(В.Шпаков. «Пленники амальгамы»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2021
Владимир Шпаков. Пленники амальгамы: Роман. — М.: ИД «Городец», 2021.
Перед нами последний роман Владимира Шпакова «Пленники амальгамы». И слово «последний» приходится произносить, уже не опасаясь никакого авторского суеверия, а с дружеской и неизбывной горечью. Эту книгу Володя так и не увидел. Она вышла уже после его стремительного, столь неожиданного для друзей и близких и столь безвременного осеннего ухода. Казалось бы, совсем недавно шумно и празднично отмечали его шестидесятилетие — и вот стоим, растерянные, перед местом упокоения на петербургском Волковском кладбище с его знаменитыми Литераторскими мостками…
Тему для романа на этот раз он выбрал более чем тяжелую. Достаточно прочитать оба эпиграфа, вынесенные на страницу, предваряющую повествование. Они как предостережение — легко не будет, выдержишь ли, читатель? Сначала прикинь свои силы.
Итак, эпиграф первый, тютчевский:
Там, где с землёю обгорелой
Слился, как дым, небесный свод, —
Там в беззаботности веселой
Безумье жалкое живёт.
А второй — из французского философа Мишеля Фуко: « Душа безумцев — не безумна».
И если Тютчев со свойственной его гению беспощадностью каждым словом рисует картину вовсе безнадежную и окончательную, то Фуко, напротив, дает нам не только надежду, но и призывает к человечности, к гуманизму, мол, взгляните, это же брат ваш, он такой же, как вы, и душа у него жива и не безумна, ее надо только пробудить к тому состоянию, которое вы все считаете нормой. Собственно, об этом извилистом и невыносимо трудном пробуждении души и написаны все эти 450 страниц.
Экспозиция романа такова: три главных героя, три жизненных русла, по которым течет повествование, пока они все не переплетутся и не сольются в один поток. Старшекурсник Максим, учившийся на философском (а как же!) факультете и подававший неслыханные надежды, но вдруг — сорвавшийся с резьбы и впавший в полузвериное состояние, тем не менее оснащенное собственной железной логикой, что зачастую свойственно этим людям. Об этом чуть ниже. Девушка Майя, страдающая тяжелой формой шизофрении, в голове которой живет голос, именующий себя Капитаном, пугающий, мучающий и мешающий ей, а заодно и руководящий ее поведением и направлением ее мыслей. И — психиатр Ковач, незаурядный ученый, отвергающий медикаментозные методы, как следствие вытесняемый научным сообществом из своих рядов, однако при этом вынужденно — насмешка судьбы! — занимающийся пропагандированием на периферии новых якобы чудодейственных психотропных препаратов. Такова завязка. Причем повествование ведется от первого лица разных персонажей, за исключением разве что Максима. Мы слышим и людей в норме, и людей вне нормы.
Но есть и еще один бессловесный герой, имеющий власть над всеми перечисленными, недаром роман назван «Пленники амальгамы». И это — зеркало, предмет во многих оккультных практиках безусловно мистический и играющий в жизни каждого героя ключевую роль. Как источник тревоги и различных паранормальных явлений и, как выясняется уже в конце романа, — панацея от болезней души. Если бы зеркало могло отражать душу (вспомним Фуко!) — вздыхает отец Максима, не теряющий надежду вылечить сына. Но пока этого не происходит, зеркала тревожат и вторгаются в жизнь каждого персонажа. У Максима, которого его измученный отец называет Каем (по имени андерсеновского героя, в глаз и сердце которого попали осколки волшебного зеркала, разбитого злобными троллями), зеркала — это оптика так называемых наблюдателей. Эти наблюдатели, по безумной теории Кая, сослали на Землю «бракованных» людей, поставили над ними надсмотрщиком Бога, а сами через зеркала следят за тем, что с их подопытными происходит. Майя посредством зеркала приобрела способность ночных полетов над Петербургом с безумной (извините за невольный каламбур) скоростью. А психиатр, отрицающий медикаментозное лечение психических расстройств в конце концов нащупывает метод их купирования с помощью зеркал. И, пожалуй, с этого места критиком должен выступать критик не литературный, а медицинский, желательно опытный и с высокой степенью, поскольку здесь, по скромному мнению критика литературного, автор вступает уже в область своего любимого и испытанного магического реализма, то бишь с точки зрения здравого смысла — фантастики.
Тема безумия в литературе не нова. Но как в сказках дело кончается свадьбой, — хотя Лев Николаевич и пытался преломить эту традицию, — так и тут обычно безумием героя повествование заканчивается. Сошел с ума, перестал быть правильным потребителем, таким как все, выбыл из экономически активного общества и — finita la commedia, тут, как говорится, и сказочке конец. У Шпакова — с ярких картин безумия и невыносимой жизни родственников рядом с безумцами роман только начинается. Эти мученики, продолжающие любить своих детей, страдают невыносимо, потому что вся их худо-бедно налаженная жизнь летит кувырком, и в центр, управляющий всей их жизнедеятельностью, превращается несчастный безумец, которого глушат таблетками. А что еще может предложить им психиатр из районного ПНД (для тех, кто не в курсе, — психоневрологического диспансера)? Альтернатива одна — госпитализация, и тогда человек, задурманенный химией, превратится в окончательный бесчувственный (но зато не буйный и послушный!) овощ. Этих неприглядных картин со многими историями тоже в романе с избытком. Думаю, всем известно, что такое официальная психиатрия, бессмысленная и беспощадная. Хотите услышать психиатра? Пожалуйста: «Если день не можешь помочь, месяц, год, то больные начинают раздражать. А некоторые даже бесят, им хочется мстить, непонятно, правда, — за что? За нашу беспомощность? За тупик, в котором пребываем, хотя делаем вид, что схватили бога за бороду?»
Но обессиленные родственники главных героев руки не опускают, продолжают настойчиво искать нетрадиционные методы. И — живем все-таки в эпоху глобального интернета и вездесущих социальных сетей — находят. Находят они некий нетрадиционный и новейший метод в практике психиатра-одиночки, принимающего и излечивающего на дому, — Ковача. Не буду пересказывать все перипетии его нелегкой профессиональной (да и личной ) судьбы, но в конце концов Ковач, уже имеющий определенный вес в профессиональном сообществе не только в России, но и за ее пределами (здесь и личные связи не лишние), разживается иностранным грантом, покупает в захолустье некое строение и устраивает что-то вроде известного в Петербурге «Дома на горе» (там лечат алкоголиков и наркозависимых), своеобразный реабилитационный центр, куда начинают привозить в надежде на излечение душевнобольных их близкие.
И вот мы подошли к тому месту, где вместо критика литературного требуется критик с высшим медицинским психиатрическим образованием. Метод Ковача состоит в том, что душевнобольной должен, сидя перед зеркалом, изобразить свой автопортрет в любой технике и в любом материале, будь то графика, живопись, скульптура, что угодно. По сути дела, изобразить портрет своей души (вспомним мечту отца Максима), которая не больна, вычленить ее из кокона налипшего на сознание безумия и таким образом излечиться. Творчество должно вытеснить безумие, и зеркало здесь выступает уже не темной и неведомой силой, а воскресителем. Другое дело, как убедить это сделать, как усадить безумца на несколько сеансов, как принудить его к этому очищающему действу? Исключительно силой убеждения и энергетикой контактера, то есть самого Ковача. Разумеется, оба главных героя — и Кай-Максим, и Майя — попадают в это психиатрическое чистилище и долгими усилиями Ковача недуг одолевают. Более того, начинают симпатизировать и тянуться друг к другу. Но тут, к несчастью, Ковач, как это случается с психиатрами, получает свою идефикс, свою манию: он полагает, что путем излечивания душевнобольных создает на Земле новую расу гениев. И Максим с Майей в его сознании становятся как бы новыми Адамом и Евой, которые и должны положить начало этому новому человечеству, свободному от безумия. Захваченный непрерывной, изнуряющей работой, одержимый своей идеей, доктор внезапно сам превращается в обессиленного полубезумца — и уже Максиму с Майей в будущем предстоит поставить его на ноги, и они преисполнены решимости Ковача возродить. Но это должно свершиться уже за пределами романа.
Вот такой роман-исследование Его Величества Безумия, от которого никто из нас не застрахован (а, скажем, о том, что у переболевших ковидом наблюдается деформация психики, уже давно говорят врачи), написал в конце своего творческого и жизненного пути петербургский прозаик Владимир Шпаков. Написал, как всегда, ярко и убедительно. Тяжелое это чтение? Да, тяжелое. Страшное? Да, страшное. Недаром он придумал психиатра-избавителя с его зеркальным методом, чтобы дать хоть какую-то надежду — нет, не самим душевнобольным, многие из них себя таковыми и не считают (это, кстати, первый признак безумия — отрицание своей болезни) и, может быть, даже счастливы в своих недоступных нам мирах, а их близким, которые страдают, имея рядом с собой этот ежедневный исподволь убивающий радиоактивный фон, и которые тем не менее продолжают любить своих безумных домочадцев. Дать надежду тем, у кого рука не поднимается и сердце не допускает освобождения от этого ежедневного груза, которое они полагают предательством. А, казалось бы, чего проще — говоря бытовым языком малаховских шоу, — сдать в сумасшедший дом и жить дальше своей привычной жизнью. Да не получится привычной! Все равно эта заноза будет саднить и беспокоить. Нет, если уж этот крест появляется в вашей жизни, то он навсегда. А о состоянии нашей медицины читайте в бравых отчетах Роспотребнадзора.
Шпаков начал свой роман цитатой из Тютчева, а мне хочется завершить свой небольшой текст цитатой из Александра Кушнера. И хоть речь в стихотворении идет о феномене человека, о его неизменных пороках и вообще его неизменности в веках, недоступной осмыслению никакими мудрецами, но мне кажется, что это описание беспомощности в поисках объяснения и панацеи годится и для мировой психиатрии:
Колёса грубые по оси в землю врыты.
Под них подкладывали лапник и тома
Священных кодексов, но так же нет защиты,
И колет тот же луч, и дышит та же тьма.
Да, человеческий мозг так пока и остается тайной за семью печатями. Черным ящиком, в котором непонятно что происходит.
Не могу не сказать, что написан роман с кинематографической живостью, едва ли не с раскадровкой и детализацией мизансцен (недаром Шпаков в петербургском Союзе писателей возглавлял секцию драматургии). И, надо думать, попадись «Пленники амальгамы» в руки влиятельному кинопродюсеру, он своего не упустит. А уж что за сериал получится, Бог весть. Видали мы всякие хваленые экранизации вполне маститых режиссеров. Так что все-таки лучше это кино смотреть у себя в воображении, читая книгу.
Мне же напоследок хочется пожелать возможным читателям не забывать писателя Владимира Шпакова, у которого в творческом наследии, помимо романов, есть несколько превосходных сборников рассказов, ведь он блестящий мастер малой формы и виртуоз магического реализма. Не раз мне доводилось эти сборники обозревать — с радостью и читательским восторгом. Очень хочется, чтобы у книг Шпакова была долгая жизнь с неугасающим читательским вниманием и интересом.