Что ждёт Америку?
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2020
Но придут иные музыканты,
И пойдёт уж музыка не та…
Фёдор Сологуб
Америка в голубом и красном
Америку ждет Вторая гражданская война — так на исходе минувшего года посчитали около 70-ти процентов американцев (данные различных опросов примерно совпадают). Это не значит, что остальные 30 процентов так уж твердо убеждены были в противном. Надо учитывать, что в душе человека существуют защитные механизмы, отгоняющие от себя все тягостное и опасное — до поры, когда оно становится явно неотвратимым.
Стороннему наблюдателю Вторая гражданская тоже представляется… выражусь осторожнее: почти неотвратимой. Трудно вообразить, как может «рассосаться» взаимная ненависть, какую ныне демонстрируют голубые (демократы) и красные (республиканцы). Призывы к «сове благоразумия» редко у кого находят отклик. Высказываются мнения, что мир взорвется уже 5 ноября, на следующий день после президентских выборов: проигравшая сторона немедленно призовет своих сторонников к оружию; или, скорее, сами сторонники, не дожидаясь призывов, стихийно возьмутся за оружие. Хотя преобладает другое мнение: не так скоро все произойдет; пружина должна еще немного сжаться, чтобы потом резче распрямиться.
Еще недавно редко кто отваживался представить, как может выглядеть на деле новая гражданская война. Удерживало, опять-таки, интуитивное опасение: не «накаркать» бы. Сейчас внутреннее табу уже не действует. Даже такой солидный журнал, как «Foreign Policy», предлагает рассмотреть гипотетическую карту военных операций. За дело взялись известные военные теоретики. Один из них, Уильям Линд даже разработал подробный сценарий предстоящей гражданской войны. Это тот Линд, который еще в начале века вместе с другими известными аналитиками, Мартином Ван Кревельдом и Робертом Капланом, разработал теорию так называемых «войн четвертого поколения». Согласно этой теории повсеместно слабеют силы внутреннего сцепления, образующие государства-нации, поэтому функция войны неизбежно перейдет от них к различным местным образованиям со своими вооруженными силами,
к экономическим структурам, религиозным орденам и конгрегациям и т.п. И, в отличие от войн последних столетий, это будут «войны без правил».
Вероятно, в подобных предсказаниях есть резон — но лишь применительно к отдельным регионам планеты.
Авторы этой концепции вряд ли предвидели, что Соединенные Штаты могут показать пример «войн четвертого поколения» внутри своих собственных границ.
В новой книге «Виктория», вышедшей под псевдонимом «Томас Гоббс»1 в год, когда Трамп выиграл выборы, Линд рисует картину полномасштабной гражданской войны, во многом повторяющей русский опыт и, как и в России, приведшей к гибели миллионов и даже десятков миллионов людей.
Конечно, новая гражданская война, если она возникнет, будет очень непохожа на предыдущую. Там противники изначально выстроились по разные стороны линии Мэйсон-Диксон, проведенной еще в колониальные времена, отделявшей северные штаты от южных. И военные действия по своему характеру не отличались сколько-нибудь существенно от межгосударственных войн, которые велись в Европе.
И закончились они традиционно-картинно: после финального поражения южан при Аппоматоксе генерал Роберт Ли протянул свою саблю, эфесом вперед, генералу Улиссу Гранту и тотчас получил ее обратно. Только в лесах к западу от Миссисипи и в Скалистых горах, то есть в районах в ту пору малонаселенных, где не было сплошной линии фронта, война приобретала партизанский характер, как это показано, например, в фильме 1999 года «Погоня с дьяволом» Энга Ли. Но и там соблюдалась определенная корректность в отношениях врагов; особенно обращает на себя внимание безукоризненно джентльменское отношение к женщине.
В новой гражданской географически четкого размежевания не будет; во всяком случае, на первых порах. Очень приблизительно можно сказать, что голубые преобладают на обоих побережьях, восточном и западном, а красные — на Юге и Среднем Западе. Но в считающихся голубыми штатах могут быть красные округа, и наоборот; красные и голубые могут быть в одних и тех же общинах, и даже в одной и той же семье, так что нередки будут случаи, когда брат пойдет на брата. Или сын на отца (конфликт поколений накладывается на другие конфликты). Писатель и футуролог Сэм Вэкнин еще в 2006 году писал, что следующая гражданская война будет не классической и территориальной, но хаотической и похожей на партизанскую войну. И это будет, говорит он, в унисон с Ван Кревельдом и Капланом, жестокая «война без правил». Между прочим, возможно, что Вэкнин верно предугадал время протекания Второй гражданской: 2021—2026 годы, а если ошибся, то не сильно.
Ван Кревельд считает, что опыт войны в городе, накопленный в последние десятилетия на Ближнем Востоке, пригодится и дома. А радикалы из числа голубых, оценивая небольшую ширину Уолл-стрит, находят, что здесь будет так же удобно вести баррикадные бои, как и на узких улицах Парижа времен, описанных в романе Гюго «Отверженные».
Сейчас трудно сказать, кто может одержать верх в новой гражданской. Весной как будто больше было шансов у красных, но к осени положение может измениться. Виной тому и пандемия коронавируса: пока не ясно, в чью пользу она сыграет. Но если красные все-таки возьмут верх, тогда страну, скорее всего, ожидают глубокие перемены. Не исключено, что постепенно сложится режим авторитарного типа. Известный публицист Ларри Куммер, выступающий под псевдонимом «Фабий Максим» (он же Кунктатор, римский консул времен Второй пунической войны, отличавшийся мудрой осторожностью), пишет: «Если Америка переживает закат, то он подобен не закату Римской империи (что обычно имеют в виду, когда говорят о закате Америки — Ю.К.), а закату Римской республикий2. Намек понятен: закат республики может стать одновременно «восходом» империи. США и сейчас нередко называют империей, но при этом имеют в виду их внешнюю политику, а не внутреннее устройство. Римский образец привлекает относительной «мягкостью» перехода от одного режима к другому: то, что мы теперь называем Римской империей, в первое время по-прежнему именовалось республикой, а те, кого называем императорами, именовались принцепсами, первыми людьми, аббревиатура SPQR (сенат и народ римский) по-прежнему красовалась на штандартах легионов, а главное, почти все республиканские магистратуры, начиная с сената, продолжали существовать, хотя вес и значение их сильно упали. Фактически все решал первый по счету принцепс Октавиан, сохранявший старый «отеческий» стиль руководства. Но «в очередь» за Октавианом стояли такие фигуры, как Нерон и Калигула.
Вероятно, восхождение к власти какого-то автократа, если таковое произойдет, будет непростым. В Риме путь Октавиану проложили Сулла и Цезарь. Возможно, Трамп только подготовит приход американского Октавиана. Будет ли он благом для Америки или, наоборот, бедой? Трудно заранее ответить на этот вопрос. «Бесконтрольность власти, — писал Б.П.Вышеславцев, — есть одновременно и великое зло и великая ценность»1. Все зависит от ситуации и от личности автократа.
Но если верх возьмут голубые, тогда Соединенные Штаты скорее всего ждет распад. Упомянутый Вэкнин считает, что уже в начале вооруженных столкновений начнутся перетекания людей из одних мест в другие — голубые побегут из мест, где возобладают красные, и наоборот. Робкие и аполитичные будут искать просто «безопасные места»; то есть скорее всего побегут в Канаду, потому что вряд ли безопасные места останутся в самой Америке. В результате Соединенные Штаты фактически перестанут существовать как единое государство, и на их территории возникнут новые государственные образования.
К тому же выводу приходит, вопреки своему желанию, и Линд. Он не только аналитик, но и воинствующий палеоконсерватор (направление в кальвинизме, требующее «возвращения к основам») и хотел бы всю страну обратить в свою веру, но, полагая это в настоящих условиях нереальным, дробит ее на несколько частей по своему усмотрению. В его проективном раскладе, представленном в упомянутой выше книге «Виктория», на территории страны возникнут сразу две Конфедерации, Новая и Старая. Новая уместится в исторических границах Новой Англии, Старая — понятно где. В районе Великих озер устроится небольшая, но злая мусульманская республика, где грабителям будут отрубать руки, а геев выбрасывать из окон. Казалось бы, в Америке слишком мало мусульман, чтобы их хватило на целую республику, но в условиях гражданской войны, как это обычно бывает, распахнутся двери тюрем и оттуда вырвутся на волю оголтелые исламисты; не так уж много должно быть злых собак, чтобы загнать овец в «полагающийся» им загон. Далее — «поезд идет на запад» (название одного из фильмов Джона Форда) — просторы Среднего Запада почему-то отданы неофашистам; быть может, из желания «подколоть» средне-западного писателя Синклера Льюиса, автора нашумевшей в 30-е годы книги «У нас это (фашизм. — Ю.К.) невозможно». А на крайнем Западе расположилась республика Калифорния, вызывающая у Линда наибольшую неприязнь: здесь командуют цветные и разного рода извращенцы. У новых образований нет общих границ: между ними простираются тысячи квадратных миль опустошенной, выжженной земли.
Новой Конфедерации Линд дает победительное имя «Виктория». Здесь осуществились в полном объеме идеалы палеоконсерватизма. Выбор Новой Англии кажется странным: именно в этих штатах, бывших когда-то оплотом пуритан, христианство понесло за последнее время наибольший урон; но, видимо, расчет автора был на то, что коснувшись дна, легче всплыть наверх. Возможен и такой ход мыслей: здесь, на берегу Массачусетского залива, начинались Соединенные Штаты, а так как палеоконсерваторы предлагают «начать сначала», не естественно ли сделать это в «месте начала»? Новые порядки здесь установили некие «христианские морпехи». Восстановив авторитет Церкви у себя дома, они повели борьбу и с внешним врагом, каковым считают ислам, — в близлежащей республике Великих озер и в самом гнездилище ислама, на Ближнем Востоке. Здесь они действуют в союзе с русским царем Александром (Россия «между делом» вновь стала монархией) и под его непосредственным руководством.
Проекты раздела Соединенных Штатов, которые мы находим у таких авторов, как Линд или Вэкнин, не являются чем-то исключительным. Достаточно обратиться к помощи Гугла, и мы найдем десятки или даже сотни предложений подобного же рода, где страну предлагают поделить на пять, семь или даже десять и двенадцать самостоятельных государственных образований. В некоторых штатах влиятельные круги уже сейчас вынашивают идею о выходе из Союза. А в мае месяце город Сиэтл, штат Вашингтон, точнее, выгороженная в его центре зона, провозгласившая себя «коммуной», заявила о своей независимости от Соединенных Штатов, а предстоящему лету дала имя «Лета любви» (никак посетил коммунаров Четвертый сон Веры Павловны). Началось лето с изгнания полиции, после чего на улицах стали хозяйничать банды, сильно похожие на хунвейбинов. Это говорит о том, что деление на красных и голубых является временным, конъюнктурным, во всяком случае не отражающим в полной мере весь объем противоречий, раздирающих ныне американское общество.
Ожидание перекрестного огня
Основное противоречие, раздирающее ныне американское общество — мировоззренческое. Миру «прогресса» (в кавычках или без) в различных его пониманиях противостоит мир традиции. «Фермерская демократия», каковою изначально была Америка, азбукой жизни считала Библию и вчуже взирала на интеллектуальный труд, «афинейские плетения» (как называли ранние христиане учения афинских философов); по-русски они звались «афинея» (отсюда, между прочим — ахинея). Да и Библию по возможности приближали к своему опыту; многие американцы даже полагали, что библейские персонажи говорили на английском языке времен короля Якова I (когда был сделан считающийся нормативным перевод Библии).
При всем том «фермерская демократия» терпимо относилась к рационалистическому Просвещению — пока просветители верили в Бога. Мускулистые догадывались, что мир настолько сложен и запутан, что без Головастых им не обойтись. Ситуацию переломила культурная революция конца 60-х. Студенты захватывали «храмы науки», подобно тому, как иные матросы захватывали корабли, становясь пиратами. И они стали изгонять верующих профессоров и приглашать на их место радикалов всевозможных мастей, какие только не отбывали на тот момент тюремный срок. Лидировали среди них выученики франкфуртских культур-марксистов. Перед американцами искони стояла та же задача, что и перед русскими, как ее сформулировал Владимир Соловьев: усваивать европейский ум, а не «случайные глупости отдельных европейцев». Американские последователи европейских культур-марксистов пошли как раз по пути усвоения и усугубления «случайных глупостей». За минувшие полвека они овладели большинством учебных заведений, высших и средних (осуществив завет, вероятно, неведомого им Д.Писарева: важнейшее дело революционеров — «взятие школы») и держат их до сих пор мертвой хваткой.
«Фермерская демократия» насупилась — университет отнимал у нее детей и накачивал их культур-марксизмом, сведенным к броским лозунгам. А «простой Джо» (совсем не обязательно сельский житель, но чаще провинциал) увидел в нем бедлам, занесенный на почву Америки чуждыми и враждебными ей силами.
Мускулистые утрачивали доверие к Головастым, у большинства из которых мозги съехали набекрень. Головастые стали с презрением относиться к «неотесанным», как они стали называть Мускулистых.
Провинциальный невелик-городок еще и сейчас сохраняет «старую соль», как там говорят, еще как-то поддерживающую духовно-душевную плоть народа. Здесь живут люди, очень похожие на тех «людей с загорелыми лицами и выцветшими от солнца глазами», о которых писал Стейнбек в «Гроздьях гнева» (1939). И они еще склонны верить тому, что слышат в церкви, а не тому, что приходит из города. И свое чувство самоидентификации они связывают с опытом прошлого. И могут повторить слова одного из фермеров из тех же «Гроздьев гнева» (сгоняемых с земли толстосумами из Нью-Йорка): «Как мы узнаем сами себя, если у нас отнимут прошлое?»
Такой невелик-городок обычно неплохо вооружен и готов недобром встретить чуждых ему гостей. Но это не значит, что он обязательно поддержит Трампа. Потому что Трамп вышел из круга «радетелей о мамоне и собственном кармане», который у «простых людей» симпатии не вызывает. Иначе говоря, классовое чувство остается на своем месте. В лагере голубых классовые различия еще заметнее: наряду с финансовыми воротилами международного класса там есть сильное левое крыло во главе с Берни Сандерсом, миллионером в нарочито помятом костюме, «сыном Троцкого», как его называют (многие считают его таковым в буквальном смысле, хотя это невозможно уже хронологически), и союз между этими силами не может не быть конъюнктурным. Более перспективен союз между левыми и деклассированными элементами. Для леваков, как и для когдатошних русских революционеров, «социально близкие» — люмпены, уголовники. Призыв неугасимой Анджелы Дэвис, выступившей, в недавних днях, в Калифорнийском университете в Беркли (флагман революционного студенчества) выпустить из тюрем всех заключенных, а полицию ликвидировать как таковую был встречен восторженным ревом аудитории. Ранеe левые уже добились того, что из психбольниц были выпущены все пациенты, исключая самых тяжелых. Весело, должно быть, станет жить в Калифорнии, если левые овладеют рычагами власти.
С финансовыми воротилами левых объединяет неприятие почвенной Америки, дорожащей заветами предков. Для финансовых воротил Нью Йорка и Лос-Анджелеса культурно близкие — их заморские контрагенты. А сторонники «сына Троцкого» остаются на позиции «пролетарского интернационализма» и пришлецов из дальних стран только приветствуют. Финансовые воротилы из лагеря голубых тоже ничего против них не имеют: во-первых, это для них дешевая рабочая сила и, во-вторых, электоральная поддержка. Но классовые чувства, повторю, остаются на своих местах и рано или поздно скажутся.
Подобно русским капиталистам типа Саввы Морозова, финансовые воротилы рассчитывают, что поддержка, которую они оказывают левым, оградит их от посягательств на их собственность. Почитать бы им кое-что о русской революции.
Старый, поистине роковой вопрос отношений между белыми и неграми тоже никуда не исчез. Голливудские фильмы создают впечатление полного, совершенного равенства меж ними; как правило, цвета кожи здесь просто не замечают. В университетах неграм даже отдают предпочтение, как при поступлении, так и в ходе учебного процесса. Типичный реверанс: историю Соединенных Штатов либеральные профессора начинают теперь не с 1607 года, когда первые английские колонисты прибыли в Виргинию, а с 1619-го, когда туда же привезли первых негров-рабов. И все равно в негритянской среде, по крайней мере в беднейшей ее части, удерживается антипатия к белым, которая всегда ждет подходящего момента, чтобы во что-нибудь вылиться. Недаром на вопрос, голубые вы или красные, здесь можно услышать ответ: «Мы — черные!»
Начиная статью, я назвал ее «Кануны», но оказалось, что «прялка времени» прядет быстрее, чем это можно было предположить: в «секторе» расовых отношений уже к концу мая страна вступила в начальную стадию гражданской войны; уже пролилась кровь: убитых насчитывают десятками, а раненых сотнями. Июньские беспорядки, охватившие большую часть штатов и перешедшие в погромы, показали, как легко может быть сведена на нет политика уступок, проводимая на протяжении последнего полустолетия. На черных лицах та же ярость, как и во времена Малькольма Икса, поднятые кулаки повторяют жесты «черных пантер» 1968 года. Героем черного населения стал гориллообразный негр Джордж Флойд, уголовник и наркоман, случайно убитый полицейским при задержании. Казалось бы, куда ему до уровня Малькольма Икса, который был идейным экстремистом, не бандитом, но нет, его сделали буквально «святым», притом «святым», зовущим к мести, что вообще-то для святых совсем не характерно. Пока еще трудно сказать, какую роль сыграет черный этнос «в контексте» общенациональной заварухи. Если перефразировать известную фразу герцога де Лианкура, пока это все-таки еще не революция, а только бунт. Или, если употребить спортивный термин, «разогрев».
Наконец, Юг, в границах бывшей Конфедерации, сохраняет свою особость. Политолог Питер Лодлер, северянин, пишет даже «о растущей дистанции между относительно благородным, жестоким и богобоязненным Югом (выразительная, однако, характеристика. — Ю.К.) и остальной частью страны»1. В романе Фолкнера «Авессалом, Авессалом!» один из персонажей говорит, что «старый Юг» «не убит, а только подранен». Сегодня, спустя полтора столетия после той гражданской войны, «старый бравый мир» для многих сохраняет свою притягательность; не редкость увидеть на Юге плакат: «Генерал Ли сдался, а я — нет!» Пусть таких, «не сдавшихся», не слишком много — в гражданских войнах «погоду делают» небольшие, но активные меньшинства.
Такова примерно расстановка сил, какою она представляется сегодня. Как и каким образом они схлестнутся, покажет время.
Мягкая конструкция с вареными бобами
Особое место в лагере голубых занимает технологический авангард, назовем его так. Его главное становище — Силиконовая (Кремниевая) долина. Это комплекс, состоящий из десятков, если не сотен различных НИИ и экспериментальных мастерских, выросших вокруг Стэндфордского университета в Калифорнии. Здесь то же отвержение «старого мира», что и в культур-марксистской среде, только вместо расхристанных буршей здесь преобладают как будто трудоголики. Впрочем, если судить по снятым о них фильмам (сериал «Силиконовая долина», начатый в 2018-м, и некоторые другие), это особый тип трудоголиков — им не хватает целомудрия и серьезности, какие мы привыкли связывать с типом ученого. Эти молодые люди, друг друга называющие «чуваками» (dudes) — тощие «ботаники» в толстых очках, мешковатых джинсах и «говорящих» футболках, — больше походят на участников азартных «интеллектуальных игр» на телевидении.
И цели, которые они перед собою ставят, говорят об их опасном легкомыслии. Это здесь пытаются реализовать идеи постчеловечества и трансгуманизма. Идеи эти, если я правильно их понимаю, близки. Постчеловек — это тот, кто отказывается от своей фиксированной идентичности, закрепленной религиями и культурами; это некая текущая субстанция — у него нет «скелета», но есть воля, направленная к тому, чтобы сделать себя чем-то другим. Зачем? Об этом можно было спросить уже у Фомы Опискина, который, по Достоевскому, старался «выйти из себя».
Постчеловек остается на уровне интенции, а трансгуманизм пытается на практике сделать из человека некое подобие Протея, «усовершенствуя» его тело с помощью генной инженерии, биоинженерии, цифровых технологий, имплантов, наркотических средств и т.д. И наделяя это сборное существо искусственным интеллектом (ИИ), во много раз превосходящим обычный человеческий интеллект — но только в плане математических операций.
Главная же приманка: сборному существу обещано бессмертие.
Творчество этих «шарашек» (термин, более уместный применительно к ним, чем к нашим лагерным НИИ сталинских времен) напоминает мне об алхимии. Алхимики, как известно, пытались лабораторным путем получить золото, а самые амбициозные из них еще и эликсир бессмертия. Столетиями они потели у своих атаноров (алхимических горнов) и нельзя сказать чтобы совсем бесплодно. Действуя методом проб и ошибок, они, например, выдумали порох (независимо от китайцев), многое другое открыли, разработали сложный инструментарий для работы с веществами, которым потом воспользовалась наука химия. Но главных своих целей они так и не достигли: ни золота, ни эликсира бессмертия не создали. Отчего уже в конце XV столетия Себастьян Брант назвал алхимию «страной дураков».
До некоторой степени схожим образом и наши технологические авангардисты изобретают полезные вещи: искусственный интеллект, например, находящий применение в робототехнике, логистике, военном деле и других сферах. Но свое «золото» — сборное существо, по всем признакам превосходящее современного человека и наделенное бессмертием, — они не найдут. Виртуозы, в мире цифр чувствующие себя в своей стихии, лишены художественного чутья. Cборное существо, если бы удалось его создать, наверное, походило бы на урода, изображенного на картине Сальвадора Дали «Мягкая конструкция с вареными бобами» (другое название: «Предчувствие гражданской войны»), или на кого-то из тех полулюдей-полуживотных, которых гетевский Фауст встречает на Фарсальских полях в Вальпургиеву ночь.
На Фарсальских полях не было только полулюдей-полумашин, теперь они будут.
Кстати говоря, тем же алхимикам не хватало эстетического чутья. Даже в XVI веке (время расцвета алхимии) рисунки, на которых они изображали свои «священно-действия» с участием неких символических фигур, как правило, отличались неумелостью и безвкусием. И это в то время, когда уже были созданы «Сикстинская мадонна» и «Дама с горностаем».
Вундеркинды из «шарашек» не пытаются определить онтологию сборного существа, они оставляют это философам. А философы видят в нем причудливое воплощение идеи свободы, утратившей понимание своей уместности. Честертон писал: чтобы дать свободу рыбе, надо сломать аквариум. Человек не рыба, но и у него есть свой «аквариум» — пространство, которое выделил ему Бог, как по физико-химическим параметрам, так и по психологическим, и не в последнюю очередь по эстетическим. Вытолкнутый из этого пространства, он уподобляется рыбе, выброшенной на песок.
Насельники Силиконовой долины повторяют, как рефрен: «Мы делаем мир лучше». Но если не считать химерических обещаний, «лучше» в их понимании значит «удобнее для обитания» — с большим количеством всяких кнопочек, которые избавят людей от ставших ненужными физических усилий. Но и такого рода новации имеют обратную сторону: они отучают людей от труда, в котором конституционно нуждается человек. Уместно вспомнить, что Сам Богочеловек был плотником. А распространение робототехники на производстве делает лишними множество людей, обрекая их на безработицу.
Но еще важнее другое: Силиконовая долина с головой погружена и втягивает окружающее в мир цифр. Мало что их интересует за пределами этого мира. Математик и литератор Анна Винер, несколько лет проработавшая в Долине, пишет в книге «Зловещая долина»: «Там живут слепые люди, не ведающие, по какому пути идут»1.
К тому же наделенные невероятным апломбом, убежденные в том, что именно они, «крутые профи», призваны вести за собой нацию, более того, все человечество.
А Силиконовая долина — пуп земли, ни больше ни меньше.
Мир цифр — сущностно мертвый. Он служит лишь подспорьем в научном мышлении. Да и сама рациональная наука — лишь одно из средств познания, и даже не самое главное. Английский философ Александр Бут пишет, что познание всегда начинается с интуитивных догадок, «…разум приходит позже, требуя свою долю эпистемологического пирога, но находит на столе лишь объедки, оставленные интуицией». Наука способна разрешать лишь какие-то частные загадки, но пасует там, где дело касается сущностных вопросов. Поэтому «…о происхождении человека Шуберт говорит нам больше, чем Дарвин»2. Добавлю от себя: даже, может быть, Liebes-Lyd (народные песни о любви) говорят больше. Музыка выражает чувство, что для человека важнее цифры; и она открывает глубины Тайны, каковая для человека много важнее частных загадок.
Но еще больше все-таки говорит слово. Освальд Шпенглер не поколебался сказать, что сказка больше говорит человеку, чем наука. И даже просто обыденное сознание, common sense, при всей его ограниченности, имеет некоторые преимущества в сравнении с научным познанием. Во всяком случае, если бы мне пришлось выбирать между Силиконовой долиной и Сонной лощиной Вашингтона Ирвинга (уединенный дол в окрестностях быстротекущего Гудзона, на другом краю Америки) с ее добродушными и наделенными большой фантазией обитателями, боголюбивыми и богобоязненными, я бы предпочел вторую.
Мировоззренческая пропасть разделила «гениев» Силиконовой долины с их интеллектуальной сухомяткой и глубинку, сохраняющую по меньшей мере остаточную религиозность. В Долине христианам приходится скрывать свою веру, зато «веселый» сатанизм здесь в чести (это видно из того же сериала «Силиконовая долина»).
И не только мировоззренческая пропасть пролегла между Долиной и common men, но также и социальная. Силиконовые «гении» «делают мир лучше» не для всех, а только для богатых. Те бытовые блага, которые здесь изобретают, по большей части недоступны для тех, кого называют недостаточно обеспеченными; не говоря уже о пауперах, спящих под мостами совсем близко от Долины. Да и сами вундеркинды вошли в число богатейших людей Америки. Силиконовая долина стала таким же средоточием богатства и власти, как и Уолл-стрит. Недаром говорят, что здесь царит дух знаменитой «золотой лихорадки», когда-то именно в этих местах распространившейся. И недаром Долина стала центром притяжения для венчурного (готового идти на риск) капитала со всего света. А в случае гражданской войны она может стать еще и бастионом не из последних; «ботаники», конечно, не ахти какие вояки, но они горазды в изобретении разного рода каверз военного назначения. Что важно для голубых, особенно если учесть, что в вооруженных силах низшие чины в большинстве своем держат сторону Трампа (в высших чинах некоторый перевес у голубых).
Кстати, высказываются мнения, что если начнется гражданская война, она начнется именно в Калифорнии, в момент, когда из пустыни подует ветер Санта-Ана, многих людей повергающий в состояние безумия, а разноплеменных матросов в приморских кабачках Лос-Анджелеса заставляющий резать друг друга.
Предчувствие гражданской войны
Предчувствие гражданской войны проникло и в кинематограф — зеркало национального сознания (хотя и очень избирательное и зачастую кривое).
Еще полвека назад некий черный ворон распустил когти в Голливуде, и не на экране, а в реальной жизни. 8 августа 1969 года здесь произошло событие, которое потрясло Америку: группа хиппи (как она себя называла), принадлежавшая к коммуне, возглавлявшейся неким Чарльзом Мэнсоном, забралась в дом знаменитого режиссера Романа Полански и учинила там кровавую резню, зверски убив его беременную на восьмом месяце жену и всех остальных находившихся в доме. Потрясающего в этом событии было не только и даже не столько то, что оно совершилось в доме знаменитого режиссера, сколько то, что убийцами оказались хиппи, о которых уже сложилось впечатление как о блажных, но безобидных существах, чудиках, призывающих «делать любовь, а не войну».
Американские критики обратили внимание, что ровно ста годами ранее аналогичное до некоторой степени знаковое преступление было совершено в России: в Москве на территории Петровской академии группой нигилистов-анархистов под руководством Сергея Нечаева был убит студент Иванов. Этот Иванов принадлежал к той же группе, а казнен был за какое-то незначительное расхождение с «учителем»: Нечаев требовал от своих последователей железной дисциплины, а главное, хотел приучить их к кровопролитию. Достоевский в «Бесах» несколько окарикатурил Нечаева в образе Петра Верховенского, но все «программные» высказывания последнего вполне аутентичны: «Мы сделаем такую смуту, что все поедет с основ»; «пустим неслыханный разврат»; «пустим судорогу», чтобы «все начали поедать друг друга», и «пустим свеженькой кровушки, чтобы попривыкли».
Сами себя Нечаев и его подельники выставляли борцами за светлое будущее.
Их дело, говорил Нечаев, разрушать, строить будут другие. Достоевский назвал их настоящим именем — бесы. А Мэнсон сам себя назвал «дьяволом», а своих последователей «бесенятами». Философ Уильям Генри заметил, что Мэнсон похож именно на Петра Верховенского и меньше на Нечаева, который был аскетом и действительно сильной личностью (чем вызывал восхищение у Ленина). Нечаев верил в светлое будущее, а Мэнсон — в грядущий «на днях» Апокалипсис. Гаденький низкорослый уголовник, который, сидя в тюрьме, куда он попал за какие-то «стремные» дела, начитался там «сексуальных революционеров» и, выйдя на волю, сделался «ловцом душ» на калифорнийских пляжах, где уже праздновала свой праздник хипписткая «любовь», в итоге сколотив «коммуну» из более чем ста душ, в основном женского пола. В высокой, да и не только в высокой европейской традиции половая любовь — влечение к личности, опосредованное культурными ассоциациями и включающее в себя (не всегда осознаваемое до конца и во всяком случае избегающее холодного света ratio) влечение к телу; а для сексуальных революционеров —
это влечение к телу, мало чем отличающееся от животного влечения; и оно интимным образом связано с жестокостью (на сей счет уже существует целая литература). В этой атмосфере Мэнсон почувствовал себя как рыба в воде.
Публику шокировало, что за Мэнсоном пошли многие девушки и юноши из «приличных» семей, и еще больше то, что, сев в тюрьму (где он и умер несколько лет назад), он обрел огромное количество фанов, постоянно с ним переписывавшихся.
В год пятидесятилетия громкого преступления Голливуд выпустил сразу пять фильмов на тему. Я посмотрел три из них: «Так сказал Чарли» Мэри Хэррон, «Призраки Шэрон Тейт» Дэниэла Фаррадса и «Однажды в Голливуде» Квентина Тарантино. Первые два можно обойти вниманием. Зато мегафильм (оценка критиков) Тарантино — яркий и художественно точный. Режиссер (он же автор сценария) создал альтернативную историю преступления, заставив убийц ошибиться: привел их в дом, соседний с домом Полански, где живут двое крепких мужчин, которые не дали себя убить, напротив, сами порешили непрошеных гостей. Причем сделали это с крайней жестокостью.
Во всех фильмах Тарантино жестокость — фирменная приправа, придающая повествованию остроту. И таков уж современный зритель, что ему жестокость по вкусу — с этим режиссеру тоже приходилось считаться. Но в фильме «Однажды в Голливуде» в сцену убийства троих хиппи, тоже крайне жестокую (одну из девушек подвергшийся нападению хозяин дома сжигает из огнемета), Тарантино явно вкладывает свою собственную антипатию к хиппи как к никчемному, нечистоплотному племени, разрушающему ту жизненную среду, на которой оно паразитирует; и потому легко откликающемуся на призыв уголовника Мэнсона «Helter-skelter!», что значит «устроить кавардак», «перевернуть все вверх дном».
Но кого собрались убить в первую очередь хиппари? Режиссера Романа Полански (с семьей), на тот момент знаменитого фильмом «Ребенок Роз-Мари» (1968). Сейчас редкие киноманы смотрят этот фильм или помнят его, поэтому стоит сказать о нем совсем коротко. Беременную женщину околдовывает нечистая сила, и в результате она рожает нечто, от чего в первую минуту со страхом отворачивается (зрителю это нечто не показывают). Но ее убеждают, что ребенок — плоть от плоти ее, и она, преодолев страх, обнимает его и целует. Символика прозрачна: современное общество способно родить только урода, и надо принимать его и любить таким, каков он есть.
А призыв «Helter-skelter!», между прочим, взят из песни битлов, как сказал бы Игорь Северянин, «повсесердно утвержденных» и даже награжденных какими-то британскими орденами.
Тарантино: «Мой фильм — не о Мэнсоне, а о 69-м годе». Голливуд 69-го в его изображении — веселый, красочный ковер (режиссер как бы сшивает в одно полотно мастерски сделанные миниатюры), из-под которого неожиданно выползает огромная змея.
В голубом небе 60-х Мэнсон стал первой тучкой, обещающей перемену погоды. Писательница и журналистка Джоан Дидион: «Многие люди в Лос-Анджелесе считают, что 60-е кончились внезапно — 9 августа 1969 года».
В провидческом фильме Микеланджело Антониони «Забриски-пойнт», вышедшем в том же 69-м, еще сохраняется симпатия к двум молодым людям, юноше и девушке, проникшимся отвращением к «буржуазному» быту и случайно встретившимся где-то в калифорнийской пустыне. Снята пустыня красиво: приволье, «легко дышится», и все же это пустыня, где ни травинки не видно, одни пески да камни. И это не та пустыня, что «внемлет Богу», это у молодых людей лишь случайное ложе для утех, не слишком отличное от того, что доступно рептилиям. В финале картины юношу убивают полицейские, а девушка мысленно взрывает «буржуазный дом» и уходит от него —
в ночь. Позади нее в воздухе, как на полотне Кандинского, плавают поднятые взрывом обломки чего-то вчерашнего.
В движении хиппи была частичная правда; историк Генри Мэй даже нашел в нем отголоски пуританских «обновлений» предыдущих веков. Хиппи отвергли сосредоточенность «отцов» на материальных интересах (хотя продолжали существовать за их счет), их представление о себе — как о жизнерадостных строителях собственной судьбы, своей жизнерадостностью готовых поделиться с другими. Но оттого, что правда была частичной, общество склонилось на другую сторону: приветливость стала маской, за которой таятся недоверие и зачастую неприязнь. Живой классик Джойс Кэрол Оутс в рассказе «Грешники в руках злого Бога» убеждает читателя в человеческой мизерабельности и приводит слова знаменитого пуританского проповедника Джонатана Эдвардса: «Бог ненавидит тебя и держит над пропастью ада, как держит человек паука или какое-то другое гадкое насекомое». Что должно относиться к каждому рожденному от женщины. У пуритан страх перед Судом Божьим уравновешивался упованием на милость Его, наполнявшую их энергией жизнестроительства. Но рассеивался религиозный свет, и рожденный от женщины все чаще «опознавал» в другом (ближнем или дальнем) гадкое насекомое.
«Все люди ужасны!» — восклицает Джокер из одноименного, того же 2019 года фильма (режиссер Тодд Филлипс), приветствуемый беснующейся толпой. Вероятно, правы критики, назвавшие фильм «атмосферическим».
Фильм «Рембо. Последняя кровь» Адриана Грюнберга (2019) — построенный на трафаретах боевик, но чувства, пронизывающие его, принадлежат «живой жизни».
На экране — глубинка; со вкусом показан дом пожилого фермера, все его хозяйство и, между прочим, целый арсенал оружия. Чужаков здесь не жалуют. «Мое сердце, — говорит герой фильма, — всегда было здесь, в месте, где я родился, и я буду защищать до конца мою единственную семью, мой единственный дом». Его угроза спровоцирована нападением на его дом банды мексиканцев, но ясно, что она целит, поверх их голов, в кого-то из соотечественников — слишком нетипична банда мексиканцев для американской глубинки.
У нас обойден вниманием бесспорно значительный восьмилетней давности фильм Бобкэта Голдсуэйта «Боже, благослови Америку». Его герои — немолодой угрюмый неудачник и прибившаяся к нему веселая четырнадцатилетняя девочка из благополучной семьи, которая говорит о себе, что собственная смерть ее «ни хрена не волнует». В их отношениях нет ничего нечистого, соединило их желание убивать. Не абы кого, но определенных людей — тех, кому, на их беглый взгляд, не стоит жить на этом свете. В число последних попадают и «сучки с телевидения», и чересчур развязные молодые люди, и те, кто демонстрирует аффектированный «патриотизм»; в финале картины парочка проникает в Голливуд и расстреливает там «звездное» шоу. Здесь же герой успевает сказать свое последнее слово перед тем, как его самого вместе с девочкой расстреливает полиция: «Америка стала местом жестокости и порока. Больше нет ни всеобщего чувства достоинства, ни чувства стыда, ни представления о добре и зле. Мы подражаем худшим человеческим качествам, прославляем их. Мы становимся нацией цепких слоганов, желчных циников и торгашеской ненависти.
Мы потеряли душу». Герой не притязает на то, чтобы выглядеть праведником, и считает, что его самого следовало бы убить (это напоминает об Андрее Белом, который одно время приветствовал терроризм и даже предлагал в качестве жертвы самого себя).
Послание фильма я бы расшифровал так: «Мы всего лишь показываем кино и, конечно, не призываем никого убивать; хотя вообще-то стоило бы».
Порча человеческих отношений, помимо идейных, местнических и т.д.
разногласий — еще один фактор, приближающий гражданскую войну. Он может оказаться и самым сильнодействующим. Опять-таки русский прецедент тут кое-что подсказывает: историк В.П.Булдаков, хорошо знакомый с предметом, пишет, что в годы гражданской войны массовый стихийный садизм был посильнее централизованного красного и белого террора. О том же — Максимилиан Волошин:
Разверзлись хляби душ и недра жизни,
И нас слизнул ночной водоворот.
Стал человек — один другому — дьявол.
Пандемия коронавируса вызвала панику во всем мире, но лишь в Соединенных Штатах очереди выстроились не только в продуктовые магазины, но и в оружейные; и это притом что на руках у частных лиц уже имеется триста миллионов единиц (!) огнестрельного оружия. Трудно представить, чтобы американцев заразил пример глупого короля Пикрохола из романа Франсуа Рабле, в ответ на нашествие комаров приказавшего заготовить алебарды и пращи и даже кулеврины и бомбарды — тогдашние пушки. Очевидно, что вооружились они, американцы то есть, против сограждан — «на всякий случай». Право на владение оружием для частных лиц входит в состав американской демократической традиции и закреплено Второй поправкой к Конституции. Здесь еще один пункт, разделяющий демократов с республиканцами: первые требуют отменить Вторую поправку, указывая на участившиеся случаи «немотивированных убийств», вторые отвечают, что она защищает рядовых граждан от криминального элемента и от злоупотреблений власть имущих и что вообще-то стреляет не оружие, стреляют люди.
Часто можно услышать, что «новый форт Самтер» (со штурма южанами форта Самтер в Южной Каролине началась Первая гражданская война) появится там, где власти голубых штатов попытаются отобрать у населения оружие.
«Тень Воланда ложится сегодня на Америку», — читаем в журнале «The American Interest»1. Что ж, можно вообразить, что «мессир» в черной сутане уже расположился, скажем, на смотровой площадке Библиотеки Конгресса в Вашингтоне вместе со своими челядинцами и размышляет, что ему делать с этой страной, взятой в полон «ангелами непогоды».
Постскриптум. Итак, мы видим в современной Америке сложное плетение противоречий. Но важнейшее из противоречий, повторю это, мировоззренческое. С.Л.Франк писал, что революциям и гражданским войнам предшествует и подготавливает их — раскол в мире культуры; а если брать «выше по течению» — в сфере религиозной веры. Так было в России, так теперь и в Америке. На одной стороне защитники христианства, как бы они его ни понимали, и традиционных ценностей, прежде всего ценностей семьи, на другой — нигилисты и противники семейных уз, разрыв которых неизбежно повлечет за собою смерть цивилизации. Как отразятся американские события в России? Уже было замечено, что из-за внутренней смуты вмешательство США в мировые дела ослабнет или вообще сойдет на нет, что, скорее всего, пойдет на пользу нашему отечеству. Но еще важнее другое. В сфере культуры тысячи капилляров связывают нас сейчас с американцами. Что будет с ними? Если произойдет то, на что рассчитывает евангелистский деятель Роберт Джефрес, а именно, что «почти неизбежная» гражданская война приведет к «величайшему перелому в духе нашего народа»2, тогда, наверное, это как-то отразится (как именно, пока сказать трудно) на духе нашего народа. По крайней мере, можно надеяться, что прекратится поток глупых голливудских фильмов, на которых пока воспитывается наша молодежь.