Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2022
Александр Рыбин родился в 1983 году в г. Кимры Калининской области. Окончил филологический факультет Тверского университета. Печатался в литературных журналах, в том числе — «Неве», «Звезде» и «Новом мире». Проживает от Аддис-Абебы до поселка Аксарка в Ямало-Ненецком автономном округе — увлечения жизнью к тому обязывают.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2021, № 5.
Получается, что бывшая навела на меня эту немку, хотя никогда в жизни не встречала ее и совершенно не подозревала о ее существовании. Дело в книге. И в Кипре. Точнее, в Турецкой республике Северного Кипра. Республику организовала турецкая армия, оккупировав северную часть острова, населенную турками, греками и подданными британской короны. Оккупация происходила в 1974 году. Турецкая армия спасала этнических турок на Кипре после того, как власть на острове захватили греческие националисты и решили освободить «исконно греческие земли» от лишних народов. Получилось новое государство. Правда, никто, кроме Турции, его не признал.
В декабре 2018-го года я пытался спасти отношения с бывшей, поэтому предложил вместе отправиться на Кипр. «Полторы недели, может, что-то у нас получится». Она согласилась и взялась за литературу по Кипру. За годы жизни со мной она научилась предварительно интересоваться теми местами, куда планирует отправиться: историей, культурой, языком. До того она путешествовала, словно ходила за покупками по магазинам известных торговых марок. Очень гордилась количеством штампов разных стран на страницах паспорта. Впрочем, со временем ее потащило обратно к прошлому, вредные потребительские привычки и комплексы стали проявляться с новой силой. Отношения разваливались, скандалы, ее истерики, невыносимая атмосфера в квартире. Поэтому появилась идея путешествия на Кипр.
«Лоренс Даррелл, “Горькие лимоны”, лучшее, что я прочитала про жизнь на острове, пока его не разорвали на части турки и греки», — сказала мне бывшая, когда мы летели из России в сторону кипрского аэропорта Ларнака. И она кратко пересказала содержание текста. Походило на балканские сюжеты: жулики, леность, алкоголь, вооруженные разборки между местными, борьба коренных жителей против британских колониальных властей и отставной британский дипломат, Даррелл, приехавший на Кипр, чтобы писать книгу. Даррелл с помощью одного местного мошенника купил дом в селе Беллапаис. Начало 1950-х. После 1974-го Беллапаис попал в состав Турецкой республики Северного Кипра. Но дом Даррелла, умершего в 1990-м, остался в собственности его родственников. «Надеюсь, что этот дом удастся посетить. Не знаю точно, стал ли он музеем или по-прежнему просто жилой. Не нашла точной информации. Сама история, как Даррелл покупал дом, описанная в “Горьких лимонах”, — восхитительна».
В первые наши дни на Кипре лили нескончаемые дожди. Сильнейшие за последние 40 лет. Размыло некоторые дороги. Несколько человек пропали без вести — их смыло вместе с машиной на одном из горных шоссе. Местный турок через хлещущие ливневые потоки довез нас до города Гирне, где мы договорились остановиться на три дня у студентов из Йемена. Турку было не по пути, но он беспокоился за нашу судьбу среди стихии. Выскочив из машины и пробежав до дома йеменцев всего 20 метров, мы полностью промокли. Через два дня дожди закончились. Яркое средиземноморское солнце, духота, лужи, капли воды в бутонах цветов. Мы отправились в село Беллапаис. Оно находилось на горе, над Гирне. Домики в Беллапаисе расположены под углом, прилеплены к крутому склону. Вверх-вниз, вверх-вниз — петляли мы по улицам.
Сначала решили посетить аббатство, которое здесь устроили почти тысячу лет назад крестоносцы. Надломанные арки, перебитые кресты на стенах, обвалившиеся купола. Несколько банановых пальм шуршали листьями-веерами под порывами ветра, словно пергаментными страницами. Мы гуляли среди старинных резных камней раздельно. Я вспомнил наши ранние отношения среди других древних камней, в Сирии: не отлепиться, рука об руку, чувствовали животное тепло друг друга. За ровной серой плитой Средиземного моря виднелись темные берега Сирии. Мы вновь встретились на выходе из аббатства. «Идем к дому Даррелла?» Зашагали вверх по одной из улиц. Бывшая открыла свой блокнот: «Вот я выписала из “Горьких лимонов”. Слушай. «Я был готов увидеть нечто прекрасное и уже знал, что руины монастыря в Беллапаис — один из красивейших памятников готической эпохи во всем Леванте, но я никак не ожидал увидеть такую поразительно законченную картину: маленькая деревушка охватывала притулившийся к прохладному боку горы монастырь со всех сторон, осторожно его баюкая. Перед последним подъемом дорога шла зигзагами, прорезая ландшафт с густой примесью апельсиновых и лимонных садов, наполненный шумом бегущей воды. Дорога была сплошь усыпана миндалевым и персиковым цветом: роскошь неправдоподобная, как декорация в японской пьесе. Последние сто с небольшим ярдов дорога шла по окраине деревни, мимо спускающихся по склону серых, построенных на старый манер домов со сводчатыми дверными проемами и резными дверями на старомодных петлях»».
На нашей карте дом британца был указан под названием «Горькие лимоны». И никаких других примечаний. Если не знаешь про его книгу, то не поймешь, в чем смысл, — просто чудное название одного их домов. Мы вышли на небольшую площадь. «Этот, кажется. Уточним у местных на всякий случай». Мимо проходил старичок в пиджаке и кепке, руки заложены за спину. Я обратился на ломаном турецком. Фамилию «Даррелл» он быстро понял и показал пальцем на жилье британца. Правильный серо-желтый куб в два этажа, обрезанный снизу по диагонали, — потому что встроен в склон. Окна закрыты ставнями. Позади дома каменная глухая стена, закрывающая внутренний двор. Над стеной нависли лимонные деревья: мелкие недоспевшие желтые плоды в зеленой листве. Мы постучали в единственную дверь. Прислушались. «Вроде никакого движения. Надо громче». Я ударил ногой. По-прежнему внутри тишина. Из соседнего дома вышел мужик с сигаретой в зубах. «Ноу, ноу. Йок. Британия. Фэмели ту Британия», — сказал мужик. «Музей?» Мужик сложил пальцы в щепоть, — ближневосточный многозначительный знак, в данном случае он означал «подождите». Позвонил. Разговаривал с кем-то по телефону по-турецки. Передал трубку мне: «Хэлло». Мужской голос в трубке владел английским. «Мы пытаемся попасть в дом Лоренса Даррелла. Мы — туристы». Родственники писателя, объяснял голос, постоянно живут в Британии, в Беллапаис приезжают исключительно летом; они разрешают туристам входить внутрь, но только когда сами в доме. «Сорри, гайз», — закончились объяснения. Я отдал телефон турку: «Ташакюр эдерым». Бывшая подошла к стене, закрывающей внутренний двор. Ухватилась за края, подтянулась и налегла животом на стену. Сорвала несколько лимончиков и, оттолкнувшись руками, спрыгнула — молодая грациозная кошка. «Когда с йеменцами будем пить чай, добавим. Лимоны из писательского дома. По-моему, круто».
В доме йеменцев я разрезал лимон и попробовал. Очень горький, именно горький, а не кислый, как положено быть спелому лимону. Но йеменцы, соблюдая аравийский этикет, допили чай, в который мы им подкинули лимонные дольки, и поблагодарили: «Очень вкусно».
После поездки на Кипр отношения развалились окончательно. Она в полной мере стала бывшей. Словно издохшая лошадь, отношения с ней остались позади меня на дороге. Я шагал дальше, стараясь не оглядываться. За следующим поворотом я оказался в эфиопской столице — Аддис-Абебе.
Немка Катарина прилетела в Аддис, чтобы заниматься научной работой. Университет выделил ей финансирование на изучение нескольких видов растительности в национальном парке на юге Эфиопии, вокруг озера Хауаса. В Аддисе ей полагалось как исследовательнице общаться с местными преподавателями и читать их научные труды по теме. 21-летняя дочь профессора древнегреческой литературы из Берлина. «И как долго ты путешествовал по Кипру?» — спросила она меня. Мы в компании других белых иностранцев сидели вечером в кабаке Black Rose, — главное место сбора экспатов в эфиопской столице. Двумя неделями ранее моя алжирская подружка улетела домой во Францию и возвращаться в Аддис не собиралась, поэтому я настроился на новые отношения. «Полторы недели суммарно — в греческой и в турецкой частях Кипра. Недолго». Выяснилось, что отец Катарины преподавал в греческом университете на острове. Она с ним прожила на Кипре около года. «Лоренса Даррелла ты читала? “Горькие лимоны”? Хорошая книга». Катарина хлопнула себя по коленям: «Офигеть! Ты же говоришь, что путешествовал по Кипру всего полторы недели. Откуда знаешь про “Горькие лимоны”?! Да мало кто об этой книжке знает даже в кипрских университетах. Я про преподавателей. Студенты всюду ленивые и ничего не знают». В общем, мы откололись от компании и дальше общались вдвоем, не обращая внимания на остальных. Катарина считала «Горькие лимоны» лучшей из прочитанных книг.
Молоденькая немка хотела нравиться многим мужчинам, а желательно — всем симпатичным. Умная и бойкая, высокая и смазливая, у нее получалось. Но мужиков вокруг сбивали с толку ее энергия и напор. Они теряли инициативу в общении и превращались в овощи. Поэтому нужно было перекрыть ее напористость своей, чтобы затем уйти вместе из Black Rose… куда? Можно и ко мне. Я принялся задавать ей вопросы — Кипр, турки, греки, литература, папа-профессор, Берлин и т.д., — прикасаясь как бы ненароком к ней то тут, то там, то ниже, то выше. Ей нравилось. Сомнения? Никаких сомнений. Однако следовало соблюдать условности общества: нельзя просто взять и уйти, покинуть компанию, потому что компания была достаточно трезвой пока. Я посмотрел на часы: начало десятого. Обычно в Black Rose засиживаются до закрытия: до часу ночи. Если не перемещаются в клубы. Вариант с клубом неплох. В многолюдье можно затеряться и подыскать укромный уголок. Или совсем исчезнуть. Можно ко мне.
Мы пили пиво «Хабеша» и курили сигареты-самокрутки. Суданец Мухаммед работал на заводе, где производится «Хабеша», консультант-технолог. «У них отличное немецкое оборудование. Поверь мне», — говорил Мухаммед. И я верил. Суданцам я верил почти каждому. Есть ли честнее народ в Африке? Возможно, кабилы, живущие на севере Алжира, — впрочем, то другая история. Суданцы, греки, итальянцы, французы, немцы, испанцы, китайцы и, конечно же, эфиопы заполняли кабак. На эту орду — я один-единственный русский. «Чем ты занимаешься в Аддисе?» — спросила Катарина. Двигаюсь дальше по жизни, избавляюсь от ненужного груза прошлого, — было бы самым честным ответом. Я ответил: «Никогда раньше не жил в Африке. Друзья посоветовали Эфиопию. Пробую». Тоже правдивый ответ. Катарина жестом предложила выпить: «За Аддис?» Я с ней выпил на брудершафт, хлебнули из темных бутылок с изображением кучерявого эфиопа, и потянулись друг к другу губами. Наши губы слиплись. Она хотела страсти, ее язык тянулся к моему, гулял по деснам. «Ну вы даете, ребята», — врезался один из греков. Я расцепился с Катариной и чокнулся бутылкой в стаканы греков. «Мне кажется, нам пора вежливо уйти», — шепнул немке на ухо. Она кивнула. «Ребят, мы в “ЭскоБАР”. Будем ждать вас там», — сказал я и взял немку за руку. Вытащил из кармана брюк купюру в сотню быр и положил на стол. Катарина прижала купюру недопитой бутылкой пива.
Мы вышли на улицу, проспект Боле — главная автомобильная артерия эфиопской столицы. Проспект соединяет международный аэропорт с районом города, где расположены правительственные здания, самые дорогие гостиницы и бизнес-центры. В те дни в Аддисе происходила встреча глав государств Африканского Союза. Через каждые метров 30—50 на тротуарах дежурили вооруженные патрули: обязательно половина — мужчины, половина — женщины. Обычно на тротуарах Боле ночевали нищие и бездомные, завернувшись в грязные тряпки, — худые мозолистые ступни торчали наружу. Если погода безветренная, то сильно воняло мочой и экскрементами: нищие справляли нужду там же, где спали. Но из-за приезда африканских президентов тротуары зачистили. По проспекту до гостевого дома, где я обитал уже длительное время, — минут 25 пешком, на кольце Воло Сафар поворот налево и еще минут пять пешком. С Катариной мы не спешили. Целовались, присаживались на скамейки, чтобы покурить и снова целоваться, у нее оказалась в кармане крошечная бутылочка немецкого пойла Frаulein Brоsels. Мимо время от времени проезжали кортежи африканских президентов. Запомнился кортеж главного в Ливии — кто это вообще был, у них же с 2011 года до сих пор нет внятного главы государства?! — впереди американский песочного цвета бронеавтомобиль «Хамви», пулеметчик в башне водил стволом по сторонам, трепыхался красно-черно-зеленый флаг Ливии, далее два джипа «Мерседес», за ними машина спецсвязи, наконец, черный лимузин с флажками над фарами, в котором обычно и ездят «первые лица», снова два черных джипа, и замыкал процессию еще один «Хамви» с пулеметчиком. Катарина, быстро опьяневшая от немецкого пойла, предложила — мы на скамейке, в пальцах самокрутки — кинуть в ливийский кортеж камень. «Не уверен, что умная затея», — сказал я. Немка стала неудержима, соскользнула во тьму за скамейку. Я слышал, как она ругается, топая ногами: «ScheiВe». Она нашла-таки камень. На нашу удачу ливийский кортеж удалился настолько, что Катарина не добросила даже до замыкающего «Хамви».
Когда мы оказались в моей комнате и стали стаскивать одежду друг с друга, оба неожиданно протрезвели. Конечно же, между нами произошло соитие; немка несколько раз спрашивала «тебе нравится?», пока оно длилось. Утихомирились и заснули мы, когда на улице начинал редеть мрак. В открытом окне на фоне черно-синего неба проступали силуэты пальм и эвкалиптов.
Впутавшись в отношения со мной, Катарина подуспокоилась. Меньше стала лезть к мужикам. Она просто хотела нежности, маленькая девочка. Прижаться к плечу, обняться, чтобы поцеловал ее вдруг. Чтобы, засыпая, повернуться ко мне спиной, а я прижался к ней всем телом сзади. Она хотела, чтобы наши дни в Аддисе не заканчивались. Однако у меня появились дела в сербском Белграде. Когда мне понадобилось погрузить свои рюкзаки, два тяжелых рюкзака, в такси и ехать в аэропорт, она побежала в мою (нашу) комнату, чтобы принести эти рюкзаки. Трогательная забота влюбленной девушки.
Я поступил жестоко. Почти не писал ей. Через полгода после расставания в Аддисе мы увиделись в Европе на пару дней. Гуляли, целовались, обнимались, через два дня расслоились каждый в своем направлении, — и я снова ей не писал. Города, страны, сумасшествие всемирной эпидемии, которое заперло меня на многомесячный карантин в Турции…
…Но это не конец истории. Новый фон событий — Саудовская Аравия, южная, дышащая на границу с Йеменом провинция Наджран. Я оказался на саудовском юге, чтобы написать репортаж о том, как нелегалы из Африки незаконно переходят через границу и нанимаются работниками на близлежащих фермах и стройках. Разговорчивые наджранцы рассказали об итало-французской археологической экспедиции, которая работала в провинции. Из любопытства решил наведаться к европейским исследователям. Они работали в местечке под названием Бир Хима. Один из наджранцев, знакомый с археологами, предложил подвезти.
Рыжая песчано-каменная пустыня и черная полоса шоссе. Мы гнали одни. Хотя это важное шоссе, здесь полагалось бы активно перемещаться автомобилям в оба направления. «Почему трасса пустая?» — спросил знакомого наджранца. «Бандиты. Раньше многие здесь ездили. В Йемен саудовская армия влезла, йеменцы стали заходить сюда, из засад нападали на автомобили, похищали саудовцев, грабили. Если ловили военных или полицейских, — казнили, просто расстреливали. Почему я не боюсь этой дороги? Я из племени Бану-Ям. Половина наших в Наджране, половина — в пограничной области Йемена. Это мои родственники иногда орудовали здесь», — пока он рассказывал, его лицо оставалось спокойным, без неровностей эмоций, словно поверхность стекла. «Асфальт проложили по древнему пути. По нему караваны возили ладан из Дофара на север, в Сирию и Византию. Дорогу контролировали наши предки, взимали налог за проход. Наши йеменские родственники занялись старинным родовым промыслом», — по-прежнему серьезен.
Мы свернули с шоссе в расщелину между горами. Через несколько километров остановились перед аккуратным домиком из красного кирпича, европейской архитектуры. Мой приятель вытащил телефон и набрал чей-то номер, оставаясь в автомобиле. Я вылез, чтобы размяться. Отошел посмотреть на окрестные скалы. «Пока не отвечают. Если хочешь, прогуляйся недалеко, Искандер. Здесь подожду, когда они ответят и откроют. Вон там метрах в пятидесяти на скале знаменитая надпись про разрушение Наджрана и убийство христиан иудейской армией». Я направился рассматривать надпись про разрушения и убийства.
Скала с одной стороны обнесена хлипким решетчатым забором, дверца открывается нажатием на ручку. На отполированной серой каменной стене выбиты ровные ряды знаков. У меня сразу появилось сравнение — очень похожи на современнную письменность эфиопов: будто контурные примитивные изображения людей, животных, растений и предметов. Примерился — каждая буква больше моей ладони. Слева от надписи на стене два символа значительно больших размеров. Оба похожи на детский рисунок «человечков»: один «человечек» как будто в замысловатом облачении, другой — вроде как с секирой, охраняет первого. Я потрогал символы, шероховатые канавки, из которых они состояли. Прикосновение к прошлому, попытка почувствовать их древность, тяжесть веков, которые они пережили. Ничего. Просто шероховатости теплых камней. Я повернул обратно.
Мой наджранец стоял с тремя девушками. Все четверо громко и радостно гомонили. Наджранец оперся спиной на машину, одна из девушек активно жестикулировала и разговаривала громче остальных… Да ладно! Не может быть! Откуда и почему она здесь?! «Катя?» — «Алекс?» — «Ты вроде специализируешься на тропических растениях» — «Я не только ботаникой увлекаюсь. Литературой тоже. Забыл? Здесь полно древней каменной литературы». Мы обнялись. «Вы знакомы?» — решилась спросить одна из девушек. «Знакомее не придумаешь», — ответила Катарина.
Близкая подруга, француженка-археолог, пригласила ее поработать за небольшую плату в экспедиции. «Я бы и сама приплатила, чтобы поучаствовать в их экспедиции». Немка почти месяц провела в Наджране. «Идем, я покажу и расскажу, что мы здесь изучаем. Ты рассматривал запись Зу Нуваса о казни христиан в Наджране?» Понятия не имею, что я рассматривал. Сказал, что буквы похожи на эфиопские. «Точно. И мне показалось, когда первый раз их увидела. Это — южноаравийская письменность. Одна из древнейших в мире. На ее основе эфиопы создали свой алфавит. Пиво “Хабеша”, помнишь?» Вместо ответа спросил ее: «Мы типа на свидании?» Она обхватила меня длинными руками и прижалась губами к моему плечу, к футболке цвета маренго.
Пока рассказывала про надпись на стене, она держала меня за руку. Поглаживая то большим, то средним, то указательным пальцем внутренню сторону моей ладони. Черные глаза и алогубый большой рот. Та самая немецкая Катарина, с которой я гулял по Аддису и обсуждал книжки, позже — по европейским геометрически правильным улицам и опять говорили о литературе. «Жители Наджрана исповедовали православие, которое, кстати, им принесли проповедники из Эфиопии. По соседству в шестом веке располагалось царство, где главенствовал иудаизм. По меркам наших дней — иудаизм террористической направленности. Правитель Зу Нувас совершал походы против соседей, исповедующих иные верования. Захватил Наджран, предложил местным: либо принимаете иудаизм, либо смерть. Наджранцы сказали, что останутся православными даже под угрозой убийства. Солдаты Зу Нуваса выкопали котлован: в нем заживо сожгли всех наджранцев вне зависимости от пола и возраста — от четырех до двадцати тысяч. Здесь по приказу Зу Нуваса выбили запись о его покорении Наджрана. Узкая долина идет дальше на северо-запад. Это часть древнего Пути благовоний. По нему везли ладан из Омана на север. То есть Зу Нувас как бы сообщал всем проходящим мимо о своей победе и жестокости. Массовое сожжение наджранцев шокировало Аравию. Оно даже упоминается в Коране». Катарина сияла от восторга, завершив рассказ. Если ей хотелось блеснуть передо мной, у нее получилось, — не понадобились обычные женские штучки: наряды, макияж, духи с афродизиаками и особая грация. Надпись на скале, тысячелетней давности история и мы вдвоем. Немка ждала поощрения за лекцию о массовом убийстве. Прижал ее к себе и поцеловал — долго, и обшаривая руками ее тело.
«Поехали в Вади-Ладжаб, когда у тебя будет свободное время. В Вади-Ладжаб можно купаться голышом. Обожаю. Мы с девчонками несколько раз ездили». Купаться голышом в Саудовской Аравии?! «Катарина, да ты с ума сошла!» Через пару дней автостопом мы доехали до Вади-Ладжаб: русло реки, просачивающейся слабым ручьем между громадами валунов, по бокам отвесные каменные стены высотой в сотни метров. Извилистый коридор сквозь горы на несколько километров. Первые полтора километра тянулась автомобильная дорога, — расчищенная от валунов, отсыпанная гравием. Дальше ехать невозможно: надо скакать по камням, забираться на валуны, спускаться с них. Саудовцы, привыкшие к расслабленному и очень комфортному образу жизни, напрягаться не желали. Они разворачивали ковры, и расставляли кальяны перед валунами, и отдыхали в тени каменных стен под журчание воды.
С Катариной мы углубились в каменный хаос где-то на километр. Вышли к природному бассейну. Один край бассейна плоский и удобный, чтобы нырять с него. Суровая немка быстро разделась и с гиканьем шлепнулась в воду. Эхо, отталкиваясь от стен, расходилось в стороны.
Накупавшись, мы забрались на один из валунов и легли обсыхать. «Ты знал, что Анаис Нин была любовницей Даррелла?» — она будто бы продолжила разговор, который мы прервали несколько минут назад. «Не знал». Она спросила, читал ли я эротическую прозу Нин. «Один сборник. Не помню названия. Очень плоские тексты. Секс описан скучно. Будто неопытный в словах или соитиях человек описывал свои несложные фантазии. Правда, один рассказ мне действительно понравился. “Марьяна” или “Марианна” он называется, не помню». Она этого рассказа не читала. Потребовала, чтобы пересказал. Мы лежали, закрыв глаза, кончиками пальцев касались друг друга. «Думаю, именно этот рассказ Нин не выдумала. Некоторые детали нафантазировала, а в целом — история действительно случилась. Речь о девушке-художнице, которая подрабатывала тем, что набирала на печатной машинке рукописи эротических рассказов Нин и ее приятелей. Параллельно к ней приходит позировать молодой человек. Необычность молодого человека в том, что он возбуждается, пока девушка его рисует…» Катарина положила руку на мою; понимаю, что должен прерваться: «У него стоит?» Мне совсем не хотелось открывать глаза, чтобы убедиться, но я чувствовал, что она пристально смотрит на меня: «Да, стоит. Художнице нравится молодой человек, его идеальное, как у статуи античного героя, тело, в голове у нее крутятся сюжеты эротических рассказов, которые она недавно набивала на печатной машинке. Она не выдерживает и падает перед ним на колени, чтобы юноша ее взял. Сцену с падением на колени, преклонением перед детородным органом юноши, думаю, Нин выдумала — в реальности произошло несколько прозаичнее: девушка прижалась к парню, прихватила его, предложила. С коленями — слишком драматично. Затем художница-машинистка селит парня у себя. Выясняется следующая история. Паренек, когда был помладше, возбуждался, если разгуливал по своей комнате голышом, а за ним подсматривала красивая соседка, старше его, сочная, в формах, мучительная мечта подростка. Соседка не скрывалась. Она сидела под солнцем на балконе и смотрела на юношу. Ему нравилось удовольствие, которое его накрывает, от осознания, что за ним наблюдает красивая женщина. Теперь, чтобы испытывать сильное возбуждение, ему требуется, чтобы женщина рассматривала его голого. Он открыл для себя, что можно позировать художницам. И вот однажды он уходит от девушки, чтобы позировать целому классу художниц. Девушка в ярости, требует, чтобы он не смел. Он уходит. Девушка вдребезги, — то, что он позирует голышом для собственного удовольствия перед другими художницами, для нее страшнейшая измена». Катарине понравилось. В ответ она рассказала, что в Париже Нин, Даррелл и американец Генри Миллер жили вместе. «Они друг другу изменяли и никто не переживал». Над нами в высоте вскрикнула хищная птица: звонкий протяжный звук. «Знаешь, наверное, у Нин получился тот рассказ про художницу и странную измену ее молодого человека, потому что обычные измены на нее впечатления не производили. Попытки описать обычные измены у нее не получались, она не понимала их», — подвел я итог.
Некоторое время спустя мы плутали по валунам, выбираясь из Вади-Ладжаб. «Подожди, — сказала Катарина. — В прошлый раз я видели где-то тут лимонное дерево. Плоды неспелые и горькие, но мне нравятся. Горькие лимоны, понимаешь?» Лимонного дерева не нашлось, его и не было, зато нашлась укромная пещера, ее-то Катарина и приметила, на самом деле, в прошлый раз.
…Эта история пока не закончилась. Мы по-прежнему вместе. Получаем иракскую визу. «Чтобы побывать в местах, где создавались первые литературные тексты человечества». Басра, Багдад, Мосул, Вавилон, Ур — глубже в века и дольше вместе, такой у нас план.
Измир — Валаам, 2020—2021