Содержание Журнальный зал

Олеся Николаева

«На корабле зимы»

Стихи

Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2021

Николаева Олеся Александровна — поэт, прозаик, эссеист. Профессор Литературного института им.А.М.Горького. Автор многочисленных книг стихов, прозы и эссе. Лауреат многих литературных премий, в том числе Национальной премии «Поэт» (2006).  Постоянный автор «Дружбы народов». Живет в Переделкине.

 

 

Диптих

 

1

 

Иногда — хоть локоть себе кусай или кол теши,

не дается дело твоей души.

Хоть тут землю рой, хоть огниво три,

все слова-то здесь, да мертвы внутри.

 

Ничего не трогают, не зовут,

а лежат расслабленно там и тут.

Не дрожит струна, не горит Восток.

Никогда не напишешь ты оду «Бог»!

 

2

 

Или это не я, а кто-то — наперекор —

входит как главный: «Пишем! Мотор! Мотор!»

Зажигает светильники, развешивая меж туч.

Есть у него басовый, есть и скрипичный ключ.

 

И заводит и треплет заспавшиеся слова,

мнет их, как глину, лепит: вот уже голова.

Вот уже целый образ вписан в наши края.

Странно, страшно, чудесно: кажется, это я!

 

 

* * *

Странные истории происходят с вещами.

Некоторые приручаются, словно срастаясь с нами.

А есть и такие — не любят, не чтят, не чтут

своего хозяина, бунтуют и даже бьют.

С полки книга летит на голову, со шкафа — баул,

лопается в руке стакан, ставит подножку стул…

Но есть и верные слуги: ботинки приводят меня домой,

и со мною сливается старенький свитер мой.

 

Оттого для меня драгоценны бусы мамы моей,

папины шахматы, друга — мозаика из камней.

Трогаю эти вещицы с нежностью, так дивясь,

словно между дарителем и подарком осталась связь.

Словно папа почувствует, как тоскую о нём,

когда я чёрную королеву — смерть — бью белым конём. 

 

 

* * *

Грустно, как ни крути,

когда сидишь взаперти

И время, кажется, около

часов двадцати пяти.

Нынче родился Блок.

Скоро родится Бог.

Все эпохи сместились

времени поперёк.

 

Все у меня вот тут

в доме моём живут:

страсти, козни и казни

псалмы по ночам поют.

Всякий дух вековой —

тёмный, слепой, хромой.

А всё же псалом проклятья

не о них сто восьмой.

 

Ловят все на лету

вздох этот — в высоту.

Вырезали по сердцу

русскую эту черту.

На подозренье труд

брать, презирать иуд,

в небе искать Отечество:

а на земле — приют.

 

Дням здесь потерян счёт.

Время здесь не течёт,

разве что делят столетья

только на нечет-чёт.

Разве что час лихой

впишут красной строкой.

Левой грозят, но правой

благословят рукой.

 

 

Город

 

1

 

Иногда забавно издалека

понимать, возвращаясь вспять,

как обида была когда-то мелка,

а ведь жгла, не давая спать.

 

Незаметно зажил синяк и порез.

…Был один — хорошо знаком —

попросил взаймы, и тут же исчез

он, как только стал должником.

 

Иль подруга, полная куража,

с ходу, только зайти успев,

начала бессвязно кричать, дрожа,

выплескивая свой гнев.

 

2

 

Словно пойманный вор теперь у меня

всё дурное — здесь, на цепи.

А былое — как город при свете дня,

строившийся в степи.

 

Здесь сохранны преданья книг родовых,

не иссякнут хлеб и вино.

Здесь и мёртвые живы — среди живых

не стареют они давно.

 

И Никола-Угодник, и князь Андрей

Боголюбский — в сердце простом.

И архангелы грозные у дверей

держат жезл и зерцало с крестом.

 

И страна моя — в горестях и трудах —

лишь одной ногой на земле:

вся — в таких невидимых городах,

с белой птицею на кремле.

 

 

 

«На корабле зимы»

«И выдать шутя за своё…»

                      Анна Ахматова

 

Это море снегов вокруг, волны, брызги, блёстки окрест

моего затворничества, напоминающего домашний арест…

А я словно на корабле плыву, не зная куда,

не оставляя следа.

 

В юности я написала книгу «На корабле зимы».

Так и плыву с тех пор мимо сумы, тюрьмы,

мимо людей испуганных, срывающихся на крик,

мимо подростков, коверкающих язык.

 

Мимо женоподобных мальчиков, бой-баб, героинь…

На горизонте сливаются ян и инь.

И ледяная корка вот-вот сомкнётся кольцом,

а я всё плыву мимо дворника с сарацинским лицом.

мимо хромой старухи, как пред концом:

беседующей с чернецом. 

 

…Мимо собственной жизни, оставшейся на берегу

и отправляющей мне послания — все в мокром снегу.

Буквы их расплываются, рвётся бумага — тонка,

где-то совсем не понятно, что это за строка.

Где-то рифма утеряна, где-то в размере сбой.

Я это подменяю собой.

Словно прорехи заделываю и, впав в забытьё,

выдаю потом за своё.

 

 

Тысяча девятьсот двадцать первый

 

Остаётся только вздыхать да зубами клацать.

Ходит слух — уплотнению подлежит Блок.

Гиппиус язвит:

— Хорошо бы ему двенадцать

подселили под самый бок.

 

Гнусно шипит пластинка, скрипит шарманка.

Кто-то вздыхает:

— Повезло Гуро,

успела уйти в тринадцатом, будетлянка!

Нырнула в своё зеро.

 

Кто-то подхватывает:

— Врубель вообще в десятом —

вовремя перешагнул порог:

летящего демона изобразил крылатым,

не знал, что тот коренаст, приземист и кривоног.

…А я в тот год был беспечным, юным, богатым,

влюбленным, верящим: с нами Бог!

 

— А Чехов ушёл в четвертом, напустил дыма,

отравленных набрызгал чернил,

чтоб каждый стал думать: в России невыносимо,

такая пошлость! — словно приговорил.

…В тот год я дивился красотам Рима, —

начал кто-то,

но дрогнул и закурил. 

 

 

Месть

 

Ох и мстителен человек! Свой пыл

он вложил в мечту об одном:

чтобы труп врага по реке проплыл,

чтоб проплыл под его окном.

 

Предвкушая, он час роковой зовёт.

Смотрит — чёрной волной гоним,

труп врага по воздушной реке плывёт

да вмерзает в лёд перед ним.

 

Ледяною глыбой мертвец, чужак,

застывает в его крови.

А теперь хоть кричи, разрывая мрак:

— Оживи его, оживи!

 

 

Карантин

                                                                    «Я на дне…»

                                                                   Иннокентий Анненский

 

Я на дне. Я как будто обмылок:

всюду пена, вверху — пузыри.

Кто был молод, и ярок, и пылок,

цепенеет и блекнет внутри.

 

…Помню небо. Зигзаги полёта.

Тело — легкий в шагу пилигрим.

А глаза — золотые ворота.

А душа — Божий сон, Вечный Рим…

 

И уже на пороге забвенья

мне бессонница делает знак,

что тоскуют по мне сновиденья,

да в чумной их загнали барак.

Следующий материал

Саван. Второе дыхание

Роман