Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2022
Трудно ходить в театр на детские спектакли. Только ко второму действию я начал понимать, какие милые, симпатичные мальчики и девочки сидят вокруг меня. Разглядел лица, восхитился их обаянием и красотой.
На первом действии раздражало буквально все: шорох, скрип, шепот, бесконечный фоновый гул, ну как всегда бывает, потому что свои дети (внуки), они замечательные, а всех остальных слишком много. Но это было ложное чувство — просто нужно было привыкнуть.
На самом деле смотреть спектакль в детской аудитории — для профессионала, режиссера или критика, ужасно полезно. Все «провисы», слабости, недочеты сразу очевидны: фоновый шум в такие секунды становится чуть сильнее, слышнее. С другой стороны, все «ударения», акценты, ключевые моменты, кульминации и эффекты — тоже проверяются этим шумом. Он исчезает или превращается в общее «ах». Или даже в мертвую тишину, совершенно не свойственную этому залу.
На спектакле «Манюня» в РАМТ — много завсегдатаев. Это я понял из разговоров в антракте и после спектакля. Юные зрители и их родственники приходят сюда не по одному разу. Зал полон. И — что важно — он полон именно родителями с детьми. Не классами и не «пионерскими отрядами». Водить детей в театр с педагогом из школы, детского дома, детского лагеря — вообще-то важная, благородная задача. Но ужасно трудная.
Микрокосм детского коллектива никуда не девается даже во время самого яркого представления: отношения, лидеры, изгои, любимчики, подруги, ревность, страсть — с трудом представляю спектакль, который бы мог вырвать ребенка из этого потока переживаний.
Тем не менее героические педагоги продолжают это делать, значит, видят цель и знают, как ее достичь.
Ну, и правда, что может быть важнее, чем разговор об увиденном спектакле, уникальном, единственном художественном впечатлении в жизни?
…Тем не менее, когда я на «Манюне» увидел, что дети в основном с родителями, мамами, папами, тетями, бабушками, подругами мамы и так далее, — мне как-то полегчало. Их привела сюда мощная семейная традиция — ходить в театр. И поверьте, они это понимают.
Собственно, и сам спектакль — об этом. О том, что такое семья.
И каков смысл этого слова.
Девочка слева от меня. Ей лет восемь. Впереди нее сидят две рослые девушки постарше, девочке не видно сцены. Ну а выход? Билеты раскуплены, свободных мест нет. А если и есть — как сесть одной, отдельно от мамы? Девочке принесли специальную подушку. Большую такую, плотную, но мягкую. Теперь ноги болтаются над полом, но хоть что-то ей видно. Девочка все равно падает на бок, чтобы через щелочку между головами расширить свой обзор. Не плачет, не ропщет, просто нагибается, чтобы увидеть актеров.
Справа от меня два серьезных малых со смартфонами, играют в игры и одновременно смотрят спектакль. Им лет по десять. Я расстраиваюсь: ну что они там увидят? Удивительно, но реагируют на каждое слово, на каждый острый момент, комментируют, вполголоса обсуждают. Иногда подтрунивают, иногда спрашивают друг друга, если не расслышали или не поняли.
Когда в двухтысячные годы Наринэ Абгарян стала выкладывать в социальных сетях фрагменты своих воспоминаний о детстве, проведенном в маленьком городке Берд в Армении, о своей семье, о советском трудном быте, о счастливых мгновениях дружбы и любви — никто еще знал, что это станет одной из самых главных детских книг в нашей стране, и уж точно — одной из самых популярных пьес.
И дело тут вовсе не в советской ностальгии, хотя присутствуют в тексте и банка сгущенки, как символ дефицита, и «венгерские курицы», добытые с боем, и инженерская зарплата в сто двадцать рублей, на нее папа Юра содержит большую армянскую семью из трех девочек: Наринэ, Каринэ и Гаянэ.
И висит над сценой огромный ковер — тоже символ ветхого советского благополучия. И вещает «армянское радио», тоже символ советских лет, вернее, советских анекдотов, советского фольклора.
Я, кстати, задумался: а насколько понятно это детям — «армянское радио» и то, что это значит?
Вряд ли понятно, вряд ли анекдоты «армянского радио» им вообще знакомы.
И вот тут очень важно, что по замыслу режиссера — Рузанны Мовсесян, — вообще вся «советская история» (тогдашние реалии быта и речи) здесь, в спектакле, подана как «всеобщая история», как история людей «вообще». То есть это просто «мы», и в конечном итоге этот спектакль просто «про нас».
«Армянское радио» в таком контексте — это не анекдоты про дефицит или Брежнева — это два шута, два мягких и добрых клоуна (Алексей Бобров и Виталий Тимашков), которые сопровождают все перипетии приключений двух девочек: Наринэ Абгарян (она в своей книжке не прячется ни за каким псевдонимом, ее играет Анна Дворжецкая), и Манюни Шац (ее играет Анна Ковалёва). А приключения эти — от попыток искривить свой нос, чтобы он тоже был «с горбинкой», как у любимой подруги, с помощью страшного удара тупым предметом в переносицу, от каких-то якобы «вшей», которых Баба Роза выводит с помощью страшной смеси синьки, бараньих катышков и чего-то еще, до первой влюбленности в «заезжего москвича» — это странная смесь ностальгии по детству, юмора, человеческих отношений и какой-то пронзительной откровенности, — так что и юный, и взрослый зритель буквально погружаются в них с головой.
Я внимательно поглядывал на девочку слева, которая смотрела спектакль на подушке, скривившись набок, чтобы ничего не пропустить, и на двух приятелей справа, которые пытались быть «взрослыми» и «ироничными» по отношению к этому «детскому спектаклю», но у них ничего не получалось, вместе со всем остальным залом они хохотали и замирали.
Я вслушивался в зал.
И я понимал, что дети прекрасно понимают все театральные условности, все предложенные театром «правила игры».
Вот ходит по сцене, то перетаскивая холодильник, то просто лежа или сидя в изнеможении от этих неукротимых духом двух девочек, — настоящий белый медведь. Прямо в шкуре и на двух ногах. В программке он так и назван — «Армянский белый медведь». Родители шепотом объясняют детям (сами, конечно, немного подумав): мол, это фантазия, это белый медведь с обертки любимых конфет «Мишка на севере», и это, наверное, действительно так и есть. Но по большому счету объяснений не требуется. Отчасти фарсовый, клоунский, цирковой театр — он, конечно, предполагает некие условности. И дети это прекрасно чувствуют.
Другое дело, как удается им почувствовать сквозь этот веселый балаган и даже абсурд — настоящую жизнь, искренние чувства, нежность и любовь? Но ведь удается же.
Мне кажется, это потому, что режиссер (и театр РАМТ в целом) — очень тонко понял и ярко передал основную тему книги. В отношениях двух девочек есть, как это часто бывает в жизни, ведущий и ведомый: Манюня Шац не боится ничего, верней, преодолевает страх, атакует, идет на штурм, и сыграно это блестяще, а Наринэ Абгарян с восторгом за ней наблюдает и с наслаждением за ней следует. Но если Манюня — такой детский генерал, ведущий свои «сражения», то кто ее армия, кто позволяет ей оставаться счастливой и легкой, что бы она ни вытворяла, ни придумывала? Это, конечно, не только ее подруги — это целая армия добрых людей. Собственно, философия спектакля в том, что эта армия добрых людей — она всегда присутствует в жизни, она здесь, она растворена в реальности, какой бы реальность ни была.
Это и родители, и соседи, и просто прохожие, и крестьяне, спускающиеся с гор, чтобы подарить Абгарянам самую лучшую в мире сметану или самый лучший в мире сыр, и ангелы-клоуны с «армянского радио», да кто угодно.
Эта «армия добрых людей», которая должна быть всегда и будет всегда, — вот, наверное, главное открытие и главный символ веры Абгарян (уже не персонажа, а писателя). Дети очень тонко чувствуют эту веру и эту надежду, и поэтому для них в спектакле «все понятно» (хотя, казалось бы, многое нужно объяснять: а почему ковер, а почему живой белый медведь, а почему армянское радио, а что за сепарированная сметана, а что такое сто двадцать рублей), ну а взрослые…
А взрослые, как мне кажется, особенно сейчас, в наше время, напряженно думают: а куда же девалась эта «армия добрых людей», в чем сейчас их опора, в чем основа бытия для них сегодня? Куда они ушли и вернутся ли опять?
Есть в спектакле «Манюня» персонаж, о котором стоит сказать отдельно: это Ба, или Баба Роза — в исполнении совершенно удивительной Нины Дворжецкой.
Вокруг нее строится этот мир маленького многонационального армянского городка Берд, о котором рассказано лишь с помощью нескольких деталей, вокруг нее вообще строится весь мир Манюни и Наринэ, она — символ жизни в каком-то смысле, со своей страстностью, любовью, неукротимой жаждой справедливости и желанием счастья.
(Вообще, замечу в скобках, национального — то есть «армянского» и «еврейского» — в спектакле много. Это и интонации, и самоирония, и шутки — но почему-то кажется, что это «армянское» или «еврейское» — гармонично вливается во что-то общее, всечеловеческое.)
И если и есть в спектакле скрытая от детей, но понятная взрослым нота горькой ностальгии или грусти, то это как раз ностальгия по этому «всечеловеческому». Носитель его, даже главный носитель — как раз Баба Роза Нины Дворжецкой. Она каким-то неуловимым образом создает вместе с другими членами двух семей, папами и мамами, сестрами и соседями, этот общий на всех мир. Общий и в своих бедах, и в своих радостях.
Конечно, сегодня порой смотришь на это со слезами на глазах.
Хочется туда вернуться, в этот маленький Берд, где все равны и никто никого не ненавидит, не мучает своими злыми мифами.
Где еще не родилась новая, страшная сказка — о том, как сдается эта армия добрых людей Манюни. Как она терпит поражение.
Но ты понимаешь при этом, особенно на аплодисментах: эти дети, они увидят новый мир. Другой, отличный от нашего. Они обязательно его увидят.