Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2021
Маншук Дайрабаева родилась в 1983 году, окончила факультет естествознания. Финалист фестиваля современной драматургии Drama.kz. Окончила мастер-класс прозы в ОЛША и литературный курс Ильи Одегова «Литпрактикум». Ранее нигде не публиковалась. Живет в Алмаате.
Каждое воскресенье мы ездим к родителям Алибека. У меня в руке пакет со сменной одеждой: халат и платок. Мой халат с длинными рукавами, чтобы скрыть татуировку на левой руке. Переступив порог, я сразу же кланяюсь всем подряд, потому что я — младшая сноха. Всё, что от меня требуется, — стоять у плиты до ломоты в ногах и обслуживать всех, кто есть в доме, включая кошку.
Первым делом я отправляюсь в летнюю кухню, где два старых холодильника, набитых мясом. Там же на полке стоит большая алюминиевая кастрюля для бешбармака. Я отбираю три огромных куска соленой конины и жирное кольцо қазы[1] , кладу мясо в кастрюлю и, уперев ее в бок, несу в дом. Пока варится мясо, замешиваю тесто, делю на три части и раскатываю так тонко, что просвечивают узоры на клеенчатой скатерти. От кипящей кастрюли и работы со скалкой мне становится жарко. Забывшись, я закатываю рукава, оголяя часть татуировки.
Приготовление национального блюда занимает три часа, а съедается за десять минут. После ужина свекор лениво ковыряет в зубах зубочисткой, свекровь громко отрыгивает, а я жду момента, когда можно будет убрать со стола, чтобы подать чай.
— У Алии сноха родила. Мальчика, — громко заявляет Раушан-апа, соседка, и косится на мою татуировку.
— Бауы берік болсын[2] , — говорит свекровь. — Какие молодцы. Кажется, только вчера на свадьбу приглашали.
— А ваши чего ждут? — Раушан-апа обращается к свекрови, словно мы с Алибеком не сидим с ней за одним столом.
— Не знаю, два года чего-то ждут. Я, наверное, так и умру, не увидев внуков.
У младшей снохи за столом есть специально отведенное место: с краю, ближе к двери, — так удобнее вставать из-за стола.
— Чай будете? — спрашиваю я, не глядя на свекровь.
— Ты должна говорить мне: «Мама, чай будете».
Я молча встаю со своего удобного места, беру блюдо с недоеденным бешбармаком и направляюсь в кухню.
— Сәлем бер [3] ! — кричит мне вслед свекровь и добавляет вдогонку «дүбәрә [4]». Она говорит это слово достаточно громко, чтобы все за столом услышали.
На кухне я ставлю блюдо с недоеденным мясом на стол, достаю сигареты и щелкаю зажигалкой. Алибек входит следом, садится на стул.
— Мама увидит, — говорит он.
— Она мне не мама, — мои щеки горят. Я открываю окно, чтобы выпустить сигаретный дым, взгляд задерживается на ночном небе. Звезды над Атырау тусклые и мелкие, совсем не такие, как в Алматы. Он обнимает меня сзади, его дыхание щекочет шею. Я отстраняюсь. — «Дүбәрә» означает недоносок или дебил. Я гуглила.
— Нет, так называют тех, кто не знает родного языка. Тебе надо выучить казахский. Это же наш родной язык. Твой язык.
— Зачем?
— Ради меня.
— Нет, ради мамы. Мы ездим сюда каждое воскресенье. Сегодня сто второе.
— Если у мамы появится внук, она от тебя отстанет.
— Ты знаешь, я не хочу детей.
На кухню входит свекровь и с грохотом ставит чайник на плиту.
— Мам, оставь, — говорит Алибек. — Жания приготовит.
— Да разве от нее чая дождешься!
Сигарета догорает. Я вдыхаю последнюю затяжку, подхожу к свекрови и выпускаю дым ей в лицо. От неожиданности она закашливается и машет руками.
— Что ты делаешь? Алибек, твоя жена сошла с ума!
Свекровь визжит. Я молча наблюдаю, как муж встает между нами, переводя взгляд с меня на нее, словно не может выбрать, на кого смотреть. Я поднимаю руки, как сдающийся солдат, и отхожу в сторону. Свекровь с укором смотрит на Алибека, ее глаза краснеют.
— Жен у тебя будет много, а мать одна.
— Мам, ну что ты…
Пока муж кудахчет возле матери, я стягиваю платок с головы и, сложив треугольником, кладу на стол, сверху кладу обручальное кольцо. Затем выхожу в прихожую, беру пакет с одеждой, сумочку и ключи от машины. Я знаю, что он не пойдет за мной, и еще в этот момент я уже точно знаю, что больше его не люблю. Без любви мне не хочется угождать его матери, играя чужую роль. На место снохи подойдет какая другая: не имеет значения ни образование, ни социальный статус, ни внешность, ни профессия.
Мутный Урал делит нефтяную столицу на два континента: Европу и Азию. Я направляю машину к мосту и пересекаю реку, чтобы оказаться на левом берегу. Спустя три минуты я в Европе.
Стандартный номер в «Риксос» стоит треть моей зарплаты. Основной контингент отеля — канадцы, голландцы, итальянцы. Мне хочется увидеть другую картинку, заменить декорации и лица актеров, услышать речь на английском — на языке свободы и равенства, — поэтому я достаю карточку и оплачиваю одни сутки. Услужливость персонала я принимаю как компенсацию моих рабских воскресений.
Зеркало в номере во весь рост. Я оглядываю себя, словно вижу впервые. Мои волосы слиплись и плотно облегают череп после восьмичасового нахождения под платком. Мне хочется смыть с себя прошлую жизнь немедленно. Я принимаю горячий душ и достаю дежурную косметичку из сумки.
Я звоню коллеге — голландцу Гейлу, который старше меня на двадцать лет и который смотрит на меня щенячьими глазами. Мы ужинаем в ресторане на крыше отеля. Я заказываю морепродукты. Мне хочется съесть что-то, что не паслось и не умирало в моей стране. Я хочу поддержать разговор и говорю на примитивном английском. Чужой язык дается мне легче, чем родной. После ужина мы поднимаемся в номер, и я делаю первый шаг в новую жизнь.
Развод проходит быстро, за одно слушание. Детей нет, имущества тоже. Зато есть обиды, претензии, воспоминания и сто два воскресенья, потраченных впустую, — но судью это не волнует. Гейл ждет меня в машине. Я иду к нему в пальто нараспашку, курю, демонстрируя всему миру красные губы и красные ногти. Он везет меня в ресторан, заказывает шампанское, и дальше по кругу: поездки, рестораны, выставки, отели, подарки. Я упиваюсь новой жизнью и, кажется, никогда не насыщусь.
Мать Гейла зовут Маргрит, ей семьдесят четыре, и она курит тонкие дамские сигареты. У нее пышная прическа с высоким начесом, она напоминает мне злодейку из детского фильма про далматинцев.
К нашему приходу накрыт низкий столик в гостиной. На нем фарфоровый чайник с чашками, ваза с печеньем и сахарница. Я протягиваю будущей свекрови торт, который мы с Гейлом купили по дороге.
— Не стоило так утруждаться, — с улыбкой говорит она, принимая презент, затем целует меня в щеку.
Мы садимся на диван. Маргрит наливает по чашечке чая, а сама достает сигарету. — Ты не против? — спрашивает она.
Я говорю «нет», но я против. Потому что неделю назад отказалась от сигарет, алкоголя и вредной еды: мне хочется завести ребенка.
— У тебя экзотическая внешность, — говорит Маргрит, разглядывая меня без стеснения, — азиатская. Ты напоминаешь гогеновских таитянок.
— Из азиатского во мне только имя и скулы, — отвечаю я.
Мне не хочется быть экзотикой.
— Этого достаточно, — она улыбается. — Хочешь посмотреть фотографии Гейла в детстве?
Она приносит толстый альбом и садится рядом со мной на диван. Гейл новорожденный, Гейл в детском саду, Гейл на выпускном, Гейл, Гейл, Гейл…
Мы уходим от Маргрит в половине четвертого, потому что к четырем она должна успеть на встречу с подругой. Взявшись за руки, бредем вдоль канала по одной из главных улиц. Дойдя до водной станции, останавливаемся и смотрим на коричневую воду, на пришвартованные лодки, на проплывающий катер с туристами.
— У тебя милая мама, — говорю я Гейлу. — Кажется, она любит детей.
Не отводя взгляда от реки, он подносит мою руку к губам, целует.
— Я не хочу детей. Я хочу путешествовать.
* *
В самолете холодно. Устав мерзнуть, я жму на кнопку, и спустя две минуты стюардесса приносит плед и горячий чай. На спинке кресла передо мной висит планшет. На экране всплывает заставка с картой, где пунктиром обозначен маршрут из Амстердама в Атырау. Грея пальцы о горячий стаканчик, я поджимаю под себя ноги, прижимаюсь носом к иллюминатору и вглядываюсь в облака внизу.
Я лечу над Россией, где-то между Европой и Азией.
[1] Домашняя колбаса из конины (каз.).
[2] Пожелание новорожденному крепкой связи с родней (каз.).
[3] Поклон невестки родственникам мужа (каз.).
[4] Недоносок (каз.).