Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2021
Королёв Андрей Борисович родился в 1987 году в Уфе (Башкортостан). Окончил филологический факультет Башкирского государственного университета (магистр), работает журналистом в местных СМИ. Участник семинара Союза писателей Москвы (2018) и Форума молодых писателей России (2019), выпускник школы прозы «Глагол» (2020). Живет в Уфе. Это первая толстожурнальная публикация автора.
Прибытие поезда
Где-то сипит невидимый поезд. Рельсы застывают, услышав обещание движения. Даже ветер останавливается, тяжело дыша. Чирулдэ высовывается из густой травы недалеко от железной дороги. Пшеничная макушка, дополнительные глаза на лбу — надбровные родимые пятна, два мягких угольных глаза, линия рта, угол носа, футболка воробьиного цвета, застиранные штанцы. Сейчас он охотник, который приманивает тюленей, он вытягивает губы трубочкой и гудит в глиняную свистульку. «Уъ», — выдает глина звуковой крючок, готовый к добыче. Чирулдэ смотрит во все глаза — у путей кто-то стоит. Да, там щелкает ложкой какой-то мальчик.
Мальчик жадно ест кашу. Кажется, у него что-то с носом: он дышит переполненным ртом, поэтому каша каждый раз спрашивает, чего он хочет больше — есть или дышать. Тот что-то мычит и, еще пережевывая, неловко укладывается внутри железной дороги, как третий рельс. Поезд гремит уже слишком близко, чтобы остановиться, и тяжело проносится по рельсам. Чирулдэ не может оторвать взгляд от холодной тарелки, подрагивающей на земле.
Местные ребята называют эту игру «прибытие поезда», такой спор — треснешь или не треснешь. Большинство, конечно, выживает.
— Чин-Чин, пожалуйста, не ходи играть с ребятами к железной дороге, сегодня опять несчастный случай, — скажет мама вечером.
— Я туда и не хожу, — скажет Чирулдэ. — С ребятами скучно, они не хотят играть в охотников.
— Вот и хорошо. Поезд — это…
— Я сам поезд! — Чирулдэ побежит по их комнатке со свистулькой во рту — на диван, под стол, наискосок к двери, от двери к маме — и свернется на ее мягких руках.
— Ты моя птичка, — улыбнется мама и, как обычно, попросит сделать ей лечебную повязку на глаза.
От железной дороги до дома недалеко — через ржавеющие гаражи да ворчащие трубы, из которых валит пар даже в теплую погоду. Первый дом за гаражами — пятиэтажка с трещиной, похожей на дерево. У входа сидит Выня и прогуливает свою ногу — черную, распухшую. Выня — пенсионер Иван Григорьевич, который долго и деловито готовится к смерти, любит поговорить о загробном мире с каждым встречным, по вечерам с подвыванием кому-то молится. Несколько раз Чирулдэ подслушивал, но ничего не понял — молитвы текли, как грязная вода, да и слов в них как будто бы не было. Но задержаться около Выни всегда приятно: бесполезная осведомленность и деятельная растерянность придавали ему вид волка, который всю жизнь выл на луну, а потом вдруг на ней оказался.
— Нога как будто чернее, — говорит Чирулдэ.
— И пусть, это вообще не моя, — откликается Выня. — Это так, на память. Свою я выгодно вложил. Я рассказывал?
— Нет. Куда?
— Выгодно вкладываться сейчас можно только в смерть! Да и кто еще может вогнать такой черный цвет под кожу? Смотри, как переливается.
— А страшно было?
— О, до сих пор боюсь. Но лучше раньше начать — дольше проживешь. Завязываешь разговор, притираешься, сокращается дистанция, находите общий язык. Вообще смерть со всеми говорит, просто не все ее хотят слушать. И говорит она тихо-тихо, почти без слов. Кажется, даже сейчас…
Чирулдэ на всякий случай прислушивается — солнце растекается в небе, лениво вертится ветер, черная нога выгуливается. Смерти, кажется, нет.
— Почему — без слов?
— Ну вот ловишь ты рыбу на удочку, поймал — и удочку убираешь. Словами ты ловишь смысл — когда его поймал, слова можно убрать. Смерти слова точно не нужны.
— Точно?
К ним подбегает запыхавшийся мальчишка:
— Чирулдэ!.. Твоя мама… Врач в больнице…
Чирулдэ летит к больнице. Мама частенько жаловалась на глаза, что они болят где-то на глубине, у корней. Чирулдэ предполагал, что корни глаз и корни волос могли случайно перепутаться у мамы в голове и начать расти внутрь, но это было только в теории.
Врач курит у входа. У него гладко выбритая голова, похожая на яйцо. В последнее время, когда Чирулдэ ходил с мамой в больницу, это было яйцо, которое лежит на полке трещиной вниз, чтобы ее не было видно. Мама говорила, что это хороший врач.
Хороший врач к маме не пускает — нужен покой. Слова у него сухие и скованные, как плохая земля, поэтому Чирулдэ понимает только то, что маме надо делать операцию, может, повезут в другой город, это время, значит, надо быть сильным.
У Чирулдэ не получается быть сильным, что-то в нем перестает, как будто веселый кирпич из него вылетает и из этой дыры тянет ледяным сквозняком.
Домой не хочется, и Чирулдэ идет к Выне. Тот внимательно выслушивает. Особенно внимательно — про теорию спутавшихся корней.
— Да, тяжело, — уважительно говорит Выня. — Твоей маме нужны другие глаза, крепкие. Желательно железные. Чтобы ни одна болезнь не взяла.
— А где их взять?
— Даже не знаю.
— А может, у смерти выпросить?
— Ну нет. Нет, нет. Точно нет, — Выня молчит и гладит черную ногу. — Хотя, знаешь, может быть, да. Знаешь, да, определенно, да.
— А как с ней поговорить?
— Тебе нужен какой-нибудь очень шумный предмет, самый громкий у нас.
— Поезд?
— Да, поезд отлично подойдет. Будет проезжать мимо нас — прислушайся хорошенько. Свист и лязг — это все лишнее, вроде панциря. Тебе нужно то, что под этим панцирем. Прислушайся — и сам все поймешь. Но помни — если она что-то даст, то что-то обязательно заберет взамен.
Чирулдэ кивает.
— И, если получится, спроси, как там моя нога. Все никак не привыкну.
— Хорошо. А можете повыть?
— Чего?
— Ну вы по вечерам воете, — Чирулдэ изображает ряд грустных воплей.
— Вообще-то это не вой, это… Ну да ладно, — и затягивает что-то длинным голосом.
Дома Чирулдэ ждет тарелка с остывшей кашей — видимо, мама успела приготовить. Он берет ее с собой в кровать и засыпает, так и не поев.
Чирулдэ просыпается и думает, что опоздал. Он хватает тарелку с ложкой и, на ходу перемалывая кашу, быстро идет к железной дороге. Где-то сипит поезд.
Чирулдэ вкладывает в себя остатки каши, как будто это что-то важное, отбрасывает тарелку и укладывается между рельсами. На свист поезда он отвечает охотничьим свистком. От напряжения Чирулдэ его раскусывает, во рту шевелится каша пополам с кусками глины. Душно, тесно, пальцы холодные, уши заложило сердцем. Так проходит слишком много времени. Может, поезд уже проехал? Может, и правда — проехал?
Чирулдэ не выдерживает и поворачивается на спину, — и его с ревом накрывает поезд. Грохот отрубает всякую возможность слышать. Дикая тишина. Ее отчетливость пугает. Ветер так лижет лицо, как будто хочет его сожрать.
Чирулдэ вжимается в камни между рельсами и смотрит в бегущую над ним железную тучу. «Здравствуй», — слышит Чирулдэ, — «здравствуй», — железо поворачивает к нему свои черные умные глаза, — «здравствуй», — и протягивает к нему руки. Чирулдэ не отвечает.
— Пойдем, — гудит железо.
— Дай мне глаза, — говорит Чирулдэ.
— Дай мне глаза, — гудит железо и нагибается к нему.
В груди скапливается облако страха, и Чирулдэ выкрикивает его так, как никогда больше не закричит. Что-то обжигает голову Чирулдэ, он вскакивает, бьется лбом о лоб облака и теряет сознание.
Он просыпается в незнакомой комнате.
— Моя птичка, — подлетает мама и начинает щебетать. Чирулдэ понимает не все, как будто привычные буквы ленятся складываться в слова.
Чирулдэ трогает голову — она забинтована. Мама говорит, что кожа на лбу сошла, унесла даже родимые пятна.
В окно проливается рассвет. Чирулдэ смотрит на маму. Глаза у нее золотые — тяжелые, желтые, с металлическим отблеском. Даже слепит. Может быть, только пока.
Тарарам
Кофе дымил в треснувшей кружке. Cолнце облизывало Паше глаза, подтягиваясь к почти пустой бутылке у дивана. Паша взял себя в руки и с грубоватой нежностью понес в ванную превращать в отца.
В зеркало Паша не смотрел уже неделю. У люстры в ванной лопнуло одно из креплений, и ее сняли, оголив опухшие лампочки и мякоть проводов. Вечно равнодушный интерьер теперь скалился на сырой кусок электричества и всякого, кто обращал на это внимание. Паша вслепую схватился за воду из-под крана и смыл с лица солнце и соль.
В комнате у Ани он приоткрыл шторки. Солнце так быстро вбежало в комнату, что не успело вовремя остановиться и врезалось в стену. Аня заворочалась.
— Ань, потихоньку просыпайся. Завтракаем и в музыкалку.
— Не хочу. Мне там не нравится. Хочу остаться дома, читать про Гарри Поттера.
— Музыка — тоже магия. А половина дня — это куча свободного времени.
— Не хочу кучу, хочу всё.
Кофе согревал, но не поддерживал. Глаза вяло разбегались в стороны, скользили и падали, и Паша по привычке полез в телефон. Незакрытой оставалась вчерашняя переписка с мамой в вацапе. Пальцы пробежались к началу разговора.
> Приветик! Как дела?
У сообщения катался глупый колобок и никак не хотел уходить.
< Как обычно. Весь день в офисе. От Маши одни тапочки остались — опять в командировке. Дома Аня, тарарам и иногда блины
> Тарарам — это хорошо или плохо?
< Это нормально, когда дома Аня, а Маши опять нет)
> Раньше ты так не говорил. Что-то случилось?
< Да нет. Тарарам и тарарам. Его даже программы не подчеркивают красным, как и твои любимые словарные слова. Артиллерия, председатель, искусство — вот это все, что у меня до сих пор из головы не выходит
> А что, полезное знание, пригодится. Помню, ты «ещё» написал с тремя ошибками.
< А я помню, что в школе была сплошная зубрежка с утра до вечера
> Зато смотри как хорошо теперь пишешь!
> Когда приедете-то? Давно малышку не видела.
< Скоро. Аня говорит, что поднакопит еще веснушек и будет на тебя сыпать, а то тебе своих мало
> Моя хорошая. Как учится?
< В домашке недавно написала «тело» вместо «тепло» и потом доказывала мне, что это не ошибка, что без подогревающей буквы слово остывает
> Я всегда говорила, что текст — это заклинание!
< Как доказательство предлагала убрать «п» из слова «папа» — без нее, говорит, останется один крик
> У меня в карточке однажды написали «диагнос». И это люди с высшим образованием!
< Может, это у них такое божество — был же у греков Гипнос. У нас на работе такое каждый день
> Ох, я бы к вам с удовольствием.
< Жаль, что штат укомплектован
> Кому нужна старуха… Раньше времени не было присесть, а сейчас только и делаешь что лежишь
Аня ела кашу с телевизором. Паша переоделся и занимался интуитивной уборкой: старался спрятать подальше все, что задевал. Стены жались к нему, пытаясь приобнять, вещи тянулись уголками и краешками, так что уборка могла продолжаться бесконечно.
В коридоре он споткнулся о мусорный пакет — звякнула вчерашняя бутылка, из полиэтиленового рта выползла жеваная татуированная тетрадка. Еще школьником Паша бережно расписывал ее переводами любимых песен. Учеба съедала почти все свободное время, и он частенько засчитывал подхваченные образы и сюжеты в лично пережитые истории. Классе в седьмом Паша рассказывал маме серию снов с участием карлика Скарамуша, который кого-то убил, в восьмом — периодически спрашивал, стоит ли ему строить стену, и копил у дома кирпичи. Мама слушала с таким же большим интересом, как правила расстановки знаков препинания в сложных предложениях. Потом Паша нашел эту тетрадку всю в царапинах от красных чернил, и после уже ничего туда не писал.
Паша бережно положил тетрадку обратно в мусор и сверху придавил бутылкой — пусть переваривает.
Аня путешествовала по квартире в поисках настроения. Паша ждал в коридоре.
> Тебе пора, устал, наверное.
< Да ладно) Вчера вот история была
< Стою у нас в магазине, впереди бабка — смотрит на меня и смотрит
< Потом такая — не могли бы вы кое-что для меня сделать. Случайно глянул к ней в корзину, а у нее там праздник какой-то
< Говорит, вы так похожи на моего сына, посмотрите — показывает замусоленную фотку. А там узбек не узбек, но что-то похожее
> У тебя глаза тоже немножко такие были в детстве — азиатским полумесяцем, особенно когда смеялся. И лицо блинчиком
< Говорит, он умер, очень его не хватает, так давно с ним не разговаривала. И вот когда она будет выходить из магазина, то махнет мне рукой и скажет — пока, сынок. А я помашу в ответ и скажу — пока, мам
< В общем, я согласился
< И вот она собирает покупки, идет к выходу и машет — пока, сынок. И я в ответ — пока, мам
< Мне пробивают продукты — с вас две тыщи рублей. А у меня мелочь совсем — хлеб, молоко, макароны, сок. Продавец такой — ваша мама сказала, что вы заплатите за нее. Какая мама? Ну вы попрощались только что
< Бросаю все, вылетаю из магазина, а она недалеко — пакет порвался, яблоки собирает. Иду и вижу, что она хромает на правую ногу, прямо как ты. Раскачиваясь, придерживаясь рукой за воздух
< В общем, подбегаю, хватаю эти яблоки, закидываю ей в пакет, она что-то говорит
> Опять ты мне какую-то свою песню рассказываешь?
< В школе стоило написать что-то не так, ты откуда-то появлялась со своей вечной красной ручкой. Вот сейчас напишу артилерия предсидатель искуство и что ну
Последнее сообщение оставалось непрочитанным.
— Пап, это что за пакет? — Аня топталась у двери.
— Мусор, сейчас на помойку отнесем.
— Тут бабушкин телефон.
— Ой, да? А я все искал, где он, где он. Надо будет почистить.
Паша вытащил из пакета телефон, включил и удалил из него вацап, где сам себе набивал вчера сообщения. Телефон лег у двери, как камешек у реки.
— Пап, а ты скучаешь по бабе Ире?
— Скучаю. Неделя уже прошла… А я как будто вчера с ней говорил.
Паша вышел за Аней и закрыл дверь.