(М.Москвина. «Вальсирующая»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2021
Марина Москвина. Вальсирующая: Повести, роман. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2020.
С известным современным прозаиком Мариной Москвиной меня «свела» в середине нулевых далеко не самая популярная ее книга: «Учись видеть» (М.: Гаятри, 2005; серия НоуХау). На фоне ставших культовыми «Моя собака любит джаз», «Роман с Луной», «Гений безответной любви», переведенных на многие языки мира, «Учись видеть», вероятно, теряется. Но мне она помогла в свое время «найти» этого великолепного автора. На Москвину я написала одну из своих первых рецензий. Восторженную.
Издательство «Гаятри» тогда задумало проект «Путь Художника», посвященный становлению творчества. Серию начали с книги Марины Москвиной, где она описывала семинары для детей по развитию литературных способностей и обучению искусству письма. Книга была «мозаичной»: состояла из маленьких эссе, написанных вперемешку ведущей семинара и ее учениками. Девиз Москвиной был «Учись видеть». Первая заповедь: «Смотрите на ботинки!» Практическое пояснение: «Всегда первым делом смотрите на ботинки! Они вам все скажут о человеке. Когда научитесь смотреть на ботинки, у вас будет право заглянуть человеку в лицо, отразиться в его глазах и нарисовать его портрет». Результаты не замедлили:
«Андрей Буянов читает абсолютный шедевр:
“В метро сидел мужик.
Глаза голубые-голубые!!! ЗАТО ВСЁ ОСТАЛЬНОЕ…”»
Еще мне понравилось в этой «обучающей» книге то, что Москвина не делила своих учеников на «писателей» и «журналистов» и всем прививала умение видеть и внимание к деталям. Ботинки — пример единичный. Полный список того, что еще характеризует человека одним штрихом, не приведет никто. Никакой интонации превосходства прозы над журналистикой или наоборот в тексте «Учись видеть» не прослеживалось. Более того — юных писателей и юных журналистов Москвина учила одинаково: они ходили на различные мероприятия, встречи, выставки с диктофонами и фотоаппаратами наготове и практиковались в получении интервью и «отписывании» по заданиям. Меня такое «равенство и братство» особенно обрадовало. Важна для книги была неизменная доброта рассказа. Эта доброта роднила документальное сочинение с лучшими детскими сказками Москвиной, за которые она стала лауреатом Международного Почётного диплома Андерсена.
Принцип, который Марина Москвина внушала ученикам, — основополагающий для ее прозы и определяющий ее писательскую манеру. Манеру эту прекрасно описал Михаил Визель, говоря о книге «Между нами только ночь»: «Марина Москвина уверенно и изящно соединяет фикшн с нон-фикшном со времен, когда это еще казалось смелым экспериментом, а не стало, как сейчас, мейнстримом. …вроде все персонажи реальные, хоть дружись с ними в фейсбуке, и перипетии не бог весть какие, а получается настоящая литература. Потому что, как бы банально это ни звучало, главное же не что, а как. А получается это у Марины Москвиной так, как получается только у нее и больше ни у кого» (отзыв приведен на личном сайте писательницы). По сути — это обо всем, вышедшем из-под пера нашего автора.
Визель же раскрыл один из важных «секретов Полишинеля» Москвиной: она очень часто пишет «о собственном муже-художнике Лёне (художник Леонид Тишков, иллюстратор практически всех книжных изданий Москвиной и соавтор рассказа «Дай списать!», по которому снят сюжет в «Ералаше». — Е.С.) и сыне Серёже», а также о родных, знакомых и друзьях семьи. И никого это не смущает. Ни писательницу, ни ее «прототипов». Наоборот, «попавших в переплет» прозы Москвиной такая честь радует.
В своем facebook Марина Москвина 31 марта с.г. сделала грустный пост: «Сегодня впервые за много-много лет я не могу позвонить Сергею Бархину и, услышав в трубке его роскошный баритон, поздравить с днем рождения». Известный художник, сценограф и писатель скончался в ноябре 2020 года. Вспоминая в следующий день рождения Бархина, уже без него, как они познакомились, как подружились (художник был на 16 лет старше), Москвина слово за словом подводит к важному для меня замечанию: «Нравится, что я прообраз в твоём рассказе, — отвечал он мне, прочитав “Вальсирующую”. — Помню, что я был прообразом Остапа Бендера у Лёни Тишкова в иллюстрациях к “Золотому телёнку”. Люблю вас обоих». Как понимаю, Бархин выведен Учителем.
Иллюстрации к книге «Вальсирующая» сделаны тоже Тишковым. Это ироничная графика без «архитектурных излишеств», подчеркивающая своим грустно-насмешливым аскетизмом словесную вязь текста. Москвина и Тишков явно не только в семье нашли друг друга.
Часто книги, написанные на реальных событиях, интересны только их участникам. То же самое касается и семейных саг, которые нынче «в моде». В рецензии на предыдущий роман Москвиной «Крио» Надежда Каменева пишет: «По словам автора, роман основан на реальных документах из семейного архива. Это тренд современности, и для “Редакции Елены Шубиной” — привычный формат… “Крио” тоже, безусловно, роман века — его сюжет разворачивается в начале столетия и венчается судьбой самой Марины Москвиной. Ведь именно о ее семье идет речь». «Сочные и густые эпизоды жизни Витебска, Москвы, Крыма и даже Америки двадцатых годов, волны музыки и самобытного говора, гарь и горечь войны, потустороннее сияние смерти и, конечно же, жар революции», — так представила свое полотно писательница в интервью «Мир явно движется по кругу» Валерии Галкиной для «Литгазеты».
Рецензент отмечает эту родово-биографическую основу в сочетании с художественной полнотой изложения: «Писателю удалась как раз бережная и животворящая “разморозка” — оживление не только персонажей историй, но и каждой травинки». Каменева резюмирует: «…остановиться невозможно: для читателей-гурманов такие тексты — истинное удовольствие».
Соглашусь — остановиться невозможно. Это я уже говорю о книге «Вальсирующая», составленной из трех вещей: одноименной повести, повести «Глория мунди»[1] и романа «Дни трепета», выходящего не в первый раз, но идеально укладывающегося в эту канву семейного бытописания. Она читается на одном дыхании — точнее не скажешь. А теперь — несколько слов о каждом из трех источников и трех составных частей сборника.
«Вальсирующая» не так историографична, как «Крио». Нет там потрясений революции, нет мясорубки политических репрессий, а большинство событий повести — личные драмы членов одной семьи. Чаще всего анекдотичные. Например, Галактион (отец героини-рассказчицы) в некие советские годы начал подумывать об измене Искре (матери героини-рассказчицы) с женой знаменитого дирижера, которая возглавляла приемную комиссию в секретариате Союза композиторов. «Прознав об этом, Искра… нацепила бабушкины очки — верней, роговую оправу без стекол, — выудила из сундука всклокоченный парик, доставшийся в наследство от ее героического отца, старого подпольщика, соратника Ильича (именно вождь пролетарской революции настоял, чтобы девочку назвали в честь первой большевистской газеты!), накинула какую-то хламиду — и в таком виде явилась в секретариат Союза композиторов». Как раз в тот миг, когда соперница надменно объясняла гостье, прикинувшейся соискательницей вожделенного членского билета, правила приема: «У нас в приоритете качественная академическая музыка, так что заявки лиц, сочиняющих авторскую песню, джаз и прочая, будут рассматриваться в последнюю очередь», — на пороге «обозначился Галактион с тортом и гвоздикой» и успел услышать, как возлюбленная спрашивает его ряженую жену, в каком жанре она творит.
«— В жанре “…и прочая”, — ответила моя доблестная мать. После чего поднялась и с достоинством удалилась».
Любовные передряги много раз нарушат течение и без того неразмеренной и непростой жизни этой семьи — в разных поколениях. У героини-рассказчицы собственная история с Лёшкой, не говоря уж о романах-воспоминаниях, до сих пор не отболевших. Но это не любовная повесть. По-моему, даже не абсолютно семейная — хоть и на семейном материале. Она больше о старости и о смерти. Москвина беспощадно прописывает, каково это — терять мать. Со своими «фирменными» деталями: «…это время, проведенное в больнице, теперь мне видится огромным дирижаблем, зависшим между было и не было».
Потеря матери происходит во всех смыслах; прежде всего — физически. Все повествование — это подготовка к моменту, когда Искра окончательно заболеет, получит безнадежный прогноз равнодушной докторши и упокоится на любимом ею Ваганьковском кладбище. «…Она оставила нам ряд крылатых выражений, записанных в тетрадку ее округлым и красивым почерком… Пару военных черно-белых фотографий, где она — молоденькая, в шинели — возле настоящей пушки… Конверт “Мои разводы и замужества”, самоучитель игры на гитаре, визитку “Борис Вульфович Левин, начальник отдела наук о Земле”, кассету с песней “Бесаме мучо”, азбуку Морзе и записку:
“Обнимаю вас всех снова и снова!
Звоните, не забывайте.
Целую!
Ваша навек —
Искра”».
С таким прощальным письмом телесная гибель выглядит если не оптимистичной, то хотя бы не такой горькой, как то чувство, что разлито между строк повести. Его героиня-рассказчица (да и сама Москвина) не проговаривает, а доверяет произнести мудрой Искре. «Когда мы выходим на финишную прямую — ну, в смысле, во второй половине жизни, то начинаешь неизбежно ощущать, что мы живем в царстве абсолютно преходящих феноменов». Абсолютно преходящим с течением времени становится, как ни кощунственно, детско-родительская связь. Как бы ни были родители бодры и разумны, но берет свое даже не старость — а годы, превращающие самих детей во взрослых людей с собственной картиной мира и накопленным опытом — а мамы с папой в этой картине становятся уже не центром. Может быть, камертонами. А может быть, персонажами, как у Москвиной… Не всем же дано оставаться вечными детьми, как Костя Городков!.. О нем я ничего не расскажу в рецензии — об этом самобытнейшем герое надо читать, впивая каждое слово.
Пронзительная «Вальсирующая» и два остальных произведения в сборнике читаются одинаково увлекательно. В повести «Глория мунди» больше юмора. По сути, это развернутый житейский анекдот о злой шутке, какую сыграло с писательницей наличие полной тезки. В Крыму в творческой командировке она прочитала в газете статью со своим портретом и броским заголовком: «Марина Москвина отработает каждую бутылку!» И текст: «Марину Москвину приговорили к исправительным работам за кражу спиртного. Женщина и ее подруга пытались вынести несколько бутылок с банкета…» Эту же самую статью прочитали участники литературного семинара, ведомого Мариной — собственно, они ненавязчиво подложили ей свинью, то есть газету, на стол. Это придало пикантную окраску и учебному мероприятию, и дальнейшим событиям биографии Марины, когда едва ли не каждый встречный узнавал в ней похитительницу алкоголя, а газета не торопилась давать опровержение. Дурацкая ситуация (из которой сценарист уровня Москвиной сделал бы отменную комедию) привела ее к вовсе не смешным размышлениям: «Развеется ли когда-нибудь пелена, и я познаю истину о самой себе, которая приносит понимание и свободу, или мне придется вечно барахтаться в неумолимом потоке сансары?» Анекдот чуть не привел «лирическую героиню», крайне близкую Москвиной, к переосмыслению своего места в мире, предназначения, судьбы. А то больно уж суетна эта глория мунди… «В конце концов, общая картина уже нарисована в пространстве и во времени, мы видим только малую ее часть, и выбора нет, есть только уникальная возможность…» К счастью, газета извинилась, хоть и в крохотной заметке без портрета, и писательница не «переосмыслила» себя настолько, чтобы отречься от творчества. Значит, у нас впереди еще много книг Марины Москвиной.
И, наконец, «Дни трепета». Это роман-сказка. Роман-легенда. Роман — библейское предание. Оно опять о семье. Семья Пиперштейн — не обыкновенные обыватели, а персонажи Священного писания с характерными именами: отец Иосиф и мать Эсфирь. Дочь, правда, зовет их Йося и Фира, а они ее — Милочка. Основная проблема текста — это беда Милочки: «Я хочу выйти замуж за первого встречного. Но мой папа Иосиф сует нос в мои дела и не дает мне разгуляться». То, как ретиво Йося отваживает от дочери всех женихов (Фарида — за то, что «ублюдок», «молодого человека из приличной семьи по фамилии Рожакорчев» — за то, что «он не из Рюриковичей!», Кукина — потому что «имеет такой жуткий облик, что мне показалось, я видел его портрет на стенде “их разыскивает милиция”» и т.д.), — только с первого взгляда отцовская ревность или пожилые чудачества. Обоснование этого сквозного сюжета лежит в тысячелетней истории еврейства и априорного понимания избранности народа: «Иосиф, смутитель небес, не мужчина ты и не женщина, ты хочешь, чтобы я жила в пустыне или на вершинах гор и родила от непорочного зачатия», — возвышенно глаголет в адрес отца истосковавшаяся дочь, тут же до комичного снижая тон: «что ж, в нашем славном роду Пиперштейнов случалось и не такое». Но самое прельстительное в романе — что непорочное зачатие Милочки все же состоялось, хоть и при обстоятельствах самых невероятных. Столь же невероятно и прекрасно, что от духа святого она родила шестерых детей в разные годы. Юмористически-любовный роман становится гимном искренней вере. В такой истории все вероятно — промыслом Божиим.
В книге «Вальсирующая» — а в «Днях трепета» особенно — нон-фикшн срастается с пьесами абсурда. Надо признать, оксюморон рискованный. Но Москвиной он удается. Ему соответствует речь, легко переходящая от разговорной к вдохновенной, как у проповедника в экстазе. Зачем сочетать настолько несочетаемое? Наверное, не зачем, а отчего. Слегка искусственный язык к этим сюжетам выбран оттого же, отчего люди говорят с юмором о самых близких людях и награждают их смешными прозвищами. О самом дорогом мы часто рассказываем с иронией, чтобы не произносить всуе священное для человека имя. Так и Москвина прикрывает литературностью то, что для нее драгоценно. Семья, духовная близость, память рода и наставничество, — вот те священные предметы, к которым она обиняками адресуется. Ибо: «Ты сколько угодно можешь парить в небесах, но в основе должно лежать настоящее», — как говорила Москвина в процитированном выше интервью.
[1] Повесть «Глория мунди» была впервые опубликована в «ДН» (2018, № 2).