(М.Румер-Зараев. «Хождение по руинам: портреты трёх сельских районов на фоне новейшей истории»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2021
Михаил Румер-Зараев. Хождение по руинам: портреты трёх сельских районов на фоне новейшей истории. — М.; СПб.: Нестор-История, 2020.
«Что заставляет меня из года в год ездить по глухим русским селам, по знакомым за долгие годы в аграрной публицистике районам, ворошить прошлое… Порой мне кажется, что время в тех местах остановилось. Река жизни текла… а потом замерла, течение прекратилось, и тусклая мертвая вода отражает медленный ход облаков».
Этим вопросом журналист и писатель, что в его случае было одним и тем же, Михаил Залманович Румер-Зараев задавался в последние годы своей долгой жизни многократно. Даже в своей книге «Хождение по руинам. Портреты трёх сельских районов на фоне новейшей истории», которая, к несчастью, стала — символическим образом — итоговой, вышедшей вскоре после кончины Румера, он возвращается к этому вопросу не один раз[1]. Это и «производственный» интерес, свойство исчезнувшей ныне профессии аграрного репортера и публициста, описывавшей цивилизацию сельской России, ушедшей под воду истории, как «Матёра» Валентина Распутина. Но и нечто более глубокое — своего рода способ жизни внутри скудного левитановского пейзажа, бедного красками: «…меня поражало в себе самом то странное удовольствие, которое я получал от странствий по этим глухим деревням, мокрым полям… Почему-то это засасывало, и я десятилетиями вел такую жизнь. Откуда это во мне — городском человеке, всеми своими корнями далеком от села? Пережиток народничества, свойственного русской интеллигенции, ощущение контраста с обычным существованием? И на склоне лет снова и снова вхожу в эту реку, все замедляющую свое течение. Иногда кажется — нырнуть бы в нее совсем, скитаться так до смертного часа, который придавит тебя где-нибудь в избе на временном постое или в районной гостинице, и уйти, раствориться, безлико, безымянно в этом мире, угаснуть вместе с его угасанием».
Еврей-аграрник
Выпускник Института землеустройства — а куда еще мог быть допущен учиться еврейский мальчик, сын врага народа? — увидел сельскую Россию в буквальном смысле через призму геодезических инструментов. И литературные наклонности молодого человека сошлись, как «скрещение визирных нитей» с деревенским миром. Есть иронический образ «еврея-полярника», а тут получился «еврей-аграрник», аграрный журналист, исходивший ногами сельскую Россию и знавший ее на марафонской дистанции нескольких десятилетий: «Хождение по руинам» — это сравнение обстоятельств знакомых писателю сельских районов в разное время, но в одних и тех же местах. Румеровское «Время и место». В кавычках и без.
Упоминание «Времени и места» не то чтобы случайно. В прозе Михаила Румера — городской по своей природе — много от Юрия Трифонова. Прежде всего, трифоновская интонация. Теперь так уже не пишут. И в ней, в этой манере, отразились обстоятельства разных времен и разных мест — воспитание чувств юного интеллигента сталинской и послесталинской эпохи, советская городская среда, русское советское село, русская постсоветская эмиграция. Сам Румер называл это «двоевидением» — жизнью в двух не пересекавшихся мирах. Хотя потом появились совсем новые миры: эпоха транзита от советской жизни к постсоветской и опыт эмигрантского существования.
Михаилу Залмановичу нравилось жить в Берлине. Человеку письма здесь спокойно и хорошо жилось и работалось. А писал он беспрерывно — прозу, очерки, статьи, нон-фикшн (например, в 2019 году вышла книга «Экономические эксперименты. Полные хроники», в ней можно найти одно из самых внятных и системных описаний опыта кибуцев). Есть немного примеров такого рода творческого долголетия — им отличался разве что недавно ушедший выдающийся демограф Анатолий Григорьевич Вишневский.
Румер редактировал местные берлинские еврейские газеты на русском языке с гомерически смешным, как будто возродившимся то ли из местечковой, то ли одесско-бердичевской жизни, разделом объявлений. Однажды в микроскопическую редакцию одного из таких изданий владелец позвал звезду газетного мира Москвы для консультаций. Звездный редактор изобразил сцену системы «приехал жрец», но должного эффекта не добился: он был вынужден иметь дело с очень небольшой аудиторией — тремя пожилыми евреями, собственно, и делавшими газету. Коучинг ограничился повисшим в воздухе вопросом: «А почему вы не проводите по утрам летучки?» Вопрос, разумеется, не был понят, ибо ответить на него можно было тоже только вопросом: «А зачем?»
Пожалуй, Михаил Залманович мог поучить газетному делу (еще одна затонувшая цивилизация) кого угодно. За плечами был опыт работы в «Московской правде», описание быта и бытия которой можно найти в его повести «Дети дьявола». Повести, которую можно было бы назвать почти автобиографической, если бы в принципе извлечение из собственной жизни сюжетов и наблюдений не было бы естественным свойством писательства. Многолетняя работа в «Сельской жизни» — тот самый колоссальный опыт живого сельского репортерства. Отдел публицистики в самые пиковые годы перестроечного «Огонька». Газета «Век» — очень необычный продукт переходной постсоветской журналистики, державшийся на авторитете советского мастодонта-редактора Александра Германовича Колодного. А затем работа в конторе, которая занималась разъяснением опыта постсоветской приватизации: Михаила Залмановича ценил Анатолий Чубайс, именно с ним он записал долгий разговор о «своих университетах» и истории либеральных реформ. Это означало, что, в отличие от большинства представителей своего поколения — журналистов и экономистов, — Румер не цеплялся за прошлое, а старался понять настоящее. Что важнее — обладал такой способностью и грузом знаний и впечатлений, накопленных за длинную жизнь в разных эпохах.
Огни села Степановского
В 1990 году Михаил Румер отправился в командировку от «Огонька» в село Степановское под Оренбургом. В 1929-м отец Михаила — Залман Афроимович Румер, тоже журналист, написал брошюру о забастовке батраков с хутора Покровка, соседствовавшего с богатым кулацким хутором Степановское. Сын решил самому себе ответить за отца. Очерк Румера-старшего назывался «Огни в Степановском». И это было удивительно точное название. Когда современные ученые сравнивают две соседние территории, для того, чтобы показать важность развития институтов рынка и демократии, нередко дают картинку из космоса: вот погруженная в темноту тоталитарная Северная Корея, а вот залитая электрическими огнями продвинутая Южная Корея. Вот городок Ногалес из бестселлера Дарона Асемоглу и Джеймса Робинсона «Почему одни страны богатые, а другие бедные»: прекрасно развитый населенный пункт в северной его части, в США, а вот южная его часть — мексиканская, погрязшая в нищете. Так ведь было и со Степановским — огороды, сады, богатые дома (с книгами на полках!), техника во дворах. И батрацкая нищая Покровка. Сначала богатых хуторян советская власть разоряла налогами, а потом пришло раскулачивание. Румер-младший нашел в Степановском 1990 года старуху, которая попала в село ребенком вместе с детским домом: она помнила, как детдомовцы проснулись от рыданий и криков — это раскулачивали крестьян. «Спите, дети, спите, — сказала няня. — Это вам снится».
Что только не происходило потом на хуторе и с хутором, где и следов не осталось прежнего богатства — историческая память была выжжена напрочь. То казахи, то трактористы, то военные летчики. То совхоз при заводе, то дом отдыха, то железнодорожную ветку проведут, а потом ликвидируют. «Словно кто-то огромный, невидимый и безумный мешал большой ложкой в котле деревенского бытия, перемешивая людей, занятия, ломая судьбы, отрывая от привычных дел мужчин и женщин, обрывая корни, разрушая традиции, устои, привычки», — писал Михаил Румер в книге «Экономические эксперименты», вспоминая эту свою командировку.
«Жди меня…»
Залмана Румера арестовали в новогоднюю ночь — 31 декабря 1938 года. Он был дежурным редактором праздничного номера «Комсо-мольской правды». Залман Афроимович рассказывал потом коллеге по «Экономической газете», будущему знаменитому публицисту Валерию Аграновскому, как догнал его кто-то из дежурной бригады с производственным вопросом, а Румер сказал: потом, старичок, приду на работу завтра, поговорим. Пришел он через 17 лет.
В одной из повестей Михаила Румера есть эпизод и в самом деле автобиографический: мать отказалась переезжать в выделенную отцу квартиру из коммуналки, потому что была уверена — его посадят, а ее с детьми вышвырнут из квартиры. В результате после ареста отца семейства Румерам по крайней мере было где жить.
В 1939-м на Колыму к Залману Румеру попали безымянные «лагерные» стихи, которые начинались словами «Жди меня, и я вернусь…». Листочек со стихами нашли. Чтобы избежать нового дела Румер сказал лагерному начальству, что стихотворение написано им самим. Зэк отделался 15-ю сутками штрафного изолятора, но спустя два года получил еще пять суток за то, что присвоил авторство стихов товарища Симонова, опубликованных в центральной газете. Однажды, когда Румер уже работал в «Литературке», состоялась встреча «соавторов» — Залман Афроимович рассказал свою колымскую историю Константину Михайловичу. Румер и Симонов поставили друг другу по 150 и перешли на «ты». Эта история подтверждала версию, с которой был знаком Валерий Аграновский (а именно ему рассказал Залман Румер детали сюжета) — получалось, что «Жди меня…» написано не в 1941-м, а в 1939-м и посвящено посаженному другу. Аграновский услышал эту легенду из уст самого Симонова на встрече делегации норильчан с писателем в ЦДЛ в 1979 году. Впрочем, в «Разных днях войны» писатель утверждал, что стихотворение написано осенью 1941 года.
Герой повести Михаила Румера «Дети дьявола» случайно узнает о том, что его отец участвовал в раскулачивании. Снова автобиографический мотив — жалость и любовь к отцу, вышедшему из лагеря в 1954-м, и в то же время оторопь от того, что он делал, насаждая новый справедливый общественный строй. И наблюдения за вернувшимся из ада: «Он пообвыкся в новой своей жизни, перестал пугаться движения машин на уличных переходах, не размякал на дружеских застольях, которые поперву были что ни день. Прошлое проступало разве что в бытовых мелочах, в словечках… Резал на газете колбасу, селедку, ломал хлеб и закусывал под непременную четвертинку».
Принцип комбикормовой гранулы
Проза Михаила Румера могла бы показаться слишком откровенной, чрезмерно документальной в невыдуманных деталях — как, например, история борьбы с болезнью сына в повести «Диабет», самой «трифоновской» из всех румеровских. Но тем она и ценна. И это именно проза — с лирическими, а не реальными героями.
Прозаические детали вдруг прорываются через публицистические, репортерские и даже научные фрагменты «Хождения по руинам» — эта книга представляет собой смешение жанров. А вот каким образом журналист разбирал проблему, описано именно в «Диабете»: это была чеховская технология. «Вот, скажем, пепельница», — говорил Чехов, брал ее со стола, и вокруг этого предмета начинали роиться сюжеты. Румер брал, например, «комбикормовую гранулу — крохотный отформованный столбик, обеспечивающий животному сытное и сбалансированное питание и превращающий его в машину для производства мяса. В этот столбик входило с десяток компонентов — зерно, витамины, масляные шроты, сахарный жом, рыбная мука. Государство должно было собирать эти продукты со всех концов страны и свозить на комбикормовые заводы… Я катал гранулу между пальцев и писал о том, какие разнообразные личные страсти и проблемы — отношений регионов и центра, партийного и хозяйственного аппарата, социальных слоев — стоят за этой крупинкой».
В «Хождении по руинам» в качестве гранулы выступали российское село как таковое или российский крестьянин. Когда Румер входил в профессию, не было такого понятия, как «крестьяноведение». А когда понятие, точнее, научная дисциплина появилась — начал исчезать предмет исследований, крестьянин. Село превратилось в дачные места или точку для экспериментов фермеров-одиночек, занимающихся своим делом вопреки всему — среде и обстоятельствам. Понятие крестьянин — размыто. Кто он теперь — просто житель сельской местности, который в силу возраста не может уехать в город? Пьяная доярка, у которой после получки коровы стоят недоенные? Рабочий агрохолдинга крупного олигарха? Разбирая «гранулу» на составные элементы, Румер показывал, что сельское хозяйство и сельскохозяйственное производство в стране отнюдь не умерло и может развиваться. А вот крестьянин и крестьянский уклад — исчезают. Как устроена агарная экономика сегодня — это полбеды. А беда — в другом: «в исчезновении сельских миров как формы расселения и существования людей на освоенной ими территории».
Как-то так получилось, что Михаил Залманович Румер, констатировав постепенный уход того мира, который он описывал всю свою жизнь, ушел и сам. Несколько неожиданно, несмотря на возраст, потому что не по возрасту был крепок — физически и интеллектуально. Румер-старший говорил Валерию Аграновскому, что ему вообще как-то глупо умирать: представляешь, размышлял он, идет планерка в «Литературке», и тут кто-то входит и говорит: «Румер умер». Так оно, впрочем, и случилось, заметил post factum Аграновский в своих воспоминаниях. А про Михаила Залмановича говорили иначе: «Миша умер». Миша — несмотря на почтенный возраст.
Михаил Залманович по Берлину ходил быстрым шагом, жалуясь, что так и не освоил беглый немецкий — приходится подбирать слова этого чужого языка. Поднимался, не как юноша, конечно, но с ощущением физической силы по лестнице Еврейского музея, куда однажды повел меня. Эта сила была оттуда, из этих «мокрых полей» нашего отечества. От того романтического молодого человека, которого отец провожал на геодезическую практику. Это вот точно автопортрет: «…они шли по улице под звон трамвая. Даня молодцевато вышагивал с рюкзаком за плечами, в ковбойке и шароварах, похожий на молодого геолога — образ, романтизированный в те годы кино и литературой, как впоследствии образ физика».
[1]Судя по всему, последней прижизненной публикацией Михаила Румера-Зараева стала документальная повесть «Исчезнувший мир», напечатанная в «ДН» (2020, № 4—5).