(«Дочки-матери, или Во что играют большие девочки»; Ева Левит. «Мама, ты лучше всех!»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2021
Дочки-матери, или Во что играют большие девочки: сборник / Сост. И.Головинской. — М.: Время, 2021. — 224 с. — (Диалог) — Авт.: Диана Арбенина, Екатерина Барабаш, Лилия Владимирова, Саша Галицкий, Ирина Головинская, Линор Горалик, Люба Гурова, Мария Игнатьева, Ольга Исаева, Марта Кетро, Наталья Ким, Вера Копылова, Екатерина Корсунская, Анастасия Манакова, Ирина Машинская, Тинатин Мжаванадзе, Ира Нахова, Гелия Певзнер, Людмила Петрушевская, Евгения Пищикова, Юлия Рублёва, Алёна Солнцева;
Ева Левит. Мама, ты лучше всех!: Как родить пятерню и не сойти с ума. — М.: Время, 2020. — 224 с. — (Где наши не пропадали).
Изданная «Временем» в серии «Диалог» книга о том, во что играют большие девочки, оказавшись в роли дочери и / или матери, — и в самом деле диалогична.
Составленная из рассказов, воспоминаний, эссе о дочерях и матерях, дочерей и матерей друг о друге, она написана со множества разных (иногда до противоположности) точек зрения и позиций: от притяжения до отталкивания, от счастливой благодарности и нежности до раздражения, гнева, обиды и потребности защищаться. Все это составляет, как видно практически из каждого текста, совершенно и принципиально не распутываемый клубок, нерасторжимый комплекс отношений. Разные нити этого клубка — показывают нам авторы и собравший их высказывания в мозаичное целое составитель, — не только предполагают, но требуют и создают друг друга. И вообще состоят из одних и тех же волокон.
Затем и разножанровость: чтобы рассмотреть волокна разных видов.
Книга-переживание и книга-исследование одновременно, этот сборник — о силе и трудности связи между матерью и дочерью, замечаемых обеими сторонами.
«Я мечтала о мальчике, — признается Евгения Пищикова, — оттого, что в моей семье из поколения в поколение передавалась традиция чрезвычайной связи матери и дочери. В определенном смысле у нас многопоколенческая семья симбиотов».
«Звони в расцвете сил, — формулирует Люба Гурова «правила общей безопасности» при общении с матерью по телефону, и метафоры при этом — одна красноречивее другой. — Не в том дело, что голос должен быть фальшиво бодрым, а в том дело, что если я устала и не держу удар, то какой-нибудь ловкий хук да пропущу и поезд сойдет с рельсов. <…> У мамы радар на все, что может в вашей жизни пойти не так. Радар устроен интересно, мамина карта звездного неба с вашей ни в чем не совпадает, но на маминой карте много страшных зверей. Мама беспокоится. Если у вас все спокойно — мама найдет, о чем беспокоиться».
«Она так беспокоилась за меня, — вдруг совпадает с нею, говоря о своей маме, в совсем иначе организованной истории Екатерина Корсунская, — что постепенно я перестала ей рассказывать, что со мной происходит, чтобы не волновать ее». И она же, дальше: «В детстве я чувствовала себя совершенно счастливой, а взрослой начала составлять список обид, как будто постепенно осознавая их. Обиды выстраивались в ряд и тянули руки, кто первый…»
«Мы всегда не совпадали во времени, — вспоминает Ирина Нахова, — когда я нуждалась в маме: “Мама! Мама!” — ей было не до меня. А когда она стала: “Ира! Ира!” — то я оказывалась в недосягаемости».
Авторы книги — почти сплошь, как это модно нынче говорить, авторки (да и составитель — тоже составительница); единственное средь них исключение мужеска пола — Саша Галицкий. Русский израильтянин Галицкий присутствует здесь не столько как писатель, сколько как практикующий психолог, психотерапевт, педагог, автор курса социально-психологической реабилитации пожилых людей посредством творчества, одна из книг которого была посвящена тому, «как научиться общаться с пожилыми родителями и при этом не сойти с ума самому». Один из двух на всю книгу специалист с профессиональным подходом к теме разговора, он тут, однако, говорит почти как частный человек, взволнованно и удивленно — о проблеме, с которой профессиональными средствами ему справиться не удалось. Позиция психолога в строгом смысле представлена в книге Юлией Рублёвой, психологом-практиком, с 2012 года ведущей собственную авторскую группу «Мама и мои отношения». Кстати, эссе Рублёвой вынесены в особый раздел — «Вместо послесловия», поскольку и интонационно, и рациональной, профессиональной прорефлектированностью представленной в них позиции отличаются от всех остальных текстов книги. Они предлагают некоторую вполне твердую основу для понимания всему, о чем в ней говорится. Причем говорится изнутри, в конечном счете, вовлеченности и в дочерне-материнские отношения, и в их большие исторические обстоятельства. «Наши родители, те, кто родился сразу после войны, особенное поколение, — старается автор с самого начала взять предмет разговора в историческую рамку и ею же многое в нем объяснить, хотя в сборнике участвуют представители очень разных поколений, и это касается далеко не всех обсуждаемых здесь родителей. — Инфантильное или слишком властное, жесткое и жестокое, беспомощное в обычных человеческих проявлениях и часто вовсе бесчеловечное — таким выглядит это поколение во многих историях, которые рассказывают их выросшие дети».
Галицкий же — единственный участник разговора, в дочерне-материнские отношения не вовлеченный, носитель взгляда извне, он знает об этих отношениях в силу профессиональной позиции, пожалуй, побольше основного числа вовлеченных.
«— Я неудачная дочь, — сообщила мне неудачная дочь 51 года от роду.
— С чего ты взяла?
— Мама все время мне это говорит. И вздыхает: “Ну что же, видно, ничего уже не исправить…”
— Ты? Неудачная дочь?! Ты, которая почти каждый день заходит ее проведать, возишь по врачам, когда приспичит, и сидишь там с ней часами, выясняя на приеме у врачей подробности?! Ты, которая до десяти раз в день звонит ей по телефону — и последний контрольный звонок в ухо всегда ровно в 23:00? Что бы с тобой ни происходило в этот поздний час? Ты?! Которой, если не дай бог что-то все-таки случится, понадобится от 20 секунд до двух минут, чтобы, задыхаясь, оказаться подле маминой двери?
— Да. Я. Неудачная дочь».
Отчаявшись переубедить собеседницу, в конце своего текста Галицкий восклицает:
«Может, у людей, как и у зверей всяких хищных, родители воспитывают щенков, натаскивая на все житейские сложности, пока озверевший подросток не покусает собственную мать за ее же хвост? И только тогда родители начнут щенков своих уважать, понимая, что наконец-то их воспитали и подготовили к жизни? И если этого не происходит никогда, то, мол, и “неудачная дочь”?
Как думаете?
И че делать?»
Это — запись из блога Галицкого (видимо, пост из фейсбука), которую в книге сопровождает один из комментариев — анонимный.
«Для меня это больная и личная тема, — пишет неназванная собеседница автора. — <…> У нас почему-то принято считать, что родители — это святое и им позволено унижать, обесценивать, постоянно критиковать, это они так проявляют “любовь”. Я уже давно решила, что могу счастливо и спокойно прожить без такой любви и, соответственно, послала. О чем не жалею. С родителями, как мне когда-то сказали, тоже должно повезти. Они тоже бывают “неудачные”».
И это — решительное отвержение — одна из крайних точек развернувшегося в книге разговора. Вторая крайняя точка — счастливое благодарное принятие — представлена, пожалуй, воспоминанием Тинатин Мжаванадзе («Купание младенца») о том, как ее мама практически волшебной силой вылечила ее маленького сына и вообще поставила распадавшуюся жизнь на место и вернула ей совсем было утраченную гармонию.
Текст Галицкого составитель мудро запрятала в самую сердцевину книги, не превращая его ни в послесловие — итог всему здесь сказанному, ни в предисловие — ключ ко всему сказанному, хотя ведь очень напрашивается, — наверно, именно потому, что очень напрашивается. Дело, кажется, в том, что при обсуждении громадного, размером во всю жизнь, вопроса отношений между матерью и дочерью лучше и честнее всего — именно разомкнутая конструкция, без окончательных выводов и ответов. (И даже внятные советы Юлии Рублёвой о том, как воспринимать родителей и связанные с ними болевые точки, — никак не окончательные ответы, хотя на них можно и нужно опираться, — общие идеи тут такие: прощать, жалеть и понимать. Себя, кстати, тоже.)
Книгу можно было бы назвать психологической, будь она в целом более аналитичной и отстраненной. То есть, по вниманию практически всех авторов к душевным подробностям куда более, чем к социальным она, конечно, психологична. Но предмет обсуждения — такого свойства, что говорить о нем отстраненно, аналитично и уравновешенно, особенно если ты в обсуждаемые отношения включен, — значит все-таки ощутимо его упрощать. Поэтому разговор получается эмоциональный, страстный и пристрастный, а книга в целом — скорее уж мифологической.
Все-таки мать — как показывают нам даже наиболее рациональные и аналитичные из участниц разговора (например, Евгения Пищикова), — фигура магическая, волшебная, власть которой над дочерними чувствами и воображением, безусловная в детстве, не прекращается никогда. Отношения с матерью — это отношения с собственными истоками («Мама — это плацента, детское место, питание и дыхание», — говорит Екатерина Корсунская, думавшая вначале, что в силу безусловности этой связи ей о маме и написать-то нечего). И с собственным прообразом, — совсем не обязательно генетическим, но уж точно символическим.
(В этом смысле показательна история, рассказанная Екатериной Барабаш, где не ведающая о своем удочерении девушка упрекает родителей, на самом деле приемных, в том, что все свои неправильные и неудобные, по ее чувству, качества и свойства она унаследовала от них.)
Отношения матери и дочери — прежде всего символические (при том, что в чистом виде их мифологичность проговорена тут в единственном тексте — в рассказе Анастасии Манаковой, под конец которого вдруг выясняется, что Мать — так, с большой буквы — девочки Наташи, огромная, «как большой мир», шерстистая, таинственная, «вот уже двести с лишним лет» спит в подземной пещере, и Наташа, вдоволь накатавшись на катке, всегда возвращается к ней: ползет в глубь норы, «упорно двигая руками осыпающуюся землю, <…> на звук и животный теплый запах, бьющий в лицо» и зарывается «с головой в жесткую, как иглы, остро пахнущую шерсть»). Дочь и мать (нет, так: дочь-и-мать) — это же архетипы. Один двуединый архетип. «Бифем», как выразилась Людмила Петрушевская.
Дочь-и-мать — показано нам в книге — это всегда в какой-то мере об (архетипической) невозможности (быть «достаточно хорошей», например, — дочерью ли, матерью ли; не быть виноватой, не обижать и не обижаться; сохранить полноту детского доверия и единства; понять и принять вполне; защитить и удержать от смерти, наконец). И о неразрывности связи — вопреки всем невозможностям. Связи, которая, наверное, даже сильней и неотменимее любви — если вдруг почему-то на нее перестает хватать (суетных, страстных, эгоцентричных и уязвимых) человеческих сил, — и не прекращается даже после смерти, которой она уж явно сильнее.
моя мама уже умерла
но не во мне, не во мне
и я гимн сочиняла
о любви материнской
что не знает ответа
в честь любви простодушной
отчаянной и слепой
в честь руки протянутой
губ протянутых
старых увядших
я не плакала
но мама была со мной
я сама была уже мамой
из того же племени падших
Так пишет в самом начале книги — задавая тон всему дальнейшему разговору, — Людмила Петрушевская.
Во что же играют большие девочки?
В жизнь и в самих себя — в том числе до полной гибели всерьез.
И тут самое время обратить внимание на книгу Евы Левит, которую так и хочется прочитать единым взглядом с дочерне-материнским сборником. Связана с ним книга Левит хотя бы уж тем, что она — тоже об отношениях матери с детьми и издана тем же «Временем» (правда, в совсем другой серии — «Где наши не пропадали». Ну, то есть чем-то родственна инструкциям по выживанию. Мы вскоре увидим: да, очень родственна). Автор — мать шестерых детей, пятеро из которых — близнецы. Более того, некоторое время она растила их в одиночку, что в голове почти не укладывается, но тем не менее, если верить автору (а что за основания у нас ей не верить?), — все получилось. То есть получились шестеро (ну, пока пятеро: на момент написания книги близнецам было по восемнадцать, а шестой, младше их на три года, до совершеннолетия еще не добрался) взрослых людей, совершенно разных в своем душевном устройстве и объединенных лишь тем, что каждый из них — счастливый, яркий, гармоничный, самодостаточный. И да, у каждого прекрасные отношения с самим собой и с матерью. «Мама, ты лучше всех!» — это они сказали.
Ох, — воскликнет в смятении человек из семьи с куда более традиционным составом, но не имеющий оснований похвастаться всем перечисленным, — да как такое возможно?
Вот нам и рассказывают, как возможно.
Книга Левит действительно читается как дополнение к сборнику, добавляющее к рассказанным в нем историям то, чего там все-таки недостает: именно ту самую инструкцию. Среди нескольких жанров, к которым этот текст принадлежит одновременно: и (психологическая по преимуществу) автобиография с элементами самоанализа, и исповеди (нетипично закрытая в ряде отношений — например, принципиально не называющая своих детей по именам и предпочитающая упоминать их под номерами: № 1, № 2… и так далее до шестого, Левит временами откровенна и до бравады и провокативности, и до беззащитности), и «история успеха» (как справедливо сказано уже в аннотации к книге), и «медицинская проза», — «психологическая инструкция для родителей», пожалуй, занимает одно из ведущих мест.
Для советов тут даже заведена сквозная, время от времени перебивающая повествование, рубрика «Педсовет», в которой прямо говорится, что делать, как и даже почему. Как, например, обходиться с любовью детей к сладостям («дети хорошо улавливают позывные организма и едят именно то, что последнему требуется», а «мозг не живет без глюкозы»). Чему важнее всего их научить («принимать решения» — самостоятельно, «от самых мелких до жизненно важных», а также «с самого раннего возраста <…> заботиться о других» и ни о ком не судить поверхностно, но при этом отстаивать себя и не стесняться слова «Я», которое только в русском алфавите, несчастной волею судеб, последняя буква. А когда-то было и первой: «Аз»!). Что важно им разрешать — даже если не хочется (пробовать устраивать дела по-своему и при этом ошибаться). Как с ними себя вести («с детьми всегда надо взвешивать слова», общаться — серьезно и на равных и более того! — даже не наказывать, но заменить наказание «исправлением содеянного». «Глаза в глаза, брови в брови»). О том, что их, не обманывая, надо готовить «к несовершенному и опасному миру»: «детей категорически нельзя кормить сказками про прекрасный и добрый мир, заполненный цветами, бабочками и отзывчивыми людьми». И при этом обязательно создавать у ребенка уверенность, «что со всем, то есть абсолютно со всем, он может прийти к тебе — родителю».
Кстати, Левит — профессиональный, практикующий психолог, знает, что говорит.
Это, конечно, осмысление экстремального опыта. Притом — осмысление на редкость конструктивное.
Экстремальность ее опыта началась прямо с того самого момента, как будущая мать узнала о своей беременности четырьмя близнецами (то, что их пятеро, выяснилось чуть позже) и ей тут же предложили то, что называется «редукцией». То есть внутриутробное умерщвление части детей. На выбор.
«А делается она, кстати, так.
Под контролем ультразвука с помощью тонкой иглы через брюшную стенку матери в грудную клетку эмбриона вводится яд.
Эмбрион при этом должен быть молодым — желательно не старше 8—9 акушерских недель беременности, максимум — до 13.
Это для того, чтобы, погибнув, растворился без следа и (не обладая излишней массой) не отравил соседей по матке.
При этом игла выбирает (под чутким руководством врача, конечно) того, кто «покрупнее». Если, конечно, слово «покрупнее» уместно в случае разницы в пару десятых грамма».
Реакция — при всем понимании опасностей, очень трезвом, — была такой: «Нет, это совершенно невозможно».
Не смягчая трудного, не преуменьшая страшного (иной раз, пожалуй, даже подчеркивая его), автор укладывает пережитое в — насколько такое вообще возможно — конструктивное русло. Рассказывает нам о корнях ценностей и установок, ставших основой того, что она справилась с очень сложной совокупностью задач.
Что же касается ответа на вопрос, как все это возможно и что для этого нужно, то ответ напрашивается такой: прежде всего, надо быть Евой Левит (Ириной Левитиной по прежней жизни — переехав в Израиль, она даже имя себе изменила — не затем, чтобы полнее вписаться в израильский контекст, но именно с той целью, чтобы правильно себя настроить), с ее душевным и умственным устройством. При всем умении с хирургической точностью видеть трудное и страшное в ее сознании принципиально нет двух (многое уничтожающих) качеств: катастрофизма (точнее: вкуса к катастрофизму, трагизму, отчаянию, потребности в том, чтобы поддаваться их соблазну, — а они, ох, соблазнительны!) и склонности себя жалеть. И «само-пожертвование» — тоже, кажется, не из ее лексикона (скорее уж самоутверждение и самореализация, от которых Левит не намерена была отказываться). Она, борец и победитель по изначальному душевному типу, привыкшая быть первой и бросать вызов трудностям («И общеизвестное прозвище у меня было, кочующее со мной из одного учебного заведения в другое, из инстанции в инстанцию, как то самое переходящее красное знамя, — Королева. И дипломы у меня все красные»), решала задачи.
То есть на самом деле история очень индивидуальная.
Но и тому, кто волею судеб родился и вырос с другим душевным устройством, тут есть чему научиться. Заинтересованные имеют все возможности примерить на себя хотя бы некоторые лайфхаки, о которых рассказано в рубрике «Педсовет», проверить, в какой мере они работают на другой психологической и биографической почве.
А вообще все это наводит на мысли о том, как роль матери меняет и выращивает человека, дает ему (ей) возможности стать больше самой себя (конечно, ими можно и не воспользоваться, но они есть). Мать — это не только о заботе, любви, понимании, ответственности, смирении, самопожертвовании (и волшебстве, да, как же без этого), — это еще и о человеческой крупности, которой возможно научиться. Мать — это огромно, как большой мир.
А роль дочери, к которой материнство обращено, которой оно адресовано, — еще и для того, чтобы все это смогло осуществиться.