(Ингрия — наша родина…/Составление и предисловие Э.Панкратовой)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2021
«Ингрия — наша родина…»: Воспоминания, эссе, стихи, рассказы / Составление и предисловие Элеоноры Панкратовой. — СПб.: ГЙОЛЬ, 2020.
«Игерманландия» — впервые это слово, кажется, прочитал у Набокова в романе «Подвиг». И тут же посчитал художественной выдумкой, игрой воображения мэтра, сочинителя кроссвордов, энтомолога, столь склонного к литературному подмигиванию. То была мифическая страна, куда стремился воспитанный в Лондоне русский герой романа, сказочная несуществующая прародина…
Каково же было мое удивление, что край под названием Ингерманландия действительно существовал, населенный финно-угорскими народами, вольный, не успевший обзавестись собственной государственностью до того, как стать сначала приписанным к землям Великого Новгорода, затем оказаться под шведской короной и стать местом возведения столицы Российской империи — Санкт-Петербургом. Однако успел этот край создать собственную самобытную культуру, которая продолжала жить, развиваться и в составе Российской империи, а была подавлена и развеяна лишь сталинской коллективизацией, пришедшей вслед за ней войной с немецкой оккупацией и послевоенным запретом на возвращение в родные места, разбросав коренных жителей этого края от Финляндии до Сибири, а впоследствии рассеяв их по разным странам и континентам.
И собрать по крупицам, казалось, безвозвратно ушедший в прошлое образ Ингерманландии, восстановить его взялась составитель этой книги, литературовед, скандинавист, известный переводчик с норвежского Элеонора Панкратова — Нора Лаури, ингерманландка по маме. В сборнике удалось воскресить облик почти исчезнувшей страны, рассказать о судьбах людей, создать образ теперь уж «небесной Ингерманландии». Эта книга — плод любовного и бескорыстного труда — включает 18 авторов, их безыскусно-правдивых рассказов о своих судьбах и судьбах предков, живые голоса не только литераторов, но и людей различных специальностей, влюбленных в Ингрию, как урожденных ингермаландцев, так и их потомков: этнографические очерки, рассказы, воспоминания, заботливо собранные народные пословицы, стихи…
Знаешь, есть пустынный берег
У холодного залива,
Где рассказывает ветер
Сказку серым валунам…
(Аля Деконская)
А что мы слышали вообще об этом крае, кроме пушкинского «убогого чухонца» из «Медного всадника»?
Книга открывает нам суровый край с его коренными финскими обитателями, людьми упорного труда, с несгибаемым чувством собственного достоинства.
Сама Элеонора Панкратова родилась в Ленинграде в семье капитана дальнего плавания, но летние месяцы детства проводила в одной из последних ингерманландских деревень, родной деревне мамы, северной красавицы, впитывая нравы ее людей, их природную доброжелательность и любовь к порядку, красоту и своеобразие здешней природы с ее соснами, валунами, озерами, «пронзительной морской синевой». Так и получилось, что духовная ее родина не в блестящем многонациональном Петербурге, а в деревне Копаницы, известной по писцовым новгородским книгам с 1500 года, где до сих пор сохранился дедовский добротный дом, а уцелевшие люди старшего поколения еще не забыли местный финский диалект.
Цель книги — поиск собственных корней, — недаром на обложке Элеонора Панкратова снята на фоне склона с обнаженными корнями сосны. Первые упоминания об этом крае есть в финском эпосе «Калевала». Народности, обитавшие издревле на болотистых землях вокруг устья Невы, относились к финно-угорским племенам ижорцев и ингерманландских финнов — эуромяйсет и совакот.
Со времен Пушкина финские деревни снабжали столичный Петербург свежим молоком утренней дойки:
С кувшином охтенка спешит,
Под ней снег утренний хрустит…
(«Евгений Онегин»)
Веры ингерманладцы были в основном лютеранской, в традиции долгое время сохранялись певческие праздники, которые так объединяют народ в целое (подобное мы наблюдаем у эстонцев и финнов). Родной язык был свой, хотя близкий к финскому и эстонскому. «Родной диалект, — пишет исследователь Э.Г.Карху, — оставался тогда родным в самом непосредственном значении этого слова…»; «Родной язык, как и родная мать, являются по-настоящему родными, когда человек даже еще не осознает, что может быть иначе».
Несмотря на близость многонациональной столицы и соседство с русскими деревнями, ингерманландцам удавалось сохранять свою этническую обособленность. Финские крестьяне здесь занимались посевом и обработкой зерновых, выращиванием картофеля, заготовками сена, животноводством (разведение молочных пород коров, лошадей), — везли в столицу сливочное масло, копорский овес и копорский чай, — занимались собирательством грибов и ягод в лесу. Тяжелый труд крестьян начинался до рассвета, но не хлебом единым… Существовал и развивался национальный фольклор: кроме участников церковных и песенных праздников были свои рунопевцы. Особенно известной исполнительницей древних рун была ижорянка Ларин Параске (Прасковья Никитична Никитина). Ее образ увековечен скульптором Алпо Сайло в памятнике финским рунопевцам в центре Хельсинки, а песни, наряду с наследием других сказителей, разучивают как образцы древнего финского пения в Академии Сибелиуса. Не забывали финские крестьяне о том, что детям надо давать образование, создавая двухклассные церковно-приходские школы, впоследствии была создана и учительская семинария в Колпанах; а у кого была возможность, отдавали дальше в Петербург — учиться в немецких школах.
Алексей Крюков в своем очерке «Финский характер» отмечает трудолюбие, терпение и доброжелательность, особенно — финскую честность («Чужого не бери, не трогай, с земли не поднимай»), но и упрямство тоже. «Безусловно, финны больше думают, чем говорят». Об этом, кстати, и финские пословицы: «Думай много, не всем говори», «Не будь скор в речах, будь скор в работе».
И еще одно любопытное открытие удалось сделать в процессе создания книги. Существует в Сибири, в Омской области деревня Рыжково, населенная финнами, эстонцами и латышами. После поисков документов в архивах выяснилось, что деревня основана в 1806 году финскими крестьянами, не пожелавшими платить грабительский оброк своему хозяину барону Унгерну-Штернбергу. Финны не роптали, а просто молча требования игнорировали, как ни уговаривали их царские чиновники. В конце концов барона заставили поубавить аппетиты, но финны продолжали барона не замечать. Дело дошло до царя. Было решено переселить недовольных в Сибирь. Двести человек, собрав, что можно было взять с собой, погрузились на телеги и пустились в путь, который продолжался целый год, несколько человек в пути умерло. Но обильное черноземом место, куда их определили в омской области, оказалось по сравнению с Ингрией для крестьян настоящим подарком. Так и появилась в Сибири зажиточная финская деревня Рыжково.
Во время сталинской коллективизации очень многие ингерманландцы были приговорены к ссылке в Заполярье и Сибирь.
Не только коллективизация, но и война прошлась по ингерманландцам: немцы к ним относились не лучше, чем к русским: согнали взрослых и детей в концлагерь «Клоога» в Эстонии, мучили непосильным трудом, избивали, держали на голодном пайке. Потрясает деталь: в этих нечеловеческих условиях, истощенные голодом дети выменивали на драгоценный кусочек хлеба у взрослого узника самодельную куклу! В 1944 году узников, в том числе и детей, перевезли в Финляндию, где распределили как работников по семьям.
Но во многих финских семьях к детям отнеслись тепло, почти как к собственным. Некоторых даже стремились усыновить/ удочерить (история Айно Хиеканен). Однако в 1945 году появился в тех местах советский офицер, который стал зазывать детей обратно на родину, утверждая, что нашлась их мать. Это была ложь. В России они были отправлены в детдома. Зачем это было нужно Советскому Союзу, я до сих пор не могу понять. Скорее всего, работала бездумная бюрократическая машина, подчиняясь очередному бессмысленному приказу.
До 1952 года финнам запрещалось возвращаться в родные места, но кое-кто из тех представителей финно-угорских народов, кто носил русские имена и фамилии, все-таки смог вернуться (особенно если глава семьи был на фронте), многие осели в Карелии и Эстонии.
В советское время не существовало официально такого понятия как жители Ингрии, ингерманландцы. Книга «Ингрия — наша родина» возрождает о них память. Существует даже гимн Ингрии и желто-красно-синий флаг несуществующей страны, которая живет в человеческих душах.