Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2021
Кресло раскладывалось в кровать вдоль бесконечных шкафов родительской библиотеки, и потому читать я учился, упрямо борясь с неминуемым сном, по тем переплетам, что оказывались на уровне полусонных глаз.
Дю-ма — это короткое загадочное слово засело в памяти чуть не первым.
Хотя наверняка было на корешке и имя, определяющее мужской род, куда сильнее оказались очевидные, изначальные законы родного языка, по которым
Дюма — это, конечно, она. Дюма книжку написала.
Осиленное по слогам не с первого раза название «Три-муш-ке-тё-ра» преобразовалось в более понятное «Три мушки тёра» и тут же обернулось страшным сном про трех огромных бородатых полотеров, которые зачем-то ожесточенно размазывали по полу дохлых осенних мух и мушек на нашей облезлой дачной веранде в Кратово. Как (признаюсь) и сам я делал от обиды на жизнь в один холодный сентябрьский вечер незадолго от описываемых событий, когда так не хотелось возвращаться в Москву… А надо. И даже сама цифра «три» в том далеком сне обретала неприятно-повелительное наклонение: «Три!»
Десять лет спустя эта моя Дюма стала упоительным сочинителем Александром Дюма, и обнаружить в книге помимо трех мушкетеров заглавия еще и четвертого оказалось куда большим изумлением, чем позднее в какой-то смелой оттепельной книжке обнаружить Зиновьева, выползающего из хрестоматийного ленинского шалаша. Ибо одинокий вождь в мемориальном шалаше — это была их легенда, хоть и заученная по программе, а вот Дюма — моя.
Моя жизнь, моё взросление, мой выбор.
Моя Дюма, моё Дюма, мой Дюма.
В школе в обязательном порядке, с биографиями и докладами отличников мы изучали совсем других писателей. Да и в семейной библиотеке Дюма-отец был представлен не солидным многотомным собранием с золотыми буквами и непременным портретом в начале первого тома, как положено настоящему классику, а этими самыми «Тремя мушкетёрами», изрядно потрепанными еще старшим братом. Плюс прочие разнокалиберные графы, графини, королевы и всяческие шевалье, включая бесконечного виконта, совсем уж незатейливо изданного в Алма-Ате.
Опешил, уткнувшись однажды на открытой по другому поводу странице
«Большой советской энциклопедии» в малоодухотворенную взъерошенную
физиономию Дюма-отца. Чистый Портос!
При этом абсолютно уверенный, что он благородный Атос и одновременно изысканный Арамис.
В общем, вылитый Дима Быков, только в затейливом шейном платке.
Что и зачем я искал тогда в энциклопедии, как и многое другое, казавшееся важным, необходимым, бесследно стерлось в памяти, байты которой раз и навсегда сдались без боя отважным королевским мушкетерам и злобным гвардейцам кардинала… Вот уж воистину — заученный не по программе, Дюма-пэр нам не навязан никем.
Даже во Франции, как выяснилось, до сего дня нет академического полного собрания его сочинений.
Что объяснимо при этой его — нет, не безмерности, скорее чрезмерности
в мире мер.
Только напечатаешь самое полное собрание Дюма, а тут неровен час еще тысячапервое неизвестное его творение обнаружат.
Кстати, у нас не так давно перевели и издали его новый (!) обнаруженный во Франции роман.
Разумеется, роман про некую Виолетту. Ну не про Асю же Клячину.
К Дюма-отцу мы относимся снисходительно, с высоты прожитых лет. Все — начиная, как известно, с его собственного Дюма-сына. Мы неумолимо взрослеем, года к суровой прозе клонят, блажен, кто вовремя созрел, а он…
Он так и не созрел.
Врун, хвастун, болтун, автор незабвенной развесистой клюквы и моря других незатейливых глупостей и ошибок, на которых так легко его поймать.
В Париже издали «Словарь глупостей».
«Труп был совершенно мертв», — с удовольствием цитируют составители словаря все тех же «Трёх мушкетёров».
Ну и что тут такого, что этот труп оказался совершенно мертв?
У классиков, как известно, попадаются и живые трупы.
И даже внезапно оживающие после второго антракта.
А вот этот труп был именно что мертв. Более того — совершенно мертв!
Кстати — о развесистой клюкве и о его книге про Россию.
Ну не Кюстин, не все тут понял, не во всем разобрался, запивая пельмени и расстегаи понятно чем. Зато сколько удивления, радости, приязни…
Между прочим, сам Дюма прощал своим героям куда большее, чем глупости и ошибки. Потому что любил их чрезмерно, взахлеб.
Любил и откровенно восхищался — хроническим алкоголиком Атосом, лицемером Арамисом, вруном и альфонсом Портосом, нахальным провинциальным карьеристом Д’Артаньяном.
И написал о них так, что не полюбить их невозможно.
Хотя какое нам, в сущности, дело до подвесок Анны Австрийской? До сих пор даже не поинтересовался, к чему она их там подвешивала.
Как ни печально осознавать штатным сотрудникам контор духовно-нравственного воспитания молодежи, не по их унылым методичкам, не по их получающих государственные субсидии и награды, вставляемых в обязательные школьные списки поделкам, а совсем по другим книгам и фильмам, вместе с совсем другими героями постигают наши отроки и отроковицы, поколение за поколением, что есть честь и бесчестье, дружба и предательство, любовь и ненависть, жизнь и смерть.
Постигают вместе с упомянутой выше весьма сомнительной четверкой безбашенных проходимцев, с прочими не менее подозрительными с педагогической точки зрения флибустьерами и авантюристами.
Я читал Дюма подряд, взахлеб, несчетное число раз. И «Три мушкетёра», и все что двадцать, а потом и десять лет спустя.
Оказалось, есть такие книги, которые читаешь и тут же перечитываешь, а потом снова.
А зачем? Помню, этот вопрос однокашника озадачил. Действительно, зачем? Сюжет уже известен в мельчайших деталях, точно знаешь, кто кого любил, кто кого убил. Зачем снова читать?
Я читал Дюма подряд, взахлеб, несчетное число раз.
А потом больше никогда не открыл.