Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2021
Бершин Ефим Львович — поэт, прозаик, публицист. Родился в Тирасполе в 1951 году. Автор шести книг стихов, двух романов и документальной повести «Дикое поле». Работал в «Литературной газете». Постоянный автор нашего журнала. Живет в Москве.
* * *
Пой, балалайка, плакать нельзя…
Семён Липкин
Ропот вороний да шелест больниц.
Пахнет лекарствами и византийством.
Цивилизация самоубийц
цивилизуется самоубийством.
Соединившись с огнём и золой,
как василевс, проваливший экзамен,
царственный Ангел[1] парит над землёй,
царственный Ангел.
А на Москве, исторический прах
с ног отряхнув, как забытую пьесу,
милые роботы на фонарях
под балалайку дают «Марсельезу».
Будто иного уже не дано.
Будто совсем не бывает иного.
Царственный Ангел снимает кино.
Царственный Ангел рождается снова.
Вымокший август с растерянных лиц
шумно смывает остатки заветов.
Цивилизация самоубийц
цивилизует своих человеков.
Пой, балалайка! Иначе — никак.
Только сума да тюремная пайка.
Не пропадать же за гнутый пятак.
Пой, балалайка.
* * *
Его хотели расстрелять одни,
потом другие. И вполне за дело.
За то, что был. И солнечные дни
тянулись от расстрела до расстрела.
Он жил меж ними. Среди тех и тех.
Меж двух дождей, меж двух бессонных речек,
меж двух смертельных огненных потех,
перемешавших лица и наречья.
Меж двух времён, сменявших день за днём,
где голос неба страшен и неистов,
где сад, размытый солнцем и дождём,
как на картинах импрессионистов,
плодил плоды.
И люди, как во сне,
счастливые и мудрые до рвоты,
уверовав, что истина в войне,
построились повзводно и поротно,
уверовав, что надо исполнять
кантату, раздирающую уши.
Удачи вам. Свободы. Исполать,
пока на ветках созревают груши.
Когда уйдёт великолепный век,
уверенно стрелявший из засады,
останется последний человек,
тот, что когда-то не покинул сада
и медленно учился продавать
плоды деревьев, как плоды надежды.
Так продавать, как будто подавать
и тем, и тем. И оставаться между.
И слушать, как отчаянно поёт
оглохшая синица на рассвете.
Её ведь тоже кто-нибудь убьёт.
Не те — так эти.
* * *
Взращённые, чтоб только продавать
и покупать, и гордо жить по смете,
мы научились мёртвым подавать,
расчётливо надеясь на бессмертье.
Надеясь, что однажды благодать
падёт с небес на горы зла и злата.
И вдруг понять, что нечего отдать.
И некому. И никому не надо.
* * *
Передавлен, растоптан, отставлен
этот день, этот год, этот век.
Как младенческий свет из-за ставен,
выплывает неведомый свет.
Выплывает из звука, из гуда,
как из тьмы выплывает река
или облако — из ниоткуда,
неопознанное покуда
и не названное пока.
Зарождается где-то звезда
при морозной январской погоде.
Мы, наверно, ещё в переходе,
но не знаем, зачем и куда.
Хорошо бы собаку иметь.
Топать с ней по подтаявшей жиже,
отличая по запаху смерть
от ещё не родившейся жизни.
Или просто по лужам брести,
отражающим звонкое тело.
Только зеркало вдруг постарело.
Надо б новое приобрести.
* * *
Он, наверно, не ведает языка
моего, болевого, отчего.
Я кричу из российского далека,
а у него ни единого переводчика.
Я молился в рифму и так, без рифм,
избегая прохожих и прочего хлама.
И являлся в храм, но, как плот на риф,
натыкался на камни храма.
Ведь ему не важны ни хула, ни лесть,
ни молитва во храме гулком.
Я крадусь, как невидимая болезнь,
по московским кривым переулкам.
По пустым переулкам вчерашнего дня,
где уже смехотворны дорожные знаки,
где случайный прохожий бежит от меня,
как испуганный кот от бездомной собаки.
Где изысканный бомж с необъятной сумой
за табачным ларьком, заколоченным досками,
улыбался и щедро пытался со мной
поделиться едой и чужими обносками.
Перемена эпох. Перемена ролей.
И внезапный голос, дождями вымоченный:
«Я тебя ещё вылечу, дуралей.
Я тебя ещё когда-нибудь вылечу».
[1] Ангел — представитель византийской династии Ангелов, при правлении которых началось угасание империи.