Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2021
В аэропорту Шереметьево у меня первым делом забрали паспорт. «Вернитесь в зал, посидите, вас вызовут». — «Сколько ждать?» За стеклом неопределенно улыбнулись.
Перед паспортным контролем клубилась толпа, человек двести. Тоже в основном из Средней Азии. И тоже без паспортов, ожидавшие вызова. «Уже больше двух часов ждем…» Стало грустно.
Время от времени появлялся некто со стопочкой паспортов и начинал выкликать, пофамильно. Пять, шесть… После чего исчезал. Снова ожидание.
Подойдя к человеку в форме, попытался прояснить обстановку. Сколько будут проверять, когда вернут паспорт? «До трех часов…» Глядя в упор (лицо у меня, видно, стало совсем перевернутым), добавил: «Я у вас паспорт не забирал. Идите туда, где забрали». Но там уже было закрыто.
Я присел на свободный край скамьи. Что-то это все напоминало.
Иван Африканович сидел на скамье с виду спокойно. Только никто не знал, что творилось у него внутри. Он сам дивился, откуда взялось у него такое упрямство, чувствовал, что эту справку он зубами сейчас выгрызет, а пустым из конторы не выйдет. Митька ждал его на крыльце.
Председатель зачитал заявление и пришлепнул его волосатым кулаком:
— Товарищ Дрынов?
— Дрынов. Он самый, вся фамилия верная, — сказал Иван Африканович.
— Объясните по существу, — сказал председатель.
— Там написано. Все и по существу.
Председатель крикнул:
— Ничего тут не по существу! Тут все не по существу! Ты просишь дать справку, чтобы тебе дали справку по десятой форме. Правильно?
— Точно.
— А десятая форма нужна для получения паспорта, верно? А паспорт тебе нужен
для чего?
— Ясное дело, для чего, уехать хочу.
— Вы же, товарищ Дрынов, депутат! Что это такое? Куда вы собрались уезжать?
— Вам-то что за дело, куда я вздумал уезжать? Я не привязанный вам.
— Никуда вы не поедете. Все! Возьмите заявление.
Иван Африканович из «Привычного дела» Василия Белова возник не случайно. Я ехал на Беловские чтения, которые должны были пройти в Вологде с 18 по 23 октября. И доклад мой был как раз о нем. «Вторая жизнь Ивана Африкановича: “Привычное дело” в контексте современной русской прозы».
Нет, конечно, мои паспортные проблемы не шли ни в какое сравнение с теми, какие выпали более полувека назад вологодскому крестьянину: у колхозников паспорта просто не было. Но сама логика отношений человека и власти изменилась не сильно. Хочу пущаю, хочу нет. Без объяснений. Ждите.
Набрав воздуха, я двинулся к кабинкам.
Иван Африканович встал. …Он, дивясь самому себе, ступил на середину конторы
и закричал:
— Справку давай! На моих глазах пиши справку!!
Мне повезло. Едва я подошел к кабинкам, появился человек со стопкой паспортов и назвал мою фамилию. Так что ждать пришлось всего полчаса. Мелочь, если так посмотреть. Дело привычное.
«Дело привычное…» Это была его любимая присказка, Ивана Африкановича Дрынова. Отсюда и название повести, вышедшей в 1966 году в журнале «Север».
В отличие от многих героев прозы шестидесятых — либо активных деятелей, немного идеалистов (у Гранина, Рыбакова, Стругацких), либо несколько скептичных «реалистов» (у Аксёнова, Битова) — герой «Привычного дела» — не идеалист и не скептик. Он — стоик. Не сопротивление и не покорность, но спокойное и твердое принятие своей доли, своего «привычного дела». Лишь единственный раз Иван Африканович бунтует: в этом приведенном выше отрывке, когда почти силой вырывает у председателя требуемую справку.
Стоицизм — как течение мысли — возникает в античности после окончательного крушения полисной демократии и установления империи. Он становится ответом на это отчуждение личности от общества, а общества — от власти.
В СССР это начинает происходить с середины 60-х и продолжается,
по нарастающей, вплоть до середины 80-х. Это время маленьких, «незаметных»
героев, и не важно, живут ли они в деревне или в городе, в настоящем или в прошлом.
Что, казалось бы, общего между Иваном Дрыновым и Андреем Бузыкиным — героем снятого через тринадцать лет после выхода «Привычного дела» фильма «Осенний марафон»? Между вологодским крестьянином, едва сводящим концы с концами, и вполне благополучным ленинградским переводчиком, бегающим по утрам трусцой? Не столько общий психологический тип, сколько общая экзистенциальная позиция. Отрешенность от какой-либо социальной и политической жизни (в силу ее фиктивности, все большего обессмысливания), принятие своего ограниченного повседневными заботами бытия. И после попытки вырваться из него — снова возвращение и стоическое примирение с ним.
Затем, на волне перестроечного популизма, отчуждение от политики на
какое-то время снимается (хотя и приводит к известным печальным последствиям). Но где-то с конца 90-х начинается новый виток отчуждения, снижения социальной и политической активности, уход в «свое», в свою частную жизнь. Таковы «стоические» герои прозы начала века: Вера из «Рыбы» Петра Алешковского, Зулейха из «Зулейха открывает глаза» Гузели Яхиной, Глеб Яновский из «Брисбена» Евгения Водолазкина… Называю навскидку, список можно продолжать и продолжать. На этом фоне
Иван Африканович не выглядит чужаком. Разве что чуть покрупнее, поглубже, похарактернее многих. Впрочем, и герои современной прозы лет через пятьдесят будут смотреться иначе.
Об этом (и не только) я говорил на Чтениях — в просторном конференц-зале Вологодской областной библиотеки, хорошо, с умом отремонтированной пару лет назад. Библиотека и выступила организатором и устроителем этих чтений, уже восьмых по счету, и выросших из областных во всероссийские.
Участники — разные. Литературоведы Игорь Шайтанов, Иван Есаулов, Андрей Петров, Сергей Баранов, критик Андрей Тимофеев, критик и прозаик Наталья Мелёхина…
Неизбежный разговор о деревенской прозе.
Да, «деревня» в прозе последних лет десяти — товар редкий. Более-менее известных писателей, пишущих сегодня о деревне, можно пересчитать по пальцам. Конечно, Борис Екимов. Василий Аксёнов-младший, Михаил Тарковский, Ирина Мамаева… У них это постоянная тема. Чаще — однократные «забеги» в деревенскую тематику. Наталья Ключарёва в «Деревне дураков» (2010), Фарид Нагим в «Земных одеждах» (2010), Андрей Дмитриев в «Крестьянине и тинейджере» (2012), Роман Сенчин в «Елтышевых» (2009) и «Зоне затопления» (2016)… Зачастую написанные не изнутри, а извне: вот, попадает городской человек в деревню. Писателей, выросших в деревне, знающих ее, — все меньше; среди нынешних двадцати-тридцатилетних авторов их почти нет.
Как заметил в обсуждениях один из участников: «Деревня уходит… Авторов-то вырастим, а деревню уже не вернем».
23 октября, выезд в родное село писателя, Тимониху. Микроавтобус с участниками Чтений; вдова писателя, Ольга Сергеевна; дочь писателя, Анна Васильевна. Недолгое солнце сменилось затяжным холодным дождем.
По дороге остановка — в селе Шапше, в местной библиотеке. Пока согреваемся чаем, оглядываю книжные полки и расспрашиваю о поступлениях. Что-то закупают (единицы); что-то доходит благодаря волонтерскому движению «Помощь сельским библиотекам Русского Севера». А литературная периодика, толстые журналы? Печальная улыбка.
Что говорить, если и в областную библиотеку ни «Дружба народов», ни многие другие известные толстые журналы не поступают — не хватает финансирования. Дело привычное…
Шапша (и Тимониха, куда мы едем) — в Харовском районе. Как и большинство сельских районов, демографически «мелеющий». Еще двадцать лет назад, в 2002 году, было более двадцати тысяч жителей; сегодня — чуть больше тринадцати. В шапшинской школе — тринадцать учеников, по два-три в классе; свозят из нескольких сел. Недавно хотели закрыть роддом. Роддом отстояли.
То и дело проносятся почерневшие развалившиеся избы. Почему-то вспомнились темные остовы кораблей на высохшем Арале.
Есть вроде и живые строения. Да, в короновирус многие скупили себе под дачи, лето здесь проводят. Леса, озера, рыбалка. Не было, как говорится, счастья…
Постояли над могилой Белова. Рядом церковь, которую писатель спас от сноса, а потом, когда сам, когда вместе с друзьями-знакомыми, восстанавливал.
Белая колокольня развороченной церкви явственно выделялась на спокойном,
по-осеннему кротком небе. Зыбкая речка, огибавшая холм с кладбищем, не двигалась, и синенькое небо, отраженное ею, казалось чище настоящего, верхнего неба.
На кладбище, в старых вербах, тенькали синички.
Иван Африканович сидел на могиле жены и смотрел на речку, на желтые ясные березы вдали.
Только в этот раз небо было не синим, а серым, мокрым; и под холмом
с белевшей церковью поблескивало озеро…
А еще было выступление мужского хора Вологодской филармонии; неторопливое посещение избы писателя в Тимонихе, сытное застолье в поселковой библиотеке
в Поповке. Обо всем не напишешь, да и нужно ли?
Завершается формирование канона литературы позднесоветского периода. Черно-белая оптика сменяется более сложной, с большим количеством оттенков. Еще не так давно в, условно говоря, либеральном лагере классиками оказывались большей частью диссиденты и полудиссиденты, а главным литературным событием считалось издание «Метрополя». В противоположном, «консервативном», лагере деление на своих и чужих так же было преимущественно идеологическим. С 2010-х это начинает меняться.
Не то чтобы все помирились и обнялись (и на Чтениях, особенно на пленарной сессии, эта разность вполне ощущалась)… И все же прежние, родом из позднесоветской литературной борьбы, разногласия отступают: сказывается растущая временная дистанция. Кроме того, художественная литература — к счастью или к сожалению — перестала быть инструментом политического влияния. Накал страстей упал, приходит более взвешенный, интегральный подход.
И с прозой Василия Белова — и с «Обычным делом» как одним из лучших ее образцов — происходит нечто подобное. Когда-то Фёдор Абрамов писал, что «“Привычное дело” приняли все: и “либералы”, и “консерваторы”»[1] . Сегодня оно снова объединяет людей самых разных взглядов. Как это и положено литературной классике. Как это и должно быть. Дело привычное.
[1] Абрамов Ф. Деревеньку зовут Тимониха // «Север». 1982, № 10. С. 92.