Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2021
Комаров Константин Маркович — поэт, переводчик, литературный критик. Родился в 1988 году в Свердловске. Окончил Уральский федеральный университет им. Б.Н.Ельцина. Кандидат филологических наук. Автор нескольких книг стихов и сборника литературно-критических статей «Быть при тексте». Участник Форумов молодых писателей «Липки» (2010—2020), Зимней школы поэтов в Сочи и др. поэтических фестивалей. Финалист литературных премий «Дебют» (2013, 2014) и «Лицей» (2018), победитель «Филатов-феста» (2020). Живет в Екатеринбурге.
* * *
Переживание передвижения
мысли — сажает слова на сюжет,
но не протяжнее букв притяжения —
воля и боль на зеркальном ноже.
Длится и длится блокада балладная,
снежной латыни корявая плоть.
Крика кирка пробивает неладное
злое молчанье — до гибели вплоть.
Не доводи до воды. Зренье в инее.
Местность меняется, но не течёт.
Серых камней неразборчивым именем
мной озаглавлен сей водоотчёт.
Выцветший свет темнотою пораненный,
в блок облаков не забритая брешь,
шествие вещной огранки органики,
север консервный — руками не ешь.
Слишком парадны пародии местные,
звук их лимонный ломает верха.
Носят наяды наряды уместные,
но свирепеет свирель пастуха.
Нету надежд на прочтенье проточное,
червь поселился в чернилах — бог весть,
но многоточие чавкает точками…
Что будет дальше?
А дальше — бог.
Весь.
* * *
Ночь дышит, словно чайник,
спокойна и горда;
заученным звучаньем
поранена гортань.
Лоб морщит и мерещит —
кругами по воде —
мозг наведён на вещи,
но вещи все не те.
И словно провансальный
тягучий майонез,
снежок мой православный,
слетающий с небес.
Избавившись от плоти,
не трудно лечь под плеть,
сознанье заболотить
и сладко заболеть.
И разобраться в сути,
как выстрелить ружьём,
когда ты отовсюду
свободой окружён.
Но отмокают листья,
почуяв свой предел,
в разломах реализма,
где я недоглядел.
* * *
Часы стоят, как будто памятник,
и перенесено вчера.
У лампы, как безумный маятник,
микшируется мошкара.
Вдыхая воздух вино-водочный,
своей свободой обведён,
метафор марафет наводишь ты
на стих, звенящий, как бидон.
И нежность вдоха неожиданна,
когда он длит в виденье ввод.
Вот тропка — белой нитью шитая —
в крестовый текстовый поход.
И звуков строй идёт солдатами,
и рушится у алтаря.
Теперь останься соглядатаем
божественного словаря.
Покуда смерть крошится чипсами,
ты пей за жизнь, творя пейзаж.
И в белизне огнями чистыми
горит гранитный карандаш.
* * *
Ветер строгает огонь,
но не сгорает в огне.
Вербу вербует нагой
чистого воздуха нерв.
Ни на полтона нет лжи
в мокрых полотнах весны.
Месяц на лес наложил
шину тугой тишины.
Голос растёт, как колосс,
слога ветвиста клюка.
Мимо газетных полос
клюква цветёт языка.
Кабелю здесь не залечь,
бдительна мха колыбель,
пчёлы, вспорхнувшие с плеч,
звука колеблют постель.
Мётлы ментальные зло
тут на душе не метут.
Рыбы рубиновой взлёт,
донного ила батут.
Я бы сорвался с нуля
и бесконечно спал на
почве, где пели поля.
И отоспался сполна.
* * *
Смотрю подлёдную луну,
во тьме растаяли растенья,
но по рисунку не рискну
предсказывать стихотворенье.
Пусть в зеркале я как влитой,
но пусто в книжке телефонной,
звенит, как овод над водой,
просторный небосвод тефлонный.
Такая рысистая высь,
небезопасная для вдоха.
Я б закричал — остановись!
Но и на плахе мне неплохо.
Мой голос списан, я спасён,
и в этой тишине неловкой
я умолкаю обо всём,
что не кончается верёвкой.
Среди придурошной возни
я — придорожный столб на тракте,
слюной железной желтизны
мой сложный харкает характер.
И день мой, серый, как асбест,
сменяет ночь — рабыней, рыбой,
и открывается абсент
под чтение «А вы могли бы?».
* * *
Воздух разреженный и разрешённый,
лей мне свой уксус на свежий укус.
Я на конечной ночной обожжённый
светом фонарным — уже не боюсь
копоти, похоти, зла и позора —
(те, кто вспотели — в постели уже),
и не забор, только образ забора
им на рассвете встаёт в неглиже.
Равно бесплотен мне запах акаций,
как и бесплатный полиэтилен,
как и рельефы рефренных локаций,
коих не знает метрополитен.
Только наматывать матову стойкость,
вялую волю на колкую речь
мне остаётся. И всё же — постой, Кость,
горечи всё же своей не перечь…