Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2021
Крупная «рыба»
Театр «Практика», как ни парадоксально это звучит, — старое, заслуженное место для новаторского, экспериментального театра. Такое дело тут происходит с начала 2000-х, с вырыпаевского «Кислорода», а может, даже и раньше. Десятилетия меняются, а курс остается прежним — люди с другим мышлением здесь просто вряд ли смогут работать. Показательный сюжет: бывший худрук Эдуард Бояков за это время эволюционировал в державника и возглавил «доронинский» МХАТ.
В последние годы сцену «Практики» процентов на пятьдесят занимают спектакли Мастерской Брусникина. Годы меняются, люди вырастают, а творческий код остается прежним — это очень горячее, молодое, не знающее самоограничений и творческой осторожности искусство.
Правда, за долгие годы я привык к любимому полуподвалу, к этой темной ауре, к тому, что смотришь актерам глаза в глаза — в буквальном просто смысле, и перенос одной из последних премьер, Lorem ipsum, на временную сцену — в аудиторию Музея Москвы — стал для меня как для зрителя немного болезненным делом.
Lorem ipsum — спектакль, очень сложно придуманный и невероятно простой в своем посыле. «Спектакль-каталог», темы (!) которого зрители выбирают заранее, голосованием. В моем случае темы были такие: философия, медицина и здоровье, семейная жизнь, юмор и развлечения, искусство.
Я лично голосовал за «Русскую классику», но, увы, оказался в меньшинстве и этой новеллы так и не увидел. И увижу ли — бог весть.
Мне давно хотелось понять, что же такое lorem ipsum — смутно знакомое и в то же время совершенно абстрактное сочетание слов, которое всегда появлялось на так называемой «верстке», когда вместо реальных статей дизайнеры вставляют в макет «рыбу», абстрактный набор слов. Вставляют и в том случае, когда хотят показать каталог шрифтов, из которых заказчик выбирает то, что ему больше по душе.
Иначе говоря, этот самый lorem ipsum и есть то, что на нашем газетно-журнальном сленге называется «рыба», то есть чепуха, абракадабра, набор знаков. Я и сам неоднократно пугался на этой самой «верстке», на дежурстве, увидев под вполне реальным заголовком такую вот «рыбу». Что уж говорить о новичках, которые иногда забредают к дежурному редактору и вместо своей статьи видят этот ужас, тут и до сердечного приступа недалеко.
В данном случае мы имеем дело не просто с «рыбой», а с очень крупной «рыбой». Драматург Екатерина Августеняк досконально разобралась в истории вопроса, выяснив, что этот самый lorem ipsum — международно-признанная «рыба», то есть «рыба», которой пользуются все дизайнеры мира, и она имеет свой исторический источник: некие два абзаца из трактата Цицерона, где латинские слова перепутаны и перевраны по воле древнего редактора таким образом, что ими можно смело заполнять любые площади, не боясь кого-либо задеть и обидеть (да и то сказать, латынь — кто ж ее поймет), и что на российских сайтах «рыба», то есть этот самый lorem ipsum — порой бывает вполне оригинальной тематики и соответствует сайту (отсюда и эти разделы — «семейная жизнь», «медицина и здоровье»).
Словом, темы выбраны, вперед.
И наступает тот самый интересный момент, ради которого и задумана вся эта, прямо скажем, непростая конструкция. На сцене появляются живые люди, актеры — у них есть вполне понятные амплуа, характеры, отношения, — но нет никакой «речи»! Речи в привычном ее понимании — вместо этого совершенно бесконечный lorem ipsum. Ну, например, такой вот.
«СУПРУГА. Вам абсолютно все замечательно, в браке самый опасный, и сокровенное. Значит, они перестали любить перестали любить определенные сроки совместной. Со своим устоем, бытом взаимоотношениями. Где ему нравится, или просто отдохнуть.
СУПРУГ. Бытом, взаимоотношениями первых двух лет брака жильем. Через определенные сроки совместной жизни. Из супругов стремится перевоспитать второго, навязать. Для кого не будет мешать, и психологическом комфорте кризисным. Понравится не будет мешать, и стрессовый каждой. Чтобы Ваш супруг или поздно. Личное пространство, где ему нравится, или поздно мы сталкиваемся с периодами кризиса». (Из раздела «Дом и семья».)
Или:
«СТАРУХА ИЗЕРГИЛЬ. И тут боец вспомнил, что в семейных трусах. Заломов нес красное знамя, по углам вязала длинные зимние холодные свитера одного. Форточку ворвался сквозняк, шустрый, как танкист полковник танцевал с благодарностью виляя. Ледяную воду. Сзади у поэта потенцию и в одном из головы туловища. Увидели, что постель медвежонка измята, и упал на двор». (Из раздела «Юмор и развлечения».)
«Речь» как бы есть, а вроде ее и нет.
Зритель напряженно всматривается в лица героев (а это и уже знаменитый молодой актер Пётр Скворцов, и прекрасные Анастасия Великородная и Дарья Ворохобко, и другие яркие молодые лица), зритель пытается понять, где смеяться, что чувствовать, кому сопереживать, и вдруг перед ним открывается вот эта абсолютная лексическая пустота.
В этом ощущении обрушившейся на тебя пустоты, конечно, можно разглядеть (в особенности задним числом) — немало тонких и глубоких смыслов. Ну, например, а зачем они вообще — эти слова? Вот мы видим холод, боль, тщету человеческих страданий — и полное, подробное и ясное равнодушие тех, кто вроде бы должен эту боль облегчить (в разделе «Медицина и здоровье»), зачем там слова? Медсестра лениво читает телефон, врач никому не помогает, рожающая женщина умирает. Вот мы видим две застеленные кровати с подушками, прикроватными тумбочками — и двух молодых супругов, которые ведут бессмысленный, вполне бредовый разговор, пытаясь влезть в предложенные им схемы, в ожидания «взрослых», и в результате становясь все более и более озлобленными.
Ну вроде все понятно. Зачем нужны слова?
Однако, чем дальше, тем больше зритель втягивается в эту лексическую пустоту — и все отчетливей понимает, что ему там больно и страшно, не за что зацепиться, некуда плыть, он тонет! Как же, оказывается, мы зависимы от этих самых слов, как нам плохо (чисто физически), когда мы не чувствуем их взаимосвязи, хоть внешней, стереотипной, хоть какой-то логической цепочки, как мы растеряны, когда нас лишают, пусть на самом простом уровне, этой опоры!
Я почти убежден, что авторы спектакля ожидали этого эффекта — подсознательного страха перед пустотой. Конечно же, ожидали от зрителя большей степени участия: смеха, печали, грусти, негодования, может быть.
Но что-то не сработало. Остаются лишь тяжелые размышления о том, что мы живем действительно в таком вот потоке информационной «рыбы», ведь lorem ipsum — это и так называемые «новости», непрозрачный, липкий, фейковый поток слов, понятий, терминов, и законы, и служебные инструкции и правила, и прочие навязчивые стереотипы нашей жизни, сквозь которые уже не продраться. И тем не менее мы отчаянно ищем в них смысл, мы цепляемся даже за подобие логики, мы верим им! И не верить окончательно — просто не можем, иначе как жить?
Вот это, наверное, самое главное открытие спектакля — о нашей беспомощности перед этим потоком слов.
«Лысый брюнет» и его наследие
Умер Пётр Мамонов.
Один из создателей «Звуков Му» — Александр Липницкий (поразительно — он ушел в одном с Мамоновым году) вспоминал в каком-то видеоинтервью: «Иногда Петя открывал окно в хороший летний день, становился на подоконник и танцевал на радость всему двору «свой рок-н-ролл», и все — дамы с колясками, дети, доминошники, соседи — на него с восторгом смотрели. И никто, я думаю, не был против, потому что, — продолжает Липницкий, — из всех людей, которых я знал, Петя в этом деле был лучший, он лучше всех танцевал в городе Москве, а может быть, и вообще лучше всех вообще».
О том же, как ни странно, вспомнил и Артемий Троицкий по радио: это был чуть ли не главный талант молодого Мамонова — странный танец, в котором сочетались элементы самых разных стилей: твиста, буги, рок-н-ролла, при этом он был глубоко индивидуален.
Тут немного личных воспоминаний. Году в 90-м мы с женой поехали в ДК «Меридиан» на Калужской. Я не помню, как назывался фестиваль — ну что-то вроде «Рок-дебют» или наподобие.
Здание было битком набито людьми, которые бродили туда-сюда. Атмосфера возбужденная и приподнятая. Было понятно, что всё, «наконец разрешили»! После стольких лет шатаний по полуподпольным площадкам типа красных уголков в общежитии МИФИ, после разгона концертов милицейскими нарядами, с составлением протоколов, запихиванием в воронки как зрителей, так и артистов — наконец, огромный зал, дикое количество публики, и всё легально!
Вот там в первый и последний раз я увидел «Звуки Му» на сцене.
В зале уже свободных мест не осталось, мы поднялись на балкон. Народ теснился в проходах, шумно говорили, орали иногда, пройти невозможно никак, мы постояли немного.
Я не помню, какую песню он пел. Но я помню, как Мамонов танцевал.
Как только он начал это делать, то есть начал цикл движения, так сказать, зал заорал еще больше. Это был ни с чем не сравнимый восторг, восторг чисто эстетический, и такого в своей жизни я помню не очень много.
Мамонов вдруг начал выгибаться назад, не прекращая петь и играть на гитаре, непрерывно и очень дробно двигаясь, как если бы все его тело было телом марионетки на шарнирах.
Зал взревел.
Я взял жену за руку, и мы вышли из зала. Может быть, на последних тактах, а может, и раньше.
Не хотелось портить впечатление. Да и народа все прибавлялось.
Песни Мамонова — песни больного, несчастного, эгоистичного, задавленного комплексами, озлобленного и одинокого и все же невероятно гордого человека, — они в общем-то ужасны по-своему, все эти «люляки баб», «бутылка водки», но и поражают своим масштабом. Масштаб отторжения от советского мира, масштаб одиночества и боли — делал их такими, что вот и сейчас мы вспоминаем Мамонова как выразителя духа 80-х.
Но мне, конечно, отчасти даже дороже именно танцующий Мамонов, потому что в этом диком танце и была выражена наша тогдашняя дикая жажда свободы. И он выражал ее, может быть, лучше многих.
Так вот, в какой-то момент Пётр Мамонов создал свой «театр без слов», состоявший, по сути, из тех же элементов, что и его песни — это все происходило в драматическом театре имени Станиславского и началось со спектакля «Лысый брюнет». Он шел с 1992 по 1995 год. Шел, я должен сказать, при аншлагах, с огромным, даже оглушительным успехом. Это был репертуарный спектакль — у него были режиссер и автор пьесы (соответственно, О.Бабицкий и Д.Гинк), всё честь по чести, но уже тогда было ясно, что автор всего этого действа, конечно, сам Мамонов (хотя на сцене был и другой актер). С этого момента и начался «театр Мамонова», который продолжался много лет, до самых последних его дней (перед кончиной он готовил новый театральный проект с театром марионеток).
Зал на «Лысом брюнете» — это была молодая публика в косухах, в джинсе, в кожаных штанах, с цепями, ну или просто в забытых уже мной аксессуарах рок-н-ролла как стиля. Они диковато оглядывались на непривычное пространство, аккуратно пили кофе в буфете, иногда начиная непроизвольно хохотать и шуметь, но с началом спектакля наступила мертвая тишина, прерывавшаяся оглушительными аплодисментами, живым смехом, зал жил с Мамоновым буквально в одном сердечном ритме.
Уже тогда Мамонов нащупал путь, по которому шел и дальше: я не могу сказать наверняка, но, по-моему, он попросту «отменил» часть текста пьесы, и потому вся она состояла из отдельных нелепых фраз, коротких монологов, не имеющих «драматургии» как таковой, в словесной ткани зияли огромные «дыры», сквозь них просвечивал странный воздух, и вот этим самым воздухом и дышала публика. Дышала глубоко и благодарно. Я на всю жизнь запомнил один из таких, внешне совершенно не логичных и бессвязных монологов Мамонова: «Хлеб стоил тогда 13 копеек, молоко — 16, «Дымок» — 9 копеек…» — и еще, и еще, и еще… И это перечисление не было монологом тоскующего по советским ценам пенсионера, как может показаться сейчас; нет, трудная советская жизнь вспоминалась потому, что в преодолении всей этой чугунной «трудности» человек обретал себя, свою волю к сопротивлению. Это был сложный смысл, и Мамонов мог выразить его не текстом, а именно что «дырой в тексте». Он вспоминал, как во время московской Олимпиады высылали из города «лишних» людей, и это тоже рождало ощущение не одной «рассказанной до конца истории», а какой-то другой, большой, которая не рассказана, но абсолютно понятна.
И главное, что объединяло эти отдельные слова, эту рваную речь, — мамоновское движение. Оно было совсем другим, чем на рок-сцене, но тем не менее периодически возникало это волшебное его тело, которое двигалось в какой-то космической пластике, само по себе — и зал резко взрывался. Собственно, этим сценическим движением Мамонов и заполнял все важнейшие лакуны, сгущал «воздух», доводил его до плотного, до ощутимого состояния. Так было и дальше во всех спектаклях.
«Есть ли жизнь на Марсе», «Шоколадный Пушкин», «Дед Пётр и зайцы» — везде эти обрывки текста и магическое движение, куски музыки создавали ощущение того, что тебе и не нужно слов. Не нужно логики, драматургии, связной речи, «характеров», «конфликтов», всего привычного, что создает театр. Недавно на радио вспоминали в связи со смертью Мамонова спектакли Гришковца, мол, Евгений «подглядел» у Мамонова эту форму. Не буду даже долго на этом задерживаться — монологи Гришковца как раз все состоят из простых, даже чересчур простых элементов: связного рассказа, «историй и анекдотов», «драматургии», ну и так далее.
Ничего этого у Мамонова отродясь не было — несколько звуков на гитаре, несколько движений плечами и руками, несколько странных слов — и вдруг перед вами открывался его мир.
В этом воздухе между слов — жил совершенно великий актер и режиссер. Там было про разное — про смерть и любовь, но именно в этом жанре Мамонов был наиболее цельным и внятным. Этот жанр связывал все его творчество, «всего Мамонова» воедино: и ранние его «дикие» песни 80-х, и его редкие кинороли, и его бесконечное проповедничество, миссионерство в последние годы — в десятках и сотнях интервью, и уж, конечно, ту легендарную часть жизни Мамонова, когда он был «московским муравьем», перепробовав кучу личин и профессий. Тут все было вместе.
В этом театре он выразился наиболее полно.
Так что отсутствие «речи», отсутствие «языка», лексическую пустоту на сцене он придумал задолго до театра «Практика», проекта Дмитрия Волкострелова и Ксении Перетрухиной и спектакля Lorem ipsum.
Придумал — и ушел вместе с ним, этим жанром, в небытие.