Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2022
Валевский Анатолий Михайлович — родился в Новом Роздоле (Украина) в 1969 году, окончил Томский государственный педагогический университет (1997). Работает в школе. Публиковался в журналах «Дружба народов», «Нева», «Крещатик». Живёт в посёлке городского типа Андра (ХАМАО-Югра).
Предыдущая публикация в «ДН» — 2021, № 3.
На улице из грязной коробки доносился тощий скулящий писк, больше похожий на человеческое: «Помогите!»
Все проходили мимо, кроме Натальи. Она остановилась и заглянула в коробку. Эльза, соседка с шестого этажа, как-то в сердцах посетовала: «Жизнь иногда такое выкидывает, что хочется остановиться и подобрать».
Наталья подобрала.
— Тебе, малыш, крупно сегодня повезло — капнула пенсия. Она у меня смешная, — Наталья подмигнула комочку шерсти и улыбнулась. — Но на ветлечебницу для тебя, надеюсь, хватит.
Ветеринарка находилась недалеко. Наталья пришла и диву далась: народищу часа на два. Бабушка с двумя пожилыми котами, девочка с хорьком, мамочка с кроликом в клетке, пышная женщина с запуганным таксиком, подспудно понимающим, зачем его привели к врачу.
— У вас что за проблема? — поинтересовался незнакомый мужчина.
Наталья достала грязный комок — очередь заинтересованно посмотрела.
— Спасительница, — коротко подытожил мужик. И громким басом на весь коридор протрубил: — Тут женщина с совсем плохой животинкой — пропустим?! — обратился глашатай к очереди.
— Но… — послышалось начальное возмущение дамы с таксиком, но её голос мгновенно утих, когда мужчина сердечно улыбнулся и сказал:
— Думаю, капля христианского милосердия нам не повредит.
— Конечно, — первой отозвалась бабушка с пожилыми котами.
Наталья от отзывчивости очереди опешила. Через час доктор ей сказал:
— Можете идти со своим чудом домой, — и протянул рецепты.
Возле подъезда Наталья встретилась с Эльзой. Та увидела коробку, с пониманием улыбнулась.
В квартире новый жилец радостно не отходил от своей благодетельницы. Наталья рассмеялась. Присела и принялась разговаривать сама с собой, что часто с ней происходило.
— Не смотри такими преданными и голодными глазами… Куда побежал? Стой! Буду тебя кормить.
Животинка счастливо виляла хвостиком.
— Как же тебя назвать, чтобы душа и сердце не болели и не стонали? Сама себя упрекаю: «Какая я дура, столько лет, пора бы поумнеть, хотя возраст ещё не значит, что я выросла!»
Наталья вспомнила слова Эльзы: «Иди до упаду, не оглядываясь…»
Наталья перевела дыхание.
— Назову тебя Чудом. Так тебя доктор назвал. Когда живешь с Чудом, сама начинаешь чудить. Судя по тебе, ты — безродное Чудо. Это нас роднит. Моя воспитательница из детского дома Генриетта Галактионовна, которую все за глаза звали Герой, не Мегерой, а по-доброму Герой, постоянно капала мне на мозги: «Наталья, ты ходячая головная боль, никакой цитрамон не помогает! Только наводишь хаос!» Она считала, что мой подростковый возраст не поддаётся воспитанию. Ей, блокаднице, ведь должно было быть знакомо: хаос — это нормально.
Наталья поднялась и достала из шкафчика растворимый кофе. Включила на автомате чайник. Чувствовала Наталья себя неважно ещё с ночи. Слабость, тахикардия, шум в голове. Таблетки не помогали. «Скорую» не вызывала. В больницу — ни за что. На кого оставить Чару и остальных домочадцев… Боль всё же к утру притихла. Несколько раз Наталья просыпалась, чувствуя напряжённость в душе, словно натянулась струна, которая могла лопнуть, оборваться в любую секунду от неумелого прикосновения руки или неправильного движения смычка.
И снова в голове стучало молоточком: «Иди до упаду, не оглядываясь…»
Поселившееся с ночи беспокойство усилилось. Гнетущее состояние раздражало. Наталья решила с этим покончить кардинально. Подошла к холодильнику, достала початую когда-то бутылку холодного коньяка, налила в рюмку и залпом выпила для успокоения нервов. Холодная жидкость приятным ожогом разошлась по организму.
Наталья присела, вздохнула, закрыв глаза. Незримая усталость легла на плечи. «Что такое со мной?» Но ответа не было. Наталья вспомнила дурацкий сон и досадливо поморщилась. Она никак не могла его вспомнить целиком — сплошные куски, словно оборванные страницы. Снились какие-то бесконечные двери. Они засели в голове и не уходили, усиливая беспокойство.
И всё же коньяк оказал благотворное воздействие. Наталья почувствовала облегчение — отпустило. На её бледном лице застыла умиротворённая улыбка.
Она снова вспомнила своё: «Иди до упаду, не оглядываясь…»
Фраза придала жизнестойкости.
«На чём мы с тобой остановились? На моём детстве…»
Наталья призадумалась.
«Гера права: если у ребёнка не было счастливого детства, ему трудно быть счастливым позже, потому что он просто не знает, что такое быть счастливым.
Ты вот, Чудо, с рождения оказался в коробке и на помойке, моё существование — так же «морозильная камера». Согреться в ней невозможно. Я появилась на свет в первый месяц войны, мама рожала меня в поле во время бомбёжки. Хотя в документах и написано «место рождения Душанбе», но мама туда не доехала, родила по дороге. Хочу тебе сказать, что мир ещё не такое пережил.
Да-да, не смотри на меня такими глазами, Чудо. Рассказывать тебе дальше? Хорошо. В поисках тепла, чтобы наконец согреться, в шестнадцать лет я ушла из детского дома, но камера оставила свой след — мороз в душе.
Воспоминания разрушают человека. Гера сколько раз мне твердила, что память надо очищать от негатива. “Грабли, на которые встала, беречь не нужно!”
Ну что ты на меня так глядишь, будто я тебя не покормила? Колбасу всю схомячил. Не волнуйся, жить будешь у меня. Я, конечно, не мать Тереза, но когда открыла коробку и увидела твои глаза…
Раньше не верила втираниям, что глаза — зеркало души, но когда посмотрела в Вовкины — услышала голос океана, увидела, как мы тайными тропами проникаем в звёздную долину, и ещё узрела красоту Северного сияния. Я ему так и сказала: “Ты моё Северное сияние”».
Наталье захотелось курить. С детства дымила, Вовка не курил. Он никогда не говорил, что ему не нравится, что Наталья курит, но она сама это чувствовала и, собрав силу воли в кулак, бросила.
Старуха Эльза, её заступница по дому, любительница «Беломора», учила: курить надо в местах, где человек чувствует себя свободно, потому что сигарета дана для расслабления.
Теперь Наталья могла себе это позволить.
«Знаешь, Чудо, чего больше всего хотелось в детдоме? Ни за что не угадаешь! Мо-ро-же-ного… Я его даже во сне облизывала.
И представляешь, Вовка покупал мне его на завтрак — ночные кошмары как рукой снимало. Однозначно, у мороженого есть положительный эффект — застывшее детство.
Угадай, где я встретила Северное Сияние? В том месте, где спокойно могла найти или подобрать тебя.
Свалка, мусорка, как хочешь называй, сути не меняет. Я из того поколения, что сдавало бутылки, когда в кармане не было ни бумажек, ни металла. Голодных и неприкаянных, как я, там промышляло много. Мы продавали, меняли то, что находили на свалке. Хватало на булочку с маслом и даже на ложечку икры баклажанной.
Плохо было осенью в промозглый день, когда со свинцового неба лил бесконечный холодный дождь. Тогда душа забиралась в картонку и тихонько дрожала.
Северное Сияние работал шофёром на мусорке. Однажды, не увидев, что я ковыряюсь в одной из ям, он меня чуть не завалил, скидывая мусор из машины.
Меня бесит и раздражает, когда человек жалуется на жизнь и хнычет, что она ему не подарила шанса. Она их предоставляет навалом, но люди ими не пользуются или чего-то выжидают. Кто не рискует — не пьет шампанского. Кто не согласен — бросьте в меня камень, я отвечу… гранатой.
Я свой шанс не упустила.
У нас не было ни кола ни двора. Сирота сироту чует за версту. Вовка увёз меня к себе в бич-град, в двухэтажное деревянное общежитие, приютившее разный народ, но в большинстве со штампом: БОМЖ — на страничке с пропиской.
Северное Сияние взял меня одной фразой: «Я буду тебя беречь», — и я доверилась. Из приданого — картонный чемодан времён Великой депрессии с вещичками, раздобытыми на свалке. Жили весело, голодно, но с мечтой о своём доме.
На её претворение ушло три каторжных года. Маленький, крошечный, он радовал глаз. Собирались зайти в домик следующим днём после загса, а ночью нашу мечту “добрые” люди подожги. Вот такая огненная ночь перед свадьбой. Тогда я поняла, что такое реветь белугой. Мы стояли с любимым у пожарища и оба ревели, понимая: наша мечта растаяла, как вкусное мороженое.
Грязные, опухшие от слёз пошли в загс забирать заявление, хотели позже расписаться. Нас уговорили не откладывать. В такси Северное Сияние достал два кольца. Я поняла: мы начинаем жизнь с чистого листа.
И у нас снова получилось! Я сама из Коми. У нас ходит сказание, что жили двое влюблённых: Тарас и Анюка. Настолько сильными были их чувства, что народ стал такую любовь называть «тарасанюка».
В трудные времена не страшно, когда рядом любимый. Всё у нас было хорошо: новый дом, машина и, главное, Димка, или, как муж любил называть сына, — Димитропулос. Ребёнок — это будущее! Он получился у нас идеальным с первой попытки.
Вовка говорил, что влюблён в блеск моих глаз. Ещё бы им не блестеть.
Глаза счастливой женщины — это ворота в сердце, где живёт любовь.
Когда мои домашние засыпали, я выходила на балкон, смотрела на окна соседних домов. Я не всматривалась в силуэты. Я просто мысленно желала, чтобы все завтра проснулись и никто не заболел. Мечтала, чтобы там, где горит свет, люди просто пили чай или смотрели телевизор, чтобы между ними не было ссор и скандалов.
Знаешь, Чудо, после голодного, оборванного детства я поняла: семья — это мир! Если он царит в семье, значит, там всё хорошо.
Гера как-то сказала, что у нас с Володей глаза одинаковые. Я так удивилась: у меня карие, у мужа — серые. Гера рассмеялась. “Они у вас влюблённые”. И скажу тебе, Чудо, — это была абсолютная истина.
Жизнь с настойчивостью и мощью асфальтоукладчика уверенно катилась вперёд к новым целям. Мы ехали по этой дороге, уверенные в мастерстве водителя».
Наталья закурила. Затяжки делала глубокие, словно собиралась ими прочистить закоптевшие лёгкие. Раскашлялась, психанула и потушила сигарету.
Чудо лизнуло руку, и Наталья будто проснулась.
«Моё счастье сглазили завистники, — продолжила Наталья чуть погодя. — А может, сама виновата, что так им лучилась, что остальных слепило от нашего семейного света.
Когда Володя с Димкой разбились, нагрянуло одиночество, когда смотришь на живых — и видишь мёртвых. Раненое сердце ещё как-то можно заштопать, моё же было разбито вдребезги — восстановлению не подлежало. Говорят, время лечит, — враньё. Оно лишь расширяет пустоту, делая из неё огромную чёрную дыру.
Тогда я поняла: быть счастливой — непозволительная роскошь для мира.
Меня утешали: Гера, Марго, подруга её по жизни, и Эльза. Я им благодарна за поддержку, но они не могли понять главного: я всегда буду проклинать и ненавидеть вчерашний день, забравший у меня мой мир.
После похорон любимых я стала кораблём с огромной пробоиной в борту. Всё можно пережить в этой жизни, пока есть для чего жить, кого любить, о ком заботиться и кому верить.
Как-то ночью услышала странный голос, спрашивающий меня:
— Ничего не хочешь изменить?
— Ты о чём? — искренне удивилась я.
— О твоём одиночестве.
— Ты готова мне его заменить?
— Не знаю.
— Тогда не задавай пустых вопросов, — возмутилась я. — Когда будешь готова, тогда и поговорим, а пока не вторгайся в мою жизнь, это ранит меня. Те, кто долго живёт с одиночеством, не любят ненужной суеты.
— Ты, женщина, не поняла, с кем разговариваешь? — разъярился голос. После небольшой паузы, успокоившись, добавил: — Я — смерть!
— Не испугалась, давно жду!
— Зря! Нытики мне не нужны.
— Милосердная? — с сарказмом ответила ей.
— Иногда бываю… — И сказала слова, которые я не ожидала услышать: — Снимай траур, люби живых!
— Где взять силы?
— У себя и возьми.
И голос пропал.
Когда я ещё была счастлива, в той жизни, с нами проживала доберманша — Чара. Мы её нашли привязанной к дереву. Хозяева так жестоко решили избавиться от девочки. Мы отвязали и забрали к себе. Чара так же была чудом. Она нас полюбила, доверилась. Понимаешь, это безоговорочная любовь, любовь без размышлений, полная и настоящая!
Чара, как и я, выла, когда в сырую землю опустили моих любимых мужчин.
Однажды я на неё накричала и даже ударила по хребту. Она присела и взглянула на меня. Я увидела, что она плачет. Обняла её и зарыдала вместе с ней.
Как-то Эльза зашла с бутылкой коньяка. Откупорила, налила.
— Помянем, — сказала она.
— Кого?
— Матильду, — Эльза кремень, держалась. — Директора детского дома, в который я попала после немецкого концлагеря. Большой внутренней силы была человек.
— Сколько ей было? — поинтересовалась с сочувствием.
Эльза взглянула на меня и сказала:
— Шла до упаду.
Эльза закрутила свою беломорину и добавила:
— И ты, Наталья, иди до упаду, не оглядываясь…
Вот я и иду, Чудо… до упаду… не оглядываясь…»
Наталья достала из пепельницы остывший окурок и снова его зажгла.
«Чудо, ты удивишься, узнав, что я обожаю слушать Баха. Тебе неведомо, что этот человек схоронил одиннадцать любимых детей, первую свою жену. Я не раз задавалась вопросом, как он смог это пережить, почему не перестал дышать, почему его сердце не остановилось? А главное — как он смог и дальше писать музыку? Самую прекрасную музыку, какую доводилось слышать миру. Знаешь, почему он смог? Он так же шёл до упаду, не оглядываясь. Еще у него были ноты. Нота за нотой и создавалась великая музыка скорби, печали, любви.
Вот тогда и я вышла на свою дорогу и пошла по ней до упаду, не оглядываясь. У Баха были ноты, а у меня — Чара, потом появился Вася: кот сомнительного обличья и соответствующего запаха. Он взял меня своим поведением. Не выпендривался, чинно прошёл по квартире, обнюхал углы, нигде не пометил территорию, вернулся в прихожую, сел и вежливо сказал «мурррр», будто благодарил меня за то, что я его пустила в своё жилище. Истинный аристократ. Потом от дурных детишек отбила Басю. Доброта — не зубная паста, которую выдавливают каждое утро, чтобы почистить зубы. Оно им было с детства неведомо. Маленькие нехристи привязали Басеньку к металлической двери и стреляли по ней из пневматической винтовки. Ну а потом… — Наталья вздохнула, махнув рукой, мол, чего вспоминать. — Наказ Эльзы выполняю: иду, как и она, до упаду, не оглядываясь…»
«Чудо, чтобы ты знал, — двери моей квартиры всегда открыты, даже ночью. Воровать у меня нечего, сам скоро увидишь. Не закрываю, потому что боюсь, вдруг снова мне поплохеет. В тот раз я просто забыла закрыть дверь. К вечеру мне стало худо, и я рухнула в коридоре. Чара подбежала, обнюхала, заскулила, а потом лапой открыла дверь, и все домочадцы, кроме Васи — он остался меня сторожить, — побежали на шестой этаж к Эльзе. Она услышала лай Чары, открыла двери и всё сразу поняла: побежала меня спасать и таки успела. Эльза и Валерия Павловна, учительница математики с третьего подъезда, по очереди ухаживали за моими домочадцами, пока я два месяца отлёживалась в больнице после инфаркта».
«Все мы идём до упаду, не оглядываясь», — сокрушённо подумала Наталья, плотно сомкнув губы.
«Раз в месяц практикую слёзы — очищение души. Старушка Эльза так мне и сказала: «Не бойся естественных потребностей. Хочется смеяться — смейся, плакать — плачь, материться — да сколько угодно, от тебя не убудет. Сила в нашей естественности!»
Кстати, ты в курсе, что меня в доме считают сумасшедшей? Я с соседями не ругаюсь. Когда меня достают, спокойно резонирую: «Вам показать дальнюю дорогу, или сами найдёте?»
Я культурная, вежливая женщина».
Наталья решительно встала.
«Ладно, пойдём, познакомлю тебя со всеми обитателями квартиры. Не бойся, они тебя не обидят.
Чара, старушка, заходи и зови остальных… Будем знакомиться с новым домочадцем…»
Наталья продолжила свой путь до упаду… не оглядываясь…