(Н.Беленькая. «Девочки-колдуньи»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2021
Надежда Беленькая. Девочки-колдуньи. — М.: Самокат, 2020. — 304 с.
Вообще удивительно: почему такой книги у нас, москвичей, до сих пор не было? Вот у жителей Львова и Киева, например, — спору нет, городов таинственных и мистических — давно уже есть: соответственно, «Случайному гостю» и «Дни яблок» Алексея Гедеонова — о мальчике-маге Лесике и о бремени его дара. О Гарри Поттере с его магической Англией и не говорю: сама оглушительная популярность его, сделавшая истории о Гарри неотъемлемой частью современного мифологического сознания, — вернейшее свидетельство того, что волшебность детства нуждается во внимательном осмыслении.
И этого осмысления никогда не бывает ни много, ни вообще достаточно — хотя бы уже потому, что в родстве детства и магии (с ее ужасом и очарованием) сомневаться вообще невозможно. Ну, то, что все дети — волшебники, совершенно очевидно, просто не все они в этом признаются (вот и правильно делают: тайна же! а взрослые все равно не поймут…). Вырастая, они обычно теряют память об этом. Некоторые, впрочем, прекрасно помнят, и автор книги — явно из таких.
Как заметила одна юная героиня книги, «самым странным мне кажется то, что дети превращаются во взрослых. И перестают быть детьми». Совершенно ведь точно. И как при этом утверждать, что волшебства не бывает?
Но ведь и еще более того: чуть менее ясно и на общекультурном уровне не очень-то продумано, что у разных городов и пространств — собственное волшебство. Оно проживается в них по-разному, потому что возникает, когда магия человека вступает в непредсказуемое взаимодействие с магией места. Есть истории, которые могут быть прожиты только в Москве… и что, много ли мы таких читали? Даже, честно сказать, обидно за наш город — он ведь изобилует местами, которые буквально напрашиваются на то, чтобы стать героями волшебных историй.
Опять же, почему-то не все это чувствуют. Но некоторые — да!
А вот между прочим: почему это все время о мальчиках да о мальчиках? В том же «Гарри Поттере» Гермиона хотя как будто и входит в число ведущих персонажей, но ведь, согласитесь, все-таки не она там главная… (Девочки же на самом деле куда волшебнее, но тссс!.. об этом никому.)
Ну, наконец-то все стало на свои места. Три московских девочки-подростка, наши с вами современницы, под влиянием четвертой задумали стать колдуньями, и — небольшой спойлер: у них очень многое получилось! И мы даже получим некоторую возможность узнать, как именно…
Однако книга Надежды Беленькой, в которой рассказывается о том, как это все происходило и какие трудности героиням пришлось преодолевать на пути к цели, на самом деле — как и положено волшебным предметам — не совсем то, чем она предстает поверхностному взгляду. Или даже совсем не то.
Прежде всего, она старательно и очень убедительно мимикрирует под роман взросления и воспитания. Да, это у нее получается. Она предстает романом психологическим, то есть точно передающим чувства и воображение подростков, с их замиранием на пороге взрослой жизни, на пороге своего и чужого вообще — с особенностями их чувствования времени, пространства, других людей, самих себя. (И успевает заодно показать — и напомнить нам, выросшим, — огромность детского времени: «…все это было давным-давно. Может, год назад…»; и способность любого, даже самого пустякового события в детстве — вроде, например, случайного забегания в чужой двор — стать переломным и распахнуть огромные, пугающие внутренние перспективы.) Оборачивается она и романом, помогающим своим растущим читателям сориентироваться в нравах, обычаях, иерархиях, границах, стереотипах и страхах общества, в котором им случилось родиться (девочки-героини принадлежат к разным социальным стратам, и это, конечно, влияет на их самовосприятие и взаимодействие). Получается и это.
Но ведь вы же согласитесь, что историю взросления — проходящего вполне классические этапы и проживающего всякий раз совершенно архетипические ситуации, среди которых — дружба с ее правилами, влюбленность с ее волнениями, взрослые и дети в их взаимонепонятности, другие люди вообще с их влекуще-непонятными жизнями и непересекаемыми, сколько ни бейся, границами, свое и чужое, одиночество и самоутверждение, ревность и зависть, обида и прощение… — можно рассказать на любом материале. И ценности — ответственности, усилий, внимания и уважения к человеку… — можно опять-таки утвердить на каком угодно материале, на то они и вечные.
Да, если уж очень захотеть, можно вынести за скобки колдовство с волшебством (…кстати: читатель, помимо многого другого, получает тут возможность узнать, почему это не одно и то же — так что, может быть, все-таки не будем их выносить?). Но при такой операции нечто существенное окажется непоправимо утраченным. Ведь здесь же явно происходит что-то еще — что никак не умещается в рамки этих традиционных сценариев.
Плохая литература читает мораль, хорошая — ставит эксперименты. Перед нами — как раз второй случай.
Конечно, книга, кроме всего прочего, изо всех сил притворяется историей о колдовстве (которое не тождественно волшебству). Тут рассказывается много всякого разного: ну, скажем, что будет, если внимательно-внимательно, не отвлекаясь, посмотреть на сушеную лапку ящерицы; как с помощью этой лапки наколдовать себе нужные предметы — например, часы, дизайнерское мыло или сардельки (а заодно и о том, что вообще-то с этим надо быть как минимум осторожнее…). Главное же — роман психологичен еще и в этой области, здесь показывается, что и как чувствует человек, особенно — человек растущий, еще не знающий собственных границ, когда понимает (и совершенно неважно, заблуждается он при этом или нет), что имеет дело с чем-то радикально преображающим жизнь, что в его власти собственными руками эту жизнь преображать.
Плохая литература (только) развлекает. Хорошая — проводит исследования. Вы уже поняли, какой случай перед нами.
А на самом-то деле это — роман между человеком и городом. В том смысле, в каком это слово привычно употреблять, говоря о романе между людьми: влечение, заинтригованность, домысливание, нащупывание возможностей, выращивание связей…
Это — роман удивления Москве, которой мы не знаем. Заодно немного и путеводитель по ней — по такой, которая вообще показывается очень немногим (героиням книги вот показалась). Я бы даже сказала — по Иномосковью. И еще того глубже: эта книга — оптическое устройство, позволяющее перенастроить зрение так, чтобы стало возможно увидеть таинственную сущность города. Например, разглядеть его магическую геометрию.
У Москвы есть свой треугольник, магичности которого несомненно завидует Бермудский. Наверняка их в каждом городе, и в нашем тоже, несколько, но события романа волею судеб происходят в одном из них, который автор знает подробнее всего. Вершинами треугольника можно считать Курский вокзал, Чистые пруды и Китай-город. Стороны его, они же — границы между пространством сакральным и профанным — Земляной вал (там-то, на самом краю магической территории, в одном из домов — Земляной вал, 48 — и живут девочки-колдуньи), Воронцово поле и Яузский бульвар, Покровка и Маросейка. А внутри — пространство, полное внутренних складок с накопленным в них временем, ветвящееся ходами в возможности иного существования — Ивановская горка со своими переулками: Подколокольным, Хохловским…, Хитровка — район, кишевший некогда нищими, жуликами и ворами… там тревожно и по сию пору. У пространства есть память и сны!
А ведь существует еще и подземная Москва: русла подземных рек, подземные ходы и колодцы, подземное озеро, даже подземное море! Не говоря уж о метро, которое — вообще откровенно параллельная жизнь, где и пропасть недолго… Существуют трамваи, которые, пересекая границы городских урочищ, соединяют разноустроенные реальности друг с другом. (Ну кто бы стал отрицать, что Яузский бульвар и окрестности метро «Ленинский проспект», с которыми соединяет его трамвай № 39, — реальности несопоставимо разноустроенные?) Город (по крайней мере тот, что очерчен названными сторонами треугольника) переполнен подтекстами. Как неспроста показалось одной из героинь, «обычный город — дома, улицы, школы, торговые центры — это только вывеска, наивная и простая». Правильно показалось. Он весь — волнующее, тревожное соединение видимого и невидимого, высказанного и умолчаний.
Без колдовства как стержневой темы романа об этом, может быть, и не догадаешься. Вернее, колдовство, реальное ли, мнимое ли, и связанные с ним интриги — прекрасный повод и способ об этом рассказать.
Москва — это головоломка, которую нам, москвичам, приходится разгадывать, — говорит бабушка самой младшей из героинь.
«— А если не разгадаешь? — спросила Аля.
— Если не разгадаешь, город тебе не откроется. Можно всю жизнь прожить в наглухо закрытом городе и ничего про него не знать.»
Истинно так!
У Беленькой это показано на примере очень точной топографии — хоть ходи по улицам с книгой, как с картой. И не сможешь не почувствовать — не ощутить прямо телесно — разнокачественность открывающихся перед тобой городских пространств: «Они перешли Яузский бульвар, прошли Подколокольный переулок мимо ресторана, мимо старых домов, пересекли Хитровскую площадь. Дальше начиналась путаница узких и очень старых улиц с обшарпанными зданиями. Ходить так далеко им запрещалось». «Светка прошла по Яузскому бульвару, затем по Покровскому, свернула на Покровку и зашагала в сторону Маросейки. Погожим летним днем в этом районе было жарко и душно — не то что в их тихом Обуховом переулке».
В своем романе (который потому только детский, что героиням от девяти до тринадцати лет; потому, наконец, что дети с их незащищенностью и непривычностью к миру очень остро чувствуют эмоциональную, смысловую, образную неравномерность пространства… а что, взрослые разве совсем не чувствуют ничего такого?), Надежда Беленькая выполняет важную и нетривиальную работу, которую, не знаю, делает ли кто еще в нынешней детской и взрослой литературе — то есть именно художественными средствами. В историю взаимоотношений нескольких разных по душевному устройству героинь с одним городским урочищем она вписывает много наблюдений, явно добытых из живого опыта: об антропологии пространства, о субъективном, эмоциональном его картографировании, а особенно — пространства «своего», домашнего, давно и тщательно обитаемого, о непременной изнанке всего обжитого и знакомого. (Чувствую я, роман способен дать много материала для осмысления специалистам по гуманитарной географии, исследователям московских локальных мифологий.) Показывает нерасторжимую связь повседневности и мифологического сознания, то, как Москва именно обыденными практиками вроде, например, прогулок во дворе или утренних пробежек выращивает свое Иномосковье — и непредставима без него.
«…Для города миф и легенда важны не меньше, чем ваша информация!»
Вот, например, Гедеонов в своих львовской и киевской книгах пишет о днях, когда граница между мирами становится более тонкой и проницаемой: время перед самым Рождеством, дни поминовения мертвых. У Беленькой круче: в ее Москве граница между мирами проницаема всегда, каждый день, каждую минуту. Нам с вами тут стоит быть особенно внимательными и осторожными.
(Кстати, это касается не одних только улиц. Как опять же справедливо заметила еще одна из девочек-колдуний, «все странное».)
Не откажем себе в удовольствии еще одного небольшого спойлера: далеко не все из загадок, которыми полон роман, обретут к его концу свои разгадки, и не на все вопросы будет найден ответ. Куда и почему, например, пропадала таинственная девочка Натка, которая и взволновала умы героинь идеей колдовства? Почему Шаман расписывал магическими граффити стены Яузского бульвара и Воронцова поля, да еще и ночью? Случайно ли сошлись в одной точке времени-пространства похороны курицы старухой и шаровая молния? Действительно ли четверо воронят-подростков, которыми заканчивается книга, увидели, как девочки стоят вокруг молнии, зависшей в воздухе, «неподвижно, как статуи в старом парке, запрокинув лица и подняв руки ладонями кверху», — или кто-то из девочек это придумал? И самое, самое главное: там, в мире романа, колдовство и вправду существует или происходит только в распаленном воображении героинь?
…И все-таки хорошая литература, хоть и не читает, как мы помним, мораль и не раскрывает всех карт, — чему-то непременно учит. Этот роман, например, учит своих читателей, сколько бы лет им ни было, чувствовать свое пространство (особенно — ближайшее, повседневное) и удивляться ему. Неважно, московское оно или нет. А город, как опять же справедливо сказал один из почти случайно мелькнувших героев книги, обязательно отзовется.