Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2021
Бэтмен против Брежнева
На спектакль Театра на Малой Бронной «Бэтмен против Брежнева» билеты нужно покупать заранее — за месяц, а лучше за два. Да, в зале может находиться лишь 50% зрителей, и все же понять природу аншлагов (а это именно они) сразу непросто.
Во-первых, сам «Театр на Бронной» («Малую» зачем-то убрали из логотипа, и я даже не знаю, зачем и когда) находится на ремонте, уже давно. И ехать надо на Электрозаводскую, во «Дворец на Яузе», то есть в бывший ДК МЭЛЗ, где когда-то снимался КВН, а в недавние годы переживал свой плановый ремонт «Современник». Далеко.
Во-вторых, ну да, пьеса молодого драматурга о советских временах, нет, не ностальгия, нет, не веселая комедия (хотя бабушку играет знаменитый Александр Семчев, а Брежнева — не менее знаменитая Ольга Лапшина). Но что случилось-то? На безрыбье и рак рыба? Вряд ли. Одно из первых заметных событий восставшего из ковидных руин театрального сезона — стоит рассмотреть пристальнее.
«Брежнев против Бэтмена» — произведение не простое и к тому же имеющее целый ряд зрительских ограничений. Ну скажем, чтобы его смотреть, неплохо бы знать, кто такой этот Бэтмен, и с чем его едят: то есть посмотреть хотя бы один фильм из знаменитой эпопеи про летающего защитника идеалов. А фильмы эти, американские, чтоб не соврать, начали показывать в нашей стране лишь в конце 80-х годов. Ларьки с видеокассетами, на которые пиратским образом были списаны разные американские хиты, от «Апокалипсиса» до «Греческой смоковницы», появлялись тогда повсеместно. Даже были такие отделы или, как бы это сказать, лотки — в универсамах и продовольственных магазинах, ибо жизнь в ту пору (даже в Москве) была трудна и без этих видеокассет было никак не обойтись.
А с другой стороны — ну хорошо, а вот человек, у которого не было видеомагнитофона, и он этот фильм по понятным причинам не смотрел тогда, не смотрел потом и вообще он не любит американское кино в принципе — ему-то что делать на этом спектакле?
Но и ту часть аудитории, которая с трудом представляет себе Брежнева — тоже сбрасывать со счетов не надо. Ну да, они знают, что был такой генсек, но что такое Брежневская эпоха — представляют себе уже слабо. Не представляют себе главным образом то ощущение тотальной безнадежности, когда ты понимаешь, что никаких изменений в этой унылой, опостылевшей реальности не предвидится…
Ведь вся эта история, которая начинается, кстати, именно в конце 80-х годов, построена на мифологии «человека-летучей мыши», на характере человека-неудачника, у которого есть совсем иная «вторая жизнь», скорее всего, воображаемая, подвиг в полном тотальном одиночестве. И увидена эта история — глазами его дочери, влюбленной в своего отца-неудачника, это с одной стороны, и воспитанной на этих перестроечных сказках, на американском кино, вообще на «открытии Америки», на мечтах об иной реальности — с другой.
…Итак, если вы в возрасте папы, главного героя спектакля, и если вы при этом вместе с дочерью не смотрели эти фильмы, не понимаете этих кинокомиксов, не впитали этот ядовитый и сладкий воздух перестроечной свободы 80-х — вы ничего не поймете в произведении Саши Денисовой (она здесь и драматург, и режиссер).
Кстати, о Саше Денисовой.
Человек она молодой, но уже творчески зрелый — выпустила в свет немало спектаклей на разных площадках города Москвы, уже получала «Золотую маску», прямо сейчас ждет своей премьеры в питерском БДТ, но… Но я-то ее помню с еще более младых ногтей, когда она была журналистом, репортером, литератором, и вот тогда-то у нас состоялась некоторая полемика, если не сказать серьезная заруба, на страницах быстро почившего в бозе журнала «Город женщин» — полемика на вечную тему о поколениях.
Свой текст у меня остался, а ее — к сожалению, нет, но в нем, насколько я помню, она с восторгом писала о своем поколении: Вырыпаев, братья Пресняковы, Сигарев, целый ряд новых тогда фамилий, но главное, — она писала, что создавать новую реальность, в культуре да и вообще в жизни, им, этим детям перестройки, предстоит на совершенно выжженном поле (вот это выражение я помню очень хорошо), что родители в наследство не оставили им буквально ничего — разрушено все, от страны до культуры, от детского сада до линии электропередач, и все надо начинать практически с нуля. Это заявление меня, признаться, глубоко возмутило и я что-то там горячо ей возражал.
Увидев спектакль, я вдруг понял, что ничто никуда не уходит и не проходит, и важные мысли остаются с тобой навсегда, и важные вопросы задаются вновь и вновь — так вот, спектакль этот, о поколении отцов, шагнувших из махрового застоя в дымную перестройку, принял эстафету от той, совсем зеленой Саши Денисовой, и вот теперь они, эти самые отцы и матери, бабушки и дедушки, увидены ею с иронией, иногда вполне язвительной, но в то же время жизнетворной, мягкой, увидены с огромным уважением и любовью (ну мне, по крайней мере, так показалось).
Спектакль яркий, забавный, местами загадочный, с резкой сменой настроений — обладает для меня одним наиважнейшим качеством: нежностью.
Эту обволакивающую, нежную иронию создают, конечно, детали и актеры.
Советские детские и эстрадные песни (задорные и веселые), которые тут очень часто не поют, а просто читают со сцены их слова «с выражением» — вдруг звучат очень депрессивными, печальными стихами. Что почему-то очень смешно. «Члены политбюро» в карнавальных своих мундирах — предстают цирковыми комиками и клоунами (возможно, так оно и было, просто мы этого не замечали?). Брежнев в исполнении маленькой Ольги Лапшиной — это и вовсе трагическая фигура, совсем потусторонний, потерявший связь с реальностью старичок, которого держат в заточении эти злые клоуны. И когда Брежнев вдруг вовсе не умирает, а переселяется к бабушке Клавдии Георгиевне, которую, напомню, играет веселый толстяк Семчев, ты вдруг четко осознаешь, что вся ткань спектакля — это детская сказка, и одновременно детская травма, и детская боль за отца-неудачника и его развод с матерью, и вообще вся эта поздняя советская жизнь, унылая и предсказуемая, увидена через эти очень острые и свежие детские чувства. И что в этой, казалось бы, такой серой тогдашней жизни — они, эти острые и свежие чувства, все-таки были.
А сейчас их нет…
Конечно, игра и Лапшиной, и Семчева заслуживает особых слов, но все же образ Брежнева, нарисованный создателями спектакля, остался для меня окружен каким-то ореолом мистической тайны. Сам Брежнев оказался тут каким-то странным идолом советской эпохи, что мне, например, очень близко: я давно перестал воспринимать его как живого, конкретного человека. А начал видеть в его фольклорной фигуре некий странный вывих истории, уродливый темный парадокс, который позволял так долго удерживать всю эту прогнившую, хоть и грандиозную конструкцию, о чем, кстати, и говорит в спектакле Дудочкин, папа-Бэтмен (актер Сергей Епишев). Но как это делает Лапшина, я, если честно, до конца не понимаю.
Но вот Семчев, этот великий характерный актер, комик, добирающийся до трагических высот легко, в два прыжка, вполне себе наследник Евгения Леонова — в роли бабушки Клавдии Георгиевны — тут совсем другое дело. Тут все открыто, прозрачно, чисто. И то, что по детской фантазии Брежнев «никуда не умер», а «переселился жить к бабушке», и она стала его кормить — из своего необъятного по запасам холодильника, который, несмотря на дефицит и очереди — был всегда под завязку полон, — это во всей истории очень важная деталь. Брежнев как кот, как домовой, как домашнее привидение — такого, наверное, еще нигде не было. Это открытие.
И смех становится благодаря этой детали не жестким, и ирония не пустой, и доброта — не сладкой.
А доброта, она тут очень нужна — ведь все-таки основная фигура в спектакле, некто Дудочкин, папа-Бэтмен, живое воплощение перестроечной интеллигенции, он все-таки для всех своих женщин (а взгляд тут, безусловно, женский) — фигура очень неоднозначная, слишком сложная, состоящая из самых острых углов. И для дочери-рассказчика (актриса Александра Виноградова), и для жены Лели (актриса Мария Шумакова), так и не простившей Дудочкина за то, что его соблазнила «женщина с телевидения» (актриса Лина Миримская), для них для всех папа-Бэтмен — фигура одновременно и отталкивающая и притягательная. Он пьет, он совершает дурацкие поступки, он говорит невпопад, он думает только о своей будущей книге, совершенно никому не нужной, он не зарабатывает денег, он не содержит семью, он водит свою маленькую дочь не в театр, а в пивную, да вообще… О чем тут можно говорить?
Для меня же в Дудочкине воплотились все герои перестройки. И Сахаров в мешковатом костюме, и следователь Гдлян и бывшие кандидаты наук, ставшие в одночасье депутатами и министрами, но так и не сумевшие удержать власть, и журналисты, и писатели, и все-все-все они… Все они бэтмены, которые вылетали в окно из этой советской жизни, чтобы совершать невидимые миру подвиги — и таки они их совершили.
Жить в том обществе, которое сходило с ума от заграничных тряпок и бытовых мелочей, совершенно не удивлялось вранью и было в шоке от любой правды, — жить и при этом оставаться верными своему идеалу, своим моральным принципам, своему чувству справедливости — было очень тяжело. И не все дошли до конца пути. Многие не дожили до наших дней.
Собственно, им и посвящен этот спектакль, всем Дудочкиным. Я думаю, что вряд ли это только личная, автобиографическая нота — во всех бэтменах перестройки, во всех нелепых интеллигентах, кем бы они ни были, Саша Денисова увидела своего отца. Отца, который оставил после себя отнюдь не «выжженное поле», хотя и был неудачником.
И мне очень дорого, что вся эта тотальная, хоть и мягкая ирония завершается репликой в последнем эпизоде — абсурдной экскурсии по «квартире-музею диссидента и писателя Дудочкина». «А вот окно мы оставляем открытым всегда. Почему? Потому что мы верим, что он вернется».
Я тоже верю.
Гроза прошла
В Театре имени Моссовета — большие перемены, пришел новый художественный руководитель Евгений Марчелли — и начались новые проекты: репетиции, как он сказал, идут во всех помещениях театра, все пытаются что-то новое поставить, а кто-то — уже поставил.
Прекрасное время экспериментов.
Один из них связан с именем Андрея Максимова, известного телеведущего, психолога, литератора, журналиста и режиссера. Со спектаклем «Бэтмен против Брежнева» поставленный им спектакль «Гроза прошла» (по пьесе Дмитрия Мережковского) — связывает не только то, что как и Саша Денисова, Андрей Максимов пришел в театр из «смежного цеха». Это сближение лишь формальное.
Важно другое: мы все сегодня пытаемся вычитывать из разных слоев истории, из разных исторических периодов — какой-то свой шифр, ключ к происходящему именно сейчас, на наших глазах.
Серебряный век — эпоха еще более сложная, наверное, чем поздний застой и ранняя перестройка с их парадоксами. Предвоенное, предреволюционное время, время перед страшной катастрофой, когда целая страна пошла на дно.
Типы того времени, человеческие амплуа, характерные диалоги, коллизии, самые актуальные для тех лет идеи — все это рассматривать сейчас безумно интересно.
И, в общем, выясняется, что в основании всех наиболее важных течений общественной мысли, в основании всех ключевых судеб, всех поворотов истории — стоят не марксистские «средства производства» или «классы», или «интересы», а вполне себе живые страдающие люди, их конкретные обстоятельства, трагедии личной жизни.
Это стало понятно, кстати, еще по пьесе Стоппарда «Берег утопии», которую представил РАМТ усилиями Алексея Бородина.
Но и Серебряный век дает нам возможность такого же неожиданного взгляда на привычные типажи.
Андрей Максимов, автор инсценировки и режиссер, обозначил жанр как «спектакль-романс», и действительно, история про двух мужчин и одну женщину обладает всеми качествами жестокого романса, то есть лирической песни о злой судьбе и великой любви (все песни, кстати, написаны на стихи русских поэтов исполнителем одной из главных ролей актером Игорем Карташовым). История про то, как любимый некогда муж тяжело болеет и для его спасения нужны деньги, и деньги можно попросить только у влюбленного в женщину мужчины, который, к тому же, сказочный богач миллионер Палицын (актер Валерий Ярёменко). Но и отдать ему любовь за деньги невозможно, и жить после этого тоже, и смерть одного из мужчин — единственный выход из неразрешимой коллизии, ну чем вам не романс?
Вполне романс. И красивая, мягкая, умная женщина Елена Сергеевна с ее трагическими метаниями и спазмами души (актриса Марина Кондратьева) — вполне прочная для романса, для этой «песни о любви», основа.
Впрочем, слово «романс» в нынешние времена (особенно после книги Марии Степановой «Памяти памяти») приобрело совсем иной смысл — это жанр личного высказывания, которое не сообразуется с привычными стереотипами о времени, об эпохе.
Однако довольно скоро проступает и другая основа — более жесткая, историческая. Серебряный век, как и наш «век» (названия у него еще нет, и вряд ли оно будет столь же красивым) — это век меценатов, богачей, спонсоров, как сейчас говорят. За многими благими начинаниями, будь то фильм, книга, газета, театр, благотворительный проект — стоят большие деньги. О реальной цене этих денег говорят мало. Сколько стоит в человеческом, душевном смысле эта помощь — тоже молчат. Но и без этой помощи ничего бы не сдвинулось с места. Ничего не было бы возможно. Это довольно трагическая коллизия, хотя порой и мирная, и гармоничная, но иногда — ведущая к последствиям. Особенно сейчас, в эпоху обострения старых, казалось бы, забытых «партийных страстей», мучительного выбора между человеческим и политическим, тяжелых угрызений совести…
Ну и так далее.
Игнатий Петрович Калиновский (актер Игорь Карташёв) не только вылечился на деньги несостоявшегося любовника Елены Сергеевны — но даже запустил на те же деньги журнал, стал известным редактором, сделал карьеру, напечатал много прогрессивных авторов, создал в литературе целое «направление», то есть из такого, казалось бы, интимного эпизода, из влюбленности кого-то в кого-то, родилась вдруг целая «политика».
Родилась история. Родилась тема выбора и компромисса.
Я, признаюсь честно, от мелодраматического романса такой глубины не ожидал. Все о любви, о любви, а тут вдруг — такое. Деньги. Деньги на благое дело. Деньги, как бы нечестные, и в то же время — неизбежные.
Что с этим делать? Как с этим жить?
Герои спектакля как-то переживут, как-то справятся, продолжат и любить, и литераторствовать (в конце спектакля мы оставляем их именно с этими намерениями), ну а мы с вами?
Вот этот сгущающийся над нами тяжелый воздух, эта гибельность и сладкий яд компромисса — нам-то куда от него сбежать?
Только что разве — спеть романс. И заплакать от бессилия.