Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2022
«Мисс Джонсон! У нас радость! Доктор тронулся!»
Вот и у нас — как в известном фильме Захарова — тоже радость: русская классика снова актуальна.
Нет, ее не стали больше читать. О ней стали больше писать. Причем — в определенном разрезе. В разрезе (здесь это слово имеет почти буквальный смысл) военно-политических событий последнего полугодия.
Русскую классику снова сбрасывают с корабля современности. Только на этот раз не как что-то устаревшее. А как нечто более чем живое — и имеющее прямое отношение к тому, что началось 24 февраля.
Несколько цитат.
«…Русская литература с самого начала и по сей день служит идеологической цели, поставленной многими российскими правящими элитами. Даже самым выдающимся и “свободным” романистам не удавалось избежать этой ловушки. …Общая линия мысли в русской литературе последовательно строится на прославлении правящей верхушки. Чаще всего она (русская литература. — Е.А.) оправдывает военную агрессию и российскую экспансию. …Взяв русскую книгу, вы берете подозрительный предмет, возможно, бомбу, которая не взорвалась. Передайте его профессионалам, которые смогут его обезвредить, или просто выбросьте».
Это из статьи украинского литературоведа Ростислава Семкива «Как русская литература служит русскому империализму»1 . Комментировать не буду; психологически это можно понять. Как и утверждение украинского философа Володимира Ермоленко, что «русская классическая литература, переполненная бесчеловечным национализмом, сегодня читается тревожно знакомо». И там же: «Если вы ищете корни насилия России над соседями, ее желания стереть их историю и ее неприятие идей либеральной демократии, вы найдете некоторые ответы на страницах Пушкина, Лермонтова и Достоевского» 2.
И снова воздерживаюсь от комментариев. Да, идут военные действия, и попытки нанести контрудар по объектам неприятеля вполне понятны. В том числе — по литературным. В конце концов, что-то похожее было и в русской мысли столетие назад, когда Владимир Эрн отыскал корни прусского империализма в философии Канта: «Немецкий милитаризм есть натуральное детище Кантова феноменализма» («От Канта к Круппу», 1914).
Но вернусь к нашей печальной и интересной современности.
К поиску «корней насилия» в русской классике подключились и некоторые слависты. Риторика здесь, правда, поспокойнее и подход более избирательный. Например, американский литературовед Тим Бринкхов, размышляя, как бы отнеслись к «спецоперации» (называет он ее, разумеется, по-другому) Толстой и Достоевский, приходит к выводу, что Достоевский ее, скорее всего, поддержал бы, а Толстой — нет3.
Впрочем, и Толстой, как выясняется, не без греха.
«Образ, например, Польши, который Толстой дал миллионам читателей, был крайне негативным, — рассуждает о «Войне и мире» другая американская славистка, Эва Томпсон (Хьюстонский университет, Техас). — Я имею в виду негативность в том смысле, что это была недостойная существования страна… В каком-то смысле роман Толстого причинил больше вреда не только Польше, но и Литве, Латвии, Эстонии, Белоруссии и Украине, чем многие, многие другие более очевидные вещи, которые произошли в истории».
Вред этот, по мнению исследовательницы, состоял в том, что Толстой не отразил в своем романе народы этих стран, которые, в результате победы над Наполеоном «вскоре будут русифицированы, или уже были русифицированы».
И — уже почти знакомый вывод: «Когда дело доходило до политических вопросов, русские писатели склонялись на сторону российского правительства»4 .
Мог бы привести еще цитаты — но, думаю, достаточно. Опять же, no comments. Трудно, конечно, отделаться от ощущения, что сам я читал каких-то других русских классиков и вообще какую-то другую русскую литературу. Другого Толстого, другую «Войну и мир»…
Но привожу это всё не для полемики. В этой «барометровской» рубрике — как уже не раз писал — меня интересуют прежде всего тенденции. Изменение литературной атмосферы, движение больших словесно-воздушных масс.
С этой точки зрения, дружные залпы по русской литературной классике лишь отчасти можно объяснить реакцией на военные действия.
Попытки разрушения культурного канона — и литературного как его части — идут уже давно. И не какого-то конкретного — а самой идеи канона. Канона как иерархии. Именно иерархичность и вызывает всё более растущее и ширящееся раздражение.
Пару лет назад я писал об этом в этой рубрике. Очерк («Новый дивный канон») был посвящен массовому монументоборчеству, охватившему западный мир («Дружба народов», 2020, № 10). Напомню, что среди памятников, которые борцы с колониальным наследием обмазали краской, были и памятники Вольтеру и Махатме Ганди. И у них откопали «корни насилия» (колониального).
Цитировать самого себя не очень хорошо — всё равно, что ходить по улице, поглядывая в зеркальце. И всё же процитирую.
«Идет перетряхивание западного литературного канона.
Канон этот еще недавно казался незыблемым. Бывали и попытки ревизии: одних не устраивало неуважительное отношение Рабле к церкви, других — Шекспира к женщинам, третьих — Киплинга к азиатским и африканским народам… Но при этом всё же не забывалось, что эта канонизация связана с литературными заслугами, а не с социальными, религиозными и прочими взглядами авторов. И, во-вторых, то, что сегодня может восприниматься как проявление расизма, шовинизма и т.д., в то время, когда эти авторы жили и писали, таковым могло не быть».
Завершался очерк осторожным прогнозом, что подобное может ожидать и в отношении «больших имен» русской литературы. У многих из которых тоже можно найти расово-, гендерно-, религиозно- и прочие некорректные высказывания. При желании. А желание это, как показал поток разоблачающих русскую классику публикаций (некоторые я привел выше), очень велико.
Мир снова стал черно-белым. Жить в черно-белом мире физически труднее, но интеллектуально удобнее. Свой — чужой, наше — не наше. И так далее.
Любая сложность, которая не вмещается в эту бинарную картинку, упрощается, редуцируется, опошляется.
Как написал 30 мая на своей страничке в соцсетях Валерий Шубинский: «…Какая-то тотальная неприязнь к культуре как системе ценностей… которая распространилась в последние годы во всем мире среди людей, претендующих на прогрессивность. Традиция априорного уважения к духовной и эстетической работе человека зачеркивается якобы во имя очень хороших и правильных вещей — расового и гендерного равенства, борьбы с насилием и т.д. Хорошие идеи при этом карикатурно упрощаются, утрируются и превращаются в свою противоположность. Потому что на самом деле тут вовсе не борьба с “мертвыми белыми мужчинами”, империалистами и проч. за права меньшинств, а ненависть троечника к сложности мира (даже если на политическом уровне сейчас — временно! — “всё просто”, на метафизическом просто никогда не будет), к независимости художника и мыслителя».
Можно ли отыскать в русской классике имперские симпатии? Да, безусловно5. Другое дело, насколько важным был этот момент в их художественных мирах, в их произведениях — тех, благодаря которым они и вошли в классический канон. Скажем, у Крестовского или Каразина имперства было на несколько порядков больше, чем даже у Достоевского. Но со всем своим замечательным имперством они так и остались писателями второго-третьего ряда.
Классический канон не дан раз и навсегда. Одни имена вытесняются, приходят другие. Канон — это всегда некоторая условность, хотя и очень важная. Могут сосуществовать и конкурировать несколько канонов, каждый из которых может претендовать на абсолютность. И это нормально.
Другое дело, когда к литературному канону подходят с принципиально вне-эстетических позиций. Всё это, опять же, было столетие назад, когда в произведениях русской классики искали зашифрованное отражение классовых интересов их авторов. Очень влиятельная была школа, Фриче и Переверзева; с немалым трудом и кровью этот примитивизм преодолели… для того, чтобы сегодня снова к нему вернуться.
«Оставьте классиков в покое, они ни при чем», — пишет Галина Юзефович в заметках о «кэнселинге» русской литературы на Западе в своем Telegram-канале (12—14 апреля 2022 года)6.
С одной стороны — безусловно. Обвинять классиков в действиях современных политиков (которые непонятно когда и как их читали и читали ли вообще) — занятие интеллектуально не очень честное.
С другой — и «оставить в покое» мы классиков не можем. Поскольку литературная классика остается классикой не потому, что проходят в школе, по сто раз экранизируют и так далее. Классика классична в той степени, в какой она современна.
Поэтому не могу и полностью присоединиться к призыву Юзефович «отказаться от идеи видеть в классиках вечных современников, комментирующих, поддерживающих или, наоборот, критикующих те или иные наши поступки сегодня».
Да, «вечными современниками» классики быть не могут — меняется время, меняется — постепенно — и канон. Но в остальном — классика жива именно тем, что остается референтным полем, обращаясь к которому мы интерпретируем современность и себя в ней. В противном случае это не классика, а просто литературно-исторический архив, более или менее любопытный.
И даже нынешнее «каноноборчество» в отношении русской классики — скорее, еще одно, пусть и не очень приятное, свидетельство ее актуальности. Так что у нас, можно сказать, даже радость. А то, что доктор тронулся — так ведь, по фильму, он затем и поумнеет, и научится читать важные книги. Хорошо бы, чтобы и у нас этим всё закончилось. Вопрос только, когда…
1. Semkiv R. How Russian literature serves Russian Imperialism // Сайт «UKMC». 5 апреля 2022 г. (https://uacrisis.org/en/ru-literature).
2. Yermolenko V. From Pushkin to Putin: Russian Literature’s Imperial Ideology // Сайт Foreign Policy. 25 июня 2022 г. (https://foreignpolicy.com/2022/06/25/russia-ukraine-war-literature-classics-imperialism-ideology-nationalism-putin-pushkin-tolstoy-dostoevsky-caucasus/)
3. Brinkhof T. What classic Russian literature can tell us about Putin’s war on Ukraine / Сайт Big Think. 3 марта 2022 г. (https://bigthink.com/the-past/russia-literature-ukraine-putin/)
4. Thompson E. Imperialism in Russian Literature // Сайт Review of Democracy. 7 июня 2022 г. (https://revdem.ceu.edu/2022/06/07/imperialism-in-russian-literature/).
5. Об этом мне тоже доводилось писать в очерке «Поэт и империя» («Знамя», 2016, № 6).
6. Эти заметки, кстати, вызвали целую дискуссию на сайте журнала «Вопросы литературы».