Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2022
Расскажу о книге, о которой узнала благодаря критическим дискуссиям премии для авторов до 35 лет «Фикшн35», — «Городе вторых душ» Руты Шейл. Роман вышел в финал премии в 2021 году. Рута Шейл — псевдоним Саши Степановой, писательницы, соведущей подкаста «Ковен Дур». Ее роман о двоедушнике — человеке, который днем влачит унылую жизнь обывателя-неудачника, но по ночам в его теле просыпается заклинатель и проводник мертвых. Это текст на границе литературы серьезной и развлекательной. И для меня особенно остро в отношении этого романа встал вопрос: настоящая ли это литература, — именно потому, что граница между жанровым произведением и свободным художественным исследованием реальности тут так видна. Автор в этом смысле сама двоедушна: завлекает и удерживает читателя достаточно лобовыми, до пародийности, приемами триллера — но это грубовато завоеванное внимание направляет на явления совсем не завлекательные.
Роман вызывает глубокую грусть, отторжение, протест — и именно поэтому долго не может забыться. Для меня в нем острее всего звучит тема детей, брошенных при живых родителях. Эта великая боль разорванной привязанности, абсолютная уязвимость ребенка, оставленного, обнесенного попечением старших, в романе выражена так наглядно, что его можно рекомендовать как художественное пособие на курсах родительства.
Сейчас теория привязанности увлекает все новых адептов, на ее распространение работают многие психологи, курсы и лекции, статьи. В воспитании продолжает свершаться великий переворот, готовившийся десятилетиями: от авторитарных, командных методов, от запретов и недоверия, дефицита и дрессировки — к идеалу добровольного следования ребенка за своим взрослым, к отношениям безопасным и прочным, любви изобильной, не умещающейся в рамки поощрений и наказаний.
Когда-то проводники новой философии родительства презентовали первые результаты исследования привязанности — среди них были и документальные фильмы, которые и сегодня взрослый человек не может смотреть без содрогания и слез. Известен, например, фильм «Джон» 1969 года: съемки нескольких дней из жизни полуторагодовалого малыша, чьей маме пришла пора снова родить, и, пока она в роддоме, его поместили в приют. Ничего плохого там с малышом не происходило, но само отсутствие матери в сочетании с невозможностью среди сменных нянечек найти объект иной надежной привязанности породили глубоко болезненные чувства брошенности, недоверия, уязвимости, наглядно зафиксированные камерой. Это не был специально устроенный эксперимент: временно отделить ребенка было, видимо, обычной практикой. Сегодня же адепты привязанности предупреждают о вреде даже ситуативных, временных тайм-аутов, когда родитель в качестве наказания ненадолго отделяет от себя, изолирует ребенка, словно лишая покровительства взрослого, изгоняя из отношений.
«Город вторых душ» Саши Степановой средствами фантастической литературы воплощает это изгнание, визуализирует крайнюю форму тайм-аута. В городе пропадают дети — мистическое расследование выводит на маньяка, но не обычного, а родственного двоедушнику-герою: злодей умеет запирать души детей в игрушечные тела. Ни сюжет, ни образ маньяка в романе не новы — однако автору удается поместить их в узнаваемо нынешние реалии: для сюжета важны перспективы детей с особенностями развития, благотворительность, бизнес в Инстаграме, современное искусство, выставленное в баре. Но это скорее слой социально-сатирический. Куда ценнее в романе психологическое расследование. Тут раскрывается своеобразное подполье города, которое маньяк овеществил, но не придумал сам: это подполье обреченных душ сотворяют сами взрослые, игнорирующие своих детей, при жизни припрятывающие их от себя, с глаз долой.
Мне очень мало понравился дешевый финт в финале, когда автор нарочно и расчетливо выбирает невинную жертву, чтобы подкрасить финал трупом и трагедией, а заодно обрекает главного героя на окончательное поражение, крупнейшую неудачу. Ночная душа добивается цели, — и именно поэтому, опасаясь, видимо, что хэппи энд читателя недостаточно убедит, писательница отыгрывается на судьбе героя в его дневном воплощении.
Впрочем, в романе есть и очень тонкий слой, позволяющий прочитать фантастическую раздвоенность как метафору. И в таком случае судьба героев ночного и дневного нераздельна, и граница между злом и добром, как по Достоевскому, проходит через сердце человека, делающего выбор. И меня очень тронула в романе моральная победа героя-неудачника. Автору удается так умело связать фантастические допущения с психологическими свойствами героев, что колебания сердца тут в самом деле впрямую влияют на сюжет. И куцая, холодная, унылая жизнь обывателя оказывается осознанной жертвой во имя сбережения мира от зла, ведомого его второй, ночной душе.