Литературные итоги 2020 года
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2021
Традиции «ДН» подводить итоги минувшего литературного года — 15 лет. Пролистав три первые журнальные книжки, начиная с 2007 года, можно получить если не полное, то весьма объемное представление о наиболее интересных и обсуждаемых произведениях и авторах, о самых горячих полемиках и премиальных сюжетах, об опыте и насущных проблемах толстых журналов, книжных издательств, литературных сайтов и блогов — в перекрестье субъективных оценок и суждений писателей, критиков, блогеров из столичной и нестоличной России, «ближнего» и «дальнего» зарубежья.
Как всегда, мы предлагаем участникам заочного «круглого стола» три вопроса:
- Каковы для вас главные события (в смысле — тексты, любых жанров и объемов) и тенденции 2020 года?
- Удалось ли прочитать кого-то из писателей «ближнего зарубежья»?
- Литература в обществе «удалёнки» и «социальной дистанции»: роль, смыслы, векторы выживания и развития.
Валерия Пустовая, литературный критик (г. Москва)
«От обреченности к творению смысла»
В минувшем году у меня сломалось ощущение инерционной очередности литературного сезона. Столько авторов словно бы перепрыгнули себя, пересобрали, совершили рывок в новый для себя жанр, вышли на новую точку восприятия.
Эпиграфом к году стал для меня сборник рассказов Романа Сенчина «Петля». Его и сборником не назвать: получилась цельная книга, исследующая перемену жизни как поступок и цель — и как судьбу вещей и трагедию. Герои писателя, даром что разного возраста, от детского до предпенсионного, как будто вошли в новую зрелость: у них появилось желание осознанно влиять на свою жизнь, и автор предоставляет им выбор. Изменился, дозрел до нового себя и сам писатель: проступили игровое начало, тяга к литературному эксперименту, заметна жанровая раскованность, позволяющая свободно переходить от исповеди к перевоплощению и из бытовых ситуаций извлекать детали-символы.
Самоисследование обращает в притчу Алла Горбунова в книге рассказов «Конец света, моя любовь». Книга демонстрирует одно из чудес литературы: тематически книга узка, тесна, односпальна, как детская кровать, из которой автогероиня словно бы стремительно вырастает, — но исследование добирается до такой глубины, где раздвигается до ковчега, в котором от обрушившейся водяной стены времени спасены избранные лица и воспоминания. Мы читаем о конце чужого детства, но задаемся вопросом о нашей готовности к прощению и прощанию. В книге чувствуется соревнование поэзии и терапии: уже отыгранные в реалистических главках ситуации автор отраженно проживает в мистических новеллах и сказках.
Попасть в каждого, не говоря ни о ком конкретном, — другое чудо литературы. Виталий Пуханов трансформирует притчу и политический анекдот, страшилку и сказку в фольклорный и одновременно целиком авторский жанр историй об «одном мальчике». Книги «Один мальчик. Хроники», «Одна девочка» и соприродную им книгу стихов «К Алёше» я бы назвала символами года, впрочем, переступающими временные границы и прошлого (поколенческие), и настоящего (актуальная повестка). Они вырвали нашу растерянность из лап истории и быта, сделали ее философской категорией, описывающей судьбу человека, обнажили предательство как условие прогресса и в мировой гармонии расслышали не затыкаемую синкопу разочарования.
Зеркальный опыт представил драматург и блогер Валерий Печейкин в книге «Злой мальчик»: он творит фольклорного героя современности из самого себя. Его микропроза внешне не связана ни сюжетом, ни временем, но вся она страшно центростремительна и не просто автобиографична: книга, скорее, подделывает биографию, артистично доказывая, что все ее элементы и участники подчинены единственной цели — самопрезентации автогероя. Зеркален и эффект книги: «злой мальчик» действительно злит, запуская в читателе не философское принятие — а площадной, карнавальный мордобой, объектом которого неожиданно оказывается он сам.
Философскую загадку жизни поэтически разрешает книга Нади Делаланд «Рассказы пьяного просода». Первая книга прозы поэта собрана из мистических новелл, заступающих за границы видимости, но прочно привязанных к смыслу обычной человеческой судьбы. Это целая жизнь, рассказанная в сказках, это предания о том, как открывается сновидческая бездна в рядовых сомнениях, неоригинальных сожалениях и обычных человеческих трагедиях, до которых никому нет дела по нашу сторону, потому что световая энергия их добивает сразу до той стороны.
Реальную магию вытаскивает из-под завалов магического реализма Ирина Богатырёва в романе «Белая Согра». В романе много традиционных ключей — подкатов к волшебным верованиям северной деревни, — но ни один не отопрет. Не получится прочитать весь роман ни как подростковую повесть о городской девочке на природе, ни как терапевтическую притчу об исцелении бабушкиной любовью, ни как хоррор о войне ведьм, ни как фольклорную экспедицию в края, где язык завораживает, как пейзаж, а пейзажи говорят прямее слов. Все это есть в романе — но ценнее мерцание смыслов, последнее непонимание, которое и выступает оберегом фольклорной памяти. Роман построен на двойном зрении, благодаря которому так до конца и не ясно, был ли мальчик, была ли ведьма, лечит ли заговоренная травина и правда ли никогда не покидают нас ушедшие со света родные.
Вышел роман писательницы из Казахстана, за который я болела, будучи в жюри премии «Лицей» в прошлом году. Тогда роман Малики Атей «Я никогда не» попал в финал, а для меня он стал победителем. Удивительно цепкая к деталям речи и быта, языкатая и умная молодежная проза покорила в том числе и образом главной героини. Это новый образ поколенческого бунта: протест выражается в созидании, в сотворении своего уголка красоты и справедливости. Идея созидательного отторжения — действительно открытие современной литературы о подростках, я в этом вижу воплощение смены эпох: постсоветской, в которой выросла сама, на ту, что целиком живет в настоящем, и это мир осознанных возможностей.
Созвучное ощущение от романа драматурга Керен Климовски «Время говорить», который вписывает историю взросления в круг традиционных израильских праздников и одновременно в контекст русской литературы. Героиня и наделена, и обременена наследием — культурным, родовым. Но она та, кому предстоит пустить колесо семейной истории по новой колее. Кажется, что это старшие в романе бунтуют, — а героиня, напротив, увещевает мир внять наконец доводам справедливости и любви.
Изумили в 2020 году критики — Ольга Балла, выпустившая книгу стихов «Сквозной июль. Из несожжённого», и Екатерина Федорчук, у которой издали роман «Трибунал», победивший ранее в конкурсе Издательского совета Русской Православной Церкви на лучшее художественное произведение о «новомучениках и исповедниках Церкви Русской».
В минувшем году замечательны и книги критики — «Смысловые практики» той же Ольги Балла, которая картографирует путешествия писателей за смыслами и легитимирует множество разножанровых художественных поисков как акт оправдания бытия, и «Ижицы на сюртуке из снов» Александра Чанцева, которая открывает не истоптанные критикой участки культурной карты и задает уверенную эстетическую планку разговору даже о самых дискуссионных авторах.
Интересно многообразие ликов актуального романа. Это и сыновняя одиссея либерального отпрыска российской политической элиты в романе Игоря Савельева «Как тебе такое, Iron Mask?». И взвешенный и поучительный, будто настоящее журналистское исследование, хотя автор признался, что всё придумал, роман Алексея Поляринова «Риф» о жертвах секты. И семейные драмы в книге Виктории Лебедевой «Как он будет есть черешню?», которые оборачиваются историями позднего взросления и ворованной, как воздух, только у самого себя — свободы. В книгу вошли заглавная повесть и роман «Без труб и барабанов», открывающие разобщенность как самый традиционный язык родства, а беспечность (и обеспеченность) как самый традиционный образ свободы.
Отмечу след онкологической угрозы, о которой продолжает думать современная литература, пополняющая корпус текстов утешающих, укрепляющих, сближающих людей в памятовании об уделе всех живых, шествующих от рождения к смерти и от обреченности к творению смысла. В 2020 году вышли «Человек в бандане» журналиста Александра Беляева и «Дышите дальше» Шаши Мартыновой.
В прошлом году литература выступила одной из главных утешительниц и проступила как непременная часть быта в карантинной изоляции. Немало встретилось мне в Фейсбуке признаний, что, несмотря на усиливающийся до паники разговор о гибели книжной торговли и даже книжного производства из-за здравоохранительных мер, многие читатели продолжали пополнять домашнюю библиотеку — уверенные, что тем самым вкладываются в свое здоровье, по крайней мере — душевное.
Меня, впрочем, еще больше, чем книжные закупки в год коронавирусного удара по литературе, вдохновляет то, как литература отразила удар: буквально запечатлев портрет года. Книг о коронавирусе уже вышло анекдотически много, в том числе и ликбез с картинками для детей. Но мне хочется отметить два эксперимента — в нонфикшн и ультра-фикшн. «Пушкин. Болдино. Карантин» Михаила Визеля я читала как документальный роман о поэте, застрявшем в самой счастливой и наполненной поре жизни, которую не распознал, за пределы которой стремился: как притчу о каждом из нас, стремящихся выпрыгнуть из своего настоящего в мечтаемое завтра, отделенное от нас каждый раз словно бы карантинной чертой. «Изнанку» — третий роман поэта Инги Кузнецовой — читала как фантастическое исследование, возможное именно что на поэтическом языке. История, написанная от лица коронавируса, разведывает границы живого и неживого, ставит вопросы о нашей обреченности выживанию и взаимному во имя его пожиранию, наконец, выводит разговор о пандемии за пределы медийной логики, помещая в центр его не проблемы человека — а проблемы бытия. Придать самой актуальной теме звучание вечной, изначальной — ход поэта и еще одно, высшее чудо литературы, удивительно усиленной всем, что пытается ее прикончить.