Литературные итоги 2020 года
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2021
Традиции «ДН» подводить итоги минувшего литературного года — 15 лет. Пролистав три первые журнальные книжки, начиная с 2007 года, можно получить если не полное, то весьма объемное представление о наиболее интересных и обсуждаемых произведениях и авторах, о самых горячих полемиках и премиальных сюжетах, об опыте и насущных проблемах толстых журналов, книжных издательств, литературных сайтов и блогов — в перекрестье субъективных оценок и суждений писателей, критиков, блогеров из столичной и нестоличной России, «ближнего» и «дальнего» зарубежья.
Как всегда, мы предлагаем участникам заочного «круглого стола» три вопроса:
- Каковы для вас главные события (в смысле — тексты, любых жанров и объемов) и тенденции 2020 года?
- Удалось ли прочитать кого-то из писателей «ближнего зарубежья»?
- Литература в обществе «удаленки» и «социальной дистанции»: роль, смыслы, векторы выживания и развития.
Алексей Саломатин, литературный критик (г. Казань)
Корона без царя
На излете марта, в самый канун первой из карантинных недель, мне, еще не до конца отошедшему после затяжного бронхита, срочно понадобилось на работу. Город за время моего сидения дома преобразился кардинально — пустынные тротуары и единичные машины отдавали постапокалиптическим Голливудом. Водитель такси оказался редким для человека своей профессии любителем олдскульного тяжеляка. Когда из колонок зазвучал «Paranoid», все происходящее окончательно превратилось в сцену из фильма — не метафорическую даже, а эмблематическую… Вот и стал для меня эмблемой двадцатого года полет по обезлюдевшим улицам под пятидесятилетней выдержки шлягер «Black Sabbath».
Как все происходящее скажется на отечественной словесности (раз уж весь год вверх дном, почему бы не начать с ответа на последний вопрос?), пока сказать сложно.
Станет ли пандемия, подобно мировым войнам, новой большой темой для поколения писателей и поэтов или останется очередной травмой, которую вскорости вытеснит следующая, не в последнюю очередь зависит от ее продолжительности и необратимости последствий. К слову, симптоматично: киноязык на изменившийся формат реальности отреагировал почти мгновенно — визуальный ряд онлайн-конференций с их параллельно разворачивающимися микросюжетами (в последнее десятилетие, впрочем, использовавшийся неоднократно) был буквально поставлен на поток. Экранизациями, опережающими выход книг, по которым они поставлены, уже никого не удивить, и осмыслить глубинные сдвиги, приведшие к внешним изменениям, еще предстоит.
Столкновение человека с непредсказуемостью и неотвратимостью фатума — один из старейших сюжетов в мировой литературе. Да и нынешнее орудие фатума, невидимое и неосязаемое, многократно склонялось в самых разных сценариях — от «Пира во время чумы» до «Слепоты», не говоря о бессчетных масскультовых катастрофах. Но одно дело — читать, а другое — ежедневно носить в себе тютчевское «и это все есть смерть», когда привычное пространство перестало быть дружелюбным, встреча со старым другом может таить угрозу, да и ты сам, не ведая того, можешь представлять опасность для окружающих. Простор обширный и для прозаических нарративов — решенных в ключе хоть герметичного полярного хоррора, хоть всеобщей подозрительности эпохи сексотов, — и для экзистенциальной лирики.
А вот что касается влияния пресловутых «удаленки» и «самоизоляции» на литературный процесс — на мой взгляд, оно если и есть, то не совсем такое, как принято полагать. Творческие вечера, а то и целые фестивали, как показала практика, можно вполне успешно проводить в формате тех самых онлайн-конференций, а само творчество…
Литература — вещь интимная, требующая если не бегства в широкошумные дубровы, то удаления во внутренние палаты. Вот только в наш век всеобъемлющего вай-фая о тиши уединения приходится лишь мечтать. Если и раньше телефонные звонки и рабочие письма настигали в самый неподходящий момент, то дистанционный формат работы негласно лигитимизировал круглосуточную присутственную повинность в зоне доступа. Возможность остаться наедине с собой, столь необходимая для человека пишущего, становится непозволительной роскошью.
На самоизоляции изоляции нет. Есть определенная ирония в том, что именно необходимость сидеть по домам показала: дом как приватное пространство уже во многом иллюзия. Профессор Преображенский новых дней, думается, поменял бы тему и рему в хрестоматийном высказывании: в столовой я буду обедать!
Что же до литературных впечатлений, то одно из самых сильных в этом году произвел на меня роман, увидевший свет без малого тридцать лет назад. С одной стороны, можно посетовать на свою нерасторопность, с другой — не бояться спойлеров в разговоре.
Роман адыгейского писателя Юнуса Чуяко «Сказание о Железном Волке», вышедший по-русски в 1993-м в Майкопе, а в 1994-м — в «Роман-газете», начинается как своеобразный гибрид «Сандро из Чегема» и «Прощания с Матерой» (предисловие к русскому изданию, кстати, написал Валентин Распутин). Уже насквозь городской студент, от лица которого ведется повествование, возвращается в родной аул накануне грандиозного расселения и затопления обжитых земель, чтобы пролить свет на древнюю тайну, лежащую в основе вражды двух родов, к одному из которых он принадлежит. Сразу же он сталкивается с угрозой — подсунутая ему в карман записка «Будешь копать два скелета — найдут два трупа» обещает детективную интригу, основная линия стремительно обрастает вставными историями, флэшбэками и легендами, перемежается отчетами русских офицеров XIX века, участвовавших в кавказских походах…
А потом с читателем заводит разговор сам автор, попутно сообщая, что протагонист, глазами которого мы привыкли смотреть на события, — его добрый знакомый (это даже не «Евгений Онегин», а «Год смерти Рикардо Рейса» какой-то — нет, я не перечитывал в этом году Сарамаго), и слегка приподнимая завесу над дальнейшими событиями, для рассказа о которых вновь предоставляет слово герою…
По сложности структуры роман не уступает мировым образцам модернистской прозы. (Распутин, тщетно, но очень настойчиво пытавшийся в предисловии вписать его в реалистический канон, кажется, просто не понял, с чем имеет дело.)
При этом книга, в которой магический реализм соседствует с документальной хроникой, а остросюжетные миниатюры — с дидактическими отступлениями, не превращается в рассудочный эксперимент, оставаясь живой и метафоричной, исполненной подлинного трагизма и поднимающей очень непростые вопросы, а взаимопроникновение временных пластов, монтажные склейки и нарочитое нарушение последовательности в изложении событий (вплоть до выпадения важных эпизодов) отнюдь не служат для маскировки сюжетных дыр. Умению автора сплетать и распутывать узлы могли бы позавидовать многие современные прозаики. Все ружья в свой черед стреляют, зачастую заставая читателя врасплох. Вот и угроза из записки оборачивается пророчеством, голосом того самого фатума, неотвратимого и непредсказуемого — два трупа будут (а я предупреждал о спойлерах), но не те и не потому…
Радость от знакомства со штучной выделки произведением омрачает одно — автора не стало этим летом. И вновь от глотка свежего воздуха приходится возвращаться к невеселым мыслям — и начинал-то не за здравие, а уж под занавес и вовсе…
Помянуть всех ушедших в этом году нет никакой возможности. Но все отчетливее ощущение, что уже два десятилетия длящийся новый век тянул — в культуре, во всяком случае, — на ресурсах старого. И вот в 20-м XX-й, кажется, окончательно отступает в прошлое. Дальше как-нибудь сами.
Куда мчит нас скоростное такси, куда вывезет…
А счетчик тикает.