «А чем я хуже его?» Почему его никто не обзывает бурятом или якутом, а мне постоянно напоминают о том, что я не такой, как они? Сначала я думал: «Папаша у него большой начальник, денег у них много, за это и уважают!» А потом присмотрелся — а деньгами он не сорит, в школу и домой на троллейбусе, ни разу не видел, чтобы папик за ним на машине приехал, а любят — его. Значит, не в деньгах дело? А в чём тогда? А в том, что он гордился своим отцом! Всё! Я ни разу не видел вживую его отца, но у него на лице всегда было написано: «У меня крутой папик!» А что на моей роже было написано? То ли бурят, то ли якут, то ли хрен пойми кто? — Алексей приложился к бутылке и допил остатки шампанского.
— Нам о многом ещё поговорить надо, — отозвалась Эля. — Давай так поступим: ты поживи здесь, с нами. Тут и рука мужская нужна, и отдохнуть тебе надо.
— Я врать не буду. То, что батя умер, меня не расстроило, я даже не понял этого пока. В чём-то я даже благодарен ему теперь. Если бы он не погиб, я бы здесь не оказался, Батора твоего не узнал бы, Андрюху, Чимита, Антоху. Странно, да?
— Всё правильно! — Эля улыбнулась и прильнула к плечу Алексея. — Помнишь, вот здесь?.. Тут палисадник был. Ты, маленький, такой забавный был, тяжёлый, пухленький. Не догляжу за тобой — ты в палисадник, малину кушать. Объешься малины, а назад выйти не можешь: стоишь, голосишь. Я тебя на руки возьму, а у тебя все щёки в ягодах, пухлые такие и сладкие. Я мечтала тогда, думала: вот родится у меня сын, и будет таким же тяжёлым, красивым и сладким, — Эля тяжело вздохнула. — Мы ведь очень любили тебя все: и я, и бабушка, и твой отец. Но почему-то я быстро забыла тебя, когда твои родители расстались. Только бабушка всё время о тебе вспоминала, всё порывалась поехать в Читу, чтобы увидеть тебя, понянчить. Она и перед смертью вдруг начала собирать вещи. Мы спрашиваем: «Вы куда, мама?» А она: «Я к внуку еду, мне надо его увидеть!» А что нам мешало посадить её в машину, найти вас в Чите, деньгами вам помочь, в конце концов, мяса привезти, молока?
— Да ладно, — Алексей вдруг ощутил, что ему трудно дышать носом.
— Не «да ладно», надо было так сделать, — Эля судорожно сглотнула. — Я ведь знаю, что тебе непросто было, и маме твоей было нелегко, время ещё такое. Всё мы знали. Но всё какие-то отговорки находили самим себе. Главное — мне сейчас хорошо, а что там у вас, в Чите, какая разница. Это ведь ваши проблемы. А потом, как-то раз, вдруг вспомнила тебя, когда с Саяном гуляла здесь, в малиннике. Плохо так стало почему-то, ношу Саяна на руках и места себе не нахожу. До вечера успокоиться не могла, — уткнувшись лицом в ладони, Эля тяжело задышала, пытаясь успокоиться и собраться с мыслями.
— Я не обижаюсь, правда, — пытаясь утешить, он обнял Элю за плечи. — Всё хорошо! Я даже рад теперь, что всё было так, а не по-другому.
— Нам ещё о многом надо с тобой поговорить. Но не всё сразу, ладно? — Эля вздохнула и достала из кармана носовой платок.
— Как скажешь, — согласился Алексей.
— Тогда иди в дом, Ойдопка нас уже потерял, поди.
— А ты?
— А я посижу ещё немного и вернусь, — Эля закрыла лицо руками и замерла, словно неожиданно заснула спокойным и крепким сном.
* * *
Надя сидела у печки и нервно потягивала сигарету. Увидев Алексея, она замерла, затем торопливо выдохнула дым в открытую дверцу и закашлялась. Надины руки дрожали, она была в смятении и не могла этого скрыть. Алексей присел рядом и жестом спросил разрешения.
— Курите, — кивнула Надя, — я так-то не курила раньше. Сейчас уляжется всё немного, и брошу.
— Я тоже бросал, — поддержал беседу Алексей, прикурил и ощутил приступ тошноты. — Я, наверное, слишком неожиданно появился?
— Да нет, мы давно вас ждали, — Надя натянуто улыбнулась. — Просто вас к нам не отпускали.
— На «ты» можно, — повторил Алексей. — Я торможу немного с утра, ты не обращай внимания, всё нормально. Я рад, что здесь оказался!
— Мы тоже очень рады! — глаза Нади подёрнулись влажной пеленой, она с трудом сдерживала слёзы. Ведомый неожиданно возникшим чувством, Алексей положил сигарету на печь и привлёк к себе Надю. Уткнувшись носом в плечо Алексея, она крепко вцепилась пальцами в его мастерку, словно пыталась спрятаться от чего-то, гнетущего её очень давно.
— Можно, я тоже пожалею маму? — рядом стоял Ойдоп. Он подошёл неслышно и стоял в сторонке, пристально наблюдая за матерью и старшим братом.
— Лучше брата обними, — Надя отстранилась от Алексея и, торопливо вытирая слёзы, ушла в другую комнату. Ойдоп подошёл к Алексею и протянул ему обе руки. От Ойдопа пахло степным ветром и ещё чем-то очень знакомым. Точно так же пахли волосы маленькой Танюхи, и этим запахом пропитался тогда и весь мир вокруг неё. Когда он обнял брата, ему показалось, будто он обнял Танюху, ещё совсем маленькую, когда она только начинала ходить. Маленькой Танюха любила обниматься со всеми, но особенно — с братом. Алексей мог носить её на руках часами, что-то рассказывая, показывая, объясняя. Танюхин отец не умел ладить с детьми, у него на руках она начинала плакать.
— Пошли, я познакомлю тебя с Саяном, — Ойдоп взял Алексея за руку и повёл в другую комнату.
Саян сидел в гостиной за компьютером. Рядом, на диване, сидела Надя, торопливо перелистывая фотоальбом.
— У нас где-то есть фотография, где ты ещё совсем маленький, — улыбнулась она Алексею.
— Я не люблю разглядывать свои детские фотографии, — честно признался Алексей.
— Сейчас найду, — не унималась Надя.
— Познакомься, это Лёша, мой брат! — Ойдоп подошёл к Саяну, взял его за руку и развернул на крутящемся кресле лицом к Алексею.
— Мы знакомы, — сухо ответил Саян, глядя мимо него.
— Саян — избранный! — вдруг выдал Ойдоп.
— Кто? — не понял Алексей.
— Избранный! — повторил Ойдоп. — Он из страны богов, которая находится за Синими горами.
— Это где такая страна? — Алексей уже начал понимать, что его пустили туда, куда не всякому есть ход.
— Это очень далеко! — ответил Ойдоп.
— Чтобы попасть туда, нужно преодолеть Синие горы, — вступил в разговор Саян. — Простому человеку это не дано. Вокруг этой страны бесконечный океан. Точнее, все так думают, что он бесконечный. Но это не так.
— Ух ты, — Алексей удивился, что эти фантазии его ничуть не пугают и не раздражают.
— За этим океаном есть Чистые земли, — без тени смущения продолжал Ойдоп. — Тот, кто туда попадёт, будет всегда счастливым.
— А здесь, у нас, нельзя быть всегда счастливым? — поинтересовался Алексей.
— Здесь много зла, — Ойдоп показал свой маленький кулачок. — Мы хотим нарисовать карту, которая ведёт в Чистые земли, и, когда я вырасту, мы туда уедем!
— Как интересно… — Алексей потёр родинку на подбородке. — А меня с собой возьмёте?
— Конечно! — обрадовался Ойдоп. — Ты же мой брат.
— Я с радостью! — подтвердил Алексей.
Больше часа Ойдоп рассказывал Алексею историю Саяна. Согласно этой истории его спасли и доставили в мир людей Чёрные всадники, люди, которые пробрались в страну богов по волчьим тропам.
Боги были хозяевами своей страны. Но в этой стране они были не одни: они были вынуждены делить её с асурами — полулюдьми-полубогами. Асуры пришли в эту страну позже богов, но всегда хотели быть её хозяевами, завидовали богам и вечно поднимали восстания.
В войнах между богами и асурами всегда побеждали боги. Но асуры не успокаивались, собирали новые армии, выжидали удобного момента и снова развязывали войну. Асуры не просто хотели править этой страной, они хотели завладеть портом, из которого отправлялись корабли в Чистые земли. Корабли из этого порта всегда уходили в один конец, они никогда не возвращались. И уплывали на этих кораблях только боги, причём далеко не все, а самые чистые и благородные — Избранные. Именно каста Избранных правила страной.
Асурам, в общем-то, неплохо жилось в этой стране. Но одна легенда не давала им покоя — история о том, что в самом сердце Чистых земель есть озеро, вода из которого дарует бессмертие. Об этом озере якобы рассказал единственный, кто вернулся из Чистых земель. Это был человек, но не простой, а тот, кого даже высшие боги называли Драгоценным. Этот Драгоценный рассказал о том озере кому-то из высших богов. А прислуга случайно подслушала.
Асуры понимали, что вода из озера — бесценный товар, за который можно приобрести всё что угодно. Асуры пытались подкупить низших богов, чтобы те правдами и неправдами разузнали, как можно заполучить хотя бы один крохотный флакон волшебной воды. Но высшие боги из касты Избранных были неподкупны.
Низшие боги обещали асурам привести их в Чистые земли при условии, что те пожертвуют всем, что у них есть. И многие асуры соглашались. Так продолжалось до тех пор, пока асуры не поняли, что их обманывают. Вспыхнуло самое страшное и кровопролитное восстание асуров. На их сторону перешли низшие боги, считавшие себя обделёнными, недовольные политикой Избранных, и вероломно ударили в спину. По этой причине погибло много опытных генералов из числа Избранных.
Саян, согласно этой истории, только родился в семье одного из тех генералов, и мать успела передать его Чёрному всаднику, а затем встала на пути отряда асуров, которые её растерзали…
Сам Саян очень подробно рассказывал, что такое волчьи тропы, кто такие Чёрные всадники, и как им удалось проникнуть в страну богов и асуров. Чёрные всадники, согласно рассказу Саяна, были особой кастой шаманов, а волчьи тропы — этакими порталами, через которые могли передвигаться только посвящённые.
Саян рассказывал и о самой стране богов, но рассказ этот Алексей пропустил мимо ушей, словно не слова, а скользкие каменные глыбы падали за его спиной. Запомнилось лишь, что страна богов и асуров — полуостров, с трёх сторон омываемый бесконечным океаном…
— Круто! — Алексей потёр родинку на подбородке. — Это какая фантазия должна быть, чтобы придумать такое?
Алексей и Эля снова сидели на крыльце.
— Поначалу всё было как у всех, — рассказывала Эля. — Здоровый мальчик, четыре килограмма, щёчки, как у хомяка, стопы, как у медвежонка, глаза большие, как бусины, глубоко смотрят.
Эля грустно улыбнулась и смахнула слезу, затем достала из пачки сигарету и не смогла прикурить. Алексей взял из её рук зажигалку и поднёс огонёк к кончику сигареты.
— Он плакал много и ночью, и днём. Когда полгода Саяну исполнилось, Батор сам стал его качать на руках, давая мне поспать. Время такое дурное было: пил он тогда сильно, денег ни копейки, стреляли в него два раза, не жил — мучился и нас мучил. А я же тихая была, агинская бурятка, думала, может, рождение сына на него как-то повлияет… Вот и тряхнул его Батор однажды сильнее, чем обычно. Саянчик акнул как-то странно и замолчал. Я чуть в обморок не упала, думала — всё, убил. «Скорую» вызвала, весь мат, какой знала, на врача вылила. Неделю в больнице пролежали: всё нормально, говорят. А я-то вижу, что не нормально!
Годик исполнился, а он лежит, молчит, смотрит, и взгляд куда-то мимо. Это был нескончаемый ужас. Батор пьёт, денег нет, ребёнок не ходит и молчит. Хорошо хоть, брат звонил иногда, он тогда журналистом работал на телевидении в Улан-Удэ. Рассказала ему всё как есть, приехал, забрал.
Батор только через месяц объявился, чёрный весь, похудевший. Жалко его до слёз, а за сына не могу простить. Иди, говорю, и сдохни где-нибудь как собака, это всё, чего от тебя хочу! Как собака, говорит, не смогу — натура не та. А как солдат, попробую. Тогда в Чечне война началась. Калмык, бывший муженёк Баярмухи, помог, слово в военкомате замолвил.
— Калмык? — Алексей ощутил лёгкий холодок под ложечкой.
— Был у нас тут один бандит, — Эля иронично поджала губы. — Не советую я тебе с Баярмой связываться. Ушлая бабёнка.
— Расскажи, мне интересно, — настоял Алексей.
— Она в шестнадцать лет залетела от одноклассника, а одноклассник тот взял да и в хувараки ушёл, в Цугольский дацан, а оттуда вскоре в Индию уехал учиться. Она гульнула с Калмыком, он тут делишки свои обстряпывал в девяностых, сказала ему, что беременна от него — он и женился. Через два года развелись, но деньгами он Муле помогает, хоть, похоже, и знает, что это не его дочь. В общем, умеет пристроиться подруга.
— Ты за это её не любишь? Можешь не отвечать, если не хочешь, — Алексей покосился на Элю, но на её лице не отразилось никаких эмоций.
— Да нет. Просто бесит она меня! От жизни много хочет, и всё ей на блюдечке подавай. Доча такая же растёт, вся в неё. Сколько она в Могойтуе живёт, что-то не припомню, чтобы работала. Легко быть святошей, когда на шее у кого-то сидишь. Выдала она мне один раз: говорит, мол, я мужа своего плохо знаю. У неё тогда чёлка была такая красивая, я её одним рывком вырвала, — Эля перевела дыхание и раздавила пальцами потухшую сигарету. — Только я знаю, какой Батор на самом деле. Все думают, что он такой мужественный, сильный, Багша его любит без ума… — во взгляде Эли мелькнула какая-то особая ненависть.
— Расскажи мне, кто такой Багша, — Алексей достал из пачки сигарету и провёл ею у носа.
— Я не могу сказать, что он плохой, — честно призналась Эля. — Просто я, наверное, единственная в его окружении, кто не верит его сказкам.
— Сказкам?
— Прости, Алёшка-картошка, давай об этом потом поговорим.
— Как скажешь.
— Не бросай нас сейчас, ты нам очень нужен! — Эля обхватила руку Алексея и прижалась виском к его плечу.
— Не брошу! — пообещал Алексей и обнял Элю за плечи.
* * *
Эля постелила ему на веранде. Сентябрь выдался тёплым, и Алексей захотел спать на свежем воздухе. Выйдя во двор, он ощутил лёгкий запах гари — соседи жгли вечером мусор.
Бородатый Соболь, дремавший на крыльце, повернул голову, удивлённо посмотрел на Алексея, нехотя поднялся, потянулся и широко зевнул. Вдохнув утреннего воздуха, Алексей ощутил прилив сил. Вернувшись на веранду, выпил полковша воды, оделся и вышел за ограду.
Он побежал трусцой, медленно, почти шагом, глубоко вдыхая носом, чтобы поймать ритм. На дороге уже появились первые автомобили: белые японские иномарки с длинными хищными носами. Бег давался легко, ноги быстро налились силой и понесли Алексея по центральной улице Могойтуя.
На развилке у районной больницы он свернул вниз, миновал Дом культуры и вскоре оказался на дороге на Цаган-Оль. Это был пологий удобный подъём, на котором Алексей прибавил в беге и наконец ощутил, как его дыхание начало сбиваться.
Минуя двухэтажку, в которой жила Баярма, он невольно посмотрел на её окна, выходящие на дорогу. В одном уже горел свет, Муля и Баярма, по всей видимости, делали утренние простирания.
Взбежав на гору, Алексей повернул в сторону кладбища, припустил по окраине посёлка, ощущая, как дыхание снова начинает питать его тело силой. Прибавив скорости, Алексей выбежал в степь, где он мог бежать без опаски. И всё же едва не споткнулся, пытаясь перепрыгнуть холмик, оказавшийся издыхающей коровой. Точнее, это была молодая тёлка, примерно двухлетка.
Отдышавшись, Алексей приподнял её голову за рога и несильно тряхнул. Тёлка дёрнулась всем телом, засучила передними ногами. Вся задняя часть несчастной животины была изодрана до костей, но тёлка ещё жила. Изо рта её торчал туго сплетённый комок полиэтилена, который он сначала принял за вывалившийся распухший язык. Алексей вытянул нечто невообразимо зловонное. Тёлка, ещё пару раз брыкнув передними ногами, вытянулась в агонии и затихла.
Тяжело вздохнув, Алексей огляделся по сторонам и увидел множество полиэтиленовых пакетов, колыхавшихся на степных кустиках, среди которых на отдалении он заметил несколько крупных собак, смотревших на него с ленцой и в то же время с вызовом. Подняв с земли небольшой камень, Алексей швырнул его в ближайшую. Взвизгнув, пёс припустил прочь. Остальные, взлаивая на бегу, устремились следом.
Забежав на сопку вслед за собаками, Алексей увидел степную долину, замусоренную пакетами и прочим, что свозили сюда поселковые. Между кучами мелькали собаки: его с лаем окружала большая стая.
Алексей припустил под гору, ощущая даже не страх, а скорее азарт от возможности подразнить собак и, быть может, даже подёргать смерть за усы. Однако страх очень скоро взял верх. Собаки не просто пугали — они на него охотились. Алексей бежал со всех ног, но чем быстрее бежал, тем азартнее его гнала стая.
Второе дыхание пришло как-то вдруг, и это чувство вытеснило страх. Алексей поднял на бегу первый попавшийся булыжник, развернулся и побежал на собак. Стая тут же бросилась врассыпную. Алексей замер на месте, переводя дыхание, а собаки, делая вид, что отвлеклись на что-то более интересное, чем эта непредсказуемая добыча, разбрелись в разные стороны.
Собаки расселись неподалёку и словно забыли, как только что гнались за ним. Эти псы были похожи на облезлых степных духов, которые постоянно испытывают жестокий голод, но могут глотать только воздух. Об этих духах как-то рассказывал на стоянке Андрюха. Алексей отшвырнул камень и побежал лёгкой трусцой вниз. Стая молча смотрела вслед, и никто не посмел броситься за ним в погоню.
Эля уже пила на веранде чай с молоком. Напротив неё сидели Саян и Ойдоп и ели бутерброды, присыпанные сахарным песком. В детстве Алексея с такими бутерами носилась вся дворовая шпана.
— Ты убегал, что ли, от кого-то? — брови Эли взлетели домиком.
Только сейчас Алексей понял, что костюм на нём пропитался потом.
— Почти, — улыбнулся он. — На бродячих собак наткнулся.
— Понятно, — лицо Эли приняло недовольный вид. — Как тебе наша свалка?
— Жуткое зрелище!
— Там в душе вода холодная, подожди немного, сейчас нагрею, — Эля поднялась с табурета и взяла ведро.
— Я холодной помоюсь! — оживился Алексей. — Сейчас самое то будет.
Струи почти ледяной воды резанули по темени и плечам. Алексей пару раз тяжело вздохнул и принялся яростно растирать воду по бугрящимся мышцам, подмечая, какие у него крепкие руки и ноги.
Выключив воду, он увидел на дверке чистую одежду и полотенце. Растеревшись докрасна, Алексей оделся в чистое и присел на крыльцо, наслаждаясь ощущением собственной силы.
Прикрыв глаза, он ощутил у самых ноздрей поток прохладного воздуха, наполняющий его лёгкие. Тело постепенно расслаблялось, на смену напряжению пришла приятная усталость.
— Эй, бегун, завтракать иди, — позвала Эля через открытую дверь.
— Иду, — отозвался Алексей, всё ещё наслаждаясь навалившейся полудрёмой. Сила постепенно растекалась по его жилам, и он в любую секунду мог собрать её в кулак и выплеснуть наружу, ничуть не опасаясь, что после этого не останется ровным счётом ничего.
* * *
Дело Алексея было закрыто, так и не начавшись. Полицейский и молодые люди, пострадавшие в драке, изменили свои показания, и Алексей из зачинщика драки стал пострадавшим. Заявление на своих «обидчиков» Алексей писать не стал.
Новый мир, в котором он оказался, очень быстро захватил его целиком, и с благословения Саяна Алексей стал асуром, принявшим сторону Избранных. По большому счёту эта нелепая игра разворачивалась вокруг Ойдопа и Саяна. Удивительным же было то, что едва Алексей принял условия, игра перестала быть игрой. А Саян перестал быть в его глазах больным, не таким, как все. Алексей увидел другой мир и другого Саяна — подвижного, общительного и невероятно умного молодого человека.
Утро Саяна начиналось с обязательной гимнастики. Затем он шёл в душ и обливался прохладной водой. На завтрак съедал большую чашку варёного риса и бутерброд, посыпанный сахарным песком. На обед— овощной суп. На ужин — сладкий чай и катышки из обжаренной ячменной муки с сыром и сливочным маслом. Любые изменения в этом меню Саян принимал неохотно, даже болезненно. Однако Эля всякий раз умудрялась убедить сына съесть что-нибудь ещё, поскольку того требовал мир его мамы.
Позавтракав, Саян отправлялся на прогулку. На стоянке он пас овец в сопровождении обученных собак, а в гостях у Ойдопа — ходил на старое кладбище в самом центре посёлка. Никто не мог объяснить, чем так привлекало это место Саяна. Возможно, тем, что местные жители старались обходить его стороной, и здесь Саян не сталкивался с посторонними.
— Что там? — спросил однажды Саян Алексея, показывая пальцем в сторону горы, за которой начиналась стихийная свалка.
— Ничего особенного, мусорная свалка.
— Я хочу посмотреть, — сказал Саян.
— Слушай, в этом нет ничего интересного, — попытался отговорить его Алексей.
— Я тоже хочу! — заявил Ойдоп.
— Там собаки, — Алексей продолжал упираться.
— Они не посмеют на нас напасть, если рядом будешь ты, — спокойно возразил Саян, и Алексею показалось, что руки его слегка задрожали.
— Хорошо, но только если вы мне пообещаете, что будете слушаться, будете делать всё так, как я сказал!
— Согласен, — ответил Саян.
— И я согласен! — подхватил Ойдоп.
Оглядев старую ограду заброшенной могилы, Алексей выдернул из земли ржавый прут, сбил с него почти отошедшие от времени остатки стальных полос и, опираясь на него, подобно страннику, повёл за собой Саяна и Ойдопа. Едва они вышли за территорию кладбища, как Саян опустил голову и протянул руку Ойдопу. Ойдоп молча повёл Саяна. У районной больницы рядом с ними остановилась красная иномарка, из неё вышла Баярма.
— Далеко собрались? — Баярма подошла к Саяну, обняла и поцеловала в щёку. Затем она оторвала от земли Ойдопа и прижала к себе так крепко, что Ойдоп надсадно и в то же время восторженно крякнул.
— Это Баярма! Она из Чёрных всадников! — представил Саян Баярму Алексею.
Брови Алексея поползли вверх…
— Да, Чёрных всадников! — подтвердил Саян, глядя себе под ноги. — Она наша союзница.
Баярма лишь недвусмысленно улыбнулась Алексею и взяла за руку.
— Меня возьмёте с собой? — Баярма без тени смущения смотрела Алексею в глаза.
— Это я решаю, пойдёшь ты с нами или нет, — сказал Саян. — Ты идёшь с нами.
— Две секунды, машину отгоню, — обрадовалась Баярма.
Довольно скоро они оказались на краю посёлка. Взобравшись на вершину сопки, увидели мусорную долину. Пакеты разных цветов болтались на кустах полыни, словно траурные флажки.
— Когда-то здесь саранки росли, много саранок, — сказала Баярма.
Саян разглядывал эту картину большими, словно остекленевшими глазами.
— Я думаю, нам пора, — прервал невольно возникшую паузу Алексей.
— Я на лошадке хочу, — Ойдоп стоял перед Алексеем и тянул к нему руки.
— Чего ты хочешь? — не понял Алексей.
— Посади его на плечи, — подсказала Баярма, — он обожает так кататься.
Алексей усадил брата на плечи и заскользил вниз короткими зигзагами, изображая самолёт на бреющем полёте у самой земли. Ойдоп заливисто засмеялся, вцепившись пальчиками в волосы Алексея. Рядом, что-то восторженно выкрикивая и хохоча, запрыгал Саян. Баярма пошла следом, кутаясь в спортивную куртку и задумчиво наблюдая за беззаботной троицей.
С плеч брата Ойдоп спрыгнул уже у самой калитки, когда из-за ограды выбежал Соболь и зарычал на Алексея. Саян, всё ещё что-то выкрикивая, забежал в калитку и помчался дальше, в порыве безудержного веселья едва не сбив с ног мать. Эля, подойдя к забору, неприязненно покосилась на Баярму:
— Чего припёрлась? Вали отсюда!
— Я случайно их встретила! — отозвалась Баярма и посмотрела на Алексея. — Может, сотовый мой запишешь?
— Нет у меня сотового, — развёл руками Алексей.
— Ладно, заходи, — неожиданно смягчилась Эля.
В тот день Алексей впервые резал фарш, резал остро отточенным ножом так, как показала ему Баярма. Затем женщины, о чём-то весело щебеча по-бурятски, лепили буузы. Маленький Ойдоп всё время крутился возле Алексея, то пытаясь ему помочь, то мешаясь и по-детски требуя внимания.
— Пей! — Эля поставила перед Алексеем большую кружку варева, похожего на мясной бульон, пахнущего специями.
— А что это? — не понял Алексей.
Надя прыснула от смеха.
— Выпей, узнаешь, — усмехнулась Эля и многозначительно покосилась на Баярму.
Баярма сделала вид, что не придаёт значения происходящему, однако Алексей заметил, что щёки её зарумянились, а на очередной буузе в её руках вдруг перестали получаться защипы.
— Я тоже хочу! — Ойдоп залез на колени брата и потянулся к кружке.
— Так, дорогой мой, тебе ещё рано! — Надя взяла на руки Ойдопа и, несмотря на протесты, унесла в гостиную.
Алексей нехотя выпил крепкий кислый бульон.
— Ладно, мне пора, — Баярма на прощанье поцеловала Саяна и Ойдопа и начала шнуровать кроссовки, торопясь уйти засветло.
— Чего сидишь-то? Проводи девушку! — Эля слегка и в то же время настойчиво подтолкнула Алексея в плечо. — Только, пожалуйста, в драки не ввязывайся.
— Я дойду, — отозвалась Баярма.
— Да нет уж, провожу, — Алексей быстро оделся и вышел на улицу вслед за Баярмой.
Они пошли вдоль дороги до главной улицы, свернули в сторону больницы, где Баярма оставила машину.
— Ты прости меня, пожалуйста, за тот кипиш… — начал Алексей. — Я, видимо, так дурканул… Антоха говорил, что после стоянки всегда что-нибудь происходит.
— Есть такое, — согласилась Баярма, — каждый год кто-нибудь фокус выкидывает.
— Ух, аж в жар бросило, — Алексей расстегнул ворот мастерки.
Баярма лишь усмехнулась и взяла Алексея под руку.
— Как быстро они к тебе привязались, — Баярма задумчиво смотрела вперёд.
— Ты об Эле с Надей?
— И про детей тоже.
— Ну, Ойдопчику я брат родной как-никак, а Саян — не знаю, нашли вот общий язык, и всё.
— В глаза тебе смотрит?
— Обычный парень, когда рядом никого нет.
— Значит, ты первый из мужчин, с кем он начал общаться!
— А Батор-ахай?
— Ни отца, ни Виталика, ни Андрюху с Чимитом, даже Багшу не признаёт!
— Надо же! — Алексей покосился на Баярму. — Я думал, вы уже всё с Виталиком, вот и пошёл тогда к тебе в гости. Думал, раз мы целовались с тобой, значит, серьёзное что-то… — Алексей ощутил, как пальцы Баярмы впились в его руку повыше локтя.
— Хочешь, я покажу тебе одно место?
— Хочу!
Они долго ехали по широкой хорошо асфальтированной дороге куда-то всё дальше и дальше в степь. У большого моста через реку с указателем «Онон» Баярма свернула влево на укатанную грунтовку. Машина остановилась у резных деревянных ворот, за которыми возвышался большой буддийский храм. Открыв калитку, Баярма взяла Алексея за руку и потянула за собой.
В столь поздний час храм был открыт. У главной стены, напротив входа, Алексей увидел огромную скульптуру человека, сидящего на табурете. Человек сидел и смотрел на Алексея спокойным взглядом. Баярма пошла по молельному залу, низко кланяясь изображениям божеств, а Алексей стоял и смотрел на «сидящего человека».
— Это Майтрейя.
Алексей вздрогнул и увидел, что Баярма стоит рядом с ним по правую руку.
— Его называют Буддой будущего. Некоторые ламы говорят, что он будет метисом. Поэтому он сидит на стуле, а не в позе лотоса, как остальные Будды.
— Да ладно, — усмехнулся Алексей.
— Ты чем-то похож на него. Я это сразу заметила, когда увидела тебя в первый раз, — без тени иронии сказала Баярма.
— Ты мне льстишь, — отшутился Алексей.
— Завтра Гьялцен Римпоче приезжает, — Баярма крепко сжала его ладонь.
— Это что-то меняет? — спросил Алексей.
— Завтра увидим…
* * *
Открыв глаза, Алексей обнаружил, что лежит в постели один, но услышал голос Баярмы. Она о чём-то приглушённо говорила по-бурятски в соседней комнате. Баярма решила, что возвращаться поздно ночью в Могойтуй нет резона, и повела Алексея к своим знакомым: в семью работников храма. Почти до самого утра, сплетаясь телами, всхрапывая от смеха и зажимая лица подушками, выдыхая неприлично громко, они никак не могли уснуть.
Повернувшись на бок, Алексей уткнулся носом в подушку, ещё хранившую запах её волос, совершенно не похожий на запах волос мамы и Танюхи. И он вдыхал его, и никак не мог надышаться.
— О, проснулся? — в дверном проёме стоял пожилой худощавый бурят в больших очках в дешёвой пластиковой оправе. Его взгляд в этих очках казался вопросительным или выжидательным. Алексей сел на постели и потянулся за одеждой.
— Похож на папку, сильно похож, — вздохнул бурят и ушёл на кухню.
Баярма пила чай из большой кружки и задумчиво смотрела в окно. Увидев Алексея, поднялась с табурета и направилась к печке, на которой стояла сковорода с жареной картошкой.
— Умывальник на улице, — коротко сказала Баярма и посмотрела так, будто ничего между ними не случилось.
Пожилой хозяин курил трубку на завалинке у входа в дом. По запаху это был самосад. У ног его сидел серо-бурый пёс. Увидев Алексея, пёс пару раз хлопнул хвостом по земле и, нехотя поднявшись, подошёл и толкнул его лапой.
— Здоровается с тобой!
Алексей присел на корточки, и пёс положил лапу в его ладонь. Лапа оказалась большой и тяжёлой, несмотря на то, что пёс был некрупным.
— А что это за порода? — поинтересовался Алексей.
— Это банхар, настоящий, с Ононского района!
— А что, бывают ненастоящие? — ради приличия спросил Алексей.
— Всяких хватает! Сорок тысяч просят за какого-нибудь бульдога с носорогом. А этот — правнук Хоччи!
— А кто такая Хочча?
— Тоже мне, бурят, — усмехнулся старик. — Собака такая была, волкодав, хозяина спасла от целой стаи волков!
Пёс тем временем поглядывал то на хозяина, то на Алексея с выражением «ты чо, не веришь, что ли?», читавшемся и на лице хозяина. Неожиданно старик что-то вспомнил, вытер ладонь о полу нарядного монгольского халата, встал и протянул Алексею руку.
— Бальжинима! Для тебя — Бальжинима-ахай!
— Алексей, — Алексей пожал крепкую, сухощавую ладонь.
— Рука как у папки, — заметил Бальжинима-ахай, — не широкая, но крепкая! Кости ломаешь?
— Да негуманно как-то, — усмехнулся Алексей.
— Да не-е, — разочарованно протянул Бальжинима-ахай, — хребтовые кости, не знаешь, что ли? Ну-ка стой, я сейчас…
Бальжинима-ахай забежал в дом и вышел оттуда, держа три большие, хорошо вычищенные хребтовые кости.
— Вот так надо взять, вдох-выдох, вдох, и на выдохе — бац! — Бальжинима-ахай обозначил движением руки траекторию удара. — На, попробуй, должно получиться. Отец твой с одного удара такие кости ломал, не помню, чтобы дважды бил.
Алексей взял кость из рук Бальжинимы-ахая, зажал в ладони, как учили, вдохнул, выдохнул, снова вдохнул, на выдохе с силой ударил и… скорчился от боли, ощутив, как ребро ладони начало неметь.
— Да нет же, — Бальжинима-ахай забрал у него кость, зажал в правой и на выдохе взмахнул левой рукой. Кость с треском разлетелась напополам.
— Понял? — Бальжинима-ахай вопросительно посмотрел на Алексея. — Мне шестьдесят лет, а я ломаю. А ты — сын Володи Ширапова! Никто не ломал кости так, как Володя Ширапов!
Алексей взял из рук хозяина вторую кость и зажал её в ладони, но уверенности в успехе у него ничуть не прибавилось.
— Изнутри надо бить, на выдохе. Представь себе, что у тебя по руке катится стальной шарик, ударь этим шариком!
Алексей набрал полные лёгкие воздуха и вдруг ощутил знакомый комок в горле. Резко, на выдохе комок ушёл вниз, Алексей даже не заметил, когда именно опустил руку. Кость с треском разлетелась надвое.
— Вот! — восторженно выдохнул Бальжинима-ахай. — Отцовская рука, вижу теперь!
Алексей поднял глаза и увидел в проёме окна лицо Баярмы. Поймав на себе взгляд, Баярма отошла от окна вглубь кухни.
— Хороший ты парень, Алексей, но учти, Баярма мне как дочь! Я всю её семью хорошо знаю, с её первым мужем дружу! — Бальжинима-ахай погрозил Алексею скрюченным пальцем.
— А что, и другие мужья были? — Алексей вдруг ощутил приступ ревности.
— А ты не ревнуй, бесполезно Баярму ревновать! И не шуткуй так, не тот случай, — осадил Бальжинима-ахай. Смерив Алексея взглядом, старик сплюнул на землю и вошёл в дом.
«Странный ты, однако…» — прочитал Алексей в глазах пса. Пёс смотрел на Алексея будто бы с укоризной.
— Сами вы индюки… — проворчал Алексей и подошёл к умывальнику, в котором исходила паром тёплая вода.
* * *
— Кто такой Гьялцен Римпоче? А никто здесь толком не знает, кто он! — Бальжинима-ахай сидел на переднем сиденье иномарки Баярмы и смотрел то на ровное полотно дороги, то на мелькающие степные пейзажи. — Мы знаем одно: он ученик Ойдопа багши и приехал, чтобы найти его перерожденца.
— Кого? — Алексей провёл пальцем по родинке на подбородке.
— Перерожденца! Ты глухой, что ли? — недовольно повторил Бальжинима-ахай.
— А как он поймёт, что это перерожденец, а не кто-то другой?
— Это не наше дело. Нас это не касается, — Бальжинима-ахай покосился на Баярму и замолчал.
— А что там сейчас будет? — спросил Алексей.
— Встреча будет! Потом на стоянку к Батору поедут, отмечать, — Бальжинима-ахай повернулся к Алексею. — Увидишь, как Батоха Виталика кидать будет. Я люблю смотреть, как Батоха борется. Мастер спорта, в сборной России был, с кавказцами боролся. Сегодня он, может, даже Чимита завалит. Надоел уже этот Чимит, неинтересно борется, массой давит.
— А мне нравится, как Андрюха борется! — вставил Алексей.
— Андрюха — великий человек, кавалер Ордена Мужества! Если бы не он, не было бы сейчас ни Виталика твоего, ни Батора. А они относятся к нему, будто он алкаш рядовой. Зря они так… Андрюха непростой человек, он — излучение Джамцарана, бога войны!
Баярма тяжело вздохнула.
— А ты не вздыхай! — завёлся Бальжинима-ахай. — Плохо вы знаете Андрюху…
— Да я не об этом, — снова вздохнула Баярма.
Весь остаток пути Баярма и Бальжинима-ахай говорили по-бурятски.
У храма в Могойтуе было непривычное оживление. Около сотни человек с белыми хадаками в руках выстроились в напряжённом ожидании вдоль дороги у новеньких ворот, что установили по случаю приезда большого учителя. На территории храма уже толпились послушники, Алексей между делом успел подметить, что послушников, оказывается, довольно много. Баярма стискивала руку Алексея так, словно боялась его потерять.
— Лёхаааа… — из ворот выбежал Санжа и, раскинув руки, бросился к нему. Алексей шагнул навстречу и крепко его обнял, потрепал по голове.
— Я рад, что ты с нами, — деловито сказал Санжа.
— Куда же я от вас денусь-то? — улыбнулся Алексей.
— Всё, иди, Санжа, не отвлекайся от работы, — сказала Баярма.
— А чего мне делать-то? Они всё равно сейчас к Ойдопу багше поехали, Гьялцену Римпоче хотят его показать, — Санжа шмыгнул носом и направился к храму.
— Это о ком он сейчас сказал? — Алексей ощутил знакомый холодок под ложечкой и поёжился от внезапного предчувствия.
— Они сейчас у вас дома, — ответила Баярма. И опустила глаза.
Какое-то мгновение Алексей смотрел на Баярму. Но она так и не подняла глаз. Резко развернувшись, Алексей со всех ног бросился вниз, под гору, к дому своего отца.
У ворот уже стояло несколько дорогих иномарок, среди которых он узнал джип Батора-ахая. Войдя в ограду, он увидел Чимита, Виталика, Бато и Андрюху. Чимит и Виталик облачились в новые монашеские рясы — орхимжо, а Бато и Андрюха были в лёгких спортивных костюмах. Все четверо смотрели в окна дома, пытаясь разглядеть, что там происходит.
— Здорово, братан, — почти шёпотом произнёс Бато и крепко его обнял. Следом Алексея обнял Андрюха. Чимит же промолчал, лишь пару раз шевельнув массивными желваками.
— Привет, — сухо поздоровался Виталик.
— Что там? — вместо приветствия спросил Алексей.
Чимит приложил к губам указательный палец. Бесцеремонно растолкав столпившихся на веранде местных чиновников, Алексей вошёл в дом.
Ойдоп сидел за кухонным столом, а перед ним опустился на корточки старый полноватый монах. С обритой головой, большими пухлыми губами и широкой улыбкой, он показался Алексею очень знакомым, знакомым давно, просто не хватало памяти его вспомнить. Монах смотрел в глаза Ойдопу и, что-то нашёптывая, гладил его по голове. Ойдоп смотрел на монаха сосредоточенно, словно тоже силился что-то вспомнить. За столом напротив сидел Буда лама, внимательно наблюдая за происходящим.
Со стороны гостиной смотрели Надя и Эля. Рядом стоял Батор-ахай, как показалось Алексею, только затем, чтобы придержать женщин, если те не совладают с эмоциями.
Увидев Алексея, Батор-ахай махнул, чтобы он вышел из дома. Но Эля незаметно для мужа отрицательно покачала головой, и Алексей не тронулся с места.
Монах повернулся к женщинам и о чём-то спросил на незнакомом Алексею языке.
— Он может поехать с нами? — перевёл Буда лама.
Надя покорно кивнула, но Алексей и не подумал сдаваться.
— Простите, что перебиваю. Я его старший брат, родной брат! У меня к вам просьба подобные вопросы согласовывать только со мной! — Алексей решительно посмотрел сначала на Буда ламу, затем на Батора-ахая. Лицо Батора-ахая стало землистым, зато глаза Эли засветились благодарным теплом.
— А сейчас я прошу вас об одном: покиньте, пожалуйста, наш дом! — Алексей окинул присутствующих взглядом.
Буда лама начал переводить слова Алексея, но монах всё понял по выражениям лиц. Повернувшись к Ойдопу и погладив того по голове, монах спешно направился к выходу, по пути поклонившись Алексею. Буда лама, направляясь вслед за монахом, дружелюбно протянул Алексею обе руки, поздоровался с ним и тоже вышел.
— Вечером приеду, — сухо обронил Батор-ахай, выходя из дома последним.
Тяжело выдохнув, Эля села у печки и дрожащей рукой достала из кармана кофты сигареты. Надя, взяв на руки Ойдопа, ушла с ним в спальню.
— Ты молодец: быстро всё понял… — Эля прикурила, глубоко затянулась и закашлялась.
— Почему ты мне сразу всё не рассказала? — Алексей присел рядом и тоже закурил.
— А что бы я тебе сказала? Тут ведь не всё так просто, — Эля смотрела в топку печи.
— Тогда расскажи мне сейчас!
— Первый раз Буда лама пришёл сюда, когда Ойдопу было два года. Володя тогда был жив. Не помню уже, что они там делали, но Буда лама сказал, что совпало почти всё. Володе он сказал прямо, тот обрадовался даже.
— А что совпало-то? И чего все так боятся, я вот чего понять не могу, — Алексей ощутил лёгкий приступ тошноты от вкуса дыма.
— Если наш Ойдопчик окажется Ойдопом багшой, они его заберут, навсегда!
— Чего? — Алексей вскочил возмущённо.
— Таких, как Ойдоп багша, называют Драгоценными, они не принадлежат себе.
— А кому они тогда принадлежат? — Алексей ощутил знакомый комок в горле.
— Вселенной или чему-то такому… не помню уже точно, — Эля вздохнула.
— Моя родина не перестаёт меня удивлять! — Алексей хлопнул себя ладонью по колену.
— Володя обрадовался, но всех тонкостей ему сразу не объяснили. А потом Володя погиб. И я подумала, что, раз так вышло, значит, всё не так однозначно…
— Конечно, неоднозначно! — Алексей слушал Элю вполуха, ощущая, как эмоции уже разносят в пух и прах поток его мыслей.
— Нам вот о чём с тобой надо подумать, — голос Эли звучал как будто издалека. — Если они убедятся, что Ойдопчик — это Ойдоп багша, никому нельзя будет поехать с ним туда, в Индию, только Чимиту и Виталику, они будут его телохранителями и помощниками. И ещё там мальчики какие-то. Буда лама сам их выбрал, говорит, они уже много жизней ему служат.
— Бред какой-то…
— Многое на то указывает, к сожалению. Я лично уже уверена, что твой братишка — Ойдоп багша! Он и вправду особенный. Ты видел его перед отъездом на стоянку?
— Да, видел.
— Он притрагивался к тебе?
— Мы поздоровались за руку.
— Помнишь, что было потом?
— Помню.
— Был такой ученик в храме, Загда. Очень умный был парень, лучше всех у него всё получалось. Кто-то рассказал ему про Ойдопчика, и он решил взять у него благословение, никого не послушал, подошёл к нему, когда никого рядом не было. Долго Ойдопчика за обе руки держал. Ретрит прошёл просто с закрытыми глазами, очень легко ему там было. А потом, после ретрита, напился и связался с одной местной дурочкой…
— Я слышал эту историю, — перебил Алексей.
— Мишка, бык тот, помнишь?.. Мы проглядели тогда Ойдопчика у нас на стоянке, ему тогда годик был. Ойдопчик пролез в коровник, а там телёнок, бычок, мы его только купили. Бодучий был! Забегаем в хлев, телёнок сидит на земле, а на нём Ойдопчик, в «коняшки» играет…
— Логично вроде. А с другой стороны, бабка надвое сказала, согласись? — Алексей сжал Элину ладонь.
— Запуталась я уже, — Эля устало посмотрела на Алексея. — Я одно сейчас понимаю: если Ойдопчика заберут, Саян закроется. Ойдоп первый, с кем Саян заговорил. Ты даже представить себе не можешь, что он значит для Саяна, — глаза Эли блеснули холодом и решимостью: — Ты сейчас, наверное, думаешь, что я использую тебя?
— Нет, не думаю, — отстранённо ответил Алексей.
— Сейчас ты единственный, кто может мне помочь! От Нади толку нет, мягкая она, непутёвая, всегда из-за плеча Володи выглядывала — как тот решит, так и делала. Их тоже послушается. А мы? О нас кто подумает?
— А если он и вправду Ойдоп багша? — Алексей потрогал пальцем родинку на подбородке. — Что тогда?
— А мы что, не имеем на него права? — глаза Эли помутнели от злости. — Да, большой учитель не принадлежит себе! Но он может принадлежать нам и всем, кто живёт здесь! Мы тоже в нём нуждаемся! Посмотри, сколько страданий вокруг. Кто нам поможет? Чем мы хуже тех, кто живёт в Индии? Почему они не могут учить его здесь, если за этим дело стало?
— Согласен! — сдался Алексей.
— Повсюду бюрократия: вот надо так, и всё, без вопросов! А почему бы нам не обсудить, как лучше? — не унималась Эля. — Всю жизнь так живём, потому что кому-то что-то от нас надо. И никто не спрашивает, а надо ли это нам? Мы что, выпрашивать должны? А они ещё подумают, дать нам это или не дать, стоит ли с нами делиться тем, что, по определению, наше?
— Сложно это всё, — вздохнул Алексей, — очень сложно…
В тот вечер у Ойдопа поднялась температура. Он наотрез отказывался спать в кровати и не слезал с материнских рук. Усталая, с пустым взглядом, Надя ходила по гостиной, с трудом укачивая подросшего сына.
— Давай я покачаю? — предложил Алексей и протянул руки. Ойдоп потянулся к Алексею и обвил руками его шею, прикорнул на плече. Крепко прижимая брата, Алексей нашёптывал ему на ухо стихи, что запомнил ещё из школьной программы. Но стоило попытаться положить Ойдопа на кровать рядом с матерью, как тот начинал ворочаться, просыпался и обхватывал его шею ещё крепче.
Алексей улёгся на диване и положил Ойдопа рядом с собой. Тяжело вздохнув, Ойдоп поцеловал Алексея в лоб, встал с дивана и ушёл спать в спальню, к матери. Всю оставшуюся ночь малыш проспал спокойно.
* * *
Алексей проснулся от холода и оттого, что кто-то настойчиво теребил его за ногу. Открыв глаза, он приподнял голову и увидел Жору. Чуть дальше, у серванта, стоял Женька. Оба смотрели на Алексея с ожиданием и надеждой.
— Здорово, братан! — сказал Жора.
— Здорово!
Женька лишь махнул Алексею рукой.
— Неплохо ты устроился, — Жора окинул взглядом гостиную, — уютно тут. И подруга у тебя классная, рад за тебя!
— Ты же не любишь бурят… — съязвил Алексей.
— А я тебе говорил такое? — Жора, словно обозлившийся бычок, наклонил голову и выкатил глаза. — Вот ты всегда так, я что-то одно имею в виду, а ты себе накрутишь и обидишься на ровном месте. А я ведь говорил тебе, сколько раз говорил, что у меня предки из Карымской. У меня дед метисом был. Где ты в Чите чистого русского видел? Мы тут все гураны, мешаные-перемешанные.
— Да, Лёха, объясниться бы надо, — вмешался в разговор Женька. — Ты же знаешь, я всегда к тебе по-братски относился.
— Короче, пацаны, чего надо? — Алексей уселся на краю дивана, растёр ладонями глаза и снова посмотрел на приятелей. Никто из них не исчез.
— Братан, помощь твоя нужна, — Жора тяжело вздохнул.
— Завтра там у вас в храме молебен большой будет, не для всех. Там столько покойников вокруг храма соберётся, мы хрен пробьёмся. Много не просим, просто запиши наши имена на бумажке и дай этому, который приехал вчера, пусть он их вслух произнесёт, — глаза Женьки в этот момент светились просто безмерной надеждой.
— Вы следили, что ли, за мной?
— А вот не надо было по нам скорбеть, — усмехнулся Жора. — Хотя спасибо тебе, конечно. Я как-то не ожидал, что ты меня добром поминать станешь.
— По-разному поминал…
— Главное, поминал! Ну, так что, запишешь?
— Это вообще не проблема! — усмехнулся Алексей. — И запишу, и попрошу, чтобы обряд на вас провели.
— Слушай, сделай, а? — Жора замер с открытым ртом, прикидывая, что пообещать.
— Короче, братан, ради дружбы, спаси нас, — продолжил Женька.
— Я же сказал, что сделаю, — значит, сделаю! — Алексей ощутил что-то похожее на жалость или сострадание к своим приятелям. — Вы лучше расскажите, как вы там.
— А ты как думаешь? — лицо Жоры скривилось от отвращения. — Болтаемся, голодаем. Никто же не поминает толком. Тут выжить можно, если вас много. А нас — двое.
— Вы поэтому тогда хотели забрать меня в больнице? — Алексей усмехнулся.
— Хорошо, что не забрали, — Женька вздохнул. — Везучий ты, Лёха, тебе всегда везло! Мы там маемся, а ты живёшь себе спокойненько и в ус не дуешь…
— Ой ли?!.
— Нам сейчас не до шуток! — сказал Жора с раздражением. — Видел бы ты, во что превращаются такие, как мы, ты бы сейчас не шутил. Это пистон как страшно, даже ты со своей фантазией представить не сможешь… Спаси нас, братан! Ты нас не спасёшь — никто не спасёт!
— Просто запиши нас, и всё, — повторил Женька.
— Да понял я, сделаю всё как надо. — твёрдо пообещал Алексей.
— Мы здесь будем, недалеко, чаю с молоком брызни нам с утра, если не сложно, — Жора виновато улыбнулся.
— Хорошо, брызну, — Алексей кивнул приятелям и проснулся.
…За столом у окна сидел Саян и что-то рассчитывал на клочке бумаги.
Алексей вынул из принтера лист, присел рядом и стал записывать фамилии всех, кого когда-то знал. Вскоре он исписал его с обеих сторон.
— Ты им всё равно ничем не поможешь, — проговорил Саян. — Они обречены. Здесь все обречены…
— Ты видел их? — глаза Алексея полезли на лоб.
— Весь этот мир обречён, — Саян продолжал свои расчёты, судорожно водя ручкой по бумаге. — Они просто перебьют друг друга, это вопрос времени. Но сначала они захватят все порты и начнут торговать надеждой на бессмертие в Чистых землях. Только Драгоценные могут нас спасти. Им не нужны порты…
Алексей погладил Саяна по голове, но тот нервно дёрнулся, скидывая его руку, и продолжал писать.
Торопливо одевшись, Алексей вышел на улицу и побежал на храмовую гору. Войдя на территорию, он направился к щитам у парадного входа, поднял с земли пару обрывков сукна и простирался до самого утра, не чувствуя ни боли, ни усталости.
Едва забрезжил рассвет, из храма вышел Дима. В руках он держал блюдо с подношениями: конфетами, печеньем, зефиром и сливочным маслом. Вдохнув свежего воздуха, он сладко зевнул и так и замер с открытым ртом, увидев Алексея.
За цепью щитов для простираний напротив входа в храм стоял большой чугунный чан, в котором каждое утро послушники сжигали подношения. Чиркнув зажигалкой, Дима разжёг сложенный горкой сухой навоз и разложил подношения. Сладковатый дым разнёсся по округе. Дима, закончив утренний ритуал, сел на щит рядом с Алексеем.
— Не сиди просто так, приберись тут, если делать нечего, — шутливо предложил ему Алексей.
— Вчера ещё прибрался, — ответил Дима.
— Дежуришь?
— Первые сутки сегодня, — Дима посмотрел куда-то в сторону. — Нариман вчера уехал.
— А чего так?
— Батя его узнал, что он здесь, позвонил…
— А это разве не его выбор? — удивился Алексей.
— У них такого нет, видимо, — Дима грустно улыбнулся. — Разговорились с ним напоследок. Сказал, батя от него ждёт, чтобы в нём проснулся настоящий азербайджанец! А как это сделать, Нариман не знает. Батя хочет, чтобы он борцом-«вольником» стал, а Нариману баскетбол нравится. Деньги батя за него заплатил в военкомате, чтобы сын в ВДВ попал служить. Попал. Но там его в музыкальный взвод взяли. Так отец приехал, пошёл к командиру части и потребовал, чтобы Наримана перевели в парашютно-десантную роту. Перевели. Так нет же, Нариман там что-то учудил и попал в кочегары, в котельную. После армии отец его к исламу стал приучать. А Нариман говорит, я там не понимаю ничего. Мне, говорит, буддизм больше нравится. Отец ему: «Ну и вали к своей маме-буддистке». А теперь обратно вызвал. Что-что, а перечить отцу Нариман не может. В этом он азербайджанец!
— Какие мы разные все… Всё больше убеждаюсь, что я счастливый человек, — Алексей улыбнулся Диме. — Никто не указывает, что мне делать! Куда хочу, туда и иду, что хочу, то и делаю! И люблю только тех, кого люблю!
— Да, если уж Баярма на тебя запала… Слышал, Загда её любил сильно. А она к нему никак. Он после ретрита к ней зачем-то попёрся. А она там с Виталиком, — Дима вздрогнул. — Прости, я…
— Да ничего, — помрачнел Алексей, — рассказывай.
— Ну и увидел их там, они же до этого скрывали свои отношения. Пошёл Загда на дискотеку, напился, снял какую-то малолетку, дальше ты сам знаешь. Сегодня обряд будет, по покойникам, Гьялцен Римпоче Загду будет отпевать, отправит его в Чистые земли.
— Слышал я уже сегодня про Чистые земли, — оживился Алексей. — А друзей мне своих на этот обряд можно записать?
— Можно, конечно, но всем всё равно не поможешь. Видел бы ты, сколько их здесь сейчас, — Дмитрий поёжился. — Все сопки вокруг в покойниках, все стоят и ждут, надеются. Нет рая, и ада нет, и другой жизни не будет, только эта. У покойников подслушал, вон их сколько — дымом одним питаются. Просветление за деньги не купишь… Мёртвых на земле уже больше, чем живых… А шанс — у одного из миллиона, да и то благодаря таким, как Ойдоп багша и Гьялцен Римпоче. Вот такие дела, брат.
— Мрачно. Я друзей своих видел сегодня, думал, приснились, — Алексей посмотрел в сторону отцовского дома. — Капец какой-то, что ни день, новое приключение. — Алексей усмехнулся: — Теперь вот думаю, когда всё это закончится. И как я после всего этого жить буду.
— Ладно, мне к обряду надо готовиться, — Дима поднялся и протянул Алексею руку. — Рад был тебя видеть, братан.
— Взаимно…
* * *
Обряд начался в восемь утра. Всю ночь накануне Гьялцен Римпоче провёл в медитации и вышел из неё, лишь когда вокруг него собрались монахи и послушники. Открыв глаза, он тяжело вздохнул, улыбнулся присутствующим и низким голосом, будто доносящимся из другого мира, начал молебен.
Время от времени послушники подносили Римпоче горячий чай с молоком, и после глотка голос монаха звучал всё увереннее, чище и громче. На маленьких столиках перед монахами лежали кипы бумаг с именами и датами рождения усопших. Но перед Римпоче лежал лишь один листок с одним именем.
— Лёша, подойди, — махнула рукой Баярма Алексею после того, как обряд закончился и прихожане, получив благословение Драгоценного, стали расходиться.
Рядом с Баярмой стояла невысокая, стройная и хорошо одетая женщина примерно одних с Алексеем лет. Чуть поодаль её ждали солидного вида бурят и две девочки лет по десять-двенадцать, обе почти полные копии отца.
— Это Билигма! — представила женщину Баярма.
— Я уже догадался, — ответил Алексей.
— Привет! — Билигма улыбнулась и протянула Алексею ладонь.
Как это ни странно, он, и правда, смог узнать Билигму через столько лет.
— Чудовищ ты мне так и не показал тогда, — Билигма смотрела в глаза Алексею открыто, ничуть не смущаясь. — Я надеялась, ты приедешь следующим летом. Всё то лето к вам в гости ходила…
— Всех наших чудовищ бродячие собаки распугали, — улыбнулся Алексей. — А с такой охраной новых бесполезно искать.
— А, это мой муж! Биликто, подойди, — Билигма кивнула мужчине. — Семейство моё, даже дома ни на шаг не отпускают.
— Биликто! — мужчина крепко пожал ладонь Алексея. — Жена рассказывала о вас.
— Надеюсь, только хорошее, — пошутил Алексей.
— Так мы и приехали на вас посмотреть, если честно, — улыбнулся Биликто. — Гьялцена Римпоче мы и в Москве видели.
— На меня?
— На старшего брата Ойдопа багши!
— Какие планы? — Билигма сняла волосок с воротника куртки Баярмы. — О стольком надо поговорить…
— А давайте с нами? — предложил Биликто. — Завтра сурхарбан будет у Батора, утром туда все вместе и рванём?
Весь следующий день Алексей с Баярмой провёли в родительском доме Билигмы. Её родителей уже не было на свете, но дом был ухожен, Билигма не думала его продавать. К немалому удивлению и даже смущению Алексея Биликто оказался родным братом Доржо, тем самым, что работал в полиции: и не где-нибудь, а в московском уголовном розыске.
— …Доржо мне об этом не рассказывал. Но ты не переживай, — Биликто хлопнул Алексея по плечу. — Мы все ему говорили, что монашество — это не его. Раз не понял, два не понял, что не судьба, вот так и вышло.
— А где он сейчас?
— В Улан-Удэ уехал, работает в фирме Батора, — Биликто как-то странно посмотрел на Алексея. — Как вы с Ойдопом похожи! Глаза один в один. И с Виталиком много общего.
— Ну, до Виталика мне далеко, наверное… — Алексей хитро покосился на Баярму.
— А в чём далеко-то? — не понял Биликто.
— Он мощнее меня, во-первых…
— Кто тебе такое сказал? — усмехнулся Биликто.
— Билик, — перебила мужа Билигма, — может, баню натопишь? А Лёша нам мяса пока нарежет?
— В баньке бы я попарился, — отозвался Алексей.
Алексей резал мясо и с интересом слушал рассказы Билигмы о том, как им живётся в Москве.
— Очень большой город, — Билигма грустно улыбнулась. — У мужа карьера, у меня работа в хорошей клинике. Вроде бы всё прекрасно, стабильно, а покоя нет в душе. По всему миру катаемся, а отдохнуть только здесь получается, дома. В Москве каждый день по дому скучаю. Родителей уже нет, братья и сёстры в Улан-Удэ перебрались, а всё равно тянет домой. Думать не хочется, что дальше будет. Здесь уже, наверное, не получится жить, не сможем. И там не живётся, сердце не лежит…
Билигма постелила Алексею и Баярме в тепляке.
— Ты уже не помнишь, поди, — Билигма, хитро улыбаясь, кивнула на широкий деревянный топчан. — Ты как-то ночевал здесь, долго уснуть не мог, от каждого шороха вздрагивал. Я только усну, ты меня будишь…
— К мужу иди, — осадила её Баярма.
— Ладно, ухожу, — Билигма подмигнула Алексею.
— Иди уже! — Баярма поднялась с топчана и вытолкала Билигму за дверь.
* * *
— Я, когда увидела тебя в первый раз, обомлела просто, — шептала на ухо Алексею Баярма. — Сначала подумала, Виталик стоит. А потом подхожу поближе, а на меня Ойдоп смотрит. Я за день до встречи с тобой подумала: вот бы связать воедино двух самых близких мне мужчин. Вот бы шедевр получился! И тут, на тебе: брат и Виталика, и Ойдопа! Я в тот вечер долго уснуть не могла, всё думала. Утром, едва проснулась, бегом в храм, сама не знаю, зачем. И картошку мы тогда уже выкопали, но мне надо было тебя… ощутить. Вот и похитила тебя из храма.
— Ты уверена, что разлюбила Виталика? — Алексей даже в ночном мраке ощутил на себе взгляд Баярмы.
— Ты не оставил нам выбора: ни ему, ни мне…
— А где Муля? — сменил тему Алексей.
— А я всё жду, когда ты о ней спросишь. В Улан-Удэ она, поступила в колледж искусств, танцовщицей хочет стать.
— Танцовщицей — это здорово!
— Ну да. Деловая такая, вещи собрала и вдруг говорит мне: «Надеюсь, без меня ты, наконец-то, разберёшься со своей личной жизнью». — Баярма иронично вздохнула: — С ума сойти, уже шестнадцать лет ребёнку.
Баярма слегка коснулась губами щеки Алексея.
— Мы когда приехали с тобой из Усть-Нарина, я попросила Виталика, чтобы он удержал тебя. Это была моя идея отправить тебя на ретрит.
— Спасибо тебе за этот опыт, — пробормотал Алексей, борясь с подступающей дремотой.
— Что ты чувствовал там, на стоянке? — спросила Баярма.
— По тебе скучал.
— На этой земле, где сейчас стоянка Батора-ахая, когда-то жила твоя прабабушка Буубэй…
— Да ладно, — Алексею в полудрёме привиделась дряхлая старушка, бредущая с шестом, увешанным бубенчиками, за быком Мишкой.
— Странно, что тебе никто о ней не рассказывал, — продолжала Баярма. — Когда большевики арестовали Ойдопа багшу и всю его свиту, она им целый месяц суп тайком носила, пока их по этапу не отправили…
— Теперь не усну! — Алексей прижал к себе Баярму.
— В этой истории ещё много интересного, но я тебе потом расскажу, попозже.
— Хорошо, а сейчас расскажи, пожалуйста, почему Саян назвал тебя «Чёрным всадником»?
— Видит меня такой, наверное… — Баярма устало отмахнулась.
— Фантазия у парня бешеная. Он такой мир прописал, игру можно забабахать. Ни на что не похоже. У меня мама в психушке работала медсестрой, рассказывала, там столько гениев…
— Думаешь, он ненормальный?
Алексей уловил в голосе Баярмы нотки разочарования.
— Да не поймёшь. Улетевший — точно.
— Я тебе расскажу кое-что, надеюсь, не разболтаешь. — Алексей ощутил, как Баярма сжала его ладонь. — Саян не родной сын Эли и Батора.
— Как не родной? — Алексей приподнялся на локте. — Он же копия Батора-ахая. И на Элю вроде похож.
— Они поэтому и взяли его, что на Батора был похож, — большой палец Баярмы заскользил по ладони Алексея, словно железная тёрка. — Эля не может рожать. Их машину взорвали, когда она была на пятом месяце. Выжили, но ребёнка потеряли. С тех пор Эля не в себе. Не обращал внимания?
— Что-то есть… — Алексей смотрел в темноту, силясь уложить в голове услышанное.
— А Саяна они в приюте взяли. Они даже не знают, кто он по национальности на самом деле. Если присмотришься, не очень-то он на бурята и похож.
— Да, пожалуй, — согласился Алексей.
— Поэтому у меня к тебе просьба: фильтруй всё, что тебе Эля говорит.
— Понял, — Алексея тяжело вздохнул. — А это правда, что Ойдопа заберут навсегда?
— Заберут, но не навсегда. И когда ты его увидишь, это будет уже совсем другой человек.
— Утешила, — Алексей обнял Баярму.
— Ты показался мне робким сначала, — Баярма упёрлась плечом в руку Алексея, словно желая проверить, насколько он силён, — а ты, оказывается, ещё тот хитрец.
— Да не хитрец я, — Алексей ощутил, что плечо у Баярмы твёрдое как камень, — был бы хитрецом, может, и жил бы по-другому. А так — сам не знаю, кто я, — метис.
— Ты драгоценный метис, — Баярма наконец сдалась, повернулась к Алексею лицом. — Но имей в виду, станешь только русским или только бурятом, я от тебя уйду!
* * *
Алексей вышел из машины Баярмы и ощутил мощный толчок в спину. Оглянувшись, он увидел алабая, что прошлой зимой помогал ему пасти быка. Пёс радостно заплясал вокруг Алексея, всхрапывая и пытаясь лизнуть его в лицо.
— Хороший ты мой, хороший, — растроганный Алексей приобнял пса и похлопал по широкой спине.
— А ну домой! — услышал Алексей знакомый голос.
Оглянувшись, увидел Андрюху.
— Здорово, брата-ан! — Андрюха обхватил Алексея и ловко оторвал от земли.
От Андрюхи несло спиртным.
— А ты чего такой весёлый с самого утра?
— А чего мне грустить-то? — Андрюха с вызовом глянул на бесконечный поток верующих. — День рождения у меня сегодня!
— Я думал, ты не отмечаешь.
— А я не человек, что ли? — Андрюха вздохнул. — Прикинь? Вижу, короче, давеча этого бивня Чимита. Подхожу к нему по-человечески, как полагается, поздравляю, говорю: брат, везёт же тебе. А он мне: везёт таким, как ты, а я — избранный! Прикинь? — Андрюха выпучил глаза. — Избранный он. Избранный бивень!
Андрюха захохотал.
— Ну, избранный же? — Алексей попытался разрядить обстановку.
— Да какой он избранный? О чём ты, братан? Он хувараком тут бегал, когда я Ойдопчика на руках нянчил. Чо он понимает вообще в Драгоценных? Ни хрена он не понимает! Меня бы с ним отправили, я бы ему такую оборону организовал, никакие НАТО не прошли бы! Ни хрена Батор не понимает! В армии был дундук, и всё такой же! Я три кольца осады прошёл, а они сидели там, в окопах, как бабы, ждали, пока их Андрюха спасёт. Видал? — Андрюха рванул полы куртки и показал китель, увешанный наградами. — Я кавалер Ордена Мужества! А Батор, сука, документы мне до сих пор не сделал! Да я знаю, он специально это, по-любому!
— Ты же сам не хотел документы оформлять? — не без опаски спросил Алексей.
— А догадаться-то слабо? Я чо, уговаривать его должен, что ли? Это он меня должен уговаривать: я кавалер Ордена Мужества, а не он! Короче, ща я им покажу, кто такой Андрюха Шагжин, пошли…
— Стой! — упёрся Алексей.
— Пошли, говорю, — не унимался Андрюха.
Спортивные состязания проходили на большой поляне, у озера, в котором Андрюха разводил рыбу. Старые знакомые Алексея, помощники с заимки, с грустными лицами ходили среди гостей и предлагали купить вяленую рыбу. Чуть дальше, у наспех сколоченных трибун, под жидким навесом стояла Жамбаловна, едва успевая продавать гостям буузы. Две девочки-подростка неторопливо и неохотно выполняли её указания.
— Куда ты его тащищь? — услышал Алексей голос Баярмы.
— Да ты не лезь вообще, — огрызнулся Андрюха.
— Отпусти его!
— Короче, не теряйся, ща приду, — бросил Андрюха и растворился в толпе.
Открывали состязания стрелки из национального лука. Алексей не разбирался в этом виде спорта и потому наблюдал за стрелками без особого интереса из-за спины Баярмы, уткнувшись носом в её макушку.
— Сайн, Баярма!
В груди у Алексея на мгновение что-то сжалось. Рядом с ними стоял Виталик. Он уже не казался Алексею большим и мощным, скорее — обычным, как в детстве, когда они вместе отдыхали в пионерском лагере.
— А со мной ты уже не здороваешься? — усмехнулся Алексей и ощутил, как острые ногти Баярмы впились в его руку.
— Простите, если помешал, — как-то обречённо произнёс Виталик и торопливо пошёл прочь.
— Зачем ты так? — Баярма обернулась и растерянно посмотрела на Алексея.
— Я не хотел его обидеть, — уклончиво ответил Алексей.
— Я тебе уже говорила сегодня. Повторяю: будешь вести себя, как бурят, ничего у нас с тобой не получится! — резко развернувшись, Баярма быстро зашагала прочь.
— Хорошее начало, — проворчал Алексей, ощущая, как изнутри едкой волной начинает подниматься обида.
Зрителей заметно прибавилось, когда начались конные скачки. Почти все беговые лошади местной породы не показали заметных результатов. Борьба развернулась между скакунами Батора-ахая и его соседа, державшего дорогих лошадей редкой в этих краях ахалтекинской породы. Победили ахалтекинцы, и под восторженные выкрики хозяина попросили на сцену. Им оказался известный певец, невысокий и плотный бурят средних лет. Зрители просили его спеть!
— Братан, вот ты где, — Андрюха схватил Алексея за руку. — Давай за мной!
— Зачем? — насторожился Алексей.
— Поможешь мне, — Андрюха скривил улыбочку. — Ща они узнают…
— А чего делать-то?
— Бороться с ним будешь!
— Ты упал, что ли?
— Чимита испугался? — Андрюха смотрел на Алексея так, будто раздумывал, ударить его или нет.
— Не боюсь я его. Просто идея твоя не нравится! — Алексей замер на месте. — Я не планировал сегодня бороться.
— Не ссы, говорю, — Андрюха потянул Алексея за собой.
За судейским столиком Бальжинима-ахай что-то живо обсуждал с тремя пожилыми бурятами в красивых монгольских халатах.
— Вот, ещё один участник! — Андрюха подтолкнул Алексея и, наклонившись, что-то шепнул Бальжиниме-ахаю на ухо.
— Ты уверен? — Бальжинима-ахай покосился на Алексея. — Тогда Виталик в первом круге попадает на Батоху. А Виталика ещё Римпоче надо показать.
— Да пройдёт ваш Виталик Батоху, записывайте! — настаивал Андрюха.
— Что-то темнишь… — усомнился Бальжинима-ахай.
— Пишите! — напирал Андрюха.
— Смотри, ты виноват будешь, если что!
Минут через пять объявили первую пару борцов: Алексея и Чимита.
— Жди момент, — шепнул на ухо Алексею Андрюха, обвязывая его ноги кушаком, — только момент. Всё вокруг тупо не замечай, усёк?
— Не нравится мне всё это… — честно признался Алексей.
— Удачи, братан!
Андрюха вытолкнул Алексея на борцовскую поляну.
При его появлении по рядам гостей пронёсся лёгкий гул.
— Алексей Ширапов, старший сын Володи Ширапова! — вдруг объявил Бальжинима-ахай, и в ответ ему захлопали сотни рук.
На трибунах Алексей увидел Гьялцена Римпоче, тот сидел на импровизированном троне у трибуны. Но внимание Алексея привлек Ойдоп. Его братишка сидел рядом с Римпоче и, увидев Алексея, восторженно закричал. По бокам от Римпоче и Ойдопа сидели Буда лама и Батор-ахай. При виде Ойдопа Алексей ощутил комок в горле, и этот комок медленно пополз вниз…
— Борцы, на середину! — скомандовал Бальжинима-ахай. — Поприветствовали друг друга.
Алексей пожал широченные ладони Чимита и принял боевую стойку.
— Чимит Дондоков, мастер спорта международного класса, олимпийский чемпион, чемпион мира по бурятской национальной борьбе — величайший чемпион всех эпох Могойтуйского района… — молодой ведущий праздника невозмутимо зачитывал список, что подсунул ему Андрюха. Открыв рот от удивления и сдвинув брови, Чимит слега выпрямился и посмотрел в сторону трибун. В это мгновение Алексей пошёл в атаку. Чимит успел перехватить Алексея, но от удара головой в грудь всё же пошатнулся. Алексей продолжил атаку и, тяжело выдохнув, Чимит сел на песчаный ковёр. Толпа взревела то ли от восторга, то ли от хохота.
Поднявшись с земли, Чимит молча направился к судейском столику, за которым с довольной улыбкой стоял Андрюха.
— Смотрите, дерутся! — выкрикнул кто-то из толпы.
Андрюха с диким визгом, брызжа слюной и кровью из разбитого носа, напирал на Чимита, который всё пытался достать Андрюху. Мгновенно возникшая между ними живая стена из борцов еле сдержала их напор.
— Чимит Дондоков лишается права на участие в турнире за неспортивное поведение! — объявил, в конце концов, Бальжинима-ахай. Гьялцен Римпоче наблюдал за потасовкой с доброй улыбкой, Буда лама между тем что-то ему объяснял, а Батор-ахай сидел на своём месте, подперев рукой голову.
Драка сошла на нет, и судья объявил вторую пару участников. На ковёр вышли Бато и Виталик. Играя красивыми рельефными мышцами, Бато поднял руки над головой, приветствуя зрителей, а затем, молитвенно соединив ладони, поклонился, приветствуя Гьялцена Римпоче и Ойдопа.
Виталик же молча поклонился в сторону почётных гостей, развёл руки, приветствуя зрителей, и замер на месте, уперев руки в бёдра. Было видно, что настроя на борьбу у него нет.
— Борцы, на середину, — скомандовал Бальжинима-ахай. — Виталик, соберись!
Схватка выдалась короче, чем ожидали зрители. Мгновенно оказавшись за спиной Виталика, Бато оторвал его от земли и технично опустил на землю. Виталик какое-то время не спешил подняться, лёжа на боку и глядя перед собой, мимо толпы.
— Вставай, брат! — Бато схватил Виталика за руку и помог ему подняться.
— Заболел, что ли? — выкрикнул кто-то из зрителей.
Опустив голову, Виталик молча пошёл прочь. Алексей пошёл следом, прикидывая, что скажет ему в такую минуту, но вдруг увидел Баярму. Она сидела прямо на земле, закрыв лицо сжатыми кулаками. Рядом на корточках сидела Билигма и утешала её по-бурятски.
В следующей паре боролся Биликто. Он без особого труда повалил высокого крепкого бурята с ломаными ушами. От участия во втором круге Алексей отказался. В финальной схватке сошлись Биликто и Бато. Трижды Бальжинима-ахай объявлял им дополнительное время. На последних секундах схватки Бато повалил Биликто хитрой подсечкой и победно поднял руки.
Алексей всего этого уже не видел. Он трусил в сторону Могойтуя. Он пробежал уже километров десять, когда оглянувшись на звук, увидел джип Батора-ахая. За рулём сидела Эля.
* * *
— Струсил? Расклеился из-за этой потаскухи? — Эля смотрела на Алексея немигающим взглядом.
Они сидели в машине, на обочине просёлочной дороги.
— Я запутался, — признался Алексей. — Чувствую себя каким-то уродом, который влез туда, куда его не просили влезать.
— Тебя боги нам послали, неужели ты не понял? Наши предки-ламы не отдавали своих Драгоценных в Тибет, сами их воспитывали. И мы Ойдопа сами воспитаем! — глаза Эли горели решимостью. — Я уже всё придумала. У меня на счету три миллиона, этого должно хватить на год жизни в Дании, там нас никто не найдёт. Изучим за год язык, и можно начинать работать…
— Эля, это перебор! — Алексей побоялся посмотреть Эле в глаза, но ощутил, как её взгляд будто пронзает его насквозь.
— Завтра утром будет обряд признания! После этого нас к нему на пушечный выстрел не подпустят! Ты понимаешь это? — Эля перевела дыхание. — Сегодня последняя ночь, которую он проведёт с нами. Завтра его заберут в храм. А потом увезут в Индию.
— Так быстро?
— Гьялцен Римпоче приезжал уже, тайно. Этот храм, который Батор строит, станет официальной резиденцией Ойдопа багши, его вернут народу. Но это будет нескоро.
— А Надя?
— Надя какое-то время будет с ним. Но в Индию её не возьмут. Надя уже сдалась. Одна я, как дура…
— Тогда зачем всё это? — Алексей виновато покосился на Элю. — Шансов ноль, всё уже решено…
— Ты знаешь, сколько денег я потратила на лечение Саяна? Сколько врачей мы прошли, целителей всяких? Ничего не помогало. А потом однажды к нам в гости приехал Ойдоп и заговорил с Саяном. И Саян начал ему отвечать. Так и пошло. Ойдопчик рядом — я ощущаю сына. Нет рядом Ойдопа — и Саян закрывается, даже я достучаться не могу. Мы не сможем поехать за ними в Индию, это исключено, я была там, знаю. Да и Ойдопу будет не до нас. Всё я понимаю. Я не переживу, если Саян окончательно закроется. Я хочу жить, понимаешь? И хочу, чтобы сын мой жил!
— О боже мой! — Алексей до боли стиснул кулаками виски. — Ну почему всё так сложно?
— Мы всю ночь проговорили с твоей мамой на кухне. Она хорошо сказала: настоящая вера — это компромисс! Вот, чего я добиваюсь, — компромисса. Я думала, ты единственный человек, который сможет убедить их оставить Ойдопа здесь. Ты имеешь на это право! У бурят так положено: если погиб отец, старший брат должен заменить отца! Если ты скажешь им «нет», они обязаны тебя послушаться!
— Какой из меня отец, Эля, я сам себе не хозяин…
— Это Володя был тюфяком, тряпкой, чуть что — сразу в запой. А ты не такой, ты в маму. Просто ты не хочешь нам помогать, потому что так и не понял, что происходит! Выходи из машины!
— Я стараюсь… — Алексей тяжело вздохнул.
— Всё правильно, когда я была нужна тебе, меня рядом не было. Теперь тебя рядом нет! Мне обратно надо, Саян один дома.
Алексей вышел из машины и направился в сторону посёлка. Поначалу он шёл, затем снова побежал. Он бежал без устали, вдыхая влажный запах надвигающегося осеннего дождя. Навстречу ему двигались гряды свинцовых туч, от них веяло тревогой и холодной свежестью. Алексею захотелось окунуться в эти тучи, бороться с невидимой силой и впитывать её, а затем исторгать обратно, на землю, подобно этим тучам…
Рядом остановилась красная иномарка Баярмы. Но из окна водителя выглянуло довольное лицо Биликто, рядом сидела Билигма.
— Садись, бегун, — Биликто беззаботно улыбался.
— Езжайте, я пробежаться хочу, — ответил Алексей.
— Давай вечером к нам, ждём! — Биликто закрыл окно и дал газу.
До Могойтуя Алексей добежал лишь к вечеру, основательно растеряв силы под холодным дождём. Войдя на веранду, он скинул с себя спортивный костюм и размокшие кроссовки, набрал в ведро воды из алюминиевого бидона, вышел на улицу и вылил на себя. Потом растёрся докрасна полотенцем и вошёл в дом.
На кухне у окна сидела Надя.
— Ой, извини, — Алексей шмыгнул в гостиную, торопливо извлёк из комода старые отцовские трусы, шорты и футболку, наспех оделся и снова вышел на кухню.
— Соболь издох, — произнёсла Надя, рассеянно глядя в окно.
— Странно, почему? — удивился Алексей. — Вчера ещё бодрый такой тут скакал.
— Мир старый умирает, — бабушка моя так говорила.
Надя поднялась со стула, налила Алексею крепкого чая с молоком, уселась у печки и закурила.
— А я смотрю, нету тебя среди гостей, — Алексей хлебнул чаю.
— А зачем я там? Он собрался и поехал с ними, будто так и надо. Вернее, «так и надо».
— Что делать будешь?
— К дочери поеду, в Москву. Я не смогу здесь жить одна. Мне сказали, я могу ехать с ним в Индию, но видеться часто нам всё равно не дадут. Зачем ему душу травить? Дом тебе оставлю.
— Лучше продай, — возразил Алексей.
— Нельзя этот дом продавать. Слишком многое с ним связано. Оставлю его тебе: не выгонишь, надеюсь, когда в гости приеду?
— Не говори так! — обиделся Алексей.
— Баярма сказала, что ребёнка второго хочет родить, мальчика. Вот вам и дом будет.
— Баярма, похоже, с Виталиком решила остаться, — Алексей невольно поморщился.
— Не ревнуй к Виталику. Он мучился из-за Баярмы, сомневался. Но появился ты, и всё решилось само собой. Дай им успокоиться. Скоро всё уляжется.
На мгновение Алексею показалось, что у печки сидит не Надя, а его бабушка, мама отца.
— Да, всё уляжется, — согласился Алексей.
— Кстати, — Надя встрепенулась, — сейчас, погоди…
Она ушла в комнату и вернулась с фотографией.
— Вот! — Надя протянула Алексею чёрно-белое фото, на котором в центре стоял коренастый мальчик лет пяти, по правую руку от него Алексей узнал маленькую Билигму.
— А это кто? — спросил Алексей, показав пальцем на девочку по левую руку от мальчика.
— Не знаю, — Надя пожала плечами.
Алексей внимательно присмотрелся: в колючем взгляде маленькой степнячки уже угадывался непростой характер: упрямый, противоречивый, страстный…
— Так это же Баярма! — вдруг понял Алексей.
— Баярма? — Брови Нади поползли вверх. — Слушай, а ведь похожа…
— А почему я её не помню? — Алексей заметался по кухне. — Она ведь — сто пудов она!
Они приехали поздно вечером. Первым в дом вошёл Саян. На руках он нёс задремавшего в машине Ойдопа. Следом вошла Эля. Саян бережно положил Ойдопа на кровать, но тот сразу же проснулся и пошёл на кухню, к маме. Усевшись на коленях у матери, Ойдоп что-то прошептал ей на ухо.
Весь вечер они вели себя так, словно ничего не происходит. Ойдоп поочерёдно просился ко всем на руки, а перед сном что-то долго и увлечённо обсуждал с Саяном.
— Там есть остров, я точно рассчитал, не мог ошибиться, — услышал Алексей. — А если есть один остров, значит, будет и второй, это значит — гряда. Там отдохнёшь и пойдёшь дальше. Найдёшь Чистые земли, — возвращайся. И мы начнём собираться в дорогу. Я больше никому не смогу доверить эту задачу, только ты сможешь это сделать! — Саян смотрел на Ойдопа, как на родного сына, которого вынужденно отправляет в дальнюю дорогу.
— Хорошо, — серьёзно, без тени улыбки ответил Ойдоп. — Вот увидишь, я найду эти земли и вернусь за вами!
— А за маму не беспокойся. Мы за ней присмотрим, — Саян погладил Ойдопа по голове. — Давай спать. Тебе завтра вставать рано.
* * *
Он явственно представил себе, как выбивает эту дверь ударом ноги. Дверь непременно влетит внутрь, получится очень эффектно, даже такой человек, как Буда лама, вздрогнет от неожиданности. Но выбивать дверь Алексей не стал. Он просто постучался и, не дождавшись ответа, вошёл. В доме Багши было пусто.
Алексей вышел на улицу и посмотрел на домик Виталика: в окнах горел свет. Алексей подошёл к двери: Виталик, прикрыв глаза, сидел на коврике, перебирая чётки.
— Здорово, брат, — Алексей взял табурет и присел напротив.
Виталик не шелохнулся, но покраснел, — Виталика всегда выдавали щёки.
— Кривить душой не буду, мы уже не дети малые, душевного разговора не получится. Я случайно у тебя оказался — к Багше шёл. Но его нет… Такая петрушка, брат: я не хочу отдавать вам своего брата! Понимаю, он для вас святой, вам молиться на кого-то надо. А мне он просто брат, родной брат, понял? Ты мне тоже брат вроде бы. Но ты никогда не был мне настоящим братом! Я теперь понимаю, ты всегда мне завидовал…
Ни один мускул так и не дрогнул на лице Виталика, но краснота с его щёк начала спадать. Алексей смотрел на Виталика в упор, а тот сидел, прикрыв глаза.
— Давай так, брат, я оставлю Баярму, а ты убедишь их оставить Ойдопа здесь, — Алексей увидел, что щёки Виталика мгновенно стали бордовыми. — Всё слишком далеко зашло. Мне нужна твоя помощь, Виталик! Ты имеешь право на любовь, я имею право на брата! Мы с детства с тобой были сорняками. Знаешь, почему? Потому что жили как придётся, а не так, как мы хотели жить. Вот и запутались мы с тобой. Не делай вид, что не слышишь меня!
Алексей отчётливо услышал дыхание Виталика.
— Ты ведь любишь её. А я вот не пойму: люблю или нет.
Пальцы Виталика на руке, перебиравшей чётки, побелели.
— Интересно, когда она прижимается к тебе, у неё потеет нос? — такие маленькие капельки на кончике носа… А ещё она пахнет парным молоком…
Бусины чёток разлетелись в стороны, словно искры, и покатились по полу. Лицо Виталика будто окаменело. Его пальцы всё ещё судорожно сжимали обрывок капроновой нити. Алексей ощутил, как стыд, жалость к брату и омерзение к себе переполняют его.
— Допустим, я не прав. Убеди меня в этом. Докажи, что ваша вера — это, и вправду, то, ради чего вы можете забирать детей у людей, которые любят их больше жизни.
Алексей почувствовал сильную усталость.
— Ты ведь будешь охранять моего братишку? Я так тебе скажу: либо возвращайся к Баярме, либо соберись! Я не хочу, чтобы моего любимого брата охранял тряпка.
Алексей тяжело поднялся с табурета. С трудом перебирая ногами, ставшими как чужие, он вышел из дома и полной грудью вдохнул осенний воздух, пытаясь вобрать в себя всю темень надвинувшейся ночи. Ему хотелось провалиться под землю, зарыться глубоко и сидеть там тихо, незаметно, никому не мешая жить.
* * *
— Познакомься, это твой двоюродный дядя, — сказала Эля и кивнула на мужчину средних лет, сидевшего за столом напротив неё. Дядя изумленно смотрел на Алексея.
Алексей же узнал в нём тележурналиста, что когда-то рассказывал о возвращении нетленного монаха.
— Дядя Бато! — представился дядя.
— Лёха! — ответил ему Алексей и перевёл взгляд на Элю. — Я, похоже, всё проспал?
Алексей стоял на кухне, заспанный, помятый, в скверном настроении.
— Признание через час. Все уже там, — лицо Эли не выражало никаких чувств, словно и не было недавней борьбы за маленького перерожденца.
— Ладно, я пойду, — дядя Бато хлопнул себя по колену. — Может, фото удастся сделать, было бы круто.
— Я слышала, они не нашли ни одного артефакта, — выдала своё волнение Эля. — При помощи чего они его признавать будут? Может, задашь им этот вопрос как журналист?
— Двое учеников его будут… — дядя Бато задумался. — А так — да, ни одного артефакта. Интересно.
— А что такое «артефакты»? — спросил Алексей. — Зачем они нужны?
— Это предметы, которые принадлежали Ойдопу багше в прошлой жизни, — пояснил дядя Бато. — Его же репрессировали, потому что он отказался бежать в Тибет. А дуган, в котором он практиковал, сожгли. Ну ладно, побежал я.
— А ты? — спросил Алексей Элю.
— Народу много будет, Саян не переносит такого.
Алексей торопливо умылся, выпил чаю с молоком и направился к храму.
Люди стояли везде: вдоль дороги, у ворот храма, ещё больше прихожан толпилось на территории, а у центрального входа было не протолкнуться. Но, увидев Алексея, люди расступались, глядя на него так, словно это он — перерожденец.
Протиснувшись в храм, Алексей увидел большую статую Будды Майтрейи, покрытую сусальным золотом. Статуя была меньше, чем та, которую показала Алексею Баярма в дацане, но выглядела так, словно это живой человек азиатской и в то же время европейской внешности.
Перед статуей на площадке, выложенной яркими коврами, стоял трон, а чуть ближе к гостям — расписной деревянный стол с буддийскими колокольчиками, чётками и незнакомыми Алексею предметами. За столиком сидел Гьялцен Римпоче, по бокам от него застыли Виталик и Чимит, чей правый глаз был замечательно украшен лиловым синяком. Было видно, что они чего-то или кого-то ждут.
— Дорогу, пожалуйста, — услышал Алексей за спиной.
К трону шёл коренастый степняк, ведший под руку слепого старика — Ниму ламбагая. Старик шёл, прикрыв глаза и что-то нашёптывая одними губами. Нима ламбагай уселся рядом с Гьялценом римпоче.
Появились Санжа и Артур. Они вели к столу с ламами Ойдопа. При виде брата Алексей подобрался, словно для броска, поскольку ощутил, что происходящее пугает Ойдопа. Мальчик шёл к столику с ламами, оглядываясь по сторонам, глядя на всех по-детски удивленно и растерянно.
В первом ряду среди зрителей Алексей заметил множество незнакомых лам высокого ранга. За их спинами Алексей увидел: Надю, Батора-ахая, Бальжиниму-ахая, Андрюху, Бато, брата Батора-ахая с незнакомой девушкой и Баярму. Баярма тоже заметила Алексея и кивком показала, что рядом с ней есть свободное место. Но Алексей сделал вид, что не понял.
Набрав полные лёгкие воздуха, Гьялцен Римпоче низким протяжным голосом начал читать молитву. Читал он минут пять, затем открыл глаза и что-то сказал Буда ламе, видимо, по-тибетски. Буда лама подвёл Ойдопа к столику, указал на атрибуты и задал вопрос по-бурятски. Ойдоп не ответил.
Буда лама задал новый вопрос и подвёл Ойдопа сначала к Гьялцену Римпоче, а затем к Ниме ламбагаю. Мальчик снова не ответил, лишь стоял и смотрел на двух стариков насупившись, готовый вот-вот расплакаться. Среди присутствующих прошёл лёгкий гул, и Алексей почувствовал, как кулаки его невольно сжались. Он был готов в любую секунду рвануть вперёд и прекратить всё это, но что-то его сдерживало, наверное, пытливый взгляд Баярмы, что почти неотрывно смотрела него, и насмешливый взгляд дяди Бато, наблюдавшего за Алексеем из толпы.
Буда лама усадил Ойдопа на подушки у столика и достал из сумки, висевшей у него через плечо, чашу, — ту самую, что когда-то в их квартире оставила бабушка. Буда лама с поклоном протянул эту чашу Ойдопу. Стоявший рядом Санжа налил в неё из серебряного чайника воды. С минуту Ойдоп сидел молча, будто думал о чём-то или о чём-то вспоминал. В зале повисла густая, гнетущая тишина. Но вот Ойдоп вздохнул, а затем протянул чашу с водой в сторону Гьялцена Римпоче. Старик поднялся со своего места и, словно мальчик за угощением, засеменил к Ойдопу.
— Понял, что сейчас произошло? — Алексей вздрогнул, увидев рядом с собой дядю Бато.
— Нет! — растерялся Алексей.
— Они нашли его чашу, и Ойдоп эту чашу признал. Это же сенсация! Сохранились свидетельства, что Ойдоп багша перед обедом всегда поил водой из этой чаши свою свиту. Обрати внимание, он интуитивно всё делает, так не сыграешь…
Гьялцен Римпоче осушил чашу. Ойдоп протянул чашу Санже, чтобы тот снова наполнил её водой, и затем посмотрел в сторону Нимы ламбагая. Руки Нимы ламбагая задрожали, и он не смог принять подношение. Он лишь выдохнул, простонал что-то и упал перед Ойдопом ниц. По залу прошёл гул.
— Болтогой! — вдруг выкрикнул кто-то из толпы присутствующих.
— Болтогой! — подхватили сотни голосов.
Ойдоп оглянулся и окинул взглядом толпу, и взгляд его уже не был детским, напуганным. Теперь казалось, что он был рад видеть всех присутствующих здесь. Гьялцен Римпоче несколько раз хлопнул в ладоши, поднялся со своего места, встал перед Ойдопом и сделал несколько простираний.
— Болтогой! — продолжали выкрикивать из толпы.
— Болтогой! — раздавался в ответ целый хор голосов.
Поднявшись на ноги, Гьялцен Римпоче бережно взял под руку Ойдопа и помог ему взойти на трон. Усевшись на узорные подушки, Ойдоп выпрямил спину и уставился в одну точку. Перед ним уже стоял Буда лама с короной из вытканной золотом парчи. Трепетно, чуть дыша, он поклонился Ойдопу и приложил корону к его голове. Среди гостей раздался общий вздох. Нима ламбагай, поднявшись к трону на четвереньках, припал лбом к коленям Ойдопа и, уже не скрывая слёз, принялся целовать его ладони.
Лицо Ойдопа преобразилось до неузнаваемости, он стал похож на Будду, что возвышался над толпой. Гьялцен Римпоче стоял рядом с Ойдопом и плакал от полноты радости, не скрывая благодатных слёз.
Люди живым потоком потянулись к маленькому перерожденцу. У подножия трона росла гора из дорогих подношений: сладостей, цветов, игрушек… Люди низко кланялись Ойдопу и подставляли ему головы для благословения. Ойдоп благославлял их, слегка касаясь ладонью.
В этом потоке, не замечая никого вокруг, с белым жертвенным хадаком в руках прошла Баярма…
* * *
У входа в домик стояли Чимит и Виталик. Оба молча расступились перед Алексеем. Негромко постучавшись, он открыл дверь и вошёл. Ойдоп, ещё в обычной одежде, сидел за столиком и увлечённо рассматривал большую книгу, в которой Гьялцен Римпоче показывал ему картинки. У ног Ойдопа на подушках сидел Нима ламбагай и, перебирая чётки, читал молитвы. Чуть в стороне от них сидел Буда лама, рядом с ним стоял Санжа. Увидев Алексея, Санжа просиял восторженной улыбкой.
— Можно мне с братом попрощаться? — выдавил из себя Алексей.
— Уезжаешь, что ли? — спросил Буда лама.
— Да, сегодня, — ответил Алексей.
— Прощаются — навсегда, а мы, буддисты, встречаемся вновь! — Буда лама улыбнулся и одобрительно кивнул Алексею.
Алексей подошёл к Ойдопу и протянул ему руки. Ойдоп тут же потянулся в ответ и обхватил шею Алексея.
— На лошадке хочу, — шепнул Ойдоп ему на ухо.
— Он на лошадке хочет, — растрогался Алексей.
— И что тебе мешает? — спросил Буда лама.
Алексей взял Ойдопа на руки, вынес на улицу, усадил себе на плечи и заскользил по жухлой осенней траве, изображая низко летящий самолёт. Ойдоп заливался смехом. Чуть в стороне Алексей услышал ещё один восторженный голос: рядом с ними, вприпрыжку, что-то радостно выкрикивая, словно маленький ребёнок, скакал Гьялцен Римпоче. Буда лама, Чимит, Виталик и Санжа, улыбаясь, наблюдали за этой нелепой и в то же время величественной картиной.
* * *
Алексей побежал по знакомому маршруту: миновал отцовский дом и дальше, уже не разбирая дороги. Он бежал под гору, затем в гору, по хребту пологой сопки, снова под гору, вдоль частных домов, не обращая внимания на огромных, задиристо лающих собак.
Уже подустав, он остановился у невысокого крыльца одноэтажного здания где-то в центре Нижнего Могойтуя, сел на ступеньку, чтобы перевести дыхание, и вдруг зарыдал… с надрывом, не таясь от прохожих, бросавших на него кто удивлённые, а кто сочувственные взгляды, рыдал до тех пор, пока не обессилел. А, затихнув, вдруг ощутил невыносимое желание поспать. Оглядевшись, он понял, что находится у автостанции, недалеко от железнодорожного вокзала. Рядом, на скамейке, сидел дядя Далай:
— Ты чего ревёшь-то?
— Вам не понять, — вяло огрызнулся Алексей.
— Наверное, — то ли согласился, то ли отшутился дядя Далай и похлопал по скамейке рядом с собой. — Садись, поговорим, я люблю непонятные истории.
Алексей сел рядом:
— Чего тут рассказывать?..
И он рассказал всё, что наболело у него на душе. Он не говорил — он изливал душу, наверное, впервые за всю свою несуразную жизнь, и сам себе удивлялся, откуда берутся слова.
— Вот кадр! — дядя Далай искренне рассмеялся.
— Вам смешно? — опешил Алексей.
— А что мне, плакать, что ли? — дядя Далай хлопнул Алексея по колену. — Любите вы, русские, душу себе бередить. То ли дело мы, хохлы…
— А по вам и видно, — съязвил Алексей.
— Я серьезно! У меня отец хохол. Я, правда, не видел его ни разу. Тем не менее…
— Эля тоже, получается, хохлушка? — усмехнулся Алексей.
— Не, Эля бурятка. У нас мама одна — отцы разные, — дядя Далай смешно дёрнул носом. — Во-первых, племяш, братишку твоего забирают не навсегда. Да, нескоро, лет через двадцать, но он вернётся. Ты постареть не успеешь, зато, поверь мне, успеешь его забыть! Во-вторых, радоваться надо: большой учитель вернулся к своему народу. И в этой жизни этот большой учитель — твой родной брат! Плохо ли? Тебе не рассказывали историю Ойдопа багши?
— Отрывками, — признался Алексей.
Дядя Далай посмотрел на часы.
— Я бы рассказал, но не успею, у меня автобус через пять минут.
— А куда вы едете?
— В Улан-Удэ.
— Я был когда-то в Улан-Удэ и вас видел, на площади, — признался Алексей.
— Ладно, автобус мой идёт, — дядя Далай поднялся со скамейки и потянулся за сумкой.
— Дядя Далай, одолжите мне на билет до Читы? Я верну, обещаю.
— Да не вопрос. Вот так и поедешь?
— А у меня и нет больше ничего!
* * *
— До прихода буддизма буряты были язычниками: верили в вечное синее небо и силу рода. Кочевники поклонялись своим предкам, делали подношения, просили о помощи — предки им помогали. Но предков становилось всё больше, и вскоре их стало больше, чем живых: кому-то стали поклоняться чаще, а кому-то реже, многих совсем забыли: не упомнишь ведь всех, никаких свитков не хватит.
Те предки, которых хорошо помнили, не успевали всем помочь, а те, кого забывали, становились голодными духами. Голодный дух — злой дух, а зло надо на ком-то вымещать. Вот и начали забытые духи мстить своим потомкам, забывшим их. А когда нападаешь — невольно себя выдаёшь. Так появились люди, способные видеть духов, — шаманы.
Шаманы находили голодных духов, пытались их задобрить. Если задобрить не получалось, призывали почитаемых духов рода и просили защитить от забытых предков. Шаманы со временем стали привилегированной кастой и, как часто бывает среди людей, стали надменными. Да и много их слишком стало. Приходит простой кочевник к шаману с просьбой угомонить злого духа, что терзает его семью, а шаман с похмелья. Берёт шаман подношения, а сам думает: «А, завтра обряд сделаю». А назавтра приходит к нему богач, приносит щедрые подношения, затем другой богач, а потом шаману отдохнуть захотелось — и забыл о просьбе простого кочевника.
Но это ещё полбеды. Богатые подношения развратили шаманов. И всё, на что хватало их усилий, — на жертвоприношения духам. Лютует дух — зарезали барана, скормили душу животины, — дух успокоился на время. Раз барашка получил, второй, третий — окреп и попросил большее: душу человеческую ему подавай!
Шаман обращается к почитаемым духам, а тем подавно не хочется силы тратить: злой дух окреп уже, сдачи даёт. Раз уступили, другой. А кого в жертву? Не богача же. Сначала пленника, потом раба или бродягу какого-нибудь, а потом и красавицу из простой семьи: духи — те же люди, аппетит к ним во время еды приходит. Затем и в политику шаманов стали посвящать: простой народ против духов не пойдёт.
Но однажды в степи появился необычный человек, бритый наголо, в лохмотьях, с глазами, излучавшими мудрость. Следом по степи пронеслась весть, что этот человек проповедует Учение о Великой Пустоте, где нет ни духов, ни предков, ни лжи, ни зависти, ни голода, ни боли, ни страха — ничего нет, только пустота и вселенский свет, подобный тому, что излучают звёзды в ночном небе. Эта Пустота — великое освобождение от всех земных страданий. Неудивительно, что простые кочевники, уставшие от непостоянства мира, восприняли новое учение как надежду на спасение.
Шаманы обратились за помощью к почитаемым духам, и те им открыли, что за пришельцем стоят боги, обладающие несокрушимой силой, — они прекрасны и в то же время ужасны, их невозможно объять взором, но они могут уместиться на острие иглы. Они не требуют подношений, источник их силы в Великой Пустоте, которую невозможно найти и обрести, а можно только постичь. Этих богов призвал Бурхан багша, сумевший постичь силу Пустоты и открывший её дары простым людям. Бурхан багша отправил в бурятские степи одного из своих учеников, чьё имя означает «Совершенное знание». Простые степняки стали называть его Ойдоп багша.
Шаманы никогда не дружили промеж собой, но появление в степи Ойдопа багши заставило их объединиться. Они выследили Ойдопа багшу и решили его сжечь, дабы ничего не осталось от пришлого учителя. Ойдоп багша не сопротивлялся, с молчаливым достоинством взошёл он на костёр, а вскоре по степи разнеслась весть о том, что Ойдоп багша обрёл новое тело. Сто восемь раз шаманы убивали тело Ойдопа багши, и всякий раз он обретал новое, лишь укрепляя веру простых степняков в своё Учение.
Изумлённые силой пришлого учителя, многие богачи, ведомые своими духами, потянулись к нему и приняли его Учение. Тех духов больше никто не видел, но их живые потомки утверждали, что великий учитель отправил их в Чистые земли, где им уже не придётся голодать, а спустя некое время они смогут вернуться в этот мир, чтобы исправить ошибки своих прошлых жизней.
Однажды Ойдоп багша решил, что Учение, которое он принёс в бурятские степи, окончательно укрепилось, — многие ученики Ойдопа багши сами стали великими учителями, и теперь степняки смогут обойтись и без него. Но услышав о намерении своего учителя покинуть этот мир, ученики взмолились и попросили его перерождаться на этой земле до тех пор, пока последний степняк не покинет этот мир и не растворится в Великой Пустоте. Услышав эти молитвы, Ойдоп багша согласился…
— На сказку похоже, — Алексей тронул родинку на подбородке.
— Я тоже так думаю! — усмехнулся дядя Далай. — А хочешь узнать, откуда у тебя эта родинка?
— А вы точно это знаете? — спросил с недоверием Алексей. — Просто, дядя Далай, честно говоря, устал я от всей этой мешанины правды и вымысла. Надоело, отдохнуть хочу.
— Вот эта история — стопроцентная правда! — заверил дядя Далай. — В общем, слушай. Однажды, где-то в центральной России — то ли в конце девятнадцатого, то ли в начале двадцатого века — случился неурожай. И люди потоком хлынули из тех краёв в наши. Дорога была долгой, не все добрались, а те, что добрались, прибыли измождёнными. А тут всё с нуля начинать надо, и положиться особо не на кого: край земли, народу мало.
И приехала сюда одна семья. Была у них красавица-дочь. Чтобы не голодать и окопаться здесь, отдал глава семьи дочку за сына зажиточного бурята. Дочь, естественно, не хотела замуж за бурята, но против воли отца не попрёшь.
Вышла она таки замуж за сына степняка, родила от него дочку, а потом сбежала: с кем — история умалчивает. А дочку оставила отцу. Сынок того зажиточного степняка женился во второй раз, на бурятке, детей начали рожать одного за другим. А от первого брака дочка-метиска не по душе пришлась мачехе. Вот и выросла дочка, хоть и здоровой, и красивой, и сильной как мужик, а чёрствой. Никто её замуж не хотел брать. Слишком уж нравная была девка: драться любила, водку пила, ну и… так далее. Главной же её страстью были лошади. Целыми днями она могла верхом скакать и не уставала. А своей лошади у неё не было. Зато был в этих краях один паренёк, невысокий, сухонький такой, молчаливый и нелюдимый, из бедной семьи к тому же. Проверила его та красавица-метиска — детей зачинать вроде может — и забрала себе.
— В смысле — «забрала»? — не понял Алексей.
— Вот так и забрала, — развёл руками дядя Далай. — Привезла в свою юрту и сказала, мол, сбежишь, — догоню, отрежу голову и всё остальное.
— Боже упаси! —не сдержался Алексей.
— Ты дальше слушай, не перебивай! — отмахнулся дядя Далай. — Родила метиска сына от него: красивого мальчика, крупного, сильного, горластого. И обменяла она этого мальчика на хорошего рысака!
— Ого, вот это поворот! Что-то мне уже не нравится эта история.
— А ты слушай! — дядя Далай выдохнул и продолжил. — Взяла с тех пор та красавица-метиска моду рожать пацанов и менять их на хороших лошадей. В то время роддомов не было, не все дети выживали, многие после родов умирали, а наследник нужен — это вопрос будущего. Потому горластые крепыши были в цене. А та рожала и не охала, как из пулемёта.
Но однажды у неё родился мальчик, похожий на отца: хилый, слабый, молчаливый… И никто этого мальчика не брал. Даже овцы паршивой за него не давали. Невзлюбила она, значит, сынка. А тут ещё одна напасть: пытается родить, а не может. Всё, как отрезало.
Кто виноват? — естественно убогий мальчик. Рос он хилым, молчаливым, но рос, умирать не собирался. Дождалась красавица, пока ему лет пять-шесть не исполнится, и выгнала ночью из юрты. Мальчик брёл-брёл да так и сгинул в степи, никто его больше не видел.
Зажила себе преспокойненько: мужа караванщиком пристроила, а всё жалованье его себе забирала, всё до копейки! — дядя Далай поднял указательный палец. — Остепенилась даже, перестала водку пить и с соседями драться. А не живётся! Начал ей сын сниться.
Она крепилась, старалась не думать о нём, — а мальчик уже и мерещиться стал. И поняла она: то ли боги, то ли духи степные её наказывают. Пошла к шаманам, они шаманили-шаманили — ничего не вышаманили: не исчезает мальчик — ещё явнее видится. И является несчастным таким, измождённым… Но и это полбеды: сердце ей начало изменять — почувствовала жалость к тому загубленному ребёнку. И жалость эта всё сильнее и сильнее! Она уж думала повеситься, утопиться ли, но зашёл к ней однажды в юрту один монах.
Она сначала выгнать его хотела: гостей-то прежде никаких не привечала. Но тут с сердцем её что-то не то стало происходить. Впустила она в юрту монаха, напоила, накормила, а он и спрашивает: «Почему этот мальчик плачет?» И тычет пальцем в призрака. Ну, она испугалась и призналась во всём.
Всю ночь монах медитировал в юрте. А она сидела рядом и просила прощения у мальчика, что сидел призраком напротив. А утром монах велел, чтобы она шла за душой этого мальчика, да не просто так, а с поклонами, простираясь, замаливая грехи свои, туда, куда мальчик её поведёт.
И пошла она, и простиралась. А никто мальчика этого не видел — только она. А люди видели только, как она простирается вдоль дорог, рек, сопок, лесов, оврагов… Одежда на ней превратилась в лохмотья, тело её голое истерзанное стало видно, ладони и колени покрылись страшными ранами! А она всё равно — шла за своим погибшим сыном и простиралась, просила у него прощения.
И так она простиралась ровно сорок дней, пока однажды не пришла к храму. Мальчик исчез — растворился у юрты, в которой жил тот монах. Он вышел, встретил её, отмыл, накормил. На её теле не было живого места —монах её вылечил. Красавица та грешная, Алексей, — твоя прабабушка! А монах тот — Ойдоп багша!
— О боже! — Алексей упёрся лбом в переднее сиденье. — Я сплю, однозначно сплю!
— Прабабушка твоя вернулась к мужу, родила от него сына и дочь, твою бабушку, и стала им очень хорошей матерью. А потом пришли красные. Они начали убивать богачей и лам, разрушать монастыри. Ойдоп багша успел отправить в Тибет своего главного ученика, пятилетнего Гьялцена Римпоче, они его тогда только-только нашли. Другого своего ученика, пятнадцатилетнего Ниму ламбагая, он убедил снять рясу и уйти в народ. А остальные уходить отказались. И всех, кто остался с учителем, погнали этапом в лагеря.
Поезда они ждали в загоне, как скот, под открытым небом целый месяц. Ни еды, ни воды им не давали. Но они выжили, потому что всё это время твоя прабабушка носила им горячий суп. Не знаю, как она убедила охранников, но они её не выдали, хоть и рисковали своими жизнями. И сама она рисковала: всю её семью могли отправить по этапу, но пронесло.
Перед прибытием поезда Ойдоп багша отдал твоей прабабушке свою чашу и попросил сохранить её, сказал, что непременно за ней вернётся. У каждого монаха своя личная чаша, только из неё он ест и пьёт. И то, что он отдал кому-то свою чашу, означало одно: в этой жизни она ему больше не нужна.
И твоя прабабушка хранила эту чашу, и дочери своей, твоей бабушке, завещала её хранить. Когда твоя прабабушка умерла, бабушка поставила ей метку на подбородке, чтобы найти её следующее перерождение…
Алексей невольно прикрыл ладонью родинку на подбородке:
— У меня сейчас голова взорвётся!
— Круто?! — дядя Далай смотрел на Алексея и по-отечески улыбался.
— Да как вам сказать?.. Мне бы водки сейчас!
— Нету, — Дядя Далай развёл руками.
— Я так долго был непонятно кем… — Алексей тяжело вздохнул.
— Вот только слюни распускать не надо сейчас, — дядя Далай поморщился. — Не люблю, когда мужики плачут!
— Да я выплакал уже всё сегодня, — Алексей снова потёр родинку. — Я же искал вас, дядя Далай, почти месяц жил в Улан-Удэ, телефон вам свой отправил через общих знакомых…
— Я ничего не получал. А зачем ты меня искал?
— Сам тогда не знал, — Алексей усмехнулся. — Мне казалось, что вы должны сказать мне что-то очень важное. Но тогда я бы вас точно не понял!
— А сейчас понял?
— Пока не знаю! — честно ответил Алексей.
Автобус ехал по пригороду Читы. За окном промелькнула стоянка с останками армейских грузовиков, которая когда-то была видна из окон съёмной квартиры. Он возвращался в родной город, такой знакомый и родной, и в то же время уже какой-то другой, неведомый.
Улан-Удэ
2021 г.
[1] План — жаргонное название гашиша.
[2] Жёлтый домик — то же, что и «сумасшедший дом».