Отрывок из повести
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2021
Завтур Андрей Васильевич родился в 1981 году в городе Дубоссары МССР. Окончил Российский государственный профессионально-педагогический университет. Работает инженером. Первая публикация автора. Живет в городе Советский, ХМАО.
Егорыч
Тонкая струйка дыма. Ворох картонных папок на столе. За ними молодой человек, замерший, будто восковая фигура. Все в нем казалось унылым, усталым. Жидкая прядь светло-рыжих волос, очки в толстой оправе и вытянутый по-птичьи нос. Протер воспаленные глаза, отложил очередной лист и вздохнул, услышав гулкие голоса, скрип половиц и придыхания продранного линолеума. В кабинет вошел пожилой низкорослый мужчина. Взъерошенная копна седых волос. Несуразно длинный халат с оттопыренными карманами.
— Приветствую, Павел!
— Добрый день, Анатолий Егорыч! — оживился молодой человек.
— Скучаешь, коллега? — дед бордо протянул руку.
Павел посмотрел на отекшее землистое лицо, отметил нездоровый блеск в маленьких глазах, дрожащие пальцы, запах перегара и вздохнул с особой печалью.
— Оно не мудрено в таких казематах безвылазно сидеть! — суетился Егорыч. — Скучна теория, мой друг, а древо жизни пышно увядает… Всё архивы изучаешь, вот папки натаскал. Тебя за ними не сразу и разглядишь.
— О-хо-хо…
— Никакого парадокса, Павел, все стандартно, — старик раскрыл верхнюю папку. — Скучно?
— А на мне это написано, скука эта?
— Оно, Павлуша, в умных глазах всегда все написано! — Егорыч рыскал глазами по кабинету. — А давай-ка ты время не трать на эту макулатень, скатаемся в одну деревню. А?
— О-хо-хо…
— Да не охай ты! Тут недалеко.
— Да что не охай?
— И случай интересный. Там заночуем! — говорил Егорыч, будто о решенном деле. — Свежий воздух не помешает. За два дня и вернемся.
— За два?
— За два, — старик закрыл папку и глянул в окно.
— Сколько лет прошло, а вид все тот же, стена из кирпича, курилка и синяя скамейка, — покачал он головой. — Эх, сколько лет я просидел в этом кабинете! Даже тот же стул, все тот же. Ничего не меняется.
— Так это ваш кабинет был? — удивленно протянул Павел.
— Пять лет просидел, как ты, как книжный червь, так же.
— О-хо-хо.
— Насчет руководства я уже договорился, выездную тебе оформили, — словно бы вспомнил Егорыч. — Командировочные в кассе получи. Плащ есть у тебя?
— Нет, плаща у меня нет.
— Не беда, у оперативников возьмем, народ этот запасливый. Через полчаса «санитарка» приедет, так что собирайся! — старик вышел, оставив за собой распахнутую дверь.
Проходящие сотрудники робко заглядывали в кабинет. Анатолий Егорыч слыл в коллективе человеком непредсказуемым, необщительным. А если встречался с кем и говорил, то, как правило, о бездарности коллег, за что и получил, в силу своей чудаковатости, незавидное прозвище «Леший». Начальство тоже сторонилось старика, изредка подсовывая безнадежные дела и закрывая глаза на частый нетрезвый вид.
Вышли уже в сумерках. Пространство холодно пыхало отсыревшей листвой. И чем ближе к пристани, тем острее и свежее запахи.
* * *
Вдали тонкой полоской растянулся рыхлый туман. Катер вяло рассекал стеклянную гладь. Брызги, ударяясь о прозрачный фонарь, собирались в долгие кляксы. В салоне было тепло и спокойно. Полицейские коротали время в пересказах забавных историй. Раскатом смеха заканчивалась одна история, затем следующая.
— Анатолий Егорыч, а вы чего такой серьезный, не смеетесь? — тихо спросил Павел.
— Я свое отсмеялся, Паша. Все эти истории еще при моей юности перелопачены донельзя, — он прикрыл глаза, будто бы успокаивая себя. — Все циклично, меняются люди, а ситуации повторяются. А вся нелепость, что они несут, и ею же восторгаются, она мне так скучна, как вот та картина, что за окном.
— Ну, так же тяжело, без юмора.
— Юмор бывает разный… Вы, Павел, развлекайтесь, у вас возраст такой, можно еще, — Анатолий Егорыч откинулся в кресле, повернул голову и закрыл глаза.
В стекло из бушующей тьмы ударяли белые вскипевшие капли. Словно бы наискосок скользили и струились огни. Из сумрака тесного салона появилась алюминиевая кружка, ее передавали из рук в руки, и отхлебывали каждый понемногу.
— Что там? — на всякий случай спросил Павел.
— Водка там. Выпей. Мы на трупный выезд всегда немного принимаем, иначе тяжело становится. Настроение портится потом на несколько дней.
— Нет, не буду, спасибо. Смотреть на них у меня профессия, тренировка присутствует.
— Ну, смотри, дело хозяйское. Работаю уже восемь лет, все привыкнуть не могу, — сам себе сказал пожилой полицейский. — Никакой тренировки не хватает — был человек, а теперь его нет. Тело есть, но не двигается. Спит, холодный, и не дышит. А вы — ребята привыкшие, получается. Дед-то твой, знаю, поддает иногда, разбуди его, может, он будет.
— Не трогайте, пусть отдыхает.
— Ну, смотри, не застрять бы там из-за него.
— Из-за него уж точно не застрянем.
Лодка замедлила ход и, кивнув корпусом, уткнулась в пристань. Открылся потолочный люк, по очереди потянулись люди. Сразу закуривали на палубе. Немного погодя стали принимать конфискованную рыбу, заполняя мешками ряд сидений. Старик безмятежно спал, убаюканный качкой. Павел подвинулся к нему.
— День прошел не зря, рыба есть, — похлопывая по мешку, улыбался молоденький полицейский. — Сейчас приедем, свежатины поедим. Сегодня изъяли, а девать куда? Мужики уже на рыбу смотреть не могут, а нам в охотку.
— Приедем, поделим, — укутываясь в шинель, проворчал усатый капитан.
Уставшие мужики быстро уснули. Лодочник, сидящий в отдельном коконе, спрятанном в начале катера, рулил, петляя по водной извилине. Холодало уже по-зимнему и казалось, что жизнь тоскливо замирает, сдавая обороты. Павел не заметил, как и сам погрузился в сонный морок, где мелькали листья, папки и полицейский прыгал на одной ножке и повторял: «Стой на месте, руки в тесте».
— …вместе.
Катер вздрогнул и подался назад, туго забурлив под днищем.
— На месте, — констатировал кто-то из темноты.
— А ехать бы так и ехать, — отозвался другой.
Люди разминались, судорожно громко зевали и тянулись в звездный проем люка. Пристань наполнилась шлепками шагов. Павел и сонный Егорыч последними загрузились в переполненную машину. Потом долго прыгали на ухабах, а в немытых окнах качался мрак.
Новогодней елкой вспыхнули глазницы окон. Казалось, деревенские дома вкривь и вкось разбросаны во тьме.
Остановились на окраине. Изба, вросшая по окна в землю. Во дворе топтались угрюмые люди. Женщины, укутанные в платки, обнимали друг друга и натужно рыдали. Мужчины молча дымили папиросами. Пахло корвалолом.
Заскрипели двери, отворился свет в ночи. Круглолицый капитан, поправляя ремень, вышел во двор и встал напротив окруженной женщинами старушки. Он погладил усы, раскрыл планшетку и, не глядя в глаза старухе, скупым формальным языком начал проводить допрос.
— Чего? — не понимала и пугалась женщина.
— Ничего, проехали.
— Чего?
— Когда вы его видели в последний раз?
— Вчера вечером.
— В котором часу?
— Не знаю, для меня и время остановилось. Мил человек, не знаю.
— Хорошо, он был трезв, когда вы его видели в последний раз?
— Нет, милок, пьяный он был. Два дня как вернулся с города и уже не просыхал!
— А где мужчина, который его труп нашел?
Вдруг старуха взвыла и, расталкивая людей, кинулась бежать куда-то в темноту. Женщины пошли на плач. Круглолицый полицейский сердито захлопнул планшетку, оглядел оставшихся людей и направился к бане. Перед баней стояли двое: участковый и оперативник. Круглолицый, не обращая на них внимания, прошел в предбанник.
— Парни, пошли рыбу готовить, — белея лицом, вынырнул из тьмы белоусый капитан. — Участковый пусть останется с «трупниками». Сумка с водкой у меня! — важно скомандовал он и обратился к Павлу с Егорычем. — Ребята, как закончите, приходите, ждем. А изба у вас отдельная, отдохнете.
Появился еще один полицейский, невысокий, карлик по сравнению с белоусым.
— Участковый уполномоченный Шибаев прибыл на помощь трупн… извиняюсь, патологоанатомам.
— Это хорошо, что прибыл. Ты людей мертвых видел? — выкладывая инструменты из сумки, спросил Анатолий Егорыч.
— Это сейчас ко мне вопрос был? — начал заводиться Шибаев. — Да я в Чечне был!
— Тогда писать будешь, а я диктовать буду. Павел мне помогать.
Втроем пошли в баню. Сумрачное нутро ее еще хранило остатки тепла. Мокрый пол с бледно-зелеными листами березы успел остыть. На грубом деревянном полке лежал голый мужчина. Участковый встал в углу бани, опираясь на стену, стараясь не глядеть на труп. Анатолий Егорыч и Павел возились с электрическим кабелем, затем раздался металлический вой — патологоанатомы принялись за работу.
С хрустом прошел триангулярный разрез грудной клетки.
— Пиши! — Егорыч начал диктовать: — Мужчина тридцати пяти лет, плотного телосложения. Кожный покров без ссадин, порезов.
— Без чего? — переспросил участковый.
— Без ссадин и порезов, — с удовольствием повторил Егорыч. — Руки и ноги расправлены, отмечается закоченение конечностей. Имеются синие трупные пятна. Рот раскрыт, глаза закрыты.
Монолог Егорыча снова нарушил вой пилы, — Павел принялся разрезать черепную коробку.
— Паша, ты не спеши, мы все успеем.
— Анатолий Егорыч, я подготовлю. Хочется успеть пораньше.
С глухим звуком резиновой присоски отпала тяжелая скорлупка черепной коробки. Тут же растянувшаяся кожа головы накрыла лицо трупа. Из головы Павел отделил мозг.
— Тысяча четыреста пятьдесят грамм, Анатолий Егорыч.
— Хорошо, Паша, теперь сделай разрезы на предмет нарушений.
Тонкими дольками человеческий мозг, где, казалось бы, когда-то жили мысли, память человека, все его надежды и страхи, нарезался на кусочки, похожие в разрезе на белый гриб. Часть мозга отправилась в пластмассовое ведерко. Затем Павел принялся за сердечную мышцу.
— Сердце увеличенное, — продолжил Егорыч. — Второй желудочек гипертрофирован… Пишем. Участковый ты успеваешь?
На вопрос ответа не последовало.
— Шибаев?
В углу бани лежал бледный полицейский, около него валялась планшетка. Павел подошел, взглянул на текст.
— Анатолий Егорыч, он на мозге выключился.
— Оно и понятно. Не каждый вынесет увиденный голый мозг, хоть и на войне был, но тут у кого как.
Отяжелевшего участкового вынесли в предбанник, привели в чувство нашатырем. Откашливаясь, тот открыл глаза.
— Что случилось? — просипел Шибаев.
— Не выдержал ты, друг, маленько. Но ничего, не переживай. Попей воды и ступай домой.
Участковый покинул баню. Павел озабоченно посмотрел на его шатающийся силуэт.
Темной струйкой кровь с живота просочилась на пол.
— Паша, пиши, я все сделаю, — спокойным голосом произнес Егорыч. — Легкие имеют следы жидкости, гортань так же в жидкости. Это, Паша, асфиксия. Никакого криминала. Задохнулся он.
Пытливый Егорыч констатировал верный диагноз. Вечером этот Иван парился в бане, в надежде отойти от похмелья, привезенного из Ханты-Мансийска. Повод у него был «существенный» — он героически вытерпел муки мочекаменной болезни и обмывал победу со своими приятелями. Как закончились деньги, поехал домой. Вдоволь напарившись и выпив все запасы домашнего спиртного, отправился в магазин за добавкой. Юный лед, сковавший глубокую лужу, выдержавший шаг поскользнувшегося человека, под его тушей ослаб и продавился, в эту лунку Иван и нырнул лицом. Теперь его тело лежит в той самой бане, где день назад он пытался выдавить хмельную хворь.
Закончив с покойным пациентом, дождались прихода фельдшера Василия.
— Отчего он помер? Известно?
— От пьянки он помер.
— Это пациент мой, конкременты почечные были у него.
— Нет, брат, не твой случай.
— А досадно мне, что он помер, — вздохнул фельдшер.
— Я тебя здесь раньше не видел, — заметил Егорыч. — Ты тут, поди, новенький?
Ответа не последовало. Фельдшер в глубокой задумчивости смотрел на своего бывшего пациента.
* * *
Дым печных труб тянулся к небу и наполнялся серебром бледной луны. Ясное небо отражалось искрящимися звездами на зеркальной глади Иртыша. Ветер стих. Пар дыхания, танцуя, растворялся в промозглом воздухе. Пахло наступающей зимой. После позднего ужина Павел и Анатолий Егорыч расположились в одном из домов. Хозяин был приветлив и выделил отдельную комнату с добрыми кроватями, застеленными толстыми одеялами. Но сон не шел. Извертевшись, Павел повернулся к кровати коллеги.
— Ведь народ спивается, Анатолий Егорыч!
— Спивается и кончает с собой в лужах всяких! — охотно откликнулся тот. — Родился, жил и помер — за собой, кроме бед, ничего и не оставил.
— Как глупа смерть-то у этого человека.
— Смерть, Паша, уже и так устала собирать плоды нашей глупости, поверь мне. Я наркологом начинал.
— Как наркологом?
— Лечил людей от пьянки и наркоты. Думал, что у меня все получается. Любил свою работу. А у самого… Сын у меня… от героина. Не уберег. Перестал в себя верить. Зачем лечить людей, если они сами хотят умирать. Пошел в «трупники», — голос у Егорыча тихий, безэмоциональный, но Павлу казалось, что старик сейчас закричит. — Долго пытался забыться в вине, но не смог самого себя убить. Опыт наркологии тоже пригодился. Пару методик разработал. Но интереса к реализации не испытываю. Пусть мои приемники методы испытывают. А мне людей хоронить уже тоже надоело.
— И что вы дальше будете делать?
— Пчел заведу. На природе жить буду. Природа — она вечна. А человек нет.
— Вы сегодня ведь не пили, а мне все говорят, что вы пьете.
— Я пил — что труд мой никому не нужен был. И не было умных глаз, чтоб меня заменили.
— А сегодня чего не пили?
— Уже той тоски нет. Уже все хорошо.
— То есть, вы нашли те самые глаза?
— Всё может быть, Паша, всё может быть. Понимаешь, наша работа очень простая: она заключается в том, чтобы считать и понимать, отчего стадо падает. А теперешняя медицина всех хилых овец готовит для нашего подсчета. Вот и вся логика.
— Но ведь так нельзя же. Должно же быть спасение!
— Всё может быть, Паша, всё может быть.
Тихий мрак ночи рассекла яркая вспышка. Вздрогнули на столе стаканы из-под выпитого чая. Подул ветер, забарабанил град по крыше. Анатолий Егорыч поднялся и открыл окно. Вскоре вспышки прекратились, все стихло, и темень снова съела дома.
— Поздней осенью — гром? Разве такое возможно, Анатолий Егорыч?
— Всё может быть, Паша, всё может быть. Воздух-то какой хороший, свежий. Хорошо-то как!
— А скажи, Егорыч…
— Спи, Паша, спи…
* * *
В дверь кабинета постучали.
— Войдите, — откликнулся Павел.
Вошел рабочий, которого Павел давно знал. Но теперь тот смотрел на него с некоторой робостью.
— Здравствуйте, Павел Николаевич. Вам велено передать бумаги. И табличку я уже прибил.
— Какую табличку?
— Вы потом посмотрите.
Рабочий подхватил стремянку и удалился. Павел взялся за принесенные бумаги — кипа, а сверху записка. «Ничто не имеет начала и конца, лишь продолжение! Твой друг Егорыч», — прочел Павел.
В стопке бумаг — химические формулы, методы дезинтоксикации и описание глубинных процессов по токсинам. Чем более Павел углублялся в чтение, тем более смятение овладевало им. Он вышел в коридор, но дверь кабинета Анатолия Егорыча была заперта, табличка снята. Павел стоял перед этой дверью и корил себя — закрутился, забыл, мог же хотя бы позвонить ему, узнать, что да как… Павел повернулся и с удивлением уставился на новую табличку, висящую на дверях его кабинета:
«Заведующий отделением токсикологии Андреев Павел Николаевич».
— Что ж ты за мудак, Павел Николаевич, — удивленно воскликнул Павел. — Егорыча забыл. А где он, что он сейчас?
Егорыч не брал трубку. На работе его не видели. Узнав в отделе кадров адрес, Павел отправился к коллеге. Дверь квартиры заперта, на звонок никто не отвечает. Павел отчаянно позвонил в другую соседскую дверь, никто не открыл. Затем позвонил этажом ниже. Дверь открылась, показался коренастый мужчина.
— Я вашего соседа ищу, Анатолия Егорыча.
— Это какой такой еще сосед?
— Из пятнадцатой квартиры.
— Увы, молодой человек, знать такого не знаю.
Отворилась соседская дверь. Вышла женщина с мусорным ведром.
— Мне бы Егорыча из пятнадцатой.
— По имени не знаю, кто такой. Но вчера уже уехали полицейские и труповозка. Выносили деда какого-то седого на носилках. Но неживой, точно неживой.
Ангелы
В фельдшерском пункте вяло трещали в печи дрова. Заканчивался тихий рабочий день. Василий откровенно бездельничал, читая прессу, потерявшую актуальность еще более недели назад. Заголовки газет клятвенно заверяли о скором благополучии и необходимости еще немножечко потерпеть. И вновь потерпеть. Глядя на статьи, фельдшер иронично улыбался. Медицина во все времена чувствительный показатель, по ее состоянию можно без особого труда понять текущее положение и верность прогнозов. Поступление препаратов было скудное, львиная доля запасов пополнялась в вылазках в окружную аптеку, да и то за свой счет. Из всех новинок, что заботливо прислало государство в забытую богом деревню, — кардиограф и санитарная машина, произведенная при Советах.
Тянулась пустопорожняя неделя. Инъекции плановых пациентов — вот и вся работа. Однако пьющий в праздники по семь-восемь дней народ всегда что-то преподносил.
За окном вспыхнули желтые огоньки. Слышно было, как то и дело животно взрёвывал какой-нибудь «бугай». Веселый народ! Сделали из большой консервной банки и куска бельевой веревки незатейливый инструмент и гундят по дорогам так, что и сюда доносится.
Раздался глухой стук в массивную дверь, обитую одеялом. Вбежал низкорослый щупленький мужчина, бедно, но тепло одетый. Тихон, послушник при местной церквушке.
— Тихон, что случилось? — вскочил из-за стола Василий.
Тихон, ища иконы, забегал глазами, а потом замычал тревожно и стал разводить руками. Он был немым с рождения.
— Эх, Тихон. Твое му-му я не пойму.
Мужичонка схватил фельдшера и потащил на улицу. Во дворе фыркала паром темная лошадь, позади нее в полумраке виднелись нехитрые сани, устланные сеном. На санях, охая, лежал мужчина. Василий узнал местного священника.
— Ох, ё-о… простите за выражение! Митрий Никитич, что у вас случилось?
— Вася, умираю я, грудь жжет, дышать не могу, воздуху не хватает, — хрипел священник.
Василий и Тихон поволокли попа в помещение.
Хрип Митрия Никитича все более усиливался, в глазах стоял страх. Тихон, мыча, вытирал ему слезы снятой шапкой, держал за руку. Взгляд Митрия обратился на лицо Тихона. Тихон поднял голову. Большая слеза потекла по щеке.
— Ну, всё, Тихон, похоже, моя земная жизнь кончается.
— М-м-мы, — протянул Тихон и тоже заплакал.
Стенания резанули фельдшера, как скальпелем.
— Митрий, мы еще за тебя поборемся! — оттолкнув Тихона, Василий принялся раздевать пациента. — Нет, твою мать! Не отдам я тебя! Все нормально будет, увидишь!
На побелевшее, покрытое от холода пупырышками тело прилепились присоски кардиографа, заскрипели по бумаге иголочки, рисуя линии. Взглянув на показания, Василий тихо цокнул языком.
— Беда, Митрий, миокард у тебя.
— Помру я, Василий?
— Не в мое дежурство, не в мое…
Отшагнув от пациента, Василий судорожно отыскал на полке три пузырька, жадно набрал в шприцы жидкость, не теряя минуты пронзил вену и ввел препараты.
— «Рибоксин» сердцу поможет, «Реланиум» тебя немного успокоит, а «Гепарин» тромбы рассосет. Не переживай, вытащу тебя. Это же классический случай!
Дыхание Митрия Никитича выровнялось, хрип стих, на лице постепенно проступала безмятежность. Тихон рухнул на колени и посреди комнаты начал мычать, протягивая к потолку сложенные ладони. Затем, судорожно оглядываясь по углам в поисках чего-то, достал нательный крестик и продолжил поклоны.
— Ну уж извините, икон у меня нет! — с досадой произнес фельдшер.
— Неважно, есть иконы в доме или нет, главное, чтобы бог был внутри человека. А икона — это лишь образ, — улыбаясь, шепотом произнес Митрий Никитич.
— Ну, если бы я в бога по-вашему верил, то уже махнул бы на тебя рукой. Мол, на всё воля божья, — Василий отошел в покосившийся тамбур и закрыл за собой дверь. Затем достал мобилу и, отерев пальцы, набрал номер.
— У меня тут инфаркт на фоне ИБС. Мужчина, шестьдесят два года. Синеет уже. Хрип, боль в груди… — Василий смотрел в ночное окно и прислушивался к телефонной бездне. — Уже! А молодцы, что оповестили. Скорее тогда! Какого? Садитесь на Иртыш. Повторяю — на Иртыш садитесь! Фонарем посвечу… говорю, фонарем. Занесло нас, буханка наша не проедет.
— В Рождество ворота в рай открыты, я уйду спокойно, — говорил Никитич, поглаживая место укола.
— Митрий, ты еще поживешь, вот посмотри свою кардиограмму, она же лучше прежней. И хрип ушел. Сил набирайся, сейчас на вертолете полетишь. А там, в центре, тебя подлатают, и будешь как новенький.
— На праздник объелся я, Василий. Оттого и тошно и тяжко стало. Вина не пил, только сытно ел. Не грешил, праведный образ жизни вел, а в праздник брюхо набил. Стало быть, грех чревоугодия, бес попутал, с благого пути сбить хотел, видать.
— Ну, тут, Митрий, и религия ваша, и наука заодно, — больному есть много нельзя, нагрузка на твое больное сердце, так можно и богу действительно душу отдать.
— А сердце у меня не больное, а полное печали за сумасбродство народа нашего, оно у меня за них болит, а не за себя.
— Ну, уж столь свят, то жить долго будешь, Митрий.
Разговор оборвал телефонный звонок.
— Тихон, готовь лошадь, сейчас поедем. «Санитарка» не пройдет, снегу много.
Ясное лунное небо, сверкая точками, освещало белизну покрова, настеленного на рождественскую землю. Вдалеке были слышны звуки праздника: подвыпившие голоса, салютная стрельба, музыка. Василий хлопал по незадачливому карманному фонарю, выключатель которого то и дело заедал.
— Ну вот, мои ангелы летят, чтоб меня забрать, Господи Христосе! — благостно прошептал Никитич.
— Митрий, погоди ты с ангелами, это вертолет летит. Сейчас посвечу, и сядет. Только фонарик барахлит: то ли батарейки, то ли выключатель. Гребаный Китай.
— Не сквернословь… А лучше молитву вознеси.
Фонарик вдруг вспыхнул, выхватывая светом куски пространства. Гул вертолетного двигателя приближался. Поднималась и слепила снежная взвесь. Усевшееся судно окутали клубы снежного тумана.
— Вот они, твои ангелы, Митрий. Теперь ты, как у Христа за пазухой. До скорого! Будь здоров!
Выбежали санитары в теплых белых одеждах, переложили пациента на носилки.
— Чего у вас тут?
— Инфаркт. Документы я приготовил, вот они.
— А больной кто?
— Поп местный.
— И они тоже болеют? Охренеть! Извините, батюшка, походу, бес попутал.
Рев вертолета усилился, и судно стало неловко подниматься, постепенно сливаясь с темнотой неба. На берегу Иртыша, подняв головы, стояли два человека и лошадь.
— Во, блин, снова потух фонарик, мать его в сику! — ругнулся Василий.
Тихон, мыча, указательным пальцем потряс около губ.
— Ладно, Тихон, не буду. Поехали по домам, поздно уже. Вернее, рано.
Спалось Василию тревожно.
* * *
А в церквушке горел свет. Тихон бил пол немыми молитвами. В эту ночь он не спал.
* * *
Взошло солнце, отогревая окоченевшую от мороза землю, переливаясь радугой в отраженных снежинках.
Разбитый, не проспавшийся фельдшер пришел на работу. Около двери топтался Тихон со свертком в руках.
— Что это?
Тихон бережно раскрыл полотенце и показал икону.
— Я понял, Тихон, спасибо.
* * *
А фонарик с новыми батарейками так и не заработал.
Человек-медведь
Лупил вечерний дождь. В салоне вездехода глухо тарабанил двигатель. Коротенький дворник скрипел по стеклу. Пахло соляркой, горчило маслом и потому пассажиры время от времени открывали двери — в них летели капли дождя и куски торфа.
— Дык чего ты там говорил про этого медведя? — крикнул Шибаев на ухо старому ханту.
Хант, убаюканный качкой, округлил глаза и, помолчав немного, ответил:
— Он еще не медведь, но уже не человек.
Участковый нахмурил лоб, уставился на ханта и толкнул фельдшера в бок.
— Слышь, Айболит, ветеринаром будешь?
— Да хоть гинекологом, только спать дайте! — огрызнулся тот сквозь дрему.
— Опять не спал всю ночь? — Шибаев продолжал подтрунивать.
Фельдшер поднялся, открыл сонные глаза, зевнул.
— Ну, типа того. Долго еще телепаться в этой коробке?
— Уже скоро, ага, — хант посмотрел в окно.
Болотоход вскарабкался на крутой лог, развернулся, громко рыкнул, испустив клубы дыма, и замолк. Шибаев спрыгнул, поправил фуражку, огляделся.
— Люки законопатить! Места глухие, не хочется из-за пропавшего аккумулятора пешком домой топать, — затягивая ремень с кобурой, добавил он. — Дед, сколько шел до нас-то?
Хант — мужичок низкого роста со скрученной спиной и обвисшей, будто моржовой, кожей на лице. Он упал на мокрую землю и замер. Мужики переглянулись в недоумении. Шибаев подошел к старику, вытянул руку для толчка, но водитель ГАЗушки Ринат его остановил. Шибаев выпучил глаза. Водитель поднял палец и поднес его к губам:
— Не мешай, да, — ритуал у них такой, духов за нас всех просит, чтоб не остались здесь.
— Чего мне бояться, нас тут четверо, и оружие есть! Глупости все это, — скривился в усмешке Шибаев и махнул рукой: — Басни Крылова, да и только.
— Два дня и две ночи, — сказал вдруг хант, вставая с земли и отряхиваясь.
— Вот тебе делать нечего, дед, как по лягушкам топать?
Старик помолчал, встретился с участковым взглядом, ответил:
— В человека дух вселился, кто его убьет, в него этот дух и переселится. Беда!
Шибаев от ответа изменился в лице, пропала улыбка, забегали глаза, но через секунду вновь выправился.
— Бабке своей эти сказки загоняй!
Василий поднял мешок, взвесил его, оставил, а потом взял другой, что был поменьше.
— Вот, дед, держи, полегче вроде будет, — сказал он, протянув мешок ханту.
Старец окинул Василия доброй улыбкой.
— Спасибо тебе, добрый человек, только я не дед.
— Как не дед? — удивился фельдшер.
— По-вашему, я Арсений, мне тридцать две зимы, — хант, не переставая улыбаться, принял мешок.
Вместе они поднялись на пологую гору. Тяжело под дождем шумела тайга. Играл озорной ветер: с листвы падали капли, волновалась высокая болотная трава.
— Знак хороший, — сказал Арсений.
— Чего ж тут хорошего? — возмущался Шибаев. — Сапоги на половину в глине, еле шаг делаешь.
— Тайга вас приняла, помогать нам будет, — ободрил путников Хант. — Скоро на стоянку придем. Ночь спать будем.
Глина сменилась дерном, затем зеленой травой, идти стало легче. Пройдя очередной склон, они увидели хантыйскую стоянку: три юрты, два костра и пасущиеся олени. Навстречу вышел кривоногий и худой парень с длинным ножом на ремне. Осмотрев путников, он остановился взглядом на Шибаевском ПМе, улыбнулся и принял мешок у Арсения.
Ханты о чем-то бегло поговорили на своем языке, парень пальцем указал на ремень Шибаева и засмеялся, но старец покачал головой и показал на Василия. Парень вытянул лицо и замолк; постояв немного, побежал к юрте, приподнял шкуру и крикнул туда. Никто не вышел. Он посмотрел на старика, тот махнул, и парень отошел от юрты. Шибаев выпустил мешок, схватился за кобуру, но та не открывалась. Потянулся двумя руками — бесполезно. Тогда, быстрым движением снял кобуру с ремня, дернул замок и достал пистолет. Парень недоуменно посмотрел на Шибаева, что-то пролепетал по-своему старику и потянулся к ножу.
— Оружие убери, нет там человека-медведя, там охотник, — спокойно сказал Арсений.
Парень замешкался секунду, но, завидев знакомый жест старика, задвинул нож.
— Предупреждать надо, а-то духи, медведь… и еще бормочете по-своему, не разобрать, — ругнулся Шибаев, пытаясь запихнуть в непослушную кобуру ПМ, смахнул рукавом выступивший на лбу пот.
Хант развел руками.
Шибаев широко зашагал к юрте, постоял у нее немного, оглядел стоящих, хмыкнул и скрылся в тень. Спустя две минуты вышел на улицу и позвал фельдшера.
— Успокоительное у тебя есть? — спросил шепотом.
— Есть, сейчас дам, он совсем худой? — копошась в ящике, обеспокоился Василий.
— Мне сначала, потом этому чудику, — продолжил шепотом.
— А тебе зачем? — улыбнулся фельдшер.
Шибаев ничего не ответил, взял протянутую таблетку, сунул в рот, сглотнул несколько раз.
— Ну, чего встал? Иди, там псих тебя ждет, — скомандовал он.
Василий поднялся, посмотрел на Шибаева, затем на Рината, на пляшущие языки костра, вздохнул и вошел в юрту.
Там под тяжелыми шкурами трясся кто-то бородатый, длинноволосый. Он пытался пить молоко, но оно проливалось по краям рта. Это, конечно, был человек. На шее краснела повязка. Человек казался простуженным: его бил озноб. Маленькие черные прыгающие зрачки в больших белых глазницах. Он что-то ритмично, но слабо бормотал.
Василий спокойно подошел к охотнику, но все нутро его противилось. Такое было с ним впервые: тело мелко заколотило, спина взмокла от мгновенно прокатившегося страха. От напряжения он сглотнул подступающий к горлу ком и опустил медицинский ящик на землю.
Подойдя ближе, он смог расслышать слова: «адведь, едь, адведь…» Фельдшер схватил лицо охотника, не заметив реакции глаз, достал шприц, набрал ампулу, стравил воздух, воткнул в тело иглу. Тот от укола дернулся, но тут же замер. Василий убрал шприц, обнял голову пациента, как это делает мать с перепуганным ребенком, поглаживая волосы зашептал: «Ну, всё! Будет, сейчас отпустит».
Через некоторое время содержимое ампулы с бело-зеленой этикеткой «Эглонил» начало работу: охотник отходил от озноба, ритм фразы рвался, пульс выравнивался. Василий поглаживал его. Необъяснимым образом пациент в руках будто передал тяжесть страха своему спасителю и, сбросив тяжелую ношу, провалился в сон. К нему потянулись две прозрачные трубки капельниц.
— Ну всё, перекур! — сам себе сказал Василий.
Перед костром сидели Шибаев и Ринат, о чем-то громко шутили. Василий подошел к костру, сунул ветку и подкурил от нее.
— Ну, чего там этот человек-медведь? Совсем сбрендил? — у Шибаева кружка в руке.
Василий выпустил облако дыма. Ринат глянул на него и вопросительно шлепнул ребром ладони по горлу.
— Шибаев, вот ты дурень, — после успокоительного алкоголь! — ругнулся в сигарету Василий.
— А так даже лучше! — отмахнулся Шибаев. — А то от ваших сказок сам заговариваться стану!
Василий смотрел на пламя, оно танцевало, выхватывая лица из бледной темноты белой ночи.
— Вот что я вам скажу, человек этот с приступом испуга, истерия приключилась, — задумчиво сказал он.
— Как это?
— Ну, что-то его напугало до чертиков. Я такого раньше не видел. Но вот странное дело, кожей его страх понимаю. Боится он чего-то или кого-то, — растягиваясь на земле, заключил фельдшер.
Шибаев приподнялся.
— То есть, этот чудик не тот человек-медведь? — в его голосе забегали нотки страха. — А тогда где он?
Позади послышался едва уловимый хруст надвигающихся шагов. Все тут же замерли. Шибаев пощупал себя по боку, не найдя кобуры, подпрыгнул.
— Нет, это не человек-медведь, — сказал Арсений, протягивая Шибаеву черный треугольный предмет.
Шибаев робко протянул руку и принял кобуру. Проверил пистолет, наличие патронов — всё было на месте. Громко выругавшись, замолчал.
— Тебе мой сын Альвали не доверяет, говорит, ты человек хороший, но связался с сильными духами зла, — присаживаясь, объяснил старик.
Шибаев выдохнул, задвинул на лоб фуражку и, шипя, протянул: — Еще раз кто-нибудь табельное тронет, то я!..
— То что ты сделаешь? — спокойно спросил старик и, не дождавшись ответа, добавил: — Будь осторожен.
— Он проспит часа два, не больше, — кидая окурок в костер, сказал Василий. — Проснется, покрепче будет, тогда и узнаем, что случалось.
Арсений вынес вяленого мяса, Ринат приготовил чай. Перекусили. Из юрты послышался шорох. Все разом поднялись и настороженно направились к ней.
На шкурах сидел мужчина, он был слаб и худ. Арсений крикнул что-то и через миг Альвали принес миску оленьего молока. Мужчина жадно глотал содержимое миски, не проливая ни капли. Вытерся, откашлялся, протянул руку и хрипло пробасил: — Дима.
Дмитрий поведал свою историю. Приключилось все неделю назад. Собрались знакомые охотники отдохнуть в лесу. Все они были городские, из одной организации. Подали заявления на короткий отпуск. Не без труда, но их отпустили. Сыграло обещание привезти трофеев из леса. Один из охотников прихватил с собой сына двенадцати лет. Добрались с геологами, договорились, что через пять дней те вернутся. Поселились в избушке на высоком логу. Рыба шла, дичь били. Все было хорошо, но в один день случилось то, что навсегда изменило их.
Утром один из охотников заметил свежий лосиный след и предложил тропить добычу. Все вместе отправились в лес, оставив мальчишку на берегу — удить рыбу, знатно у парня это дело получалось. Долго они лося выслеживали, но его след потерялся. Досады не было предела, старший ругался, обвинял всех. И вдруг на шум вышел медвежонок и уселся перед охотниками, внимательно принялся их разглядывать. Но держался на расстоянии — охотники к нему, он от них, они отходили — медвежонок не отставал. И взял азарт верх над старшим из них, наставил ружье да нажал курок. Медвежонок проурчал, упал. В кустах захрустело, но вскоре стихло. Довольные охотники разделали добычу, рассовали мясо и шкурку в мешки. Потом пошли к избушке. Подтрунивали друг над другом. Особо весел был старший, звали его Вадимом. А сына его — Ярославом, стало быть, звали Яриком.
Как до избушки дошли, Вадим кричит сына, похвастаться трофеем. Сын поднялся с берега и бежит к отцу. Тут в кустах у берега поднялся шум — на берег большая черная медведица вмиг выпрыгнула, схватила пацана пастью за шею и уволокла вверх по течению.
Охотники бросились заряжать ружья. Отец кинулся догонять медведицу, даже не взяв ружья. Он бежал, кричал, тропил по следу, но тщетно — в траве след сошел. От горя отцу места не было, он вернулся в избушку, молча взял капканы, ружье, снарядил патронов и исчез в лесу. Охотники хотели остановить его, но горе добавило нечеловечьих сил — рыча почти по-медвежьи, он растолкал их и ушел.
Прошло двое суток: ни отца, ни мальчонки не было. Охотники ходили по лесу в поисках, но ничего не удавалось найти.
В один из дней, когда пошли вновь на поиски, они о чем-то говорили и не услышали, как из-за куста что-то ударило Дмитрия по голове, и он упал. Отходя от удара, услышал рык, а как зрение начало проясняться, увидел, что его друга едят. Страх быстро вернул ему силы, и он смог приглядеться — на четвереньках рвал зубами человеческую плоть, громко рыча, человек. И этим человеком был Вадим. Опешив от увиденного, Дмитрий из последних сил выдавил из себя имя друга, но тот, услышав шум, быстрым скачком с четверенек бросился на него, вцепился в горло. Все в глазах сделалось темным, силы ушли.
Пришел в себя Дмитрий в землянке, прикрытый кусками человеческой плоти. Покинув берлогу, он побежал что было мочи вниз по реке. Сердце бешено билось, голова отяжелела, страшно хотелось пить. Он упал от слабости на землю, подполз к берегу, принялся руками загребать воду, жадно ее пить, как из воды прямо перед его лицом что-то поднялось. Из-под коряги всплыло частично лишенное кожи вспухшее тело Ярика. От ужаса Дмитрий хотел было крикнуть, но вырвалось вдруг: «Адведь, едь, адведь».
— И сколько ты времени шел до Арсения, ну, досюда? — ошарашено спросил Шибаев.
— Не знаю, я даже не знаю, спал ли я, или же все это мне снится, — уставившись в невидимую пустоту, ответил Дмитрий.
— Ну, стало быть, это обычный людоед, а не медведь, — поднялся Шибаев и осмотрел всех вокруг. — Тогда будем брать, чего делать-то?
— Но с медвежьей силой этот человек, — сказал Арсений.
Услышав Арсения, Дмитрий замолчал и будто одеревенел.
— Ребята, психотравма у человека, идите на улицу, он еще слаб, — скомандовал фельдшер. — Давайте-ка, вон отсюда!
После укола Дмитрий уснул, во сне был безмятежен и, похоже, отдыхал в первый раз за время скитаний. Чтоб не нарушать покой больного, Василий, Ринат и Шибаев уселись на лежаках из шкур около юрты. Они молча смотрели на небо и каждый думал о чем-то своем. И каждый из них задавался вопросом о пределах нашего разума и как он может помутиться от горя. Стояла тишина, изредка пофыркивали олени, костер стих и готовился истлеть.
— Как ты думаешь, его можно будет вылечить, когда мы поймаем? — спросил Ринат Василия.
— Это вопросы к психиатрам, я-то обычный сельский фельдшер, но думаю, что нет, — не поворачиваясь, ответил фельдшер.
— Я вот боюсь, как бы башкир палить не начал. Если чего, просто не убил бы его, если поймаем, конечно, — сказал Ринат.
— А ты сам-то не башкир? — буркнул Шибаев.
— Нет, я татарин.
— Ну и спи тогда, татарин.
Ринат и Шибаев заснули: Ринат храпел, Шибаев дергался во сне. Василий не мог уснуть, он уже давно не мог спать ночью — то мысли, то пациенты.
Захрустела трава, послышались мягкие шаги. Олени замолчали. Тревожная тишина зазвучала в ушах. Василий вжался в шкуры.
— Не спишь, лекарь? — протянул Арсений.
— Ну тебя, напугал. Чего крадешься? — фыркнул Василий.
— Сон хрупок, не хотел будить, но я знал, что ты не спишь, — присаживаясь рядом, шепотом сказал Арсений.
— Я вот все думаю, откуда ты все знаешь, — и про этого человека в горе, и про этого Диму, и как ты два дня шел, — приподнялся фельдшер. — Откуда? Ответь мне!
— Знать необязательно, нужно слышать. Духи, природа… они разговаривают с нами, а мы не слышим, надо слушать. И всё. Они про тебя тоже много чего сказали. Они смотрят, они говорят, они помогают. Спи, хороший человек. Завтра у тебя будет тяжелый день.
— Погоди, я толь… — Василий огляделся, но никого не увидел.
Наутро, подкрепившись, все трое в сопровождении Альвали выступили к месту, указанному Дмитрием. К той самой берлоге.
Альвали искусно находил тропы, вел к ручьям, отгонял ядовитых змей. Идя вдоль опушки, он вдруг напрягся, пригнувшись, достал нож и, подойдя к высоким травяным зарослям, тихо поманил путников. В траве лежала большая черная медведица с глубоким порезом на груди. По оставленной крови на траве Василий предположил, что она мертва сутки как.
— Стало быть, достал он ее. И, значит, сам неподалеку, — передергивая затвор, шепотом сказал Шибаев.
Ринат побелел. Альвали передал Ринату палку с привязанным острым ножом.
Они крались вдоль чащи, шаг в шаг. Было так тихо, что можно было услышать дыхание впередиидущего. За деревьями показалась черная нора. Альвали ножом указал на нору. Все одновременно почувствовали напряжение. Шибаев стоял весь мокрый от пота, Ринат тряс в руках палку. Василий присел на корточки. Вперед пошли участковый и паренек.
Через дюжину метров на них выскочило нечто белое, быстрое: оглушило Альвали, Шибаев пальнул, но был откинут. Его пистолет отскочил в траву. Нечто на четвереньках прыгнуло в нору и там затаилось. Василий повернулся, но Рината не было, на земле лежала палка с торчащим ножом.
Он достал приготовленный шприц. Подойдя к лежащим, знаком показал не шуметь, и пошел к норе. Сзади послышалось: «Ты куда прешь, идиот!?»
Подойдя к норе, Василий остановился, прислушался. Оттуда исходил рык, временами срывающийся на плач. Отчего-то страха не было, и что его вело, он по сей день понять не может. Присел у входа в берлогу, достал сигарету, закурил, затянувшись пару раз, сказал:
— Вадим, я знаю, ты еще человек. Ты плачешь человеком, злишься зверем, но врага твоего уже нет, — со спокойной торжественностью уговаривал Виталий. — Ты его победил. Мести больше нет. Сын нашелся. Отпусти зло. Я доктор, это лечится, — Василий затянулся и как-то залихватски выпустил дым. — Останешься зверем, так знай, я тебя не боюсь.
Со стороны выглядело странным: врач перед логовом зверя сидит и спокойно беседует с одичалым людоедом. Кто из них был в этот момент разумнее?
Наверное, Шибаев, который направил на берлогу ПМ и разрядил наугад всю обойму. Пещерка была маленькой, раза три он точно попал. Все было кончено.
Потом на это место зачастили службы, поднялся шум, о случае прознали журналисты. Вышли желтые статьи, но ни в одной из них, конечно, не было ни слова правды.