Документальная повесть. Окончание
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2022
Окончание. Начало см.: «ДН», № 9, 2022.
Часть шестая
РАССВЕТ ИЛИ ЗАКАТ?
«Алданский рабочий». Редакторский стол
В краеведческом музее сохранилась газета «Алданский рабочий» почти столетней давности. Редкие фотоснимки (верблюд в районном центре), фотографии первых корреспондентов и редакторов. Один из редакторов, Павел Олонхо (такой вот говорящий псевдоним), был талантливым человеком, переводил якутский народный эпос на русский. Первые годы писали в основном рабкоры. Старый маркшейдер с прииска Василий Павлович Наров тоже был корреспондентом газеты. Много писал о спецпереселенцах, которые появились здесь с тридцатых годов. В музее восстановлены их личные вещи, лопата (норма на одного забойщика была 1,25 кубометра земли, потом стала в три раза больше), фотоаппарат на стойках…. и фотографии.
Здесь было много лагерей. На карте района 1930—1950-х годов значится двадцать один, но это далеко не все. Ленино, Нижний Куранах, Алдан, поселок Спокойный, Лебединый, Открыт… Что — «открыт»? Прииск. А где прииск, там лагерь.
Леонид Аданаевич Лагков, фронтовик, танкист, писал об истории Алдана. «Некоторые его недолюбливали за то, что он резал правду-матку, — водит меня по музею Дарья Петровна Васильева, — но из его статей много можно узнать по истории Алдана. Вот тут мы пытались воссоздать его рабочее место…»
Редакторский стол. Переходящий кубок газеты, отлитый из гильзы снаряда в 1945 году. Печатная машинка, графин и подстаканник, перьевая ручка, телефон…
Фото горы со странным названием Радио. «Был здесь Папанин и установил радиоустановку в Томмоте и у нас на горе, которая так и была названа — “Радио-гора”».
Фотографии, запечатлевшие строительство предприятия Алдана. Лесозаготови-тельная бригада 1960 года. Лошадь тянет водовозку. Грузовики ЗИС на трассе и первый рейсовый автобус…
В зале этнографии — эвенкийские колыбели, нарты с местных стоянок, лыжи охотника. В сороковом году охотник Виктор Захаров в медвежьей берлоге нашел первую в Алдане слюду.
Будни золотодобычи. Поселок спецпереселенцев ЯЦИК сидят люди — а над ними лоток, в котором промывают породу…
Мимо прошла драга № 9
Об этом притоке Лены говорят: Золотой Алдан. Я не понимал, думал: в смысле красивый, богатый рыбой. А это про настоящее золото.
В «Алданзолото», куда мы решили съездить, не так просто попасть, служба безопасности и прочее. Едем смотреть карьер и «хвостохранилище» — то, что остается от добычи золота. А где породу берут, там тоже посты, охрана. «Раньше, в начале двухтысячных, — говорит шофер, — мы, пацаны, ходили, лазали — ни постов, ничего не было. Сейчас не пускают».
В тридцати километрах от Алдана — «лунники», так их называют местные жители и добытчики. Гигантские холмы, мертвая вода, выходящая на поверхность.
Драга прошла мимо Куранаха. Третий или четвертый раз идет. Чудовищное ржавое сооружение с лагерной нумерацией: драга № 7, драга № 9… Напоминает инопланетный пепелац из легендарного кинофильма «Кин-дза-дза!», только наземно-подземный. Роет более чем на тридцать пять метров в глубину. Бывает, что драга идет впереди фабрики, которая затем перерабатывает породу. Большие предприятия добывают драгоценный металл с помощью экскаваторов и «кучного выхолащивания» — делают кучу, поливают цианидом и извлекают золото… Старатели лотками, как раньше, уже не пользуются.
Сфотографировал шлаконакопитель с котельной. И то, что остается от шагающего экскаватора, выравнивающего площадку. Сфотографировал лунники.
Ради добычи обезображивается все. Уродуется жизнь людей. Под драгу подгоняют рельеф местности. Там, где стояли гаражи, все срыто. Мертвая вода. Грязь.
Грязное это дело — золото.
Снял ржавую драгу № 4, два года стоит. А шестая работает невдалеке — чтобы сфотографировать, надо разрешение начальника службы безопасности.
Говорили о «хвосте». «Хвост», остающийся от добычи золота — все отработанное, ненужное, помойка, в общем. А у шамана — помните? — наоборот: «хвост» — это поводья, которыми правят, двигаясь к солнцу; без «хвоста» — не шаман.
Я думаю о менталитете добытчика (золота и чего угодно). Можно «рыть», добывать, охотиться, бить зверя без разбора. А можно булт: по-якутски — искать. Брать от природы сколько человеку нужно. Разумно, по нужде, а не ради наживы.
Но еще важнее — круги деятельности. Чем больше кругов, тем лучше — но только если шестеренки сцепляются, а не болтаются поодиночке.
Круг оленеводства.
Круг золотодобычи.
Круг образования…
Круг обслуживания трассы (тот, что в поселке Улуу) мы уже видели — туда не надо. И на железную дорогу, где рельсы сходят со своего пути. А другие бы надо исследовать. Круги, если сцепляются, усиливают друг друга, и получается большая машина — редуктор.
Если сцепляются…
Часть седьмая
МЕNTE ET MALLEO1
Сибирские флибустьеры
Мальчишка, замешанный в польских волнениях, каторжник, политссыльный, стал в Сибири выдающимся ученым-геологом. Но и получив мировое признание, прожив пять лет в Петербурге, Ян (Иван) Черский все-таки закончил свою жизнь в последней экспедиции на Колыме, на тихой речке с символичным названием Прорва.
Не похож девятнадцатый век геологии на двадцатый, но истории их переплетаются. В них как-то совмещается созданный советским кинематографом шестидесятых образ бородатого, в свитере, человека с рюкзаком и гитарой, поющего у костра, и предшествующая эпоха геологических открытий, в которой было не так романтично.
Алданский геолог и организатор Быков вспоминал, что в предвоенные годы три раза было репрессировано руководство и ИТР золотодобывающей промышленности. Арестованным геологам приисков и разведучастков предъявлялись обвинения во вредительстве: якобы занижали результаты разведки, чтобы страна планировала меньшую добычу золота.
Интеллектуальный, интеллигентский слой геологов поредел.
А до этого…
Сияющий иней покрыл тайгу,
И в пламени спит тайга…
Собаки бегут под таёжный гул
На дикие берега…
Собаки захлёстываются, храпят,
Постромку вожак грызёт,
И сани поскрипывают, летят
К Алдану вперёд, вперёд!..
Стихотворение «Алдан» Эдуард Багрицкий написал в 1925 году. В строках этих есть что-то джеклондоновское.
Но не Клондайк.
Здесь нет его!..
Когда с погодою худо,
Осенний нудный дождик не затих,
Бывают лихорадки, но с простуды,
И нету лихорадок золотых!.. —
поставил диагноз Алдану в послевоенные годы носильщик, грузчик, пильщик дров, «крестный отец самиздата» Николай Глазков.
А вот евтушенковское:
Долгожданочка-алданочка
смотрит:
гость или жиган!
На плече её —
берданочка,
Где в любом стволе —
Жакан.
В пожелтевших подшивках «Алданского рабочего», который и сейчас выходит, живое дыхание истории: «И кого только не повидал наш Алдан! Люди фарта, сибирские флибустьеры, таежные разбойники. Одни в поте лица, впроголодь месяцами моют несколько фунтов золота, другие подкарауливают, чтобы отобрать. Спекулянты, шарлатаны, обманщики всех мастей…»
Все что угодно было. А вот Клондайка нет!
Хотя мерещится в Алдане, в ключе этом Незаметном, такой огромный запас свободы…
ТУГРЭвская закваска
Геологи сделаны из особого теста. Следовали девизу mеnte et malleo.
В молодые времена, в 1970-е, жили весело.
…Металл. Горючку, соль и спички
Возили к черту на кулички,
Носили лозунги, портреты,
Блюли ТБ и совсекреты.
…Друзья!
Пусть всё, что стало былью,
Не будет лишь музейной пылью.
Завлабы, начальники партий, лауреаты государственных премий… В геологическом музее в Алдане на стене висят портреты дореволюционных основоположников и заслуженных советских геологов. Интеллектуальный, интеллигентский слой сохранился в воспоминаниях.
При решении какого-то вопроса знаменитый организатор алданской геологии Иннокентий Вячеславович Быков спрашивал: «А как к этому относится геологическая элита?»
О школе Быкова в Якутии ходили легенды. «Пройти ее курс и выдержать удавалось далеко не каждому, — признавался один из его учеников, Заслуженный геолог Якутии Лев Кичигин. — Но тот, кто проходил быковские университеты от азов до вершин, оставался им верен на всю жизнь. Суть их очень проста и заключается в нескольких понятиях: творческий поиск, трудолюбие и честность».
А сам учитель не имел высшего образования, за его плечами был читинский горный техникум и работа в геологоразведке. Тогда все больше учились у жизни.
Другой алданский самородок, первооткрыватель двух месторождений, лауреат Государственной премии СССР Борис Бошков тоже проходил эту школу: «Огромный рюкзак с пробами пород за спиной, молоток. Ежедневные двадцатикилометровые маршруты. Научился спать под открытым небом, что, оказывается, очень просто: разводишь большой костер, а когда он прогорит, убираешь угли и стелешь на их место еловый или кедровый лапник, что ближе под рукой. Сверху ложишься сам. Рядом собака и обязательно карабин. До утра земля держит тепло…»
В далекие 1950-е годы у Бошкова было прозвище «кочегар» — за умение поддерживать энергию не только в себе, но и в окружающих.
Во всех почти поселках — Якокуте, ЯЦИК, Нижнем Куранахе… — были ссыльные. «И все же, мне кажется, — вспоминал геолог, — в Алдане было немного легче, чем в угнетающей военно-административной системе “Дальстроя”, дух которого ощущался на Севере еще в 80-х годах».
С университетским значком на ватнике
«Уважаемые дамы и господа! Исторические изыскания свидетельствуют, что в первой половине прошлого века на Алдане обитали Homo sapiens timptono-uchursky. Однажды они сошлись на сход и образовали Тимптоно-Учурскую геолого-разведовательную экспедицию — ТУГРЭ!» — обращался к коллегам автор предисловия к научному труду.
(А сам труд — подлинно научный и нешуточный. Пишется такими словами: «Установлена генетическая связь золотоносности с гипабиссальными интрузиями порфировых пород, при этом источником золота считаются зоны контактов этих интрузий с известняками кембрия…»)
Живой, энергичный ленинградец Юра Миллер стал впоследствии видным ученым, специалистом по докембрию. Виктор Пачерский принадлежал к плеяде геологов-практиков 50-х годов, которые, благодаря способностям и опыту, не уступали дипломированным инженерам. «С грустью думаю, что уже нет среди нас Коли Верёвкина, прекрасного специалиста и доброго товарища, — сетовал автор предисловия к книге. — Меня привлекали в нем также большая начитанность и знание русской классической литературы. Кто знает, чего добилась бы в жизни такая незаурядная натура, как Саша Любин, не постигни его трагическая судьба. Непонятным оригиналом промелькнул Рихард Гришкян, носивший университетский значок на ватнике, ради экономии времени ночевавший прямо на рабочем месте, писавший научные труды на геологическом сленге…»
Первооткрыватели, основоположники научных школ, авторитеты, обладавшие уникальными познаниями, они не чурались естественного ума и молотка1 в наступавшую эпоху искусственного интеллекта и космофотосъемки. Не были ретроградами. Но досадовали, что все больше внимания уделяется отдельным деталям и диаграммам, «уходит старая геологическая школа, теряется ассоциативное мышление, когда по единственному представителю — образцу, анализу — можно получить представление о целом».
Тайге — с теплом
Геологам свойственно образное мышление. Возможно, потому что они много времени проводят в природном мире. (Даже если сидят за анализом проб в лаборатории.) Начальник физико-химической лаборатории Нина Николаевна Класс вспоминала — уже в XXI веке: «В старом здании лаборатории было замечательное крыльцо, высокое, деревянное. Солнечное. Летом в обеденный перерыв всем хватало места на этих ступеньках и задушевно звучало: “Поедем, красотка, кататься…”, “Где ты, моя черноглазая, где?”, “Я не могу иначе…” С переездом в новое здание не стало крыльца, ушла в небытие и традиция хорового пения в обеденный перерыв…»
Другая певунья, начальник геологической партии, замечала: «Если бы сбросить лет двадцать, снова бы пошла в поле. Горели, тонули, встречались с медведями, голодали — однажды, когда работали в бассейне реки Харьямая, разлились реки, олени не могли пройти, и мы сидели без продуктов две недели, перешли на стланиковые шишки и белок, — но никогда не унывали, никто не хныкал и не проклинал тайгу. Бывало, полевой сезон не из легких, но приходит весна и вместе с ней ностальгия по знакомым местам, реке, перекатам… Я вспоминаю тайгу с теплом».
И под занавес — из полевого дневника техника-геолога А.И.Мякишева:
«4 сентября 1984 года. Все разбрелись кто куда… Сидел на бревне. Слушал тишину. Осенний холодный воздух чист и хрупок, звук выстрела, как грохот взрыва. Кажется нереальным все окружающее: сопки, уже позолоченные осенью, топкие берега Унгры и я среди всего этого…
27.06.1999. …А вы слышали когда-нибудь в нехоженой тайге рев голодной медведицы?»
* * *
Спасибо гендиректору Алданского филиала «Якутгеологии» Сергею Петровичу Жаворонкову. Он водил меня по геологическому музею, показывал камни, рассказывал о профессии.
Прекрасная профессия — геолог.
И все же, размышляю я в Золотом Алдане, насмотришься этих карьеров, оврагов, лунников, хвостов с мертвой водой, заброшенных геологических поселков, оставленных после разведки и добычи, и думаешь: не открой геолог месторождение, ничего бы этого не было. Если наука оборачивается для природы такой бедой, надо ли сообщать об открытии? Вдруг лучше промолчать? «Вам так не кажется?» — спросил я спокойного интеллигентного человека, геолога Жаворонкова, в конце разговора.
Он мягко улыбнулся.
Да я и сам понимаю, что невозможно.
«Есть светлые головы в любой сфере деятельности, — сказал Сергей Петрович Жаворонков в ответ на вопрос о геологах-интеллигентах. — А что касается слоя… Сегодня такого нет. Но это не может само по себе возникнуть. Это должно быть востребовано…»
Часть восьмая
ЗОЛОТО ИМЕЕТ ОБЫКНОВЕНИЕ КОНЧАТЬСЯ
Пятое поколение
Спецпереселенцы проживали в поселке Нижне-Сталинск (сейчас Ленинский). Для них были построены специальные бараки, с комнатой для каждой семьи, с железной печкой. Многие из домов, где они жили, сохранились до сих пор. И поселки, где работали вместе с вольнонаемными: Нижне-Сталинск, Средне-Сталинск, Верхне-Сталинск, Дражный, Гидравлика, Опытное поле…
По всей долине реки Куранах спецпереселенцы добывали золото подземным, открытым и дражным способами. Только от ручья Большой Колтыкон до ручья Владимирского в 1929—1939 гг. было пройдено 63 шахты, где откатчиками, забойщиками, крепильщиками работали спецпереселенцы. Они же, наряду с комсомольцами, работали в ударной шахте имени Косарева. Но об этом в местной печати никогда не упоминалось, хотя население знало о достижениях спецпереселенцев.
Все создавалось собственными руками под надзором комендатуры: совхоз «Пятилетка», где председателем был ссыльный Карпенко, сельскохозяйственная артель имени Ильича в Верхнем Куранахе (где все председатели и колхозники были спецпереселенцами), компактный поселок Якокит с клубом, где показывали кино, а на праздниках выступала художественная самодеятельность.
Поселок со школой, амбулаторией, магазином, столовой, радующими глаз засаженными полями, огородами и хозяйственными постройками, — все для спецпереселенцев, все — руками спецпереселенцев.
В трест «Якутзолото» (его управляющий был одновременно начальником исправительно-трудовых лагерей) входил и лагерь «Незаметный-80». В ознаменование юбилейных дат, по представлению Алданского сектора УНКВД, некоторых — показавших высокие образцы труда и активное участие в жизни поселков, — молодых членов спецпереселенцев, — восстанавливали в избирательных правах. Впоследствии они были освобождены и от отбытия спецпереселения. Но до этого должны были пройти десятилетия. Их дети, оканчивавшие школы и поступавшие в институты, техникумы и горнопромучилища, хорошо знавшие свое дело, работавшие на разведке и добыче золота, сражавшиеся с захватчиками и высланные после войны сюда по подозрению в пособничестве оккупантам, еще долго несли тяжкий крест судьбы спецпереселенцев.
«В Алдане, — объяснил мне бывший главный маркшейдер комбината “Алданзолото”, ветеран войны и труда Василий Павлович Карпов, — живет уже пятое поколение тех, кто были спецпереселенцами».
Задачки из-под завала
С руководителем районного департамента образования Алексеем Степановичем Чекулаевым ездим по поселкам: Нижнему Куранаху, Орочену, Лебединому. Заезжаем в школы, к начальникам разным, золотодобытчикам; Чекулаев рассказывает-пошучивает. И чем больше ездим по взбухшей, леденисто-оттаивающей дороге, среди ржавого железа, гаражей, свалок, барачных строений, карьеров, оврагов, лунников, тем тяжелей общее ощущение завала, не сиюминутного, вмиг обрушившегося, а копившегося многие годы и десятилетия. И теперь он ощущается тяжестью наваленных вдоль и поперек, как придется, плит бестолкового времени.
Что-то шевелится под завалами. Лыжник на трассе. Рядом с обогатительной фабрикой — горнорудный класс, где ученики изучают историю техники и конструируют роботов. Интернет, медленный, благодаря чему дети еще читают книги. Курсы «найди себя» (пусть даже найдут не здесь).
Среди завала попадаются хорошие учительницы; одна сказала, что детям неинтересны задачки из учебника, поэтому они придумывают свои. Про лесные пожары. Про «чистый пляж» (в поселке все плавают в тапочках, потому что на дне реки стекла). Про «влияние музыки на артериальное давление»…
Сколько нереализованных детских идей на свалке под завалами! Сколько замыслов в просветах густой тайги!
Учительница математики и туризма рассказывает об их речных путешествиях, островах, кустах охты — якутского винограда; груздей, говорит, много — рыжих, белых, черных — три ведра набрали… («У нас в тайге как получается, — отмечает она, — живем без перегородок: природа дикая, медведи. Муж говорит: едешь, едешь и — бах! — город».
Золотая рыбка
— Раньше в Алдане, — вспоминает Чекулаев, — было семьдесят котельных, а осталось три-четыре. Иногда удивляет — снег белый. А тогда был черный.
Снег становится белым, когда кончается золото.
— Сейчас будем проезжать два поселка, там жили золотодобытчики.
Жили-были…
— Вот здесь проходила драга, видите, заросло все. А были клуб, школа, клуб я еще застал (вон развалины), баня вот здесь стояла. А это тополя, посаженные жителями, тополя остались.
Я вспоминаю, сколько уж раз видел картины развалин в нашей стране. И неожиданное ощущение, что это следы жизни, которая существовала не недавно, а тысячи лет назад. Некогда в древнем мире произошла катастрофа, люди извели лес, пришла засуха, и они покинули свои пирамиды и мавзолеи, пшеничные поля и золотые копи. Но это ведь было совсем недавно, это происходит сейчас — подготавливаемая нами катастрофа, в которой исчезнут и крестьяне, и губернаторы, и демократические республики, и авторитарные царства. Вспомнил реплику одного из недавних собеседников: «Золото имеет обыкновение кончаться».
И в Первом Орочене, и во втором — одно и то же. Ничего не осталось…
Держим курс на Лебединый, некогда Верхне-Сталинск. Здесь работала первая алданская золотоискательская партия и грохотала фабрика. В 1990-х поставщики перестали поставлять породу, фабрика встала и четверть века уже стоит. Только кирпичи от той фабрики остались да избушки-фанзайки, как называли китайцы деревенские дома. А от многочисленного населения поселка осталась тысяча жителей. Живут среди развалин, запечатлевших следы былого золота. Один детский сад называется «Золотой петушок», другой — «Золотая рыбка». Рыбка-рыбка, исполни желание…
— Я учила детей, когда их было много, — говорит заместитель директора средней школы Светлана Ивановна. — Их деды были орденоносцами. Фабрика работала, праздники вместе праздновали, поселки между собой на лыжах соревновались. Жизнь бурлила.
Между сопками протянута горнолыжная трасса для олимпийского резерва. В другие времена в Лебедином тоже был лагерь, не горнолыжный.
Гуси-лебеди. Прочтение Гоголя
Идем с Чекулаевым осматривать местные достопримечательности. Рядом с остановившейся фабрикой — хвосты жидкой породы. В этих хвостах много чего ценного осталось, поэтому их хранят до лучших времен («Когда-нибудь же научатся извлекать», — говорит Чекулаев).
Это и поселка, и школы касается. Когда-нибудь научатся. Как повернется. «Да, как повернется, — говорит он. — Найти что-то всегда можно, была бы воля своя».
Тяжелая жидкая порода, летом не пролезешь. Вот хвосты: один, второй, а вон третий… Они отгорожены друг от друга плотиной. Когда «ванна» наполняется, она — как перегородка между хвостами. «Большая глубина?» — спрашиваю. — «Метров пятьдесят и больше».
Летом зеленоватая, как ряска. Из породы на фабрике извлекали золото, а остальное гнали по трубе сюда. В хвостах могут быть свинец, олово, серебро и золото тоже… «Утка не садилась сюда почему-то», — вспоминает Чекулаев.
Внизу расположен поселок Ленина, и народ беспокоится, как бы эти хвосты не прорвало и не понесло на него. «Зло берет, — прорывает Чекулаева, — у нас такое богатство, а никому ни до чего. А сколько шахт затопленных и карьеров! А сколько людей хороших и умных, из инженерно-технического состава… Я в восторг приходил от общения с ними, такая культура была. И школы, и клубы, и сады у них были. И рабочие между собой общались как профессионалы. Бурильщики между собой соревновались, водители были “миллионщиками” — миллион тонн брали с карьера».
Тесть Чекулаева — стахановец, в тридцатые годы здесь прокладывал дорогу. На рудниках было три автохозяйства, с Невера возили. Снабжение было первоклассное — «Алдан-слюда», «Алдан-золото»…
— Если горбуша, кета, то такая вот свинья, — руками показывает размеры Чекулаев. — Из бочек икру ели, спирт тоже из бочек пили.
«Золотой век». Сколько мы слышим о нем от старшего поколения. Понять можно: это их молодость. Если не вера, то надежда. (И утешительное незнание других примеров за «железным занавесом».) А потом — дефолт иллюзий и надежд, разочарование в идеалах.
И все-таки, неужели, живя тут, не видели они лагерей на приисках, не знали работы до гроба, заменившей жизнь. Аберрация сознания? Или то ужасное, что доходило в наблюдаемых фактах, в слухах, пропажах, казалось исключением?
— Хорошие помещики, — говорит Чекулаев, — крестьян кормили. Зверства случались только у какой-нибудь Салтычихи. А у Собакевича крестьяне вон какие откормленные.
Вот такое прочтение Гоголя.
В те золотые времена тут работало три школы, в одной Чекулаев был директором. Государство, говорит, только платило учителям зарплату, а «Алданзолото» все отделывало (все то, что сейчас облуплено).
— А почему Лебединый? — спросил я про название прииска и поселка.
— Когда первые старатели сюда пришли, — объяснил Чекулаев, — лебеди в небе, говорят, показались… прилетели. — И, помолчав, добавил: — А может, гуси…
Глоток воды из Сухого ручья
За горой — апатиты, а тут кедровый орешек, стланик растет.
— Умное дерево, уже лег. Если случайные морозы, не будет лежать. А раз лег, значит, зима. Встал — значит, весна пришла…
Чем дальше от золотодобычи, тем жизнь разумнее.
— Что характерно, — сообщает Чекулаев про драгу, — она только песок золотой собирает, а самородки выбрасывает в отвал. Эти самородки — летят, свистят. Поэтому надо научиться извлекать, ловить их, — говорит он, как будто не о золоте.
По дороге заехали посмотреть железнодорожный вокзал «Алдан» — новенький. Стоят цистерны, вагоны… По видавшему виды служебному жигуленку Чекулаева видно отношение «золота» к образованию и вообще к человеку.
Лучшее в городе Алдан здание — федеральный центр подготовки спортсменов-лыжников и биатлонистов олимпийского резерва. Желто-красное модерновое строение, супер.
А лесхоз и прочее — бараки.
Едем в село Куранах. А есть и Нижний, направо, у кладбища. («Вечное поселение. Оттуда уже никуда не уедешь. ПМЖ, постоянное место жительства».)
Останавливаемся и фотографируем следы драги — навороченные горы. Рядом Сухой ручей (Куранах в переводе с якутского означает «сухой»).
— Почему Сухой?
— Высыхает совсем. Когда дожди — тогда живой.
А сейчас бурлит в нем живая вода. И тут же, рядом, среди срытых гор — мертвая. Как в сказке. В здешних местах они сходятся — живая вода и мертвая.
Приехала женщина с детской коляской, набирает воду из родника, пьет. И мы пьем. Разве придумаешь такое: глоток воды из Сухого ручья?
Железная дорога проходит наверху. Чуть ниже — драга. Золото. Живая и мертвая вода. И кладбище. Все рядом, все поблизости.
В Нижнем Куранахе фотографируем драгу № 6 (как будто на диких животных охотимся) и шагающий экскаватор, он разравнивает, драга углубляет, оставляя после себя ужас что. Круглосуточно черпает, лязгает.
Современная версия стука топора в «Вишнёвом саде».
Между закатом и рассветом
В холле Куранахской золотоизвлекательной фабрики висят графики: сколько руды добыто, перевезено, переработано, по дням и неделям. Мониторят.
Сергей Анатольевич Кудрявцев, зам. генерального директора, встретился с нами в переговорной комнате. Выслушал внимательно мою версию о «золоте заката». Засмеялся. И так же, как руководитель железнодорожной службы, не согласился.
— Сейчас, если говорить о предприятии, — «золото восхода». Выполнили план, у нас не было ни одного месяца, чтобы был сорван. Отток населения есть, но и первые дети рождаются. Подъем…
Посмотришь на графики, гистограммы — точно. Золотозапасы — на двадцать лет. Обновленные технологии. Горные классы. На фабрике из тысячи восьмисот человек восемьдесят пять процентов — местные. Недавно проводили игру на замещение должностей: на всех местах вместо, в том числе вместо директора, замов, руководителей рудников были стажеры. Пока игра. Но в Рудном уже начали сменяться первые лица. Кудрявцев приехал по контракту, но ратует за то, чтобы уходить от варягов, пускать корни. И нести перемены…
— И все же, — сказал я ему, — кругом-то лунники.
Он не стал возражать.
— Да, — вздохнул. — Я, когда приехал сюда, огляделся — выйти пройтись некуда.
Так рассвет или закат?
— И потом, пусть у вас, — говорю, — на фабрике рассвет, но вокруг-то 1930-е годы.
Кудрявцев помолчал, подумал.
— Да, вы правы. Когда я приехал, в Куранахе шахты закрыли, и высвободилось порядка 600 шахтеров. Выделили часть средств, чтобы людей переориентировать, стали выдавать деньги на «газели», на коров — чтобы фермы открывали. А в результате: сезон покатался — и машина под забором. С коровой поработал — и зарезал. Его не научили, как со всем этим обходиться. В итоге огромные деньги просто похоронили. Мы забываем, что за всем стоит человек. Ему нужно помогать.
Вот, посмотрите, какой сквер был, и какой сейчас, такого и в Алдане нет. Да, конечно, сколько из Якутии вычерпали алмазов, золота, а дорогу не построили, федеральную трассу вы видели. Но не все безысходно, — утверждает Кудрявцев, уходя от «золота заката» пока что в неизведанные места. — Дорога на Якутск делается. Уже можно сесть в машину с женой и съездить в большой город, прикоснуться к цивилизации.
Горный класс в гуманитарной гимназии
В вестибюле висит картина с изображением золотодобывающего комбайна, а сама гимназия расположена в старом, порядком обшарпанном, здании. Открылась в девяносто пятом году, самое новое учреждение района.
— Родители, — рассказывает директор Роза Сафаровна Улыбина, — были заинтересованы в хорошем образовании для детей и стали возить их в Алдан. А это же неудобно. Поэтому мы тут, в поселке, открылись.
Школа, в которой учатся не только ученики.
— Наши учителя, — говорит она, — любят учиться.
У Шаталова учились, у других педагогов-новаторов. Занимались развивающим обучением Эльконина-Давыдова, проводили выездные курсы, участвовали в олимпиадах. С 2004 года спутниковую тарелку установили, ребят стали принимать в Сибирский открытый университет (ассоциацию сибирских вузов, объединившихся для создания среды открытого и непрерывного образования); их работы начали публиковаться в альманахах.
Гимназия вошла в десятку школ республики, включившихся в проект «дистантное образование»: гимназиям поставили оборудование, и они стали обучать учеников отдаленных сельских школ. Треть выпускников гимназии — медалисты.
— Конечно, не все становятся успешными, не все одинаково трудолюбивы, поэтому мы поставили перед собой воспитательную задачу, — говорит директор. — Стали использовать «Технологию саморазвития» Г.К.Селевко, ездили в Ярославль, Рыбинск, учились. Ввели уроки психологии самоусовершенствования личности. А дети тут — «не отобранные». В гимназию принимают всех желающих.
У нас раньше были дети, которые и на учете в милиции состояли, и бродяжничали. Теперь атмосфера в школе нормальная, все прекрасно общаются между собой. Почему детей в первый класс ведут именно к нам? У вас, говорят, спокойно, у вас не кричат, — поясняет Роза Сафаровна.
Интересно, думаю я, поселок один, а люди разные, ситуации разные. В одном месте — закат, в другом — точно рассвет.
Когда мы были в Куранахе, горный класс работал второй год. В нем было восемнадцать учеников, двенадцать мальчиков и шесть девочек. В гимназию приезжал главный технолог фабрики, смотрел, слушал. Комбинат выделил дотацию на оборудование кабинетов — в классах углубленно изучали физику, химию, математику.
— У нас было гуманитарное направление: экономика, юриспруденция, филология, иностранный язык, — рассказывает директор гимназии, — а тут родители видят, что на фабрике хорошо зарабатывают, попросили — и мы открыли горный класс.
Роза Сафаровна здешняя, родилась в поселке, ее отец работал добытчиком на плавучем девятиэтажном доме.
Говорили про драгу, фабрику, среду, в которой живут дети и взрослые. Директор гимназии сказала:
— А вы не видели, какие лунники оставляет фабрика? Еще с самолета обращаешь внимание. И хвостохранилище тоже от них — что от драги, что от фабрики. («От фабрики еще больше», — заметил Чекулаев.)
Вот так в гуманитарной гимназии появился горный класс. Но зачем? Их задача — не дыры затыкать, не винтики штамповать для производства или даже начальников, а изменять систему ценностей у людей.
— По Выготскому же обучение идет впереди развития и ведет его за собой, — уточнила директор школы.
Часть девятая
БЕЖИТ РУЧЕЙ НЕЗАМЕТНЫЙ
Драга
Первая, паровая, имени Дзержинского была запущена в августе двадцать шестого года. На фотографии она напоминает огромную пушку с длинным стволом, направленным на человека. Проработала до октября, заменив десятки старателей, и за десять суток трехсменной работы выдала несколько пудов золота.
В следующем году запустили вторую драгу. Ее везли до Укулана на пароходе, потом на лошадях. Двенадцать лошадей тащили большие-большие сани, на которых лежали части агрегата. К нему был прикреплен лозунг: «Драга заменит труд 1900 старателей!»
Драги разные. С черпаком на двести литров и малолитражные — по пятьдесят. Самый большой ковш, объемом 380 литров — драга № 41 .
№ 75, № 76… — номера драг в районе сегодня.
Дражный сезон длился с апреля по ноябрь. Бульдозерами готовили полигон, на зиму заливали водой, в марте убирали лед и в апреле приступали к работе.
Сначала орудия труда ограничивались кайлом, лопатой, тачкой. Потом появился транспортер. Использовался шахтовый метод — шахт было много, последняя закрылась в восемьдесят седьмом году на Лебедином. Там же находилась амальгамационная фабрика с чугунной чашей 1930-х годов. Рудник существовал с тридцать третьего года, открыли много рудного золота и в конце 1960-х построили фабрику. При фабрике имелись ювелирный цех и колбасный. Директором был якут по фамилии Дорофеев, он проработал двадцать лет, до 1996 года, его всегда добром вспоминали…
Драга менялась вместе со страной. В 1930-е годы на смену паровой, работавшей на дровах, пришла электрическая. Ее вес достигал полутора тысяч тонн и у нее была уже не одна чаша, черпавшая породу из реки, а несколько, их называли «бегуны». В носовой части крепилась цепь из соединенных друг с другом стальных черпаков, подающих на драгу по полтораста и больше литров горной массы. Во вращающейся бутарной бочке легкий песок и камни мощными водяными струями выносились на транспортер и уходили в отвал. А более тяжелые фракции вместе с золотом через отверстия поступали на шлюзы и отсадочные машины для обогащения.
Этот принцип действует до сих пор. Изменился внешний вид. В отличие от первых, современная драга — многотонная плавучая фабрика, или корабль, как ее называют, высотой с четырехэтажный дом. Эскалатор с чашами непрерывно поднимает золотоносный грунт со дна и берегов реки и подает в систему фильтрации. Там грунт под сильным напором воды прогоняется через шлюзы, вымывая более тяжелое по весу золото и «выплевывая» отработанный грунт в отвалы. Принято считать драги рентабельными, если с тонны грунта удается намыть три грамма золота. Сегодня такого количества золота, как раньше, нет, драга повторно проходит отвалы, оставленные в советское время.
Часто на драгах работают вахтовики. А когда-то это была почетная работа — драгер, старший драгер, начальник драги… Среди них были «отличники золотой промышленности», орденоносцы, герои социалистического труда: водители, машинисты, механики, ремонтники, инструментальщики, дробильщики, кочегары, котельщики, мастера-наладчики… Смотришь на фотографии тех лет — исполненные достоинства лица. Ветеран труда — в матроске, как боцман, с усами, с трубкой. Называли драгу «наша красавица». Вся жизнь на ней проходила.
«Рабочие были настоящими асами, жадными до работы»2, — вспоминал В.М.Высотин, один из первых начальников «драги нового поколения» — Куранахской ЗИФ (золотоизвлекательной фабрики законченного цикла). Ее, вторую по мощности в стране, строили семь лет, пробный запуск и с ним первое золото получили в 1965 году.
С фабрикой пришли другие технологии (хотя задвижки на фильтрах первое время женщины открывали ломами), новые специальности: химики, плавильщики, операторы, технологи, машинисты мельниц, резчики, огранщики, ювелиры-дизайнеры, обогатители. График был напряженный — работали в четыре смены.
После развала Союза появились мини-драги. Активизировались «черные копатели», «несуны», которых контролирует криминал. «Суммарный объем золота, намываемого черными копателями и украденного с официальных приисков, составляет ежегодно четыре тонны, почти 10 млрд руб. Большая часть этого золота нелегально переправляется в Китай», — сообщается в журналистских расследованиях1.
Но чем совершенней становилась драга-фабрика, тем ужасней была картина, остававшаяся после нее — карьеры, лунники, хвосты с мертвой водой — обезображенная среда обитания. Все это видели, понимали, но привыкали — как к норме. Теперь, с ностальгией вспоминая прошлое, глядя на развалины настоящего, не видишь в тумане будущего. Что там, впереди?
Давным-давно, в среднем мире
Эвенки испокон веков жили на Алдане. Жили по-своему. Охотились и пасли оленей. Передавали от отцов к детям героические сказания. Их исполнение всегда было праздником, таким же, как у якутов исполнение Олонхо. Послушать сказителей съезжались люди из дальних кочевий. Вечером после ужина эвенки собирались в чуме и рассаживались вокруг очага. Сказитель, сидя на почетном месте «малу», на красивом меховом коврике-кумалане, прикрыв глаза, некоторое время сосредоточенно молчал. Присутствовавшие, стар и млад, должны были сидеть тихо и не отвлекать его. При полной тишине сказитель начинал повествование, постепенно наращивая темп речи и силу голоса.
…Давным-давно, говорят, появились
Три мира, подобные чутким ушам
Годовалого дикого оленя.
Средний мир
Расстилался с меховой коврик.
В девяноста девяти местах текли по нему
Тоненькие ручейки.
Как густая шерсть шкуры чёрной лисы,
Разделённая на девять полос…
Люди пытались понять, откуда они родом, и приходили к выводу, что они не спустились с верхнего неба, иначе бы на макушках была роса, и не явились из нижнего мира, тогда к пяткам пристала бы глина. Оставалось место, где мы находимся: средняя земля с травами и деревьями, вот где суждено было нам родиться.
Похоже, так думали и позднейшие поэты.
Порожек в маленькой школе
Пора возвращаться. Покидая Алдан, отель «Восход», несусветный дом на краю города, обращаешь внимание: перед въездом-выездом стоят якутские коновязи-сергэ — как знак надежды.
Горы, тайга, дорога. Розовеет восход. Неяркая поблескивающая золотая полоска над таежной горой превращается в золотое облако, из него вылезает солнце. Еще немного — солнце взошло и вовсю сияет. Большое якутское солнце.
Последнюю остановку делаем в маленьком селе Якокит, что означает «Там, где водятся якуты». Заброшенный магазин с выбитым стеклом. Народу — никого. Встретили одного жителя, показал: до конца асфальта и направо — школа.
— Захудало живут. По-моему, упавшее село, — сказал Бугаев.
Я тоже так подумал. И оба ошиблись.
* * *
Школа маленькая, деревянная. Спросили у директора, где туалет.
— Сходите, сходите, — сказала директор, — посмотрите какой. Я всегда говорю: школа начинается с туалета. — Туалет был деревянный, простой, но чистый.
Директор повела нас по школе, тоже чистой, вымытой, хоть заехали мы без предупреждения.
— Школа старая, с 1965 года, — сказала хозяйка и тут же предупредила: — А там — осторожно, порожек. Новое здание тоже есть. Школа тут всегда была. Кочевали из здания в здание, но всегда была, и в 1930-е годы, и позже. Ученики наши идут в политехникум, в «Алданзолото». В этом году было три выпускника, двое поступили.
Директора зовут Татьяна Николаевна Шевчук. В ее кабинете на стене вместо портрета бессменного руководителя — напоминание Дистервега: «Плохой учитель преподносит истину, хороший учит ее находить».
— Основная проблема — мало детей, — говорит директор. — Двадцать шесть ребят в школе-девятилетке. А когда приехала сюда двадцать лет назад, было сто двадцать.
Село это — вроде сельскохозяйственной подсобки, киргизы-гастарбайтеры обеспечивают едой золотодобытчиков.
— Это была долина, заросшая травой, — рассказывает Татьяна Николаевна про место. — Рукотворная, созданная руками ссыльных — сюда были сосланы вепсы. Очень трудолюбивый народ: обрабатывали вручную землю, строили фермы. Тут лошади табунами ходили. Теперь это история. Недавно хотели было закрыть и школу. Но кто ответит за детей? У нас учеба плюс труд. Огромное картофельное поле. Детский сад тоже есть, уютный, теплый, но детей маленьких нет. Рождаемость очень низкая.
В селе триста человек. Трудоспособное население работает в «Алданзолоте», вахта возит. Почти в каждом доме компьютер, машина. На больших тракторах работают те, кто приехал на заработки. Своих пенсионеров — человек семьдесят. — Осторожно, тут снова порожек, переступите. Это пристройка семьдесят первого года, новая. Но все равно — прошлое.
Номер школы в селе Якокит — 34 — нумерация отсылает к бывшему когда-то здесь лагерю. Эхом аукнулось время.
«Детей мало…»
В маленькой школе не опасно
Поговорил с ребятами.
Многие идут в политехникум. «Чтобы за что-то зацепиться. Если получится, можно и дальше», — сказал прагматичный восьмиклассник.
В Москве были многие (подняли руки). «А где лучше, в Якутске или Москве?» «Не сказать, что классно», — ответил ученик (я только не понял, к какому городу это относилось).
Оля Мирзоева из третьего класса очень любит рисовать. Андрей сделает уроки —и гуляет. «А что у тебя по математике?» Показывает на пальцах.
— Знаете, в маленькой школе, — говорит директор, — нет конфликтов, не опасно.
Ученическая бригада разновозрастная.
— Цветочки сажаем, — рассказывают дети. — А мы под капусту и картошку плантацию перекапываем.
Четыре тысячи за месяц заработали по ценам того года.
— А у меня теперь дом собственный, — сообщает Данила, имея в виду другое (раньше у него дома-то вообще не было).
В пешие и лыжные походы ходят. Ловят на речке хариуса, усатика, налима «на червя, на мушку». Данила написал научный доклад «Сезонная миграция птиц». Говорит, не знал, что утка еще называется «свиязь», есть тут такое название.
— У меня мама учительница, а папа бульдозерист… экскаваторщик, геолог, пробоотборщик (тот, кто отбирает пробу в артели золотодобытчиков), — рассказывают дети.
— А дома кто сажает картошку?
Сажали все!
— У нас свой бренд «Якокитский картофель», — поясняет директор, — розовый, продолговатый, похожий на лапоть, со вмятиной.
— Кто «ВКонтакте»?
— Я! Я! Я! — У многих детей телефон с выходом в интернет.
Глаза у детей хорошие. Большие, чистые глаза.
— Данила любит поговорить. Вова у нас самый серьезный. Девочки все воспитанные. Мальчишки — значит, велосипеды, мотоциклы, скутеры. Вова на тракторе умеет, Лёша — машинист, и с парашютом прыгал.
А у Лизы такие глаза красивые. И мальчиками командует, единственная девочка в классе.
Многие связаны семейными узами — родные, двоюродные, троюродные…
— Любите Якокит?
— Да-а-а… У нас долина красивая. От сопки до сопки километров восемь, а если в длину — больше пятнадцати. Большая долина. Разнотравье…
— Есть версия, — говорит Татьяна Николаевна, — что мы на дне кратера тут вот приютились.
Выпускница их маленькой школы окончила в Алдане гимназию с золотой медалью, потом биофак университета. Другие: хирург во Владивостоке, фельдшер в Нижнем Куранахе, учительница…
— Тут у нас медицинский кабинет, — директор ведет нас по старым и новым строениям школы, через все эти порожки и пристройки. — Вот спортзал (заглядываю — маленький), это Елена Георгиевна, учитель ОБЖ, английского и физкультуры. Зал маленький, — говорит директор, — но дети любят в нем заниматься.
Заводит в маленькую столовую.
— Вот здесь у нас был кабинет труда. Столы, табуретки современные — мы их выиграли на ярмарке здоровья. А еду нам готовят в детском саду. — Пол из пластика, как в детском садике, с красивыми узорами. — Меньше нашей школы, наверное, нет, — говорит, как бы извиняясь, директор.
Чуть не забыл — детей они берут из детдома. Из села Большой Нимныр за прииском Лебединый. Одна учительница взяла пятерых и растит этих детдомовских детей, душу в них вкладывает. За ней и другие взяли. Так что получается: эта маленькая школа, это маленькое село — большие села вытаскивают.
Долина изобилия
— Еще хочу написать о пойме нашей, — говорит директор Татьяна Николаевна. — Думали делать каналы, но не сделали. А могли бы быть заливные луга, такая пойма! Других таких широких пойменных мест в округе нет.
Сто лет назад тут был колхоз, потом совхоз «Ударник», в последние годы агрокомплекс. В разное время выращивали овощи в теплицах. Пчел разводили. Всегда что-нибудь выращивали: табак для фронта, овес…
Школьное хозяйство — полгектара.
— Картофель, свекла, морковь, укроп… детей хорошо кормим, — говорила директор школы, приглашая пообедать на дорогу в школьной столовой. — Про Данилу хотела сказать, — вспомнила она одного из своих двадцати шести. — Он приемный ребенок. Татьяна Николаевна хотела взять девочку, а он подошел к ней и назвал мамой. Она его и взяла. Энциклопедии, книги — и вот он такой теперь.
Это тот Данила, у которого «собственный дом». Тот, что рыбачит на быстрой речке…
— Я летом ходить по тайге люблю, — говорит Татьяна Николаевна. — Есть у нас сопка Кайло — старатель пьяный уронил кайло, и сопку так стали называть — так там столько черники!
— Уран там, говорят, — заметил Бугаев. — Если начнется разработка, долине конец.
Кормили нас в школе Якокита пельменями — сами сделали, — и картошкой своей, и рыбой. Всем, что здесь водится и растет. На стене столовой кто-то написал лозунг собственного сочинения: «Пусть веселым будет праздник, сладкой, красочною жизнь!» И нарисовал Карлсона с банкой варенья.
— В «Алданзолоте» работает? — пошутил я, имея в виду «красочную жизнь».
— Да, — ответила Татьяна Николаевна Шевчук, — только жизнь там — черная… Болит душа за эту долину, — повторяет она, — болото быстро же наступает, а с такой долины столько сена можно взять! — Сама коров держит, знает, что такое сено. — Я, — говорит, — человек земли, а смотрю — кочки, кочки…
— Конечно, — считает мой друг Бугаев, — в золотом исчислении на фабрике меньше 40 граммов никто не получает. А тут для этого хозяину нужно заготовить сена сто двадцать тонн… Получается, не только долина зарастает, а и село тоже, превращается в спальный район для «Алданзолота». Этот переход для жителей села, если использовать ваш образ, можно назвать «золотом восхода» — денег же в «Алданзолоте» больше. Но… — делает паузу Бугаев, — уран начнут добывать — и долина кончится. Кончатся и долина, и луга, и село…
— На Кайле уран заморожен, — подтверждает Татьяна Николаевна, — и в других местах тоже. Шурфы закрыты, но, конечно, фонит…
Два богатства
— То есть вокруг нас два богатства, — подытоживает Татьяна Николаевна. — Одно — это долина с сеном, агрокомплекс. Не скажу, что ничего не делают, но на золоте русские же работают, а пьяный русский может прожить без картошки, капусты, хлеба. Второе богатство — уран, золото. Нижнеякокитское месторождение «Селигдар» взято в аренду, там были сосны, брусничка — сейчас ничего уже нет. Все порушено. А если бы можно было сохранить пойму…
Как весной цветет тут черемуха, как пахнет… Появляется народ на улице, гуляет. Но чтобы помочь родник почистить — такого нет. Сделать что-то для села всем вместе — нет.
— А вепсы, которые тут жили?
— Они община. Когда их сослали сюда в тридцатые, они с инструментами были. Жили за ситцевыми занавесками, идут в церковь без сапог, а там надевают — чтоб не снашивались. До того трудолюбивы, до того без работы не могли…
— Сейчас остались вепсы? — спрашиваю я, бывший когда-то в вепской волости в Карелии. (Вепская газета там была, музей этнографический — а самих вепсов почти не было.)
Эта долина может оказаться таким же мифом, на наших глазах превратиться в болото из-за золото-уранопожирателей. Они живут далеко отсюда, что им эта долина? А такое было в ней изобилие: утками, говорят, набивали бочки, медведь подходил, рыбы налавливали сколько угодно, ягод девать было некуда. Капуста вот такая (показывают) на полях росла. А потом лес рубить стали, копать золото…
— У нас микроклимат в этой долине сохраняется, — говорит Татьяна Николаевна, — тепло держит. И растения есть, которые только у нас водятся.
Почему же так безжалостно человек относится к среде обитания, к самому себе? Сколько всего тут можно сделать, думаю я. И через образование — открыть переговорную площадку и обсуждать, договариваться с добытчиками, чьи дети тоже ведь в школе учатся. Какую судьбу они готовят для Якокита? Может, эти добытчики, наивно думаю я, через детей поймут?
— Как бы сделать так, — просит, молит директор школы, — чтобы долина сохранилась?
Кайла
Летом долина — как чаща зеленая. Осенью желтая.
— Приезжайте в августе к нам, когда уж почти зима. Я вас на чернику свожу, на камни, на скалы, на шурфы. Распадки эти… Я в тайгу хожу с горящими глазами, я как бы на землю все время спускаюсь, — говорит нам русская женщина, учительница русского языка и литературы, у которой сердце болит за «место, где якуты живут». Провожает к машине. — Вот, — показывает, — гора Кайла.
Кайло, орудие, которым долбили зэки вечную мерзлоту, почему-то склоняют в женском роде. Говорят: «кайлу».
Смотрю, куда она показывает. Две горы, распадок — как женские груди. Символ плодородия.
— Получается, — замечает член нашей экспедиции Михаил Уйгуров, — кайло воткнули и не смогли вытащить.
Экспедиция заканчивается
Мы возвращаемся. По тому же пути, по которому добирались сюда. Не люблю повторять одно и то же. Но если подумать, в обратном пути важен не сам путь, а то, с чем возвращаешься. Что познаешь в конце концов, к чему приходишь.
В нем, ключе Незаметном, мерещилось счастье, а оказалось — беда. Ключ в этом не виноват. Бьет из-под земли родник, бежит ручей неприметный. В нем скрыто многое. И, может, если присмотришься внимательней, откроешь важное и глубокое.
Я думаю: станет ли наша экспедиция толчком к жизненным переменам? Не знаю…
Идет, идет, как шагающий экскаватор, старинная драга имени тов. Дзержинского. Плывет, плывет чудовищный флот. Куда пристанет? А может, не идет и не плывет — стоит, где оставили. Черпает и черпает ковшом безостановочно, лязгает, наводя кишку, похожую на пушку, — отживший, казалось, музейный экспонат, а на тебе… И что ей может противостоять, этой безжалостной, равнодушной драге? Маленькая школа в большой долине? Начальник местной системы образования, шутник-балагур? Эвенкийка, распахивающаяся перед опасностью? Что-то должно эту драгу остановить — предощущение такое.
Тающее золото заката. Тонкая полоска рассвета…
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Набросок проекта
Хотел тут поставить точку, а вышло многоточие. Почувствовал неудовлетворенность. Чего-то в повествовании недоставало.
Когда-то я наткнулся на странную закономерность русской истории: интерес к образованию, глубокие школьные реформы происходят в России, как правило, накануне социальных потрясений и катаклизмов. Теперь начинаю сомневаться в этом: интереса к образованию как не было, так и нет, а потрясения начались, и никто не знает, сколько в них баллов по шкале безумия. Может быть, необразованность, культурная и духовная глухота тому виной?
Вот прошла образовательная экспедиция, а каковы итоги образования? Чему научились? Наступит время собирать камни и строить. Но где идеи, от которых можно оттолкнуться, чтобы появилась программа действий?
Пустая получается экспедиция, если не рождает идей.
Значит, не судьба, подумал я и отложил в сторону книгу.
Прошло время. Искал что-то среди бумаг, разбирал завалы и случайно («Случайностей, Толя, не бывает», — сказал мне когда-то мой друг, педагог Михаил Щетинин) наткнулся на несколько листков, набросок. Обсуждали когда-то такой проект с питерским другом и коллегой Андреем Русаковым, который непосредственно в этой экспедиции не участвовал, но незримо присутствовал. Я стал читать эти попавшиеся на глаза листки — не рукописные, исписанные неразборчивым почерком, а напечатанные на принтере, как будто специально для того, чтобы прочел.
К этой экспедиции набросок не имел прямого отношения, речь в нем шла о севере, Арктике, а мы были в южной Якутии. Но это не имело значения; я понял, что нашел ответ.
Вот что там было написано.
К ПРОЕКТУ «ДЕТИ АРКТИКИ»
Возможно несколько слоев будущей общей картинки (обоснования к программе).
1. Социокультурный слой, традиции коренного населения. Сохранение и развитие традиционного хозяйствования, культуры.
2. Наоборот, модерновый слой. Арктика для людей, которые приезжают на время поработать, провести в Арктике часть жизни, а тут их встречает живая местная школа, в которой их дети смогут учиться.
3. Слой решений для разновозрастных классов и компактной школы. Что такое школа для 10 учеников? Какие там должны быть учителя? (Параллели с любой малокомплектной школой: работающие модели могут быть одинаково полезны для арктической и неарктической России).
4. Одним из продуктов программы может быть сетевая арктическая лаборатория, которая дает информацию о том, что делается в мире, способна учить чему-то и представляет собой сообщество людей, которые встраиваются в работу (из арктических и других районов). То есть коммуникация, горизонтальные связи, подкрепленные устойчивым взаимодействием.
Говоря иначе, вариант ИНКО — инновационного образовательного комплекса3, его можно создать для решения арктических проблем.
Параллельно или в том же комплексе-центре — взаимодействие образования, медицины, соцзащиты и прочее.
5. Еще один слой комплексного рассмотрения: как человеку здесь, в Арктике, жить — не выкачивать ресурсы, а жить.
6. Такой замысел про Север: образ круговорота.
Возможно, тупиковая затея: пытаться любыми средствами задержать на Севере людей. Интереснее другое: как сделать Арктику привлекательной для какого-то этапа жизни разных людей. Приехал человек, пожил, что-то сделал, уехал, другие приехали…
То есть круговорот людей и образование — как ресурс этого круговорота.
7. В связи с этими слоями необходимо выделить ряд узловых, «системообра-зующих» проектов.
Вот идея одного из них, назовем условно:
Уроки восстановления
В настоящее время львиную долю деятельности людей на Севере, в Арктике, представляет добывающая промышленность. Добыча ископаемых — газа, нефти, золота, алмазов — на пространстве всего Заполярья (да и намного ниже Полярного круга). Используется вахтовый метод, отчуждающий человека от природы и формирующий психологию временщика, независимо от того, приезжий он или местный житель.
Для арктического образования детей Севера ландшафты, оставляемые добытчиками, не безразличны. Трудно себе представить, как можно воспитывать «любовь к малой родине», приобщать к нанотехнологиям, развивать эстетически на уроках хореографии или изобразительного искусства, если ты живешь в поселке рядом с этими производствами и у тебя перед глазами постоянно изуродованные ландшафты, кошмарные лунные поверхности.
Школа Арктики со всеми ее мыслимыми дизайнами и развивающими видами деятельности, индифферентная к этой, может быть, главной, современной проблеме существования человека на Севере, — просто бутафория.
Но как исправить ситуацию?
В связи с этим вспоминается описанный нами в начале нынешнего века опыт из Калужской области со странным названием «Служба экологической реставрации деградированных ландшафтов»4. Речь идет о людях, которые селились на заброшенных фермах, терриконах, заросших и изуродованных участках земли и постепенно превращали их в «райский сад». Подобный опыт мы наблюдали (и описали) в Кировской области, на так называемой Лугоболотной станции ВАСХНИЛ5, старейшей, еще дореволюционной станции по изучению и осушению болот, формированию на их месте лугов и продуктивному развитию растениеводства и животноводства. Опыт использования осушенных болот имеется и за рубежом: в Финляндии, Норвегии, Швеции.
Интересно, что во всех подобных опытах важную роль играют местные школы и образовательные сообщества. Они включены в процесс «реставрации деградированных ландшафтов», да и во многом образовательная деятельность строится на материале работы этих опытных станций, с ней соотносятся содержание образования и воспитания, формы деятельности.
Вернемся теперь к остающимся после бездумной человеческой деятельности «лунным поверхностям» Арктики и Севера. Нельзя ли здесь осуществить нечто подобное вышеотмеченным опытам?
Возникает ряд вопросов.
Первый вопрос — политическая воля. Заинтересовано ли государство в решении самого вопроса? Официально не раз заявлялось о необходимости сбережения природы Арктики, которая является резерватом6 страны и всего человечества, оказывает огромное влияние на глобальные природные процессы. Если это не пустословие, то такой позиции можно найти практическую реализацию.
Второй вопрос — средства на восстановление. Необходимо уточнить, прописана ли в российском законодательстве возможность возмещения «добытчиками» ущербов, причиненных природе и человеческой среде обитания. Вероятно, законы есть, но применяются неадекватно. Добытчики должны отчислять определенный процент от прибыли на восстановление местности, изуродованной вследствие работы драги, шахты, карьера, нефтяного фонтана и пр.
Если эти средства можно получить в правовом порядке, для восстановления (и использования полученных средств в полном объеме на решение данной задачи), не нужно организовывать очередное «Министерство восстановления»: нужны мобильные группы, возникающие в местах восстановления ландшафтов. В них должны входить специалисты по почвоведению, агрономии, ландшафтному дизайну и иным необходимым областям, использующие географические и почвенные атласы и другую необходимую литературу, решающие практические вопросы: выравнивания ландшафта, восстановления почвы, выращивания травяного покрова и пр. То есть восстановления самого места с его флорой и фауной, места обитания человека.
Третье. Такой процесс восстановления должен быть непрерывным, имея в виду масштабы освоения Севера и Арктики. Учитывая трудоемкость процесса восстановления, появляется возможность постоянно возникающих, причем на более-менее длительный период, рабочих мест. Понадобятся не вахтовики, а люди, готовые отдать определенный период жизни этому, заметьте, благородному делу. Люди могут приехать с семьями — не просто работать, но жить тут.
Четвертый вопрос. Сами школы в Арктике могут и должны участвовать в таком социокультурном проекте. Агрономия, почвоведение, ландшафтный дизайн и другие необходимые для исправления ситуации сферы могут становиться реальным содержанием образования. В связи с такой перспективой и становится «хозяйственно-целесообразной» ориентация образовательных стандартов на развитие творческих способностей, на умение решать нестандартные задачи, исследовательская и проектная деятельность. Много говорят о воспитании чувства патриотизма, любви к малой родине и пр. Но ведь именно в такой ситуации и может крепнуть любовь к родине, малой или большой: в жизненной ситуации восстановления своей малой родины, отчасти изуродованного ландшафта. Когда появятся выращенные первые карликовые березки, зарастут мхом раны, нанесенные природе, когда дети будут охранять это возрожденное к жизни место, чувствовать ответственность за него… Воспитание в наблюдении, в размышлении, в опыте, в сотрудничестве, в атмосфере благородных целей и примеров…
И пятый вопрос — о большой родине. Многие из людей, которые поживут здесь, в Арктике, будут стараться возместить ущерб, нанесенный ей человеком, и сумеют облагородить место здешнего обитания — потом вернутся «на материк», в среднюю полосу России, в Поволжье, в разные места страны. Возможно, другими глазами они посмотрят на окружающее и там. Им теперь будет больно видеть привычные прежде уродства, которых полно во всех уголках отечества, и, быть может, они захотят восстановить красоту и своих родных мест. Так станет возможен перенос усилий на малолюдных просторах Арктики — в другие, куда более населенные регионы страны.
И последнее. Нельзя объять необъятное; глупо хвататься за все, чтобы потом все бросить. Разумно начать с проработки локального, пилотного проекта, но обязательно сделать его успешным. Тогда появится реальная перспектива.
Алдан (Незаметный) — Москва
2013—2022 гг.
1. «Умом и молотком» — старинный девиз геологов.
2. Муртазин И. Клондайк по-русски // Новая газета, 2019, № 86.
3. См. Цирульников А.М., Русаков А.С., Эпштейн М.М. Инновационные комплексы в сфере образования: Рекомендации по созданию и управлению. — CПб.: Агентство образовательного сотрудничества, 2009.
4. См. Цирульников А.М. Неопознанная педагогика. Приокская Россия. Истребители чертополоха. Глава 2 (http://setilab.ru/modules/article/view.article.php/c24/290/p0)
5. См. Цирульников А.М. Неопознанная педагогика. Кировская область. Крапива, которая не жалит. Глава 2. Болотообразование http://setilab.ru/modules/article/view.article.php/c24/290/p0
6. Резерват — территория, где природные богатства (животные и растения) находятся под особой охраной правительства.