Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2020
Евгения Чернышова — историк искусства, прозаик. Работает в Государственном музее истории Санкт-Петербурга. Печаталась в журналах «Сибирские огни», «Урал», «Чиж и Ёж», литературных сборниках. Живет в Санкт-Петербурге. В «Дружбе народов» публикуется впервые.
Я слышу собака произносит речь в стихах. Она так тихо плачет.
Александр Введенский. «Ёлка у Ивановых»
— Все закончится очень скоро. Союз обэриутов просуществует всего четыре года. Шум слов умолкнет, уступив «торжеству бессмыслицы и смерти».
Распахнутые форточки не спасали от духоты. Профессор Марк Якушин в очередной раз потянулся за водой. Воды в стакане осталось совсем немного и, снова отпив, профессор почувствовал, что она неприятно теплая. Якушин пересилил себя и отпил еще — так мучительно захотелось передышки. Он с тоской подумал, что сегодня особенно неважно себя чувствует, и еще о том, что плохо ему уже не первый месяц. Постоянный гнетущий страх преследовал и днем и ночью.
— Бессмыслица — главная составляющая обэриутской поэтики, — продолжил он. — Важный эстетический принцип — смотреть на мир «голыми глазами». Попробуйте взглянуть на мир «голыми глазами». Вот прямо сейчас, давайте.
«Голый мир, раздетый мир, несчастный мир, осиротевший мир, последняя вишня на белой тарелке».
Обычно в этот короткий момент Якушин любил разглядывать озадаченных студентов, которые, переглядываясь, пытались то ли оголить глаза, то ли увидеть мир обнаженным. Но сегодня смотреть не хотелось. В голове путалось.
«Ему все это показалось, оно воды великой не пило, всё быстро в мире развязалось. Всё быстро в мире развязалось».
Полгода назад профессору стало мерещиться: сначала боковым зрением он начал улавливать какие-то мелькания. Потом мелькания превратились в серые тени, сначала неявные, а потом слепившиеся в ясный образ: большая черная собака с тихим холодным дыханием. Собака появлялась несколько раз в день, всегда внезапно, всегда пугая этой внезапностью до колик в животе. Она то тихо сидела в углу, то растягивалась ночью в коридоре, когда профессор хотел пройти в туалет, то долго преследовала его, когда он шел по улице — квартал за кварталом.
«Львы, рогатые олени, гуси, пауки, морские звёзды… Тьфу, куда это меня?»
Первая в году лекция профессора Якушина по традиции была открытой, поэтому в аудитории собрались не только студенты. Разговор в этот день всегда шел об обэриутах, которых профессор считал главным явлением искусства 20-х. Среди коллег, студентов и просто ценителей поэзии лекция считалась легендарной и была чем-то вроде талисмана, а попасть на нее было сродни посвящению в литературный мир. Миры — литературный и реальный — действительно на время целебно соединялись. Якушин умел проводить ловкие параллели с современностью, которые делали Хармса, Введенского, Заболоцкого, Олейникова и других поэтов близкими и понятными не только студентам филфака, но и далеким от литературного мира людям. По университету ходили байки о том, как делавшие у Якушина дома ремонт рабочие, с трудом говорившие по-русски, через месяц наизусть знали «Меркнут знаки зодиака».
«Профессор Марк Витальевич Якушин — крупнейший специалист в области русской литературы первой половины двадцатого века», — сообщалось в учебниках и справочниках. Сухой академический слог равнодушно умалчивал, что Якушин, счастливый обладатель уникальной памяти, знал наизусть две тысячи стихотворений и помнил каждого студента факультета в лицо и по имени. Что в вечно растрепанных кудрявых волосах его часто виднелись перья: то ли из подушки, то ли из скромного оперения местных птиц: голубей, воробьев, чаек, которых Якушин любил кормить. Что в буйной бороде его тоже таилась беглая природа: терялся пожухший сухой лист, свисала тонкими светлыми нитями паутина из осеннего парка — вечно опаздывая, профессор срезал дорогу короткими тропками через скудную городскую чащу. Что шнурок на его ботинке всегда был развязан. Что профессора любили студенты.
Все лекции Якушина начинались одинаково. Дверь распахивалась, профессор быстро входил в аудиторию, оглядывал присутствующих и говорил:
— Ну, господа коллеги?
— Северянин, 1911-й! — выкрикивал случайно выбранное кто-то из студентов, знавших правила игры.
И Якушин зачитывал четверостишие Северянина указанного года. Одно из многих, укрывшихся в голове. После чего переходил к теме лекции так ловко, как это делают только прирожденные ораторы. Рассказывая, профессор оживленно размахивал правой рукой, левую всегда держал в кармане потрепанного пиджака и без остановки ходил по аудитории. Шнурок ползал-бродил по полу, верно следуя за ботинком.
Ежегодная первая лекция, как и всегда, собрала много слушателей. Приставные стулья принесли из соседних аудиторий, но мест все равно не хватило, люди тесно расселись на ступеньках. Голос профессора разливался в звонкой тишине. Мало кто из присутствовавших признался бы себе, что ловит каждое слово, чтобы спрятаться от гнетущей тревоги. Что бы ни происходило в мире — здесь спасительно «кувыркались светила» и всему находилось объяснение.
Но сегодня, когда всем стало ясно, что профессор не в форме и чем-то сильно озабочен, спасительные «светила» застыли и тревожно задрожали потухающим светом. В очередной раз Якушин попытался вернуться в строй и задать разговору привычный характер:
— Смотреть на мир «голыми глазами» — значит избавиться от предрассудков и, в случае с литературой того времени и обэриутами, «очистить предметы от ветхой литературной позолоты». Обэриутам этот путь удался, но почти для всех закончился трагически. В 1937 году репрессирован Николай Олейников, в тридцать восьмом та же участь постигла Николая Заболоцкого, в сорок первом арестованы Александр Введенский и Даниил Хармс. Вернуться удалось только Заболоцкому, остальные погибли. В 1952 году Заболоцкий напишет «Прощание с друзьями». А за четырнадцать лет до этого, в тридцать восьмом году Введенский написал пророческую пьесу «Ёлка у Ивановых», в которой об ужасе принятия смерти рассказывает собака по имени Вера:
Я хожу вокруг гроба.
Я гляжу вокруг в оба.
Эта смерть — это проба.
Бедный молится хлебу.
Медный молится небу.
Поп отслужит тут требу.
Труп лежит коченея.
Зуб имел к ветчине я.
Умерла Дульчинея.
Всюду пятна кровавы.
Что за черные правы.
Нянька нет вы не правы.
Жизнь дана в украшенье.
Смерть дана в устрашенье…
Профессор резко прервался, посмотрел на входную дверь, снял очки — он страдал дальнозоркостью. Лицо его вытянулось и налилось красным. Якушин хотел возмущенно закричать, но смог только взмахнуть рукой и прохрипеть:
— Кто впустил в университет собаку?
Студенты удивленно посмотрели в сторону, куда показывал профессор.
— Кто открыл дверь? Немедленно закройте! — голос Якушина снова обрел силу и сорвался в пропасть неожиданно звонкого фальцета.
Студенты зашептались. Там, куда показывал преподаватель, было пусто. В открытой двери виднелась лишь лестница и кусок крашеной серой краской стены.
Профессор вынул из кармана платок, трясущейся рукой обтер лицо. Закрыл глаза. Открыл. Черная собака не исчезала. Она стояла в проеме двери, застыв и еле помахивая длинным хвостом. Профессор четко видел, как раздуваются ноздри блестящего черного носа, как белеют клыки приоткрытой пасти и как сияет капля слюны на кончике розового языка.
Якушин сделал два шага в сторону от кафедры, потом еще три неровных шажка назад и, прижавшись к черной доске, медленно сполз вниз, стерев спиной слово «гротеск».
Когда врачи «скорой», приехавшие через десять минут, сделали профессору укол, он лишь на несколько мгновений приоткрыл глаза и громко и ясно спросил:
— Вас не удивляет, что я разговариваю, а не лаю? Собака Вера! Собака Вера! Уить-уить!
Пока профессора уносили на носилках в карету скорой помощи, он издавал звуки, которыми приманивают собак.
Пара студентов призналась, что в тот день видели в университете мелькнувший черный хвост.
Утром дворник, метущий улицу под окнами университета, поднял помятый тетрадный лист. В сбитом неровном почерке он разобрал фразу: «Все закончится очень скоро».
Глава 1
Витя. Сломанные зонтики
13 февраля 2018
Я полюбил ее, потому что она спасла зонтик. Ее зовут Катя.
Некоторые могли бы назвать меня сталкером. Сейчас так называют людей, которые тайно следят за жизнью другого человека и все про него знают: где живет, где работает, в каких соцсетях зарегистрирован. Я не такой. Я не помешанный. Да, конечно, я все это знаю, и да, понятно, что для этого я приложил некоторые усилия. Но не так сложно сегодня найти информацию о человеке, который тебя интересует. Необязательно быть тронутым, психом и сталкером. И тем более я не какой-нибудь идиот, как в «Коллекционере» Фаулза, я не собираюсь ее похищать и держать в подвале. Я не выигрывал больших денег, у меня нет фургона, я и машину-то водить не умею. Да и классные были бы у нас с ней разговоры, если бы я ее похитил и держал в подвале. Что-то мне подсказывает, что беседа бы не задалась.
А я ценю ее за то, что с ней можно будет говорить. По-настоящему говорить, а не пустословить, вот что я имею в виду.
Впрочем, в наши дни завести небольшой подвал да поглубже — не самая плохая идея. Люди только и делают, что обсуждают бункеры и убежища. Одно известное СМИ даже опубликовало подробный план, как горожане устроятся в питерском метро после того, как все закончится. Правда многие считают, что все мы там просто не поместимся. Дальше следуют леденящие душу подробности на эту тему.
Низкое небо нависает над опустевшими домами.
Дождик, переставший быть грибным, сквозь провалившуюся крышу поливает мировые шедевры Эрмитажа: подгрызает золоченые рамы, слизывает цвет с полотен Рембрандта и Гойи, стирает в песок римские скульптуры.
Нева выходит из берегов и полощет скамейки Летнего сада.
Я специально привел в пример самые романтичные из вариантов будущих событий, эдакие кадры из постапокалиптической киношки, и не стал вдаваться в скучные панические причитания о том, как закончится еда, чистая вода, грянет эпидемия, мор и случатся прочие неприятности. Сложно сказать, с чем связано мое такое спокойствие. Может быть, одиночество, которое сопровождало меня всю жизнь, сделало меня неуязвимым. Мне почти нечего терять. Жаль только зонтики.
Я уже не могу точно сказать и решить для себя — может, мне этот предстоящий апокалипсис и на руку. Если я не умру, а людей станет меньше, я вряд ли расстроюсь. Мне все равно с ними всегда было сложно. С другой стороны, если придется с этими людьми дни и ночи проводить в замкнутом пространстве, я чокнусь. Особенно от обилия бессмысленных разговоров. Того, что называют «смол толк». Типа ни к чему не обязывающий разговор воспитанных людей. Я, видимо, невоспитанный. Когда я встречаю соседа в лифте, у нас никогда не завязывается «смол толк». Я пялюсь в телефон, он разглядывает заплеванный пол. Или наоборот — я заметил, что раз от раза мы с ним меняемся, словно нельзя вместе пялиться в телефон или разглядывать пол.
Какими будут «смол толки» у людей, запертых под землей? Надеюсь, до всех наконец дойдет, что лучше просто молчать.
Впрочем, вынужден признаться сам себе. Один человек все-таки мог бы сделать меня уязвимым. Это Катя. Хотя возможность даже малейшего разговора, не то что отношений, с Катей мне кажется такой же фантастикой, как если завтра я выйду на улицу и увижу на капоте машины соседа спящую кошку. Катя только мелькает на безопасном для моего ежедневного преследования расстоянии, как маячок или рефлектор на сидении велосипеда. Да, меньше всего на свете я желаю, чтобы Катя страдала. Возможно, только по этой причине мне хотелось бы, чтобы все в мире стало как прежде. Всех остальных мне не жаль.
17 февраля 2018
Тот, кто читал бы мой дневник, задал бы резонный вопрос. А как же твои родители, Витя? Как же они? Тебе их совсем не жаль? Что ж, мне здесь не перед кем лицемерить. Вряд ли я буду далек от правды, если скажу, что не люблю свою мать. С ней у нас почти никаких отношений, кроме обязательных. У нее уже лет десять другая семья и уже несколько лет другой сын, типа мой брат. Но отношения с матушкой не вяжутся, это как-то еще с детства повелось. Когда она с моим отцом разводилась, то словно отключила какой-то шлюз связи или, не знаю, понимания со мной. Но об этом отдельно. А вообще, заведено у нас так: раз в пару недель на выходных я прихожу к ним пообедать. Приношу малому какую-нибудь игрушку, перекидываюсь парой предложений с отчимом (о футболе, дрянной погоде и коммунальщиках, которые вконец охамели и проворовались — смол толк, в общем, во всей его красе). И тут в последний раз мать высказала беспокойство тем, что «живу я один как бобыль, а скоро тридцатник». Я говорю — да все у меня нормально. И двадцать семь не тридцатник еще совсем. А она: переживаю за тебя, и вдруг как заревет. Я в это время сахар в чай накладывал и от неожиданности все мимо просыпал, прямо на свежую скатерть в клеточку. И потом она что-то совсем расклеилась, стала перечислять и жаловаться: и так вокруг всё извело, что дальше будет неясно, учения эти каждый день, скоро, говорят, карточную систему введут, скоро, говорят, город снова закроют, скоро, говорят, птицы начнут умирать, скоро, говорят, и люди начнут умирать, и ты еще все время один, волнуюсь, сходи к психологу, сходи к психологу. Я хотел спросить, зачем же мне идти к психологу, если мы все скоро умрем, но не стал. Отчим пришаркал в своих растянутых трениках и бормочет: «Ну че ты, сходи, а то глянь, мать как убивается». Что мне еще оставалось — пообещал. Ну и когда я по нужному адресу пришел, который мне мать дала, после всех разговоров эта тетка-психолог и сказала: «Пишите, Витя, дневник, вы скованны, напряжены, у вас всё внутри, всё внутри, надо вам душу куда-то изливать. Терапевтически. И запишите обязательно мысли, которые у вас в голове постоянно вертятся».
Я сначала подумал: чушь какая, но по дороге почему-то зашел в «Канцтовары» и купил тетрадь общую, девяносто шесть листов. Домой пришел и первое, что написал, было про Катю. Она, похоже, моя постоянная мысль.
И еще подумал, что будет неплохо мне для самого себя записать все, что я о ней знаю. В общем так, она закончила филфак, а работает официанткой. Я сначала подумал, что это история, как у меня, — когда образование для галочки. Но потом понял, что у нее как-то по-другому, но я до конца не понял, как. Знаю только, что судя по тому, что на всякие литературные лекции и на свой филфак она ходит по нескольку раз в неделю, история ее с литературой как-то продолжается. Я ведь отслеживаю все, что она репостит в соцсетях, и хожу на все эти лекции и встречи с писателями. Ох уж эти встречи с…
Затрещал звонок. Ненавижу звонки в дверь. И вообще, звонки. Посмотрел в глазок — полицейский. Что надо этому типу?
Я тихо вернулся в комнату. Сел на диван. Стал дышать: медленный вдох на счет пять, медленный выдох на счет восемь. Медленный вдох на счет пять, медленный выдох на счет восемь. Так семь раз повторил. Это успокаивает. Это не психолог меня научила, я сам так научился. Работает получше всяких психоанализов.
Так про что я писал? А, встречи с писателями. Я такой там стал частый посетитель, что успел заметить закономерности. Вначале писатель чаще всего сообщает, что долго готовился и что он очень волнуется. Или что совсем не готовился, и сейчас будет импровизация. Потом писатель некоторое время говорит — иногда о своей книге, иногда про все подряд, в редких случаях ругает что-нибудь: погоду, отечественный кинематограф, неудобный аэропорт, невкусный суп, неподьемное кресло. Был даже один писатель, который ругал звездную систему и выражал недовольство Вселенной. Как-то она там не так расширялась. А все внимательно слушают. Потом ведущий вечера хватается за микрофон и говорит, мол, задавайте вопросы. Сначала весь зал замирает и никто не хочет ничего спрашивать. А потом тянется робкая рука. Что спрашивают — тут я ни одного вопроса не вспомню, потому что к этому моменту я уже весь извелся ненароком поглядывать на Катю, измытарился в мыслях о том, как бы мне с ней заговорить, так замучился, что хочу только одного — сбежать оттуда поскорее.
Но встречи с писателями это еще ничего. Намного тяжелее для меня проходят встречи с поэтами. Потому что поэты обязательно читают свои стихи. Чаще всего эти люди или очень стараются и доходят до исступления, или наводят на себя напускное равнодушие и что-то бормочут себе под нос. Я никогда не могу отделаться от неприятного ощущения, что мне это напоминает чтение стихов у доски в школе, домашнее задание из потрепанной книжки по литературе с Пушкиным на обложке, белая березка на груди утеса великана, жмемся мы к друг дружке, чтоб теплее стало. Вот где во мне убили любовь к поэзии, тут никаких сомнений нет. Мне понравилось выступление только один раз, когда на сцену вышел большой коротко стриженый мужик с перекошенным лицом и стал громко скандировать свои стихи, размахивая кулаком. Мне казалось, что хлипкая сцена под ним вот-вот проломится, а микрофон в руке треснет и осыплется на пол пластмассовыми осколками. Стихи были матерные, и хоть я и не любитель мата, звучало это здорово.
Один раз я оказался прямо рядом с Катей — по правую руку от нее сидела какая-то подруга, громоздкая, большая, угловатая, — Катя намного меньше и тоньше. А слева сидел я. Получилось это совершенно случайно, я пришел раньше и сел в верхнем ряду аудитории, а они почти перед самым началом, быстро поднялись по ступенькам и Катя приземлилась прямо рядом со мной. У меня от волнения сердце стало прыгать так, что отдавало куда-то в горло, прямо до боли, клянусь. В ушах зашумело и руки вспотели, не знал куда их деть. А была это не встреча с писателем, а лекция о литературе, в университете. Из-за того, что Катя сидела так близко, я все никак не мог вспомнить тему лекции и кто ее читает. Да я и имя свое в тот момент вспомнил бы с трудом.
Но постепенно я как-то справился с собой, подуспокоился и даже родилась внутри меня самонадеянная мысль, что-то вроде паршивенькой иллюзии-самообмана, что вот именно сегодня я с ней смогу заговорить. Сел поудобнее, откинулся назад как можно непринужденнее. Уставился на лектора, головой в такт киваю. А сердце скачет, прыгает, не утихает. Водички бы попить, думаю. О чем мужик говорит, вообще не пойму, но делаю вид, что заинтересован его бормотанием невероятно. Минут сорок прошло, он ходил себе взад-вперед, но вдруг резко остановился, в лице весь изменился и стал махать рукой в сторону двери. А потом закричал: «Уберите собаку, уберите собаку». Все зашевелились, смотрят удивленно, куда профессор показывает. А там просто открытая дверь. И какая может быть собака, их уже три года как нет нигде. А потом он сознание потерял. Все тут же вскочили, Катя побежала вниз по ступенькам к нему. Появились еще какие-то люди, преподаватели, стали кричать, чтобы все вышли. Я поднялся и тут увидел, что она оставила на стуле рядом записную книжку.
Я в этот момент растерялся, уставился на эту записную книжку и стою, ей богу, если бы я тоже собаку увидел, это меня бы меньше потрясло. С одной стороны, книжку можно было взять, Катю догнать и отдать, а там, может, и разговор завязался бы. Но внутри закорябало привычно, мол, какой разговор ты завяжешь, ты когда вообще в последний раз с людьми общался, лучше книжку себе возьми, а там решим. Я и взял. Быстро в карман себе ее засунул и стал выходить вместе со всеми.
25 февраля 2018
Да, конечно, плохо читать чужие записные книжки. Но бывают у людей грехи и похуже. На моей прошлой работе — а я работал несколько лет оператором в колл-центре, работа жуткая дрянь, не могу вспоминать, — у меня был коллега, который страстно любил подсматривать в чужие телефоны и мониторы. Все это заметили и стали специально открывать у себя в компьютерах всякую жуть. Типа, «порнография с богомолами», «хочу кусать людей — что делать?», «способы незаметно отравить коллегу». В итоге он уволился, потому что стал думать, что работает среди психов.
А я всего лишь читаю записную книжку любимой женщины, чтобы лучше понять ее и сблизиться. В книжке много записей о литературе, какие-то обрывки фраз, почерк то мелкий, то очень крупный, местами написано сбоку, местами и вовсе вверх ногами, буквы будто бегают по потолку. В общем, я долго листал, пытался разобрать почерк, в итоге вычитал какие-то обрывки фраз, из которых понял, что Катя пишет научную работу. Даже вроде понял, о ком пишет — о поэте Александре Введенском. Это из 20-х годов прошлого века. В записях у нее все время встречается ОБЭРИУ и Хармс (ну этого-то всякий знает). Поискал в интернете и скачал себе этого Введенского. Никогда не читал. Выбрал «Ёлку у Ивановых».
У нас все-таки с ней чертовски много общего, я тоже периодически книжки почитываю. Я и фильмов много смотрю, это не удивительно для человека, который проводит так много времени дома, как я. Я и Фаулза читал, и много чего еще. Но справедливости ради, я вообще не киноман, и не книгоман, просто иногда прохожусь по спискам в интернете вроде «20 фильмов, которые лишат вас дара речи» (не лишили) или «20 книг, которые помогут понять себя» (не помогли). Кстати, насчет литературы — сейчас вышло много книг на тему конца света, правда названия у них не отличаются оригинальностью: «Предпоследний вздох Петербурга», «Последний марафон через Аничков мост» и «Город, которого не будет». Сплошные прощания. Будто страх парализует фантазию.
27 февраля 2018
Люди много горюют из-за того, что мы остались без млекопитающих. Точнее, что из млекопитающих остались только мы, люди. Если бы кто-нибудь прочитал то, что я сейчас напишу, он бы меня, конечно, осудил. Но я здесь абсолютно равнодушен. Не интересуют меня все эти львы в саваннах, медведи в лесах, киты в океанах, котики, мило лежащие на подоконниках или дерущие в клочья туалетную бумагу, никогда не любил фильмы про верных собачек, всех этих Мухтаров, Хатико и прочих Белых Бимов. На шерсть у меня аллергия, а все животные кажутся непроходимо тупыми. Уж простите (впрочем, кому я это говорю? до сих пор не решил). Я читал одного ученого, забыл имя, он считал, что нужно сохранить лишь то, что поддерживает и развивает разумные формы жизни. А «высших» животных, которые вредят и человеку, и самим себе, нужно постепенно уничтожить. Грубо говоря, человеку не нужны тигры, потому что тигры агрессивно настроены и к нам, и вообще друг к другу. А оставить нужно только тех животных, что пригодны в пищу. И правда, зачем нужны эти тигры? Ну если только они довольно красивые. Но ведь и злые ужасно. Кстати, тот ученый предлагал не уничтожать животных, а поголовно кастрировать, чтобы они постепенно вымерли. Потому что не хотел никому причинять зла и боли. Ну и еще он был убежден, что уничтожение огромной части млекопитающих не навредит планете. Интересно, что бы он сказал сейчас? Даже он поразился бы такой версии развития его теории: вымерли абсолютно все, ни одной коровы, свинки или самого завалящего мелкого кролика не осталось. Не сказать, что за три года в экологии ничего не сдвинулось, многое медленно, но верно катится в тартарары. Но пока жизнь человека кардинально не поменялась. Так уж он устроен, человек, умеет приспосабливаться и отодвигать главные неприятности на потом. Правда, если вот начнут вымирать птицы или насекомые — вот тогда нам крышка, ребята. Слишком нарушится экосистема. Такого даже тот ученый не пожелал бы.
Вообще мир немного сошел с ума, это неудивительно. Жили себе люди, жили спокойно: все у них было — и киты в океане, и леопарды в джунглях, и собачки на поводке, и котики дома на диванчике. Конечно, где-то там, далеко, вымирали какие-то леопарды, какие-то редкие виды медуз переставали существовать, какой-то мировой океан загрязнялся, какие-то озоновые дыры росли. Да кого это когда волновало, это слишком далеко и слишком абстрактно. А потом вдруг почти в один миг (наверное, можно назвать мигом три месяца в сравнении с временем пребывания человека на Земле) от неизвестного вируса в агонии эпидемии вымирают все млекопитающие. Котики на диванчиках в том числе. Неприятно получилось.
А город, конечно, сильно изменился после того, как животные вымерли. Одно время Ленобласть и вовсе была на карантинном положении, никто не имел права въезжать и выезжать. Считается, что эпидемия началась с нас. Но когда нас закрыли, меня это почти не тронуло, я все равно никуда не собирался. Никогда не уезжал из Петербурга. Не было желания. В общем, все остальные страдали, собирали петиции, устраивали забастовки. Одни кричали: выпустите нас; другие: защитите нас; третьи устраивали всякие идиотские арт-акции. Эти считают, что искусство спасет мир. Кретинизм. Да, мир спасется от того, что вы водите хороводы вокруг Летнего сада или ходите наряженными в медведей, львов и зайцев. Через год карантин сняли, но порядок так и не вернулся. То тут, то там стоят вооруженные кордоны против митингующих, в метро на почти легальном положении живут люди — это из тех, что обнищали от умершей экономики в области животноводства, на уборку улиц почти нет денег в бюджете, голубей помойных развелось несметное количество. Оказалось, например, что кошки, обычные дворовые кошки, оказывали влияние на популяцию голубей тем, что они на них охотились. Правда, орнитологи говорят, что они и ценных редких птиц убивали, кошке же все равно, она Красную книгу не читает. Не читала.
Психологичка эта меня спросила: «Где, Витя, вы чувствуете себя комфортнее всего?» «Да уж явно не в твоем паршивом кабинетике с прибитым к стене убогим календарем за прошлый год», — хотел ответить. Но сказал, конечно, другое. «Погулять люблю, — говорю. — По улицам нашего прекрасного города». На самом деле хорошо и комфортно мне только дома, среди книг, фильмов и моих верных друзей-зонтиков. Но про зонтики я ей не сказал ничего. Да и вообще мало что сообщил, хоть она и пыталась все у меня разведать. «Ну, — говорит, — хорошо, мы с вами познакомились, приходите в следующий раз, работы много предстоит». «Вот сама и работай, — подумал я, — у меня своя работа есть».
Я к ней больше не приду. Потому что я сразу просек, что дальше она будет из меня вытягивать про детство, про мои отношения с родителями, развод их, про травмы детские, а мне про все это говорить вообще не хочется. Тем более с малознакомой потеющей теткой в стоптанных туфлях, на лице которой, как грим, застыли еле скрываемое равнодушие и скука. Тем более, главное, что мне нужно было услышать, она сказала, — мне надо высказать куда-то свое накипевшее. Поэтому я и взялся за дневник.
А дома мне действительно лучше всего. Жаль только, что регулярно приходится выходить на работу. И за зонтиками. Но я хорошо устроился — работа занимает у меня не больше трех часов в день. Есть и опасности… Впрочем, не буду об этом, слова развеиваются, а буквы остаются на бумаге, рукописи не горят, вот это всё.
1 марта 2018
Конечно, Петербург изменился, но многие вещи остались какими были. В городе так же работают кафе и магазины, ездят машины, перевозит людей метро, на входе в него раздают бесплатные газеты. На обложках газет по-прежнему всякие нелепые вещи, типа «Остров свекровищ» (что-то про семейные отношения), «В Петербурге пчелы облюбовали фонарный столб» (жилищные проблемы), «В селе Обрыв машина упала с обрыва» (новости автолюбителей). Как видно, катастрофа грядет, а жизнь идет.
Из постэпидемных «приобретений» Петербурга страшно не люблю юродивых и кликуш. За три года каждая мало-мальская площадь, каждый свободный пятачок у метро облюбовали эти персонажи. Никто толком не знает, откуда их столько взялось. Они стоят, шатаются, машут руками, трясутся и громко рассказывают, что конец света близко и перечисляют все его детали. По мне так это совсем неоригинально, такие мысли сейчас у каждого в голове. Иногда они падают, гнутся всем телом и корчатся на земле. На это так вообще смотреть невозможно. Правда, на Владимирской стоит один громила, выше двух метров ростом, огромный, широкий, как шкаф. Вот он мне даже нравится. Этот никогда по земле кататься не будет. Одет он во что-то неприметное и мятое — какие-то грязные брюки со следами былого великолепия стрелок, рубашка неопределенного цвета. Но зато он всегда обут в черные лакированные, до блеска начищенные туфли. Большую часть дня он просто стоит и смотрит в сторону церкви. Иногда поднимает пудовый кулак и грозит туда. Каждый час оглашает что-то на их, кликушечьем. И каждый день ровно в полдень он внимательно всматривается в ограду церкви, снимает одну туфлю и швыряет туда. Я это случайно заметил, а потом специально приходил наблюдать. Местные кликуши и уличные музыканты, которые там ошиваются, прозвали его Стерегущим. Они же ему эту туфлю приносят обратно.
2 марта 2018
А вот что почти не поменялось в Петербурге, так это погода. Хоть экологи и предвещают нам кардинальную смену климата и что у нас будет жара по полгода, пока еще ничего не случилось. Пожалуй, стало еще дождливее. Солнце мы видим еще реже, несколько раз в месяц, даже летом. Но я, не знаю сам почему, с детства в дождливую погоду себя всегда чувствовал лучше. Спокойнее. Словно дождь, туман, серость смывают, разглаживают мои нелепые черты, оспины на лице, мою хромоту. Я будто слит с окружающей средой. Я как дерево, как гранитный камень в теле набережной, как пыльное стекло в бывшем доходном доме на Невском. Я никогда не хотел быть на виду и всегда это ненавидел. Поэтому питерская серость — моя броня и защита. Многие не любят серый цвет. Я люблю. Мне нравится серая одежда Петербурга.
Так что дожди льют, и зонтик в нашем городе по-прежнему главный расходный материал. Я считаю, что сломанный зонтик, выброшенный на помойку, — это символ человеческого предательства. Зонтик помогает вам, укрывает вас от дождя изо всех сил, а вы его бросаете при первой возможности, как только он сломается. После каждого мало-мальского дождя я вижу десятки помятых, брошенных на произвол судьбы зонтиков по всему городу: на тротуаре, скамейках, в палисадниках и просто в урнах. И вот после дождя выхожу я и собираю их, раненых бойцов в брезентовых курточках.
Я уверен, что если бы зонтики умели говорить, они бы много нам рассказали о предательстве. А тут и у меня есть история в запасе, как раз из разряда таких, которые нужно записывать в дневнике. Чтобы, пользуясь терминологией нашего специалиста в стоптанных туфлях, «терапевтически изливать душу». Запишу эту историю детства себе на память. Был у меня во втором классе друг — Коля Рубаков. Дружили мы с ним весь первый и весь второй класс, я тогда был наивный, как котенок несмышленый, думал, что один учебник «Родной речи» на двоих, пихание друг друга локтями и коленками тайком от учительницы и совместные поделки в кружке по природоведению делают людей настоящими друзьями. На кружке мы с этим Колей долгое время после уроков делали подробный макет нашей планеты. Модель была чуть побольше мяча, и на ней мы отмечали все детально: где какие страны, главные горы, основные моря, все океаны. Как-то меня тогда это все завораживало: и то, что планета огромная, и то, что в ней столько всего разнообразного, все эти звери, птицы, леса, поля, вулканы, пустыни. И вообще я был тогда сильно увлечен природой, книги читал про нее, особенно любил свою Большую детскую энциклопедию по природоведению. Там про все было: от инфузории туфельки до размножения ламантинов, от органов обоняния бабочки до видов человекообразных обезьян.
А еще я ходил на скалолазание. И вот как-то на этой секции я неудачно перехватился, крепление там было тоже неудачно зафиксировано, в общем, я упал и сломал ногу. Казалось бы, кто не ломал что-нибудь себе в детстве. Но именно мне не повезло — я пролежал в больнице полтора месяца и нога не срослась правильно. Ногу снова ломали, снова гипсовали, делали какие-то хитрые манипуляции, я пролежал еще два месяца. Опять все получилось плохо, меня возили в какую-то специальную больницу в Москву, родители истратили последние деньги.
Когда я наконец вернулся в класс, прошло месяцев семь. Вылечить меня до конца не смогли — я стал ходить, но начал сильно хромать. Коля Рубаков уже дружил с другим мальчиком, — оказалось, что в этом возрасте дружба долго не держится. Ну или дело не в возрасте, а просто Коля был хреновый друг. Сложно сказать, в какой момент началось это отстранение одноклассников от меня и меня от них. Я вроде вернулся в тот же класс, вроде там были те же ребята. Но за это время у них создался какой-то свой мир, в который я не смог попасть. Не мог бегать со всеми на переменках, играть в стеночки, поддавки и в футбол. Своей хромотой я как-то пришелся всем не в жилу. И Коля тоже стал меня сторониться. Сначала еще ничего, а потом еще и дразнить начали. Учительница была молодая, без какого-то влияния на класс, да еще и жалела меня прилюдно, что всеобщий гнобеж за ее спиной только усиливало. Одноклассницы подхватили пример, тоже решив проявлять благородное, а на деле снисходительное, сочувствие, и когда я выходил к доске, громко перешептывались за моей спиной: «Бедный хромоножка».
Ну и главное, — хотел я дальше с Колей мастерить наш макет земли, который никак не мог найти. Долго его спрашивал и не мог добиться ответа, нигде нашей модели не было. Он говорил, что не знает, отмахивался от меня. В общем, потерял к нашему совместному, как сейчас сказали бы «проекту», всякий интерес. А потом как-то я вышел на перемену и увидел, как этим макетом мальчишки играют в футбол. Лупят со всей дури, как по мячику, он отлетает высоко, задевая плафон люстры на потолке. И Коля вместе с ними в этот футбол рубится, хохочет. На очередном ударе модель развалилась на две части, в разные стороны разлетелись бумага, картонные утесы и горы, деревца маленькие из проволоки и ваты, крохотные животные из пластилина. Я развернулся и ушел оттуда. А дома достал энциклопедию по биологии, выдрал из нее все листы, по одному. И выкинул в мусорное ведро. Нашло что-то на меня.
Родители еще в это время решили развестись, и отец как-то очень плавно соскользнул из моей жизни, а потом вообще уехал в США, и сейчас я его вижу или слышу крайне редко, раз в три года. Но зато он денег частенько высылал и сейчас это делает. Иногда. Мама в сердцах тогда сказала, что он ушел к другой женщине и у него теперь другая семья, в которой у всех все благополучно. В общем, я тогда подумал, что это, конечно, из-за меня. Я и до этого не отличался особой общительностью, а тут и вовсе замкнулся. Потом через год я еще школу поменял, потому что мы переехали. А там ко мне сразу прилипла кличка «Косой» (хотя какой я косой?), и общался со мной только еще один изгой, который нещадно картавил и от которого постоянно несло луком.
И вот тогда во мне это поселилось. В те годы. Внутри у меня прижилось что-то вроде комка ненависти и недоверия, который со временем разросся, и я его чувствую каждый день. Я даже название ему дал — «скребун». И вот скребун мне с детства шуршит, нашептывает, ковыряет: никому нельзя верить. Никому ты не нужен. Ничто нельзя любить и ни к чему нельзя привыкать. И планету эту нашу тоже любить нельзя, вместе со всей ее живностью, горами, лесами, озерами и морями идиотскими. Будь одиноким, будь одиноким, будь одиноким, это лучше всего.
Впрочем, довольно скоро мне, как и многим таким, как я, отвергнутым нашим любезным обществом, помог интернет. Сначала я сидел на форумах, потом в группах «ВКонтакте», переписывался с разными людьми. Стал общаться с девушками. Но ни с кем так и не встретился. Пару раз приходил на свидания, но не дожидался и уходил. Чаще всего я еще по фотографии видел, что это была за девушка, и казалась она мне слишком привлекательной. Этой я не нужен. Так я был убежден. Точнее, скребун внутри меня ворчал и царапался — уходи, дурак, ничего у вас не получится. Я и уходил.
И только сломанные зонтики скребун одобрял.
Раненые зонтики я собираю и несу домой. Время мое — четыре утра. Погода — после дождя. Если эти два момента соединились, я чувствую себя счастливым. Я иду по предрассветному городу, делаю секретики и собираю раненых бойцов.
4 марта 2018
Когда я приношу зонтик домой, то сначала раскрываю его и оцениваю основные повреждения. Как правило, сломаны одна или две спицы, на профессиональном сленге это означает «выпадение заклепки из шарнирного соединения тяг и спиц». Пустяковое повреждение, легкая рана. Я мою его в ванной и ставлю сушиться. А потом приступаю к ремонту.
Так вот, чаще всего дело в заклепке, которая соединяет части спиц. От нагрузки при ветре края заклепки разгибаются, она выпадает и теряется. Я ремонтирую зонт с помощью самодельной заклепки из медной проволоки. Это самый надежный способ ремонта, я проверял. Нужно продеть проволоку через отверстие в тяге и проверить, чтобы она легко ходила. Туда-сюда. Если туго, — немного уменьшаю диаметр с помощью наждачной бумаги. Потом завожу спицу в прорезь тяги и вставляю подготовленную проволоку с головкой.
Обычно, когда чиню зонтики, я слушаю подкаст про устройство разных механизмов и машин. Сейчас подкастов развелось очень много, и по большей части это все напрасная болтовня, еще хуже смол толков. Но я нашел полезный, к ведущему приходят совершенно разные специалисты и рассказывают об устройстве всего: от дверного замка до двигателя самолета. До сих пор они почему-то не сделали подкаст про зонтичные механизмы, я его очень жду.
Так вот, расскажу, что делаю дальше. Откусываю лишнюю часть бокорезами. Остается только прижать созданную головку проволоки к наковальне и легкими ударами по краям расплющить проволоку до образования головки. Вуаля — шарнир зонтика отремонтирован.
Иногда приходится перетягивать зонтики новой тканью, иногда — прикручивать новую ручку, иногда ремонтировать автоматический механизм-кнопку. А потом вылеченный зонтик я несу в комнату, которую я выделил для своей коллекции. Всего у меня две комнаты, а это та, в которой раньше жила моя бабушка, она умерла четыре года назад. Из комнаты я многое вынес на помойку, пришлось разобрать и выкинуть большой платяной шкаф с лакированными дверцами, какие-то покосившиеся полки со стен, выбросить кровать с продавленной сеткой и еще горы всякого хлама. Поставил стеллажи большие, высокие, от пола до потолка, и там храню свою коллекцию.
Зонтики в моей коллекции самые разные, в общей сложности сейчас их у меня триста тридцать одна штука. Автоматические и простые, которые нужно раскрывать движением руки. Длинные зонты-трости и крохотные, которые можно много раз сложить, такие удобно носить в женской сумочке. Есть зонтики большие, под которыми могут спрятаться несколько человек, а есть маленькие, исключительно для одного. Есть строгие взрослые, есть смешные детские. И конечно, у меня есть зонтики самых разных расцветок. Однотонные, черные, белые, серые, красные, в клеточку, в крапинку и цветочек, с изображением Питера и Суздаля, белых облаков и ночного звездного неба, с надписями Paris, London и Cuba, фруктами, китайскими драконами, пизанскими башнями и колизеями, японскими самураями, горными вершинами, морскими волнами, островами и пустынями, орхидеями, тюльпанами и сиренью, флагами всех стран, рыбами, птицами, дельфинами, волками, собаками, кошками. Иногда мне кажется, что зонтики могут рассказать о мире больше, чем сам человек.
5 марта 2018
Вчера я, как обычно, чинил вечером зонтик, мне попался интересный экземпляр — длинная тонкая трость с гладкой, но крепкой тканью. У него был сломан механизм, который его открывал, и погнута одна спица. Я так увлекся процессом, что не заметил, как закончился свежий выпуск подкаста про устройства и механизмы и автоматически включился совсем другой, что-то там про городскую культуру Петербурга. Я стал слушать это, не особо вникая, понял только, что они там беседуют в прямом эфире. Сначала было что-то про тишину, музыку, танцы, исчезнувших животных, детские рисунки, тигра на трех лапах, потом снова про тишину, а потом там какой-то грохот раздался, я аж инструмент выронил. Я сначала ничего не понял, кто-то закричал, а потом выяснилось, что один из собеседников, не закончив беседы, выпрыгнул из окна. А у них там, как я понял, шестой этаж.
Я после этого долго еще в себя прийти не мог. Все думал про этого человека. Кто это был? Кажется, какой-то диджей, говорил про музыку. Почему он это сделал? Может быть, он остался жив? И можно ли выжить, если упасть с шестого этажа? Я подошел к окну и попробовал посмотреть вниз. Видно было плохо, в стекле отражались только я и лампочка у меня за спиной. Я долго вспоминал, какой у меня этаж. Четвертый.
Потом я все-таки взял себя в руки и вернулся к починке зонта. Может быть, он выпрыгнул, потому что очень устал от их бессмысленного разговора? Теперь точно буду слушать только подкасты про механизмы.
6 марта 2018
«Жирафа — чудный зверь. Волк — бобровый зверь, Лев — государь и Свиной поросенок», — прочитал в записной книжке. Теперь я знаю, откуда эта фраза. Она из пьесы «Ёлка у Ивановых», которую я стал читать из-за Кати.
Что я могу сказать, странное произведение. Я ничего не понял, если честно. Понятно только, что это абсурд, не совсем я дурак отсталый. В этой «Ёлке» сразу и проза, и стихи, все персонажи ведут себя неестественно, говорят непонятно, ведут себя странно. Нянька убивает «тридцатидвухлетнюю девочку», «семидесятишестилетний мальчик», «восьмидесятидвухлетняя девочка» и остальные безумные члены этого семейства ждут ёлку, отец и мать семейства смотрят балет с «шерстяными пузатыми балеринами». Собака Вера разговаривает. Кстати, Ивановых в этой истории вообще нет, у всех персонажей разные фамилии. Какая отборная чушь. В нескольких местах я еще подозреваю непонятную мне игру слов, но в большинстве своем это бред сивой кобылы.
Ну не люблю вот эту всю хармсовщину и прочее. Я, конечно, понимаю, что это признанные всякими специалистами поэты. Но для кого они все это пишут? Давайте справедливо судить, честно, без всяких интеллигентских реверансов. Когда-то я даже пытался читать все такие вещи через силу, почитал, что пишут об этом филологи и прочие литературоведы, в общем, такие люди, как Катя. Но. Не хочу врать. Это чушь. Это для кучки литературоведов, которые пишут такое для другой кучки литературоведов и еще одной кучки читателей, которые делают вид, что что-то в этом понимают.
Прости, Катя, я не хочу врать себе. Не хочу менять себя.
Впрочем, может быть, ты сможешь меня переубедить? Чувствую, как скребун больно ударил меня изнутри. Стал нашептывать, что знакомство наше вряд ли вообще состоится.
7 марта 2018
«Одиночество — это лоб, на котором синяк. Или серенький свитер и пальто с оторванными пуговицами», — написано у Кати в записной книжке. Вот это мне понравилось. Я сначала подумал, что это она сочинила, потом посмотрел в интернете и понял, что это поэт сочинил. Современный. Кажется, тот, что тогда матерные стихи со сцены читал.
На другой странице еще про одиночество нашел. Видимо, что-то из ее жизни. Вот: «Реклама в метро: “Средство от веснушек — гарантия сто процентов”. Смешно. Хотя тут же вспомнила, как жестоко меня дразнили за эти веснушки в детстве. Всех можно понять. И обнять». Когда я разобрал эти слова, на душе у меня стало печально и светло, какое-то непонятное, незнакомое чувство: я понял, что ей в детстве тоже пришлось несладко. Хотя она вся такая ладная и милая. Я долго держал в себе это чувство, словно примерял и не мог к нему привыкнуть. Словно я долго брел сквозь бесконечную серую толпу и впервые за много дней кто-то положил мне руку на плечо и сказал: «Ну и толпища, как же тоскливо, да?» Словно впервые встретил родственную душу. И еще вот это «Всех можно понять»… Откуда в человеке столько великодушия и доброты? Так не каждый скажет. Я вот, скорее, скажу, что всех нужно послать.
9 марта 2018
Вообще я влюбляюсь редко, зато серьезно. До этого очень долго нравилась соседка по лестничной клетке. Я даже выучил ее распорядок дня — она училась в университете, уходила рано и возвращалась ближе к пяти часам. Меня просто с ума сводила ее крохотная сережка на носу справа — маленький прозрачный камушек. Если на него под нужным углом падал свет, он мог стрельнуть ярким огоньком прямо в глаз. Пару раз в нем преломлялся солнечный луч, и меня как ослепляло, вот не вру. Полдня этот свет мелькал у меня перед глазами. Нос у нее был вздернутый, маленький, очень аккуратный, а волосы русые прямые, длинные, подстриженные словно по линейке.
Она жила у меня за стеной, но, как я ни старался, не мог услышать, что там у нее происходит. Это все потому, что наш дом старый и в нем толстые стены. Я прикладывал кружку к стене и ухо ко дну кружки, проверенный способ, но все равно не было слышно. Но иногда она слушала очень громко одну и ту же песню.
«Молчишь на меня, молчишь. В плаще у дверей стоишь», — такие там были строки.
А потом я наконец услышал что-то через кружку. Только это была не песня. Совсем другие звуки. И звуки эти были слишком красноречивыми, чтобы я продолжал в голове наш выдуманный роман.
11 марта 2018
А Катю я встретил в ноябре, полтора года назад. Я шел по Пестеля, по рабочим делам, у меня был хороший запас секретиков, нужно было их припрятать. И был мой «урожайный» день — лил дождь и дул сильный ветер. Я уже вытащил из урн два зонта, и впереди маячила девушка в желтом плаще с еще одним. Зонт был синего цвета, от ветра он ходил ходуном у нее в руках и все норовил вырваться, прямо как живой. Его несколько раз выворачивало наизнанку, и я знал, что еще пара порывов, и он сломается. Так и получилось, незнакомка повернула на Моховую — а на углу ветер создает самые яростные вихри — и зонт дернуло так, что она еле удержала его. Неловко вернула в привычное состояние, и вот вижу, зонтик сломался в трех местах. Все эти сценарии я знаю наперед. Зонт печально обвис и стал похож на сломанный цирковой шатер. Девушка остановилась, попыталась его расправить. Резкий порыв ветра снова врезался в зонт и оторвал его верхнюю часть, а в руках у девушки остался только металлический стержень с ручкой. И тут, вместо того чтобы махнуть на все рукой, выкинуть то, что осталось от зонта в урну и пойти дальше, она кинулась его догонять. Побежала как-то быстро, лихо, прямо по лужам, зонт вылетел на проезжую часть, а она, не глядя по сторонам, кинулась за ним. От неожиданности и я прибавил шаг, чтобы помочь ей. Пока я ковылял за ней, порыв ветра ударил снова, но в другую сторону, зонт плюхнулся на капот машины, а потом полетел прямо на меня. Так я его и поймал. Она оглянулась, увидела зонт в моих руках и быстро направилась ко мне. Подошла, улыбнулась снизу вверх как-то ясно и просто, оказалось, что она на голову меня ниже, и сказала: «Спасибо, вы нас спасли». Так и сказала, словно зонт был живым. Потом забрала его у меня и бережно сложила. Я мигом разглядел, какое у нее лицо простое, милое и симпатичное, и все усыпано рыжими веснушками. Ресницы прозрачные и светлые брови, не накрашенные, как сейчас делают все девушки. В общем, сложила она зонтик кое-как, под мышку засунула и побежала дальше по лужам.
Я прошел незаметно с ней до самого дома, в голове так и крутилось: «вы нас спасли», «вы нас спасли», «вы нас спасли», и голос ее звенел, такой тонкий, хрупкий, но с хрипотцой. Дом я запомнил, и позже убедился, что именно в нем она и живет.
Я потом, уже летом, когда ее рассматривал незаметно в метро, увидел, что у нее и руки все полностью засыпаны веснушками, и ноги, и даже пальцы ног.
13 марта 2018
Я стал часто приходить в этот двор, сидел на скамейке, делал вид, что читаю. Довольно скоро меня постигло разочарование: она раз от раза появлялась с каким-то парнем, высоким, кудряво-растрепанным, с очками в тонкой оправе на носу. Но все-таки что-то заставляло меня приходить в этот двор снова и снова. Я узнал, что когда она выходила из дома одна, то чаще всего спешила и почти бежала, а когда с ним, то всегда они шли вместе, часто обнявшись и не спеша. Я почему-то сделал вывод, что сама она не могла рассчитывать время, а он ей помогал. Мне даже в какой-то момент стало казаться, что я смог бы заменить ей этого парня, у меня с порядком тоже все в порядке, как говорит мой отчим.
А потом она стала выходить одна. Я перестал видеть их вместе, парень этот вообще исчез. Все это дало мне какую-то надежду. Я уже давно знал, как ее зовут, и давно нашел ее страницы в соцсетях. Поэтому-то я и отправился с ней тогда на ту лекцию, где профессор в падучей стал биться. И так у меня эта ее записная книжка оказалась.
16 марта 2018
Сегодня снова кто-то приходил и звонил в дверь. В этот раз я даже к двери побоялся подходить. Хотя, может быть, это был и не полицейский вовсе? Какой-нибудь назойливый агитатор за права вымерших животных. Или доставщик искусственного бекона ошибся дверью. И вообще, полицейским сейчас другой работы хватает. Хотя один раз, конечно, со мной случился очень неприятный случай. Рядом с Владимирской это произошло. Я в тот день шел не спеша после дождя, чтобы собрать очередной урожай. Только за зонтиками шел, никаких рабочих вопросов. Добрел до Загородного проспекта. Походил там кругами, дошел до памятника Достоевскому. Хоть погода была дождливая, на площади все равно было много народу. Музыканты играли свои песни, все те же, одинаковые. Иду дальше, никого не трогаю, и тут ко мне подходят два полицейских.
— Ваши документы, — один говорит, такой худой, глаза навыкате, словно уставшие.
Я показал.
Они давай спрашивать: куда идешь, зачем?
— Просто гуляю, — говорю.
Тот не унимается:
— Зачем тут кругами ходишь? Уже час пасешься тут.
А я и не заметил, что я три раза обошел эти места, так задумался. Просто когда я новый круг делал, в урне, которая на углу Достоевского и Кузнечного переулка, каждый раз еще один сломанный зонт оказывался. Как по заказу.
Второй полицейский, такой с квадратным лицом и мятой челкой из-под фуражки, все молчит, стоит. Безучастно в свой телефон пялится.
А первый спрашивает:
— Че в пакете у тебя?
А в пакете четыре поломанных зонта. У одного ручка отвалилась, у второго спица торчит, пакет проткнула. Мент все это достал, в руках повертел и говорит:
— Эт тебе зачем? Я видел, ты из мусорок доставал.
А у меня все в голове вертится, что хорошо я сегодня с зонтиками, а не с секретиками. И от этого чуть осмелел.
— А что, кто-то запрещает? — говорю.
Тут второй, не поднимая глаз от телефона говорит:
— Ты сейчас вопросы дозадаешься мне. — И дальше что-то строчит, как пальцы толстые у него только попадают по буковкам, непонятно. А потом: — Че ты до него докопался? Не видишь, он убогий? Какой нормальный человек будет мусор собирать по урнам?
— Покажи-ка мне, что у тебя в телефоне за фотографии, — говорит первый.
Тут мне совсем не по себе стало. Потому что я фотографии удалить забыл.
— Че застыл? Доставай телефон.
И тут в этот момент что-то пролетело и выбило у квадратного из рук телефон.
— Твою ж мать! — сказал квадратный.
А первый поднял с земли огромную черную начищенную туфлю с острым носом.
— Это тот дебил огромный кинул, который вон там стоит. Видишь, без туфли?
И они побежали через дорогу к двухметровому дылде, который и правда неподвижно стоял на площади в одной туфле.
Так я впервые на него внимание обратил. На Стерегущего. Потом я туда месяц не приходил, боялся. Но позже все-таки пришел. Потому что следил за Катей, а она пришла прямо на эту площадь. Села там неподалеку от него и что-то записывала долго. Не понял только, зачем она это делала.
18 марта 2018
Я много ездил с Катей в метро, держался подальше, конечно, чтобы не быть замеченным. Но как-то в час пик волной толпы меня к ней принесло совсем близко. Я держался за поручень, и моя рука непроизвольно касалась ее руки. Я пытался запомнить все как можно отчетливее: запах (что-то цитрусовое и еще словно чай с бергамотом, и сладким шампунем пахли волосы), сережка в виде птички в ухе, легкий шарф — прохладное облако, веснушки на тонких пальцах. Вагон трясло и шатало, мы ехали по самой короткой ветке, тоже рыжей, но зато от начала до конца — до станции Спасской. Я полюбил эту ветку, потому что на ней поезда очень часто останавливаются между станциями и по несколько минут стоят, и когда мы ехали по ней, я мог дольше на Катю смотреть. И вот тогда поезд трясся-трясся и остановился между Лиговским и Достоевской. И все застыло. Тишина наступила неожиданная. Только слышно было, как у парня рядом в наушнике что-то бешено скрипит и бьется. Тогда она подняла глаза от книги и стала смотреть на свое отражение в стекле напротив. Я тоже поглядел в это отражение. Я хотел по привычке опустить взгляд, спрятаться, исчезнуть, но неожиданно для самого себя продолжил смотреть. И на мгновение мы встретились взглядами. Сердце не остановилось, не стало страшно или дико, или грустно, замолк на полушепоте скребун. На две секунды, такие короткие и долгие, наступило глубокое спокойствие. Как в детстве, когда я еще не сломал ногу и садился за парту приклеивать пластилинового тигра к картонной модели мира. А потом она снова опустила взгляд в электронную книгу.
Я записал, что там разглядел: «Был в жуке ненужный спор».
28 марта 2018
«Чаевые пошлость, но без чаевых грустно», — прочитал где-то в середине записной книжки. Мне стало ее ужасно жаль. Я подумал, что ей, наверное, не хватает денег. От хорошей жизни официантом работать не станешь.
Я тогда решился и отправился к ней в кафе, чтобы заказать что-нибудь и оставить чаевых побольше. В тайне я надеялся, что она вспомнит меня: как я поймал тогда ее зонтик, как смотрел на нее в отражение, как сидел рядом на лекции. Но нет, не узнала, конечно. Выбирал еду долго, волновался, строчки прыгали перед глазами. Заказал что-то странное, какое-то перлотто, какое-то соевое рагу. Когда я волнуюсь, я вижу все словно в замедленной съемке. Вот тянется ее рука, забирает меню, вот она приносит стакан воды, вот тарелка с едой опускается на стол. Что говорит, не понимаю, все как под водой, слов не разобрать. Слишком близкий контакт, кажется, меня разомкнуло, выпала заклепка, потерялась. Рукав ее рубашки джинсовой завернут по локоть, локон выбился из прически, в стеклянной брошке-кузнечике на кофточке отражается сахарница. Веснушки ее показались огненными, а кожа очень белой.
Я вдруг заметил, что за соседним столиком мужик сидит, такой светловолосый, упитанный, и пялится, как я ее тайком рассматриваю. Мне показалось, что глядит с усмешкой, типа, парень, где ты и где она. Ты урод, а она красотка. Скребун внутри сразу заскрежетал, заковырялся, заворчал, мол, правда, правда, правда… А мне захотелось вскочить и белобрысого со стула скинуть.
Никогда я, в общем-то, и не надеялся, что с ней у нас что-то будет. Катя — это просто мечта. Но именно Катя мне кажется человеком, который не способен на предательство. Могу я верить хотя бы в одного человека? Спрашиваю я у скребуна, он что-то молчит. Даже ему она, похоже, понравилась.
Не смог есть. Оставил чаевые и убежал.
2 апреля 2018
И все-таки ночами, в тишине, я иногда представляю, как мы с Катей познакомились, и я рассказываю ей и про зонтики, и про главную свою мечту. Мечта, конечно, идиотская, любой скажет, что идиотская, но именно она мне дорога и близка. Моя мечта — дарить зонтикам вторую жизнь, и… ладно, черт с ним, сделать что-то для этой планеты, для этого дурацкого шарика, который пинает каждый человек на свете. Я хочу открыть магазин подержанных зонтов. Зонтиковый сэконд-хэнд. Повторное использование, reduse-reuse-recycle и все такое. В магазине будут продаваться вылеченные мной зонтики, а ремонтирую я их здорово, потому что починил уже три сотни, не меньше. Я купил разный инструмент: бокорезы, молотки, тиски, и все что нужно: фурнитуру, ткань всяких цветов и видов, медную проволоку для заклепок. Для этого я и делаю секретики, как в детстве, я тогда это очень любил, хоть и считалось это глупым девчачьим делом — запастись бусиной, цветной фольгой, пуговицей, найти стеклышко, раскопать, спрятать, с замиранием сердца закопать. Тут же расчистить, проверить, как красиво переливается. И снова засыпать землей, надежно утрамбовав. Взрослая жизнь — взрослые секретики. За них платят хорошие деньги. Отличие от тех, детских, только в том, что нынешние мои секретики кто-то действительно найдет.
11 апреля 2018
Иногда я даже представляю, что она читает мой дневник. Она единственная, кому бы я это позволил. Наверное, этой мыслью я оправдываю то, что прочитал ее записную книжку. Непонятно, помогло ли как-то мне. Я стал ее лучше понимать, придумал пару десятков поводов познакомиться и ни один не воплотил в жизнь.
Судя по отметке в соцсети, Катя сегодня ночью отправится в клуб «Бежать», какое-то модное место. Вообще, она редко ходит по клубам, но почему-то сегодня туда пойдет. Славное совпадение — в тех местах я часто делаю секретики. Сердце мне подсказывает, что сегодня я могу решиться и заговорить с ней. И даже скребун снова молчит и не спорит.
Поэтому я собираюсь на работу. Заскочу в несколько мест и потом, надеюсь, увижу Катю. Хороший прогноз погоды — кажется, сегодня ночью обещают дождь.
Глава 2
Да
Запись на помятом листке бумаги, прыгающим почерком:
«Катя, ты тоже видела собаку? (неразборчиво) — сильная штука, я принял две».
Другой почерк:
«Да. Видела».
Глава 3
Стерегущий. Лори
— Ладно, ладно, сиди, девица. Расскажу я тебе, как стал вестовщиком конца света, кликушей по-вашему. Кто-то юродивым зовет. Глаза у тебя добрые, ясные, и только печаль в тебе сидит глубокая, спит-подремывает, а покоя тебе не дает.
Место мое — сама видишь, у метро Владимирская. Тут вот, смотри, музыканты песни свои поют-надрываются: про кукушку, про звезду да про то, что выхода нет, и так по кругу туда-сюда повторы повторяют. Я себе место поближе к церкви выбрал. Я отсюда за событиями слежу и объявляю дела ближайшего будущего, все честь по чести. Ты не видишь, тебе не положено: а к церкви подползают бесы — косматые, кривые, хохочущие и сквернословящие, я грожу им кулаком, раз в день снимаю туфлю и швыряю в них. Крутится-вертится туфля в воздухе, крутится-вертится, летит через часть проезжую и у ограды приземляется. За действия эти меня прозвали здесь Стерегущим.
Туфли у меня, видишь, красивые, черные, лаковые, я их начищаю каждое утро перед выходом из дома. Меня матушка так научила, до того как преставилась: у мужчины всегда должна быть чистая обувь. Так что туфля летит чистая, гладкая, блестящая, а грязную туфлю я кидать бы никогда не стал. У меня размах хороший и сила за десятерых. Поэтому никто меня отсюда не гонит. Нищие и попрошайки кивают, кланяются, стоят у входа в церковь, музыканты вопят у меня за спиной, я оглашаю. Сейчас.
— Застынут птицы в небе да падут на землю мертвыми.
— Исчезнут твари последние да закончится человек всякий.
— Расползутся хляби небесные да будет гроза немыслимая, да зальет она и город, и два города, и семь городов, и все города, и не останется городов, только море.
Вот, дело сделано, час пройдет-проступит — снова оглашу. Посижу немного с тобой, девица, да расскажу тебе все, раз просишь. Ни с кем не говорил я давно, только с Антошей. Не видишь Антошу? Правильно, тебе не положено. Да, не говорил я ни с кем дней много, а внутри у меня тоже спит-подремывает, да только еще кусается и грызет во сне. Вина на мне большая. Ведь нет больше тварей млекопитающих вокруг, а виной всему я.
Я расскажу, а ты слушай.
А было так, что имел я бизнес крепкий да растущий: девять зоопарков контактных по городу, разместил я их в разных центрах торговых — в нескольких небольших заштатных на окраинах и в трех больших, блестящих, многолюдных и гордых рекламой четырехэтажных. Звери там жили самые разные: кролики, курицы, козлики, хорьки и ласки, еноты, шиншиллы, всякая мелочь: крысы, морские свинки, ежи. Тройка шимпанзе и пять мартышек. Было еще в каждом по две лисицы, три карликовых поросенка и связка-другая змей неядовитых.
Любят детки зверюшек гладить, а мамки их любят деточек своих фотографировать да фотографии в соцсетях выкладывать, мол, вот какой у меня дитенок-ребятенок хороший, значит и я хорошая, и жизнь моя славная-всем-на-зависть удалась да сладилась.
Жалко ли было животинку? Нет, не был я живодером и мучать никого мне не хотелось. Ни разу не испытал я удовольствия от того, что видел, как помирал, подергиваясь, заглаженный да затисканный кролик, или говорили мне подчиненные, что дите раздавило насмерть очередную морскую свинку. Но и не чувствовал я ни раскаяния, ни горечи, ни грусти-печали. Чувствовал я, что у каждого из нас своя судьбина, и у этих животин — такая. У меня судьбина тоже незавидная: большой я, да рябой, никто никогда меня не любил по-настоящему. Только матушка любила в детстве, да померла рано совсем, мне и десяти годков не было. А увидела бы она, каким я вырос, поди, разлюбила бы меня сразу — некрасивый я, невидный-незавидный, только головой косяки дверные задеваю да лампочки с люстрами под потолком.
Да ты и сама, девица, видишь, какой я.
Ну что ж, может, и не вышел я рожей, а умом-то ничего. Тетка моя, которая следила за мной вместо матушки и дорастила до восемнадцати лет, всегда говорила: «Ты, малец, профессию освой, чтоб не горемыкаться потом и уметь всегда заработать на пропитание». Но душа моя к профессиям была тиха да спокойна, и не пошел я ни в техникум, ни в училище, а пошел на рынок — сначала мясником, махал топором, рубил хвосты да ноги, да шкуры спускал, да смотрел, как все вокруг происходило. Деньги я не тратил, а копил. А как накопил, взял да открыл свою точку с мясом: свиным, говяжьим да бараньим. На прилавок я всегда голову свиную ставил, а язык ее синий я подрезал.
А как у меня это все так ладно получилось, — это потому что я с Юлианычем дружбу водил. Так уж сложилось.
Был Юлианыч у нас смотрителем за всем на нашем рынке, заведующий — не заведующий, а за порядком следил. Не помощник директору, но знали все, что даже директор к нему прислушивается и совет с ним держит. Был Юлианыч внешности неприметной — волосы серые, глаза серые, лицом серый, одежду носил всегда одну и ту же: черные брюки да футболка черная, в брюки заправленная. Волосы назад зачесывал, ходил бесшумно, говорил тихо-тихо. Да только боялись его все, потому что слухи о нем ходили страшные. Колошматилось да кошмарилось в слухах этих, лился кипяток, руки выкручивались, пальцы хрустели да крошились, и пропадали люди, пропадали, растворялись в воздухе, как дым. Никто с Юлианычем не спорил, только глаза опускали и делали, как он тихо говорил.
Больше всего на свете уважал Юлианыч группу «ДДТ». А отчество у него вовсе не Юлианыч было на самом деле.
Время покатилось быстро-быстро, оглянуться я не успел, как десять лет просверкнуло, а я семь точек на рынках открыл, да еще и два магазина. Да появилась у меня в то время баба собственная, звали Агния. Не то чтобы сильно красивая, но фигуристая, зад у нее был крепкий, круглый, юбки она носила из джинса голубого, в облипочку до коленок круглых, с пуговками блестящими спереди ровной линией — сверху вниз, сверху вниз — два ряда, только такие юбки носила. А губы мазала ало-сладким, и от губ этих мне больно глазам было и по нутру теплом растекалось. Ростом она была мне по локоть, так мне всякая по локоть будет, а власть она надо мной имела жгучую да сильнючую. Почти все у нас ладилось, да только твердила она мне все время, что кровью от меня пахнет. А тут как раз Юлианыч пришел и говорит, мол, продай директору нашему свои точки да магазины, ему для расширения торговли нужно, а тебе мы сделаем взамен бизнес не хуже. Жалко было с магазинами расставаться, да вспомнил я про то, что Агнии не нравится, как от меня кровью пахнет, и согласился. Да и как не согласиться, помог Юлианыч мне много, и не принято было у нас на рынке с ним спорить.
Отвез меня Юлианыч на следующий день в центр торговый, поднялись мы с ним на третий этаж, а там вывеска разноцветная: «Лимпопо». Вот, говорит Юлианыч, это твое дело новое, присматривай за ним, развивай, в убытке не будешь. Я чем надо помогу. Зашел я туда, осмотрелся. В клетках зверюшки разные, маленькие и большие: кролики, свинки морские, белки, ежи, попугаи синие, желтые, зеленые и один большой белый с хохолком, в клетке мартышка патлатая вертится, в другой лиса колечком свернулась, а в углу за заборчиком коза стоит. По центру две клетки еще: на табличке одной написано «сурикаты», на другой: «сахарные поссумы». «Это, — администраторша подскочила, — наша гордость, экзотические изюминки. Хотите, достану, погладите?» Полезла в клетку, вынула поссума и мне сунула. Упал он мне на ладонь, маленький, с мой палец, смотрит на меня глазами серыми, уши в разные стороны. Слышу, сердце бьется быстро-быстро.
А на стене написано большими синими буквами: «Трогать, гладить и кормить!»
Ничего, подумал я, подойдет «Лимпопо» для присмотра и прибыли мне. Ночами только стала сниться мне матушка моя, смотрела на меня долгим взглядом, грустным, тянучим и говорила одно и то же: «Не надо, Алёша». И всё сказки русские народные начинала мне читать.
Матушка моя, пока жива была, в хоре русском народном пела, назывался он «Доля». Костюмы у них были красивые, юбки в пол и платки красные на головах. Я с матушкой на репетиции ходил и на концерты, и песня разливалась длинная, густая, звонкая. И брала она меня иногда с собой в поездки по областям южным, где они со старухами да стариками разговаривали да разговоры те записывали. А на ночь она сказки рассказывала да песни пела колыбельные.
Ночью матушка сказку расскажет, где медведь по лесу шатается-ходит, из чащи выглядывают птицы диковинные да тонкокрылые, и заяц на тропинке замирает. Помолчит потом матушка и песню заводит:
Вы коты, коты, коты,
У вас серые хвосты.
Вы коты, коты, коты,
Принесите дремоты.
Просыпался я в поту холодном. Подумал было на попятную пойти, да вспомнил, что понравился Агнии мой новый бизнес да то, как полюбила она приходить и зверюшек гладить да тискать. И как перестала она меня ругать да бранить. Купил я ей шубку норковую-страшных-денег-стоила да сережки золотые с камешками синими. Приняла да лаской отплатила: горячо мне было горячо, горячо, горячо, да сладко, будто леденец клубничный круглый лижешь, лижешь до оторопи, до оскомины, до ярости. А леденцы я всегда любил, с детства моего бедного-пребедного, когда еще леденец рубль стоил, да и рубля у меня не было, и у матушки не было, а когда она спрашивала с зарплаты что купить-чем побаловать, я всегда говорил: чупс-чупс-чупс.
Только коза Агнии не нравилась, хоть и смирная коза была, да пахла здорово-ядрено, Агния нос всегда зажимала и глаза закатывала.
Решил я Агнию в жены брать, а она говорит мне: пойду за тебя, только достань не в свой зоопарк, а мне самой, в личное владение зверушку редкую. Тогда пойду за тебя. Нравится, говорит, зверюшка, видела по телевизору, такая у звезды-певицы одной живет. Тонкий лори называется. Хочется и мне такую. И на фотографии в телефоне показала. А сама рукой своей маленькой, теплой да юркой мне ремень на штанах расстегивает. Что ж, думаю, добуду тебе эту зверушку, коли хочешь, и отправился к Юлианычу.
Сейчас, девица, подожди, мне надо огласить.
— Жирафа — чудный зверь!
— Волк — бобровый зверь!
— Лев — государь и Свиной поросенок!
Что ж, тут я тебе признаюсь в самом больном, самом страшном, в том, что меня сточило, изъело, от чего избился внутри да излился наружу совсем. Не просто так доверил мне Юлианыч магазины со зверьем, а позвал он меня еще в одном деле помогать. Нелегко было доставлять зверей экзотических в «трогать-гладить», но Юлианыч умел. Ездили мы с ним в два места — к порту и к вокзалу, там Юлианыч исчезал надолго, а я на заднем дворе стоял, машину грузовую стерег.
Для всякого нужно было зверье: кто-то мяса экзотического хотел попробовать и гостей попотчевать, кто-то перчаточки меховые из нежной шерсти поссума сахарного или фенека пустынного заполучить, кто-то ребенку подарочек редкий-необычный хотел сделать. Но главное, что все на счастье и благополучие от Агаты Михайловны надеялись. Была Агата Михайловна вещунья и умела многое. И работу свою ворожейскую вела она только с камнями драгоценными и зверьем экзотическим. Хромоту лечила, и от безденежья, и от немощи мужской, и чтобы детки были, а некоторым бабам — чтобы деток не было, от всякой хвори, от злоключений в быту и неудач в бизнесе, от измен, ярости приступов, горячки белой, припадков всяких и от падучей черной. Что делала она со зверьем, никто не знал, да только брала она зверушку или рептилию какую в руки свои — а были они у нее темные-темные, все в сеточку морщинную, мелкую — смотрела ей в глаза долго-долго, животина так и поникала. Уходила Агата Михайловна со зверушкой за ширму золотыми узорами расписанную. А потом тишина. Только иногда писк тонкий вдруг раздавался — и снова тишина. Позже Агата Михайловна или порошок какой гостю давала, или амулет из лапки или хвостика, а камни некоторые к веревочке привязывала и нужно было носить, а некоторые совсем не возвращала, говорила, что память в них плохая и энергия черная. Я все это знаю, потому что рассказывали мне, да и сам я раз один к Агате Михайловне обратился… Чтобы Агния, Агнию, Агния, Агния моя… Не расскажу этого я тебе девица, не буду.
Несколько раз прямо в зоопарки мои приходил Юлианыч и оттуда забирал зверье для Агаты Михайловны.
Помогал я Юлианычу зверей да птиц Агате Михайловне доставлять. А зверинцы мои были этой затее заслоном и прикрытием.
Поэтому я и отправился за тонким лори к Юлианычу. Тот говорит: «Очень это редкий вид, больших денег стоит». Есть у меня деньги, должно хватить, говорю. Пообещал Юлианыч достать. Через три недели позвонил мне, говорит: «У меня твоя зверюшка, забирай». Пришел я, деньги отдал, тот вынес клеточку небольшую, а там зверек сидит маленький, глаза во всю мордочку коричневые да ушки друг к другу приставленные голые. А лапки тонкие и пальчики, как человеческие. Долго я его разглядывал, а он меня. Стало мне не по себе почему-то, но потом я вспомнил, как горячо, горячо, горячо будет сегодня, когда зверушку Агнии принесу, и сразу смахнулась тревога у меня с сердца, стекла тонким ручейком да испарилась.
Принес я лори Агнии, та обрадовалась, да давай с ним тетешкаться, потом в магазин мы отправились, фруктов, овощей и корма специального купили, и клетку большую, и зеркальце с погремушкой, чтоб не скучала зверушка. А потом домой вернулись, лори в клетку посадили, и ночь на нас упала тяжело, и в темноте я с Агнией все падал, падал, падал всю ночь, стонала и плакала Агния, а я себя не помнил, только жарко мне было и сладко, и ныло внизу сильно и болело истомно, а потом светать стало, и уснул я тяжело да счастливо. А через неделю Агния ко мне переехала, все юбки свои перевезла, туфли на каблуках высоких и клетку с лори в спальне поставила. На работу ходить перестала, стала дома сидеть, перед телевизором семечки черные и белые щелкать, меня ждать, когда я из зоопарков вернусь. И любила она, чтобы я ей или цветочки принес, или колечко, или конфеты шоколадные в коробке картонной, ленточкой чтоб обвязано было непременно, или букет из медведей плюшевых. А лори в клеточке своей сидел, Агния ему иногда семечку давала, но я говорил, что лори вредно есть семечки, а надо специальным питаться.
Как-то пришел я с работы, принес Агнии браслетик на ручку тонкий золотой с переливом, захожу, а она на диване сидит, в телевизор смотрит, на меня даже не оглядывается. Не в духе, значит, думаю. Положил браслетик рядом с ней на столик, она даже не смотрит. Потом гляжу — а лори в углу клетки лежит, не шевелится. Спит поди? Тут она ко мне голову повернула, глазами черными зыркнула и говорит:
— Укусил он меня сильно. Я его семечками накормила со злости.
А потом согнулась, уронила лицо в ладони и заплакала горько-горько. Вытащил я лори из клетки, поместился он у меня на ладони полностью, тушка еще теплая совсем. Сел рядом с Агнией, она тушку гладит и слезы льет.
Сходил я во двор, закопал лори под деревом да домой вернулся. А вечером стал про него в интернете смотреть, чтобы нового найти, и новость прочитал свежую, что был этот лори вид исчезающий из Красной книги, и осталось их в мире всего с десяток, а может, уже и ни одной не осталось. Жутко мне стало немного, что я час назад последнюю зверюшку редкую закопал, но делать нечего. Напоил Агнию сладким чаем и спать с ней лег.
А ночью проснулся резко — словно вдоха мне не хватило, глаза открыл и сел. Пытаюсь воздуха заглотнуть да не могу. Вдохнул с трудом маленько, потом еще и еще, снова будто бы научился дышать. Поднялся потихоньку, сходил на кухню, воды выпил. Вернулся, лег снова. Вдруг смотрю — в углу глаза желтым светятся. Круглые-прекруглые. Потряс я головой, зажмурился. Открыл глаза. Исчезли. Повернул голову — в другом углу светятся. Вскочил я, шагнул в темноту, исчезли глаза. Оглянулся — появились на кровати. Пригляделся, а это лори глазами светит, рядом с Агнией спящей пристроился и сидит. Бросился я к нему, на кровать плюхнулся да Агнию разбудил. «Ты чего?» — говорит. А я ничего сказать не могу, только дышу тяжело и рукой машу. Потом смог прошептать: «Лори… лори…» Отмахнулась от меня Агния, говорит: «Ты что чушь несешь, я спать хочу».
А через неделю стали помирать у меня в зверинцах звери, остались только птицы всякие да гады-рептилии. Не расстроился я, да только накупил больше хамелеонов, игуан, ящериц разноцветных да птиц — попугаев больших белых какаду и ару, и мелких — синих, желтых, зеленых волнистых, канареек да сов десяток. И бизнесу перемены не повредили, только лучше дело пошло: стали люди думать, что скоро вся живность повымрет и побежали в мои зоопарки.
Только спать я с тех пор стал плохо, все боялся, что лори снова появится. Как-то до трех часов не спал, все смотрел. Никого. Только задремал, слышу шорох. Открыл глаза: по полу белое движется короткими прыжками так: тык-тык. Коготки по полу стучат. Пригляделся: это кролик белый с глазками красными по полу скачет. Бросился я его ловить, на тапке поскользнулся, упал. Проснулась Агния, увидела, как я по полу барахтаюсь и бормочу, заорала от ужаса. Повернулся я к ней и шепчу:
— Кролика видишь?
Она головой машет и к стене отползает. Жалко мне ее стало, напугал ее сильно, успокоил да спать снова уложил, а сам до утра на кухне просидел. Понял я, что с ума начал сходить, да боялся до конца себе в этом признаться.
На следующую ночь напился я пьяным, чтобы проспать до утра крепко. Да проснулся среди ночи все равно — от стука мерного. Открыл глаза — ходит по полу поросенок черный из моего зоопарка, цокает копытцами. Жутко мне, лежу, не двигаюсь, а он все бегает туда-сюда. Тут Агния проснулась, ноги на пол спустила, тапочки нашарила и в туалет потопала. Поросенок ей под ноги кинулся, пятачком тыкается, хвостиком-запятой крутит. Вскочил я да как заору:
— Не видишь разве? Не видишь его?
Застыла Агния, отпрыгнула от меня, смотрит — глаза испуганные, круглые, как у лори.
— Кого? Я кого видеть-то должна? Дурак ты и до горячки допился!
Застонал я, в голову свою лысую вцепился, оттолкнул Агнию и в чем был выбежал на улицу. Выпрыгнул в ночь черную-пречерную и помчался куда глаза глядят. Долго бежал, как был — в одних трусах и с простыней, которую на плечи себе набросил. Мерещились мне со всех сторон глаза черные, да носы мокрые, да копытца, да лапы передние и задние, хвосты короткие и длинные, пушистые и голые крысиные. Все бежало и мелькало, умирало и булькало, рычало и звенело, топало и гремело, выло и свистело, чирикало и хохотало.
Мне жалко, что я не зверь, мне жалко, что я не зверь. Агния, Агния, Агния, агония. Олени, морские слоны, павианы, пумы, полевки, лемуры, гепарды, антилопы, барсуки, белки, буйволы, лисы, ондатры, мыши, зайцы, лоси, волки, слоны, тапиры, сурки, выдры, бегемоты, павианы, утконосы, кенгуру, киты, жирафы, коровы, кроты, гориллы, моржи, песцы, бобры, макаки, яки, козы, лемминги, полевки, кролики, муравьеды, ленивцы, летучие мыши, собаки, собаки, собаки, собаки.
— Трогать, гладить и кормить! — хохочут вокруг.
— Трогать, гладить и кормить! — звенят тонкими голосами.
— Трогать, трогать, трогать! — визжат и заливаются.
Устал бежать я, сел на скамейку. Глаза зажмурил, открыть боюсь. Руками в простыню вцепился, скрючился, сижу. Постепенно стихло всё. Приоткрыл глаз: нет никого. И только ноги голой что-то коснулось. Опустил глаза: хвост черный на ноге лежит. Собака рядом сидит большая черная. Подняла собака голову и смотрит на меня. Глаза тоже черные-черные и печальные до того, что захотелось выть мне и порвать самого себя в клочья. Понял я, что все мироустройство было хрупким-прехрупким, и расшатывал-болтал его человек, но держалось оно кое-как, но вот последнего лори я погубил, я не углядел, и с последнего лори все началось и все повымерло. Так мне стало казаться, когда я смотрел в глаза собачьи мглистые, печальные, бездонные. И тогда завыл я, а собака вместе со мной, и выли мы долго, до самого рассвета, пока за мной не приехали люди белые и не увезли куда-то за город, где стены серым крашеные, кровати металлические, а люди белые ходят туда-сюда спокойные, табаком да таблетками пахнут, и тобой управляют.
И одно только и осталось со мной, что колыбельная матушкина:
Баю-баю-баюшки,
Жил мужик на краюшке.
Баю-баю-баюшки,
Жил мужик на краюшке.
Долго держали меня там, два месяца. Лечили. Лечили меня тяжело, все мерещилось мне зверье всякое — то в углу, то на потолке, то на кровати в ногах уляжется, то на грудь мне ляжет и мурчит-урчит-давит. А пока я в больнице лежал, Агния ушла от меня.
И вот в день один врачи сказали, что мне уже лучше и поправился я по-всякому, и отправили домой. Вернулся я домой, зашел в лифт, а там листочек на полу лежит клетчатый да мятый. Поднял я его и прочитал:
Забыто время
Мир цветок
Несутся курицы в песок
Иль мчатся дни
В глаза
Твои сынок
Иль это тигров
Светлых колосок
Прихожу домой — пахнет. Серой, пером птичьим и пометом. Захожу в комнату, а там на диване сидит и на меня смотрит. Не моргает. Глазюки желтые, зрачки-точки. Так Антоша у меня появился. Не дано всем видеть Антошу, как не дано видеть ни алконостов, ни аспидов, ни вултанок, а мне дано и послано мне это к тому, что я загубил всех тварей. Но тебе я, девица, поясню, что Антоша — черный ворон с собачьими лапами. Не стал я ни удивляться, ни пытаться Антошу прогнать. Понял сразу, что Антоша со мной останется, и что Георгий Петрович, врач мой, не долечил меня и не всех зверей смог прогнать. Жалко мне только стало Георгия Петровича, который светился прямо, когда выписывали меня, такой я выходил посвежевший, и все тесты так хорошо заполнил, и на вопросы ответил как надо. Пожалел я в душе Георгия Петровича и «спасибо» сказал, что Антошу он мне оставил, чтобы был я не один, ведь Агния ко мне не вернется, не вернется, не вернется.
А зверинцы все у меня забрали, да и слава богу, не пошел бы в зверинцы я больше, а Юлианыч добрый мне пособие назначил — каждую неделю мне стали денег привозить и еды мешок. А большего мне и не надо.
Баю-баю-баюшки,
Жил мужик на краюшке.
Баю-баю-баюшки,
Жил мужик на краюшке.
Стал Антоша на кресле у меня в углу спать да везде со мной летать. И в первый же вечер к собаке отвел. Это вот как было.
Почувствовал к ночи я томление страшное. Будто расцарапывает кто-то тонким ноготком мне грудь изнутри, и ноготок этот тонкий, прозрачный сам меня скребет и сам от этого гнется, а я чувствую и больное от царапанья, и больное этого ноготка, который все гнется, гнется, гнется.
Сбросил я на пол одеяло, рукой махнул, кружка на пол полетела, красные ядрышки на ней так и посыпались на пол, как вишня. Натянул я быстро пальто свое, туфли быстро начистил и выскочил за дверь. Антоша впереди летит, путь показывает. Зашагал в сторону реки Фонтанки, Антоша летит, крыльями машет, старается. Я спешу, слышу: то ли воет там впереди что-то, то ли скулит.
Блестит Фонтанка, переворачивает волны черным, льется-бьется, да только камень ее держит ладонями глыбяными, не пускает. Белым мелькают льдинки, островки маленькие, несутся, сталкиваются. Остановился, дышу, отдышаться не могу. Антоша на ограду приземлился. Через Фонтанку на стене буквы рыжим светятся, написано: «Дикси». И буквы бегут рядом, переливаются разноцветно. Написано: «Круглосуточно». А дальше: «Покупай колбасу со скидкой». Понял я всё и в магазин направился.
Вышел я из магазина, колбасы там батон целый купил. Понял, что зовет нас та собака черная утренняя, которая со мной выла перед тем, как меня забрали люди белые. Выла она от голода, а я ей колбасы купил и нес теперь. Остановился. Прислушался. Опять слышу я скулеж, да не пойму где, но тут ветер подул слабый-слабый, Антоша вперед полетел и направил меня. Понял я наконец, куда колбасу нести нужно. Пошел быстро вдоль домов высоких каменных, в некоторых домах все спят тихо-тихо и в окнах не светится ничего, а у некоторых двери нараспашку, людей видимо-невидимо, гремит из здания громко и музыка стучит-звенит, люди хохочут, в руках стаканы да бутылки держат и тянут из трубочек белых что-то. Я все мимо иду, Антоша рядом — то летит, то на плечо мне присаживается. Скулеж все громче слышу.
Сейчас, девица, пришло время огласить.
— Мне жалко, что я не зверь!
— Мне жалко, что я не зверь!
— Мне жалко, что я не зверь!
А потом, девица, Антоша мне путь показал, и в одном дворе темном, проулке каменном нашел я ту собаку, голодная она была и водой непоеная, накормил я ее, напоил, и стал с тех пор по ночам к ней приходить, мясо приносить, колбасу из «Дикси» да всякое другое съедобное. А днем я к Владимирской церкви стал ходить, чтобы события оглашать и бесов разгонять. Другого мне теперь нельзя делать.
Узнал я потом, что одна из зверушек экзотических покусала Агату Михайловну, да больна та зверушка была не только вирусом, но и бешенством обыкновенным. И померла Агата Михайловна, не смогла сама себя спасти, испустила дух в страшных мучениях.
Вот так, девица.
А то, что неделю назад было, так я что могу рассказать, да ничего особо. Пошел я ночью как обычно собаку кормить, у ней еще щенки к этому времени родились, значит где-то кобель у нее прятался, но я не видел никогда. Пришел, принес собаке колбасы, а щенкам кефиру купил, да принес тряпок мягких да теплых в коробку, в подвал все это просунул, где собака с щенками пряталась. Выбралась собака из подвала, узнала меня. Села рядом, я ее глажу, Антоша на плече сидит. Темно было, как обычно, потому что фонарь в этом тупике каменном не работал никогда, только моргал, да вдруг все озарилось, и тебя я увидел. А ты на собаку смотришь, глаз не сводишь, будто видишь ее, а видеть ее только я должен был, только я, ведь вымерли все животины. Жутко мне стало, побежал я к тебе, чтобы вытолкнуть тебя, потому что только виноватый, гнилой, юродивый может собаку видеть и Антошу, а таких, кроме меня, нет и не должно быть. Кинулся я к тебе, а тут из темноты выскочил парень незнакомый, да мне встречь. А потом фонарь погас, грохот раздался, шаги застучали бешено, топот покатился, об стены-арки ударился и заорал кто-то:
— На землю все, быстро!
А потом ты все сама, девица, знаешь.
Мир поник, а мы затихли.
Ты, девица, иди, а мне огласить надо важное. Иди, иди.
— Соловьи, куропатки, скворцы, совы, соколы, перепела, аисты, галки, грачи, жаворонки, зарянки, стрижи, снегири, синицы, лебеди, коршуны, воробьи, горлицы, сойки, трясогузки, тетеревы, канарейки, сороки, свиристели, цапли, чибисы, щеглы, чижи, иволги, удоды, дрозды, крапивники, голуби, филины, чайки, кукушки, коростели, беркуты, журавли, выпи, глухари, дятлы, вороны.
Иди, девица, иди.
Глава 4
Катя. Больше воздуха
date: 6/02/18
subject: Петербург любит собак
Здравствуй, мой хороший.
Мы договорились, что я буду писать тебе о своей жизни, как будто все еще хорошо и все по-прежнему. Сегодня я буду писать про Петербург.
Петербург все еще любит людей. Люди все так же бегут по его улицам и мостовым. Щекочут спину городу каблуками и колесами машин. В ответ город мигает огнями, дует ветром, радостно отражает редкое солнце Фонтанкой. В Летнем саду город обсыпает белоснежные спины статуй листвой, чтобы редкие теперь туристы подольше постояли в восхищении и пощелкали камерами. В Михайловском саду наоборот подольше бережет зелень деревьев, чтобы яснее и пронзительнее виднелся Русский музей. Но флора Петербурга не живет без фауны. Город любит свою живность: уток, чаек, воробьев, голубей и ворон. Любит собак — всех мастей и характеров, домашних и бродячих, лохматых и короткошерстных, больших и размером с варежку, на поводке и без, в намордниках и с оскаленными зубами.
Фу, идиотская какая-то получилась поэзия. Но ты же помнишь наш город. Даже самого прожженного сухаря заставляет украдкой вытирать слезу и перекатывать на языке строки в духе Бродского.
Да, Петербург любит собак. Но собак здесь больше нет.
date: 14/02/18
subject: февраль
Сегодня пекинес.
Казалось бы, где зубы у этого пекинеса? Есть они вообще? Вцепился прямо в руку, повис. Боль тупая, резкая, повис, повис. Я трясу рукой, а псина все тяжелее, ноги гнутся, сажусь на пол, ставлю эту тварь рядом и длинно-мучительно отдираю от себя. Оторвала. Зверь визжит, рычит, бьется в руке. Кровь капает на пол. Я вскакиваю, отбрасываю собаку дальше от себя и бегу. Ноги ватные, мягкие, медленные. Тварь снизу — клац-клац.
Выбегаю.
Дверь — хлоп.
«Следующая станция Лошадь Ленина»
Вздрагиваю и с трудом открываю глаза. Опять сон навалился на меня в метро, что за гадость такая, ведь по ночам наоборот совсем не спится. Напротив девушка с лошадиными чертами лица жует жвачку. Смотрит спокойно, глаза светло-серые, еле голубые, блеклые. На высоком лбу сбоку шрам. Представила, как девушка рассказывает ухажеру историю о трагическом падении с качелей в пять лет: резко перевернутое небо, ноги вверх, железяка по лбу. Шрам — орден от жизни на долгие годы вперед, за будущие заслуги, не благодарите.
Поезд тормозит неожиданно резко — куртки, пальто, пуховики съезжают вбок, словно сдвинутые рукой вешалки с одеждой в шкафу, а потом резко возвращаются на место. Охристо-серые картинки за окном застывают.
Все, что потом — каждый раз, поднимаясь наверх, я представляю, что ты едешь рядом со мной. Чувствую твой запах, слышу, как шуршит рукав куртки. Выбираюсь из вагона, еду наверх. Замотать обратно шарф, куртку молнией вверх, шапка, капюшон. Ненавистное время — середина февраля, сизое дно года, бесконечные сумерки. Петербург сырой, холодный, моргает неоном в лужах. Кофе в будочке — сонный мальчик протягивает его бледной рукой, сквозь кожу синий просвет сосудов. Мягко бьемся ладонями, рассыпаем тускло блестящую мелочь: «Оставьте себе», — тихо произносим вместе.
Получается у меня описать хотя бы немного атмосферу нашего города? Передать его тебе таким, каким он был до того, как ты уехал, до того, как город наш стал необратимо другим, надтреснутым, подернутым криками и шепотом паники, заставленным кордонами против бастующих, с осиротевшими квартирами и парадными. Если тебе так важно, чтобы я делилась с тобой всем этим, я буду это делать. Но и мне важно, чтобы ты подробно рассказывал, как ты. Как ты себя чувствуешь? О чем думаешь? Как люди вокруг, о чем вы говорите?
И сколько вам еще идти?
Какое счастье, что у вас есть связь с нами, впервые за всю свою жизнь полюбила вездесущее спутниковое покрытие интернета. Раньше оно меня только нервировало, помнишь?
date: 19/02/18
subject: больше воздуха
Больше воздуха. Больше воздуха и воды.
Улицы, мостовые, площади, дворцы. Люди в куртках и капюшонах.
У Петропавловской крепости люди ныряют в прорубь. Рядом табличка «В реке не купаться». Но людей, которые купаются, это не касается. Потому что на храбрых и сильных духом правила не распространяются. Многое поменялось в городе, но не это. Как и прежде, каждый день к реке приходит человек и ломом пробивает прорубь. Храбрые и сильные духом разуваются, скидывают куртки, стягивают свитера и смело шагают к ледяной бездне. Я не такая. Я боюсь бездны. Я не люблю прорубь. Но я переехала в этот город, чтобы было больше воды и воздуха. Воздуха и воды. Каждый день я все еще вижу воду, пусть даже пока скрытую льдом. За водой — дворцы. Между небом и водой — мосты. Я хочу, чтобы город не умирал.
date: 22/02/18
subject: Введенский
Привет, мой дорогой.
Как я рада, что вы уже так много сделали, так много прошли, так далеко продвинулись. И как я рада, что раз в три дня у тебя все-таки есть возможность выйти на связь и отправить мне эти короткие сообщения, они для меня как воздух, вместо воздуха. Когда я жду день, второй, третий, кажется, что воздух вокруг меня разряжается, все труднее и труднее дышать, и к третьему дню я уже еле хожу, и дышать кажется глупой необходимостью. Я рада каждому твоему слову, малейшей новости о вас.
Оставил ты меня наедине с Введенским и уехал. А ведь у нас с ним такие сложные отношения. Пишу я про него, пишу, собираю информацию по библиотекам и архивам, и то мне кажется, что я создаю что-то совершенно уникальное, то раздражаюсь, что пишу давно известные банальности. В общем, все как раньше, научная жизнь кипит. В отличие от всей остальной. Остальная жизнь мне почти не интересна, но я стараюсь в ней участвовать, раз ты считаешь, что надо. Хожу, например, в парк гулять, смотрю на птиц. Это занятие действительно стоящее, может быть, скоро они тоже исчезнут. Прости, не буду, не буду… Мне нравятся скворцы: они очень хозяйственные, всё время скачут с какими-то веточками в клюве. Всё в дом, всё в гнездо. И эти серебристые пятнышки на черных перьях. Удивительно элегантная и толковая птица. В отличие от голубей, от которых уже спасу нет.
А что до Введенского, то я, видимо, начинаю сходить с ума, но в моем этом бездарном научном труде какие-то вещи начинают казаться пророческим. Но это все сила гения поэта, не моя. Не смейся, чем больше читаю, тем больше убеждаюсь в его актуальности сейчас. Что говорил Введенский? Он часто представлял мир, в котором все живые существа, от слона до малейшего жучка, живут в сложном, гармоничном согласии. И человек — часть этих существ. Ничем он не венец творения. По задумке, человек должен был аккуратно, смиренно встроиться в естественный, величественный ход природы. Но человек не просто не хочет быть существом среди других существ. И даже не просто хочет быть выше всех существ. Он хочет все перекроить под себя. Так нелепы его иллюзии, будто он сможет это сделать.
Так вот, человек не хочет «быть просто». Он одержим желанием быть лучшим. Быть первым. Помнишь наши вечные споры о спорте? Спорт построен на том, что кто-то должен кого-то победить. Но зачем кого-то побеждать? Ты еще это как-то оправдывал тем, что человеку нужно куда-то выплескивать эмоции, накопленное напряжение, что-то говорил про дух соперничества, который у человека в крови. При этом некоторых устраивает только оно — первое место. Если такое не случается, то им кажется, что они становятся посредственностями, неудачниками, серыми личностями. Я никогда не могла понять, в чем связь между тем, какой ты человек и чего ты добился. К чему все эти призовые места, страсть к чемпионству, дух победы. Меня вот лично всегда устраивало, например, третье. Или даже четвертое. На последнем мне тоже будет комфортно. «Самый последний гонщик Тур де Франс за триста метров до финиша слазит с велосипеда — всё равно потеряна победа. Он ложится земле на горячий живот, он лежит и молчит, и травинку жуёт, он так рад, что живёт, он так рад, что живёт, он так рад, что опять оживает», — лучшая песня на эту тему.
Чаще всего, конечно, я думаю о том, зачем я вообще пишу эту работу? В сегодняшних условиях все это кажется довольно абсурдным и нелепым. Хотя нет, наоборот очень логично, ведь «главная составляющая поэтики обэриутов — бессмыслица».
Я скучаю по тебе. Я очень, очень, очень скучаю.
date: 24/02/18
subject: без темы
Привет, мой дорогой, теплый, любимый.
Новости такие. Я нашла себе работу. Очаровательную. Я теперь официант.
Кафе достаточно милое. На подоконниках фиалки, настоящие, не искусственные. На окошках занавески в клеточку, на столах скатерти в полосочку. В меню птица, рыба, соя, овощи, фрукты, напитки, концерты модных питерских музыкантов, поэтические чтения, встречи с философами, лекции по психоанализу, диспуты о гендере и правах человека. Я вспоминаю сейчас все время свои любимые эпизоды в рассказах Тэффи, а это время — век назад. Там она пишет, что когда в 1918 году в Москве все уже катилось в ад, наступил полный хаос, на улицах и в домах убивали и грабили людей, то люди все равно каждый вечер бежали смотреть «Сильву» или в обшарпанных кафе, набитых под завязку полуголодной публикой в рваных пальто, слушали молодых поэтов. Так и у нас, каждый месяц приносит новую печальную весть. О том, что в Китае после тайфуна прорвало плотину, которая была рассчитана на самое мощное наводнение, и все равно не справилась, погибло пятьдесят тысяч человек и уничтожены последние места обитания азиатских ибисов. О том, что в спокойной в прошлом Швеции массовые беспорядки и начало гражданской войны. О том, что в Баренцевом море взорвалась нефтяная платформа и нефть разлилась на сотню квадратных километров. И чем больше таких новостей, тем сильнее бурлит наша культурная жизнь, тем чаще случаются концерты, выставки, спектакли, танцы (о них расскажу позже). Это странно и страшно, и я понимаю, что такое называется предагонией. В агонии мы будем совсем другими.
date: 27/02/18
subject: разговоры
Но больше всего я люблю слушать обычные разговоры посетителей.
Про обезьян:
— Ты замечал, что в большинстве доэпидемных нон-фикшн книг всегда присутствуют обезьяны?
— Какие обезьяны?
— Да любые. Шимпанзе, скорее всего. Они самые обучаемые. Всегда есть фраза: «ученые проводили эксперимент на группе обезьян…», и понеслось. Больше всего я люблю историю про то, как сначала обезьянам давали шпинат и у них повышался уровень дофамина. Потом им стали давать сок — дофамин тоже повысился. Потом, когда им стали давать сок каждый день, уровень дофамина стал падать. Потому что обезьяны привыкли к хорошему и стали принимать его как должное. И когда ученые дали им шпинат, то обезьяны пришли в ярость и стали швырять этим шпинатом в ученых. Представляешь себе картину? Идите на хрен, придурки ученые, со своим шпинатом, несите сок! Вот и люди такие же.
— Могу понять обезьян. Ненавижу, когда происходит такое дерьмо.
— Вот видишь.
— Дофамин — мой любимый гормон.
— Мне больше нравится серотонин. А шимпанзе, говорят, вымерли последними.
Двадцатилетние ребята попросили у меня многоразовые трубочки для коктейлей. Их соседи через столик, двое мужчин лет сорока в очках в роговой оправе стали это обсуждать:
— В нашей стране впервые выросло поколение, которое думает об экологии.
— Зато прошлое поколение, Лёша, не волновалось об экологии и вообще плевало на нее. И теперь эти, молодые, пребывают в спокойной уверенности, что у них нет будущего. Они выросли с заботой о планете, но ничего уже не изменить. СМИ пропитаны новостями об экологических катастрофах. Нынешние двадцатилетние с детства разделяют мусор, знают отличия пластика «единичка» от пластика «шестерка» и что последний на переработку берут намного реже, знают, сколько десятков лет будет лежать в земле, не разлагаясь, пластиковый стаканчик или твоя вот эта шариковая ручка, сколько воды выльется, если не закрыть кран, когда чистишь зубы, умеют ловко сложить в уме эти вытекшие литры и перемножить на неделю, месяц, год. Но уже поздно, ничего нельзя изменить, мы всё просрали, нас покинули млекопитающие, птицы здесь тоже долго не задержатся, вот увидишь.
— Не нагнетай.
— Я не нагнетаю. Я смиренно жду и спокойно наблюдаю. Это интересное зрелище.
Или мое любимое:
— Я же не могу все это всерьез воспринимать.
— Что всё это?
— Например, жизнь.
date: 1/03/18
subject: Вселенная
Сегодня приносила одной паре с ребенком обед. Мальчик лет шести с изрисованной синим фломастером щекой повернулся ко мне и сказал:
— А вы знаете, что завтра Вселенная будет еще больше?
date: 3/03/18
subject: Дрю
По городу бегает собака. По городу бегает собака. По городу бегает собака.
Я повторяю по кругу, чтобы осмыслить. Конечно, это похоже на чушь, собак нет уже три года. Говорят, что собака бегает по городу и встречается людям в подворотнях или по вечерам. Черная, большая, косматая, появляется внезапно. Идешь ты по улице, повернул за угол и оп — темное пятно в углу превращается в живое, шевелится, разворачивается в собаку. Шерсть блестит, нос сверкает. Человек, естественно, подпрыгивает, застывает в шоке. А она смотрит человеку в глаза, от чего некоторые, говорят, сходят с ума.
Ты любишь всякие мрачные истории из детства, есть у меня для тебя один флэшбек про собак.
Все мои сны сейчас про то, что меня кусает собака. Не знаю почему, так странно во мне свернулась, разместилась память о них. А в детстве я их любила без памяти, но собаку мне так и не завели. Поэтому возилась с бездомными псинами во дворе. Их было много. Все дети играли с ними, еду из дома таскали. Однажды возвращалась из школы. Смотрю — во дворе много каких-то незнакомых людей. Дети ревут. Оказалось, приехали дядьки из специальной службы и перестреляли собак у детей на глазах. Стою я, осень золотая, солнышко светит. Восемь мертвых собак по всему двору. Вот там Аза, вон там Барон. Ну и другие клички, не хочу драматизировать. Я побежала домой, а в подъезде сидит моя подружка. Обнимает еще одного нашего бездомного пса — Дрю. Я, говорит, его тут прячу.
Ну а дальше воспоминания такие. Дрю — большая ушастая черная дворняга. Мы с подружкой и с Дрю сидим в подъезде на третьем этаже, обняв пса. От страха так бьет дрожь, что кажется, вокруг все шатается. Внизу слышны голоса, не разобрать. Только не откройся, дверь. Дрю ничего не понимает, хотя чувствует наш страх и тоже немного боится. Он мелко трясется, но сидит тихо, не скулит. Внизу скрипит — открывается дверь. Шаги. Пролет, шаги, пролет, шаги. Человек с ружьем стоит на площадке — девять ступенек вниз. Человек с ружьем смотрит темными глазами. Человек свистит: глупый Дрю вздрагивает и начинает вырываться. Вцепились в Дрю онемевшими пальцами. Выше открывается дверь — выглядывает мама: что тут происходит? кричит. Я оглядываюсь на нее, вскакиваю и тащу Дрю наверх, домой. Мама машет руками, кричит: кудасобакуневидишьясторазговориланикакихсобакшерстьэтаповсюдублохилапыгрязьне. Дрю вырывается и бежит вниз.
Выстрел.
Город помешался — все теперь хотят встретить эту чертову собаку. Может быть, это бегает Дрю? Выживший, возмужавший, постаревший. Белая седина сквозь черную шерсть.
date: 6/03/18
subject: без темы
Милый, пожалуйста, расскажи мне еще что-нибудь про свой быт. Что ты ешь, не голодаешь? Хотя, конечно, я знаю, что если вам не стало хватать еды, ты мне в этом никогда не признаешься. Но хотя бы намекни, ладно?
Я же на твой вопрос отвечаю честно: нам еды пока вполне хватает. У нас в кафе, например, большие запасы сушеной и свежей сои. Я заметила, что все разговоры у тех, кто берет блюдо из ненастоящего мяса, ведутся только вокруг того, похоже оно на настоящее или нет. Поскольку мяса теперь нет, то каждое кафе считает своим долгом представить блюда из мясозаменителей. Ну, еще все по-прежнему едят курицу, других птиц, рыбу (впрочем, с рыбой становится хуже, загрязненность водоемов начинает сказываться). Но все равно не так уж плохо. Не так уж мир поменялся, да, человек? Пока еще удобно? Пока еще можно жить и есть? Есть и жить? Есть, жить и срать? Ну вот, я опять злюсь. Потому что некому меня тут уравновесить. Ведь я все еще такая же — от любой ерунды вспыхиваю и подпрыгиваю, ничего никому вокруг не говорю, а внутри киплю. Только ты со своим спокойствием всегда меня умиротворял. Внутри становилось тихо. Вернись, пожалуйста, скорее.
date: 7/03/18
subject: снежинка
Мне уже не верится, что было что-то раньше. Что были эти наши бесконечные прогулки по городу. Что было кафе «Снежинка» на Петроградке, шаткий кривоногий столик, неоновые буквы мигают — что-то переклинилило в букве «е». Дремлют сонные салфетки в салфетнице, пятна на скатерти тактично прикрыты подсвечником, солонкой и перечницей. Приносят кофе в чашке с крохотным сколом на каемке. Пар от кофе дымит, он такой крепкий, что от запаха захватывает дух, за стеной звенят кастрюлями. Единственная официантка, она же администратор, она же бармен намешивает у себя за стойкой странный коктейль под названием «водка санрайз» и кричит кому-то на кухню: «Галя, если лимоны закончились для коктейля, неси апельсин».
В общем, ты помнишь, в этом кафе была такая логика умиротворения, все заменимо и не из-за чего страдать, волноваться, в этом кафе никто никогда не скандалил, и если ему приносили борщ вместо солянки, там не принято было спорить, потому что это было неуместной для этого места суетой. Сейчас неуместная суета — это думать о том, что будет в следующем году.
date: 10/03/18
subject: без темы
Клянусь тебе, я не забываю есть. Три раза в день, клянусь. Вчера, например, суп. И даже с хлебом.
date: 11/03/18
subject: без темы
Помнишь нашего соседа, того, который швырял окурки из окна, выгуливал собаку на газоне и не убирал за ней, и так хохотал, когда узнал, что мы моем и разделяем мусор и каждые две недели, дураки, сами отвозим куда-то сдавать. Он сегодня спросил меня, куда надо отнести пластик, чтобы «его там, это, на переработку, это, взяли». Вид у него был по-прежнему очень деловой и уверенный в себе, но только он меня назвал по полному: Екатерина. Я думала, он и не знает, как меня зовут. Пришлось сказать, что с недавних пор нет больше таких мест. Он прямо как-то поник. Мне стало его ужасно жалко.
date: 13/03/18
subject: без темы
Открыла с утра новости — а там сразу сообщение про вашу экспедицию. И вторая фотография — с тобой. Голова у меня закружилась, потому что я увидела какой ты худой, как небрежно выбрит, как торчат у тебя ключицы, как непривычно на тебе смотрится камуфляж, и как плохо протерты стеклышки очков. Пишут, что вы прошли уже половину нужного пути. Прошу тебя, будь осторожен. Прошу.
date: 15/03/18
subject: собака Вера
Ты не поверишь, но сегодня я встретила нашего Якушина. Того самого, которому первому полгода назад стала мерещиться черная собака, которая свела его с ума. Встретила вполне здорового. Он мне очень обрадовался, стал расспрашивать, как дела и так далее. Как, говорит, Екатерина, ваше исследование про обэриутов, про Введенского? А я ему: никак, я теперь работаю с утра до вечера. Он говорит, ну работа — это хорошо, всем нам надо кушать что-то, и лучше не только картошку. Вы приходите, я похлопочу для вас о месте на кафедре. Хорошо, говорю. А сама думаю: ну какая кафедра, все кругом закрывается, и кафедры эти тоже. Он вздохнул, рассказал, что три месяца провел в клинике, где его лечили таблетками, уколами и психотерапией. По мнению врачей, он восстановился и может даже снова преподавать. Понемножку.
Я говорю, я рада, что вам лучше. А он: «Эх, Катенька», — и прочитал из «Кончины моря» Введенского:
думать бегать ерунда
думай думай думай думай
бегай прыгай и ворчи
смерть возьмёт рукой угрюмой
поздно выскочут врачи
А перед уходом говорит: «Эта собака… Собака… Это собака Вера из пьесы Введенского “Ёлка у Ивановых”». А потом говорит, что у него есть предположение, что это собака-предвестник. Символ предчувствия и отчаяния. Символ любви к людям. Символ прощания с человечеством. Это она «так тихо плачет» у Введенского. Это она нам всем говорит: «Объясните мне всё», как в пьесе. Предчувствие конца. Плач по двадцатому веку, который ничему не научил человечество. И что-то еще рассказал про художницу и поэтессу Полину Бирову, жену художника-авангардиста Алёшина. Мы проходили ее немного на втором курсе: «Облачные ламы» и «Богомол-богомол», и особо не вчитывались в ее биографию и историю жизни. Так вот, Якушин рассказал, что она была одной из тех, кто еще в начале века говорил про ответственность человека перед природой. О том, что человеку нужно остановиться и подумать не о том, как комфортнее жить, а как уменьшить воздействие растущего производства на природу. Назвал Бирову проповедником экологической этики. Представляешь, это за десятки лет до становления в 70-х экологической этики как науки. Впрочем, конечно, в то время, когда она жила, уже что-то делали, писали и говорили Швейцер и Олдо Леопольд, но все это было где-то далеко, не у нас. И еще Якушин сказал, что у Бировой была не такая логика, как у ученых, она мыслила не «над» природой, а «из» природы, пыталась смотреть на мир являясь не «венцом творения», а частью мироздания, молекулой, частицей. В общем, много похожего в философии и логике обэриутов и Введенского, который жил и творил позже, но явно транслировал похожие идеи. Я пообещала Якушину узнать и почитать больше про Бирову обязательно. «Это сейчас очень актуально, очень актуально, Катенька», — пробормотал он в конце, когда мы уже прощались. А потом добавил вдруг: «Впрочем, зачем я всё это… Не в экологической этике дело. Всё заканчивается, потому что пора. Ох, простите, Катенька, не слушайте старика». Обнял меня и быстро-быстро зашагал.
date: 17/03/18
subject: Полина
Вчера для своей работы я снова отправилась в архив. Искала документы о предшественниках и старших товарищах обэриутов. И заодно посмотрела про Бирову, которая к этому старшему поколению как раз относилась. Нашла несколько страниц дневниковых записей. Ее муж Иван Алёшин разрабатывал теорию закономерности цветовых отношений, дружил с футуристами и другими авангардистами десятых-двадцатых, которые часто бывали у них в гостях, да и сам был одним из первопроходцев авангарда. Что-то заставило меня остановиться внимательнее на этом дневнике. Я читала его больше часа, вчитываясь в каждое слово. Почти до самой последней страницы ясный, ясный слог и ход мыслей.
Вместе с Алёшиным они создали природное направление в искусстве начала XX века и у них было много сподвижников и учеников. У меня возникло какое-то неожиданное и удивительное чувство глубокого совпадения с этой женщиной. Будто бы мы были знакомы. Будто она транслирует то, что сидит где-то глубоко во мне и в чем я боюсь даже признаться. Я нахожусь в начале нашего века и рефлексирую по поводу конца света. Она надеется на разум предстоящего века, но прощается с собой. Дневник всего двух месяцев ее жизни: март и апрель 1913-го. Она умерла в конце апреля 1913 года от лейкоза в тридцать пять лет.
Кстати, обнаружила среди документов, связанных с ней, билет члена Лиги защиты животных на ее имя. Так что Якушин, видимо, был прав по поводу проповедника экологической этики.
date: 19/03/18
subject: без темы
Сегодня у нас были учения. Иваков нажимал какую-то кнопку, раздавался чудовищный звук, все бежали в укрытие. Не может быть, чтобы это все было в реальности. Мы же все выросли на антиутопиях и фильмах про конец света. Каким восхитительным нежно-желтым предзакатным светом наполнен «Терминатор-2». Ах, эта щемящая эстетика предкатастрофы. Ах, этот Корбен Даллас с последней спичкой в руках. Ах, этот Гарри Стэмпер с нашивкой «За всё человечество». Как все-таки нелепо было предполагать, что нас погубят машины, астероиды или инопланетяне.
Кстати, ты не знаешь, почему звук тревоги обязательно должен быть таким? Резким, гнетущим, бьющим по ушам, чтобы становилось еще страшнее, чтобы бежать в убежище, вжав голову в плечи, прикрыв руками голову, страшно, страшно, куда бежать, где прятаться. А само слово «убежище»? Какое жуткое слово. Этот чудовищный суффикс «-ище». «Чудовище, жилец вершин, с ужасным задом…» Вспомнился Хлебников. Кстати, о Хлебникове — Полина Бирова с ним была хорошо знакома, он часто бывал в гостях у них с Алёшиным, очень ценил талант Бировой, называл ее слог летящим.
date: 21/03/18
subject: про век
Я все еще думаю про судьбу Полины Бировой.
Так вот, Полина Бирова умерла в 1913 году, чуть больше века назад. Удивительно, ведь ее не стало за год до Первой мировой войны, то есть о том, каким жутким и бесчеловечным будет двадцатый век, она даже не догадывалась. Что будет революция и страна изменится так, будто ее вывернут наизнанку. Что будет Гражданская война. Что будет Вторая мировая война. Шесть миллионов евреев, один миллион ленинградцев, шестьдесят, а то и восемьдесят миллионов людей всей планеты. Что исчезнут все они за пять-шесть лет в муках, страдании, в пыли и обломках собственных домов. Но зато Алёшин и Бирова остро чувствовали разлад между природой и человеком, который стал все сильнее проявляться в начале века. «Нарастающий культ машин и механизмов стремительно отдаляет человека от природы. Мы учимся и стремимся увидеть в природе не поверхность, а сущность предметов во всеобщем пространственном единстве и связи», — написано в одном из их манифестов. И еще они надеялись, что впереди сознательный, ясный век человека, который вырос морально и нравственно. Век взрослого человека. Но взрослый человек намного страшнее ребенка, в этом и ошибка. «Будьте как дети будьте, как дети»… Кто это сказал?
Матфей.
date: 22/03/18
subject: 2015
Вчера я долго листала почту и добралась до 2015-го, когда все это началось. Стала перечитывать письма и оповещения того времени. Попались даже какие-то старые новости. Вспомнила, как у тебя умер Тибет. И как мы с тобой ходили его хоронить. Как шли в глубину парка Екатерингоф, искали самое укромное место. Как наползли со всех сторон сумерки. Лицо у тебя было бледным-бледным, а воздух был пропитан запахом жженой листвы и чувством тревоги. Мы тогда еще не до конца поняли масштаб катастрофы, но уже знали, что что-то пошло сильно не так — к этому моменту питомцы умерли у половины наших знакомых. Через пару недель — у всех. Ты нес Тибета завернутым в простыню, и черная лапа его выпала из покрывала. Она висела и тяжело и размеренно покачивалась. Черная, словно уставшая, лапа с блестящими черными когтями. А ты медленно шел, молчал и смотрел только вперед.
В те дни я просыпалась каждое утро в пять от жуткого сна, в котором у меня все засыпало песком, дул сильный ветер, небо было ясным, ослепительно голубым, а ветер все дул, дул, дул, город все засыпало и засыпало песком. И вот песок добрался до меня и теперь затягивает, затягивает в воронку.
Помню еще, как разозлила человеческая смекалка, как быстро разрослись бизнесы с кладбищами животных. «Последний приют. Охраняемая территория. Захоронение праха животных на индивидуальных земельных участках или в колумбарной стене. Для захоронений Вы можете выбрать урны различного дизайна, а также заказать у нас изготовление надгробий и памятников. Проведение церемоний прощания в специально оборудованном ритуальном зале». И слоган: «Проводить четвероногого друга в последний путь по-человечески».
Потом, конечно, их всех просто массово сжигали.
date: 23/03/18
subject: 2015
Время быстро летит, прыгает, кувыркается, куда несется? Конечно, мне несложно посмотреть новости того времени. Только мне все кажется, что я и так заставляю слишком много тебя вспоминать, отвлекаю, хоть и не специально. Просто не могу по-другому. Но хорошо, вот некоторые.
«Мойка.ру
В Ленинградской области наблюдается массовый падёж скота
Неизвестная эпидемия убивает животных на фермах и в частных хозяйствах Ленобласти. Животные погибают сотнями. Владельцы хозяйств и простые жители области в панике подсчитывают убытки на миллионы рублей. «Они умирают прямо на глазах», — рассказывают шокированные фермеры. Сначала у животного поднимается температура, потом его валит на землю, и больше оно не встает. Умирает животное буквально за день. В разных хозяйствах так погибли более тысячи крупных особей, в том числе племенных.
Из-за чего начался падеж скота, ни жители, ни ветеринары не знают. Некоторые связывают это с новой вакциной от клещевого энцефалита, которой были привиты многие животные. Специалисты из Министерства здравоохранения отрицают эту версию».
«Вечерний город
В Ленинградской области продолжается массовый падеж диких кабанов
Несмотря на предпринимаемые ветеринарной службой меры и неоднократные предупреждения Россельхознадзора РФ, массовый падеж диких кабанов продолжается. 6 мая двадцать мертвых животных выловлены из реки Оредеж.
Необходимо отметить, что клиническая картина подобная той, что наблюдается в животноводческих хозяйствах области, однако выявить возбудителя заболевания ветеринарам до сих пор не удается, как и локализовать очаги эпизоотии».
«Балтинфо
В лесах Ленинградской области находят трупы диких животных
Местные жители и егеря находят в лесах Ленинградской области десятки погибших животных. В числе них лисы, лоси, кабаны, медведи, а также норки и косули, занесенные в Красную книгу».
«День.ру
Вирус, уничтоживший диких животных и домашний скот в Ленобласти, перекинулся на домашних животных петербуржцев
По сообщению департамента экологии Санкт-Петербурга и Ленобласти, на данный момент заражению подвергся каждый второй домашний питомец горожан. Петербуржцы штурмуют ветеринарные клиники, объявлен карантин. Специалисты опасаются, что вслед за вирусом, уничтожившим животных, погибнут птицы, что неминуемо приведет к экологической катастрофе. Тот же печальный исход ждет экологию, если тотальному истреблению вирусом подвергнутся насекомые».
Дальше копировать новости можно бесконечно. Ты сам знаешь, что было дальше. За три месяца планета потеряла всех млекопитающих. Три месяца человечество ждало, что придет и его черед. Но не случилось. Писать обо всем, что произошло, тяжело, а осмыслить я не могу до сих пор. Все животные сейчас где-то в другом, параллельном мире, вместе с птицей Додо, кваггами и турами.
date: 24/03/18
subject: про вас
А вот новости сегодняшнего дня, снова в интернете волна сообщений про вашу экспедицию. Я узнала эту новость раньше, чем ты ее мне сообщил.
«Мойка.ру
Международная экспедиция инфекционистов добралась до нужного места на Камчатке
Напомним, что интернациональная экспедиция, в составе которой ученые из России, Франции и Израиля, была отправлена на Камчатку с миссией найти уцелевшие виды животных. Ученые везут с собой сыворотку против смертельного вируса, уничтожившего млекопитающих планеты. По мнению специалистов, часть животных могла уцелеть в местах, где не ступала нога человека. Так, в частности, они могли сохраниться в определенном районе малодоступной местности Камчатки. Животные, которых можно обнаружить в этом районе, — медведи и длиннохвостые суслики. Конкретное название места не называется, поскольку до сих пор сохраняется опасность столкновения экспедиции с браконьерами. Известно, что на черном рынке даже за любого мелкого грызуна в данный момент предлагают огромные деньги. Экспедиция была доставлена в определенную часть Камчатки на вертолете, но несколько десятков километров передвигалась пешком. Ученых сопровождают инспекторы охраны заповедника, досконально знающие эти тропы, а также вооруженная охрана.
Подобные экспедиции из других стран сейчас работают на островах в Тихом океане, на острове Пасхи, в удаленных областях Австралии, в Перуанских Андах, Гренландии и в северных частях Канады. Известно также, что российская сторона ведет переговоры с китайскими специалистами об экспедиции в округ Мотуо, автономный регион, расположенный в Тибете и которого цивилизация практически не коснулась».
Я не могу поверить, что даже в этих обстоятельствах продолжают существовать браконьеры.
Ты пишешь, вы должны вернуться из экспедиции уже к августу. Это счастье. Год, который изначально ты озвучил, меня вгонял в ежедневную, ежечасную панику и тянущую, выкручивающую внутри тоску.
date: 26/03/18
subject: город
В свободное время я снова брожу по городу и, не в силах справиться с собой, представляю, каким он будет без людей. Станет ли он гол без людей или наоборот сольется с природой и приобретет естественные формы? Сверху смотрят модерновые задумчивые женщины с холодной вздернутой грудью и подрезанными крыльями, бесконечные атланты-титаны с плохой осанкой и тяжелым взглядом. Помнишь, как ты спросил меня, почему у статуй на Адмиралтействе оголена правая грудь, а у других статуй на зданиях — левая? А я не смогла ответить. Я до сих пор не знаю. В искусстве намного меньше логики, чем в природе.
А я все иду и мысленно тону в догадках о том, как закроет глаза наш город. Будут ли сведены мосты или останутся с задранными вверх лапами. Быстро ли зарастут и одичают выстриженные сады. Как скоро в город прилетят настоящие дикие лесные птицы: утки, куропатки, совы, если такие останутся, конечно. Через сколько на крышах вырастут леса. Как долго продержатся стекла в витринах, какие из них лопнут от ветра, какие разобьет на прощание человек. Тяжелые мысли, тревожные догадки. Пора бросать эти прогулки.
date: 27/03/18
subject: без темы
Сегодня приходила мама. Мы настолько редко видимся, что я привыкла связывать наши встречи с неожиданными, обескураживающими, дикими новостями. Тебе всегда она нравилась, и я тебе даже скажу, что пару раз мне приходилось тебя ревновать, так вы задорно хохотали над какой-то ерундой. Но сейчас речь не об этом. Да, ты прав, моя мама очень хороший человек, и было бы просто здорово, если бы она была моей сестрой. Но не мамой. С детства я прикрывала ее курение (втайне от отчима мама курила), с шестнадцати могла сама с ней покурить, с восемнадцати — выпить. С мамой можно сходить на выставку, в бар, можно полночи гулять по Петербургу. Но мама не помнит, болела я краснухой или ветрянкой, забывает про мой день рождения и про то, что у меня аллергия на грецкие орехи: два раза она кормила меня таким тортом! Когда я поступила сразу в два вуза и мне надо было решить, какой выбрать, я советовалась не с ней, а со своей учительницей из художки. У мамы тогда был стресс из-за нового моего отчима, и я могла ей только вытирать сопли и бегать за вином в магазин. В общем, с мамой сложно. Я не очень общительный человек, ты это знаешь. Но из-за этого всего я всегда чувствовала себя еще и одинокой. Семья должна быть опорой, а опоры нет. Не случилось в моей жизни папы, давно умерла бабушка, и совсем нет никаких родственников, так странно сложилось.
Мама пришла и говорит: «Катя, у тебя будет сестра».
date: 30/03/18
subject: у Владимирской
Ты знаешь, на Владимирской стоит очень интересный кликуша, огромный, как скала. Я его очень люблю и часто сижу недалеко и слушаю, что он говорит. Речь у него интересная, витиеватая, сложная, но страшно увлекательная. Я часто сажусь неподалеку на скамейку и записываю его фразы. Иногда включаю диктофон, ты помнишь, я привыкла фиксировать интересные акценты, все эти оканья и фрикативы, необычные фразы еще на первых курсах, когда мы ездили в фольклорные экспедиции по деревням.
Но здесь, ты знаешь, что-то другое. В экспедиции старики рассказывали о прошлом, песни были из прошлого, заговоры из времени, которое ушло. Кликуша рассказывает о будущем. И все чаще про животных. И говорит про темное, страшное, будто русская сказка старая, из детства. Я их никогда не любила, вот эти темные, крепко русские, вязкие истории: пойди, найди, принеси, умри. И лес, лес, кругом темный лес, и всё болотистый, сырой, темный, в высоких верхушках сидят птицы с черными глазами: совы да филины, в реках рыбы бьются говорящие и лукавые, в чаще звери сидят зубастые и смерть у них в животах. Вот так и качает его речь из стороны в сторону, а когда про зверей говорит, у него слезы по щекам текут.
И еще говорит иногда: «Исчезнут твари последние да закончится человек всякий».
Страшно в таких сказках.
date: 1/04/18
subject: снова черная собака
Привет, милый.
Новостей про черную собаку, которая бегает по Петербургу, становится все больше. В интернете гуляют фотографии с ней, я думаю, что все они фейковые, я по-прежнему в нее не верю. Выглядит на фотографиях она так: большелапая, черная, с косматой шерстью. Хотя, если быть до конца честной, я бы с удовольствием погладила собаку сейчас. Ты помнишь, собачья жизнерадостность меня часто раздражала. Но сейчас нам всем слишком не хватает жизни.
Люди по-разному относятся к будущему. Кто-то озабочен тем, чтобы обзавестись бункером или собственным надежным местом в метро. Кто-то запасается припасами. Кто-то впадает в отчаяние и сходит с ума. Кто-то ловит последние дни счастья и танцует. Кто-то шагает в окно. Кто-то делает вид, что ничего не происходит, и решается завести ребенка. Мне повезло, потому что не нужно делать никакого выбора. Я просто жду тебя.
date: 4/04/18
subject: без темы
«Человечество в космосе» — громкий слоган из оптимистичных 60-х. Сегодня человечество в полном хаосе. «Человечество в хаосе» — новый слоган. Нужен специалист по пропаганде, который правильно его использует.
date: 5/04/18
subject: Сартр
Я помню день, это было лет десять назад, когда объявили, что уссурийских тигров осталось ровно сто. Появилось много социальной рекламы. Звезды снимались в специальных роликах, наряжались в майки с фотографиями тигров. А что толку — тигры продолжали исчезать. Их отстреливали браконьеры. Браконьеры, видимо, не смотрят модных клипов и переключают рекламу.
Скоро останутся только мухи.
date: 6/04/18
subject: танцы
Очень сложно куда-то ходить и с кем-то говорить. Хорошо, что работа в кафе и исследование занимают все мое время, иначе я бы окончательно извелась от тоски. Мне совсем не хочется куда-то еще ходить. Но если ты считаешь, что куда-то сходить все же надо, чтобы отвлечься и развеяться, я это сделаю.
Знаешь, этой весной в Петербурге очень странная атмосфера. Город помешался на танцах. Представь, утром, днем, вечером город пропитан тревогой, паническими новостями, на улицах толпами ходят кликуши и кричат про конец света. В кафе, магазинах, ресторанах, учреждениях, трамвайных депо дважды в день проходят учения — тренируются быстро спускаться под землю, в подвалы и убежища. На улицах и в вестибюлях метро ютятся бездомные. Жизнь вроде течет, но люди вокруг бледные, задерганные и взгляд у них тревожный, словно постоянно ищущий какой-то нужный, именно нужный ответ на вопрос.
Но вечером люди танцуют. Только не подумай, что это нежные бачаты, сальсы и прочие сошиал дэнс. Самое популярное заведение сейчас — простая дискотека, и слово это стало значить очень много. И вот играет Crystal Castles или Foals, и вся огромная толпа скачет как сумасшедшая. Самые дурацкие движения на свете. Самые нелепые. Теперь нет правил для танцев. Они танцуют как в последний раз, подпрыгивают так, чтобы вернувшись на землю, выплюнуть легкие и сердце. Пот. Крики. Сорванные майки. Размазанная тушь. Слезы. Поцелуи. Объятия.
А еще все танцуют один танец. Знаешь, вот эта разновидность танца, который распространяется стремительно и становится манией миллионов человек. Все его сейчас знают, этот танец. Сначала подбрасываешь руки вверх и двигаешь там наверху кистями рук хаотично. Потом бросаешь руки вниз, превращаешь их в руки робота и двигаешь ими, будто стираешь невидимое белье. Нижняя часть тела может делать что угодно. Затем хлопаешь ладонями внизу и двигаешься в бок приставным шагом. И так же обратно. Потом движешься так, будто не узнаешь своего тела. Потом крутишься вокруг себя и в конце высоко подпрыгиваешь.
Я знаю, какой вопрос задают люди, надеясь на спасительный ответ «нет». Это моя последняя весна?
date: 12/04/18
subject: ни ночь, ни ночь, ни рассвет
Сегодня мы пошли гулять с Лёшей и Ромой, они по твоему поручению час уговаривали и буквально вытащили меня из дома. Если бы я не знала, что ты так сильно хочешь, чтобы я развеялась, я никуда бы не пошла, сидела бы дома с Введенским. Теперь не знаю, возможно, это было бы и правильным.
Сначала мы ходили по набережным, купили в гастрономе виски и колу, смешали все это и пили, останавливаясь на мостах. Потом отправились посмотреть на дискотеку. Тогда я и не думала, что сама буду танцевать. Зашли в клуб, тот, что в мансарде особняка на Фонтанке, выпили по шоту, потом встретили знакомых, потом других. Огни стробоскопа и синий-красный-желтый цветомузыки метались по людям и стенам, всех вокруг шатало и мотало, все хохотали и громко разговаривали, пытаясь сообщить что-то, видимо, очень важное. В какой-то момент я поймала себя на мысли, что не говорила ни с кем, наверное, уже час, только смотрела вокруг, Лёша и Рома отлучились в туалет, вернулись с блестящими глазами и сказали, что срочно надо танцевать. Я уселась в уголке на барном стуле, заказала какой-то лонг и сказала, что танцевать не буду. А потом заиграл Reflector Arcade fire, перед глазами всплыли картинки пятилетней давности, как мы едем с тобой на юг в машине с трещиной во все лобовое стекло, теплый ветер вихрями врывается в машину, мелькает желтая, сухая степь, пахнет полынью, и звучит:
Entre la nuit, la nuit et l’aurore,
Entre le royaume des vivants et des morts.
Ни ночь, ни ночь, ни рассвет,
Где-то между жизнью и смертью.
Я спустила ноги со стула, подхватила коктейль и прыгнула в толпу.
Меня четыре раза облили напитками. Я не хотела выпускать из рук стакан с виски-колой и тоже обливала всех вокруг. Никто не обижался. От очередного движения отлетела трубочка и застряла в волосах у соседней девушки.
Потом мы выползли на улицу. Отправились в другой бар. Может, шот? Два шота. Настойка? Настойки. Мечтатели-Бертолуччи. Подвинь стул. Шатается. Ключ от туалета у бармена. Питер — не Юпитер. И воздушная играет позвоночника волна. Какой Хлебников? Да не Борис, не Борис, не Борис.
Не борись.
Не борись.
Я стою в темном туалете и смотрю в зеркало. Зеркало облеплено стикерами: наклейка с Данилой Багровым, наклейка с лисой и надписью «мне не очень», наклейка «естьпитьтанцевать». Стены изрисованы граффити.
лучше будем веселиться
и пойдём в кино скакать
и помчалась как ослица
всем желаньям потакать
тут сияние небес
ночь ли это или бес
От одиночества стало дурно. Я вдруг вспомнила ее, тоску по тебе, которую предательски оставила на полтора часа. Извинилась перед ребятами и сказала, что отойду позвонить. Завернула за угол. Скрипучие ворота и незакрытый замок. Я толкнула дверцу и прошла внутрь. Подворотня была настолько темная и тихая, что я почувствовала не страх, а глубокое спокойствие. Прошла немного вперед, достала сигареты, закурила. Единственный фонарь там еле-еле дрожал холодным светом наверху в тщетных попытках зажечься. Я затянулась и внезапно поняла, что в углу, рядом с выступом дома (потом я поняла, что это был подвал) кто-то есть. В этот момент, как в фильме, фонарь зажегся и осветил этот облезлый уголок. Я увидела огромную фигуру, которая кормила черную собаку. Откуда-то из темноты раздавался писк и скулеж. Фигура обернулась ко мне, потом поднялась во весь рост, и я поняла, что это тот кликуша с Владимирской. Он мгновение смотрел на меня, а потом вдруг кинулся ко мне, что-то бормоча. Я и испугаться не успела, как сзади выскочил какой-то парень, ринулся вперед странной ковыляющей походкой и бросился на этого великана. Потом фонарь погас, а через мгновение я услышала:
— На землю все, быстро!
Знаешь, как в фильмах показывают сцены, в которых вбегает группа быстрого реагирования в камуфляже и все окружающие падают на землю? Это был бы интересный опыт, но после крика «на землю» я ничего не помню, так меня все это испугало. Только смутно — что когда мы уже ехали в отделение, тот хромавший парень мне что-то показал в машине, какой-то листок. В отделении провели часа три, туман у меня внутри немного рассеялся. Потом приехали Лёша и Рома, вызволили меня из заточения и повезли домой.
Когда мы сели в такси, таксисту послышалось, что мы едем в Мурино. Он сказал: «Мурино — черная дыра. Все едут туда и никто обратно».
date: 17/04/18
subject: без темы
Мой дорогой. Прости, что я не писала тебе столько дней. Неделя была нервной настолько, что ко мне на время даже переехала мама, не могу представить такого до этого. Она все время была рядом, заливала литрами успокаивающих (даже варила какую-то странную траву под названием «Фитоседан номер два»), привлекла к делу знакомого адвоката, еще каких-то знакомых в органах, в общем, окружила заботой, которой я от нее не видела ни разу в жизни. Не знаю, возможно, это действие гормонов, ведь она ждет ребенка (почему-то она уверена, что у меня будет именно сестра, хотя для этого пока нет никаких оснований). Но я впервые почувствовала настоящую материнскую заботу.
В общем, через день после той ночи меня вызвали к следователю. Следователь — глаза у него были такие серые и спокойные, что меня постоянно бросало то в оторопь, то в безмятежное спокойствие — выложил на стол коробку, из которой достал: мою записную книжку, заколку, брелок с рюкзака, пряжку с моей босоножки, стопку чеков из кафе и магазинов, другие вещи — в общем все, что я теряла в последний год. А теряла я, как теперь вижу, много.
Выяснилось, что парень, который кинулся меня защищать в подворотне, работал наркокурьером и «специализировался на закладках». За парнем установили слежку, а в итоге нашли в подворотне нас — с собакой и юродивым… Боже, какой все это бред и как при этом странно и нелепо, особенно на фоне того, что происходит вокруг.
Подозрения в причастности к «закладкам» с меня снялись после того, как обыскали квартиру этого парня. Там нашли его дневник, и следователь (почему-то он проявил неожиданную совсем заинтересованность всем этим) вызвал меня второй раз и рассказал, что в дневнике прочитали о том, что парень был в меня влюблен и везде за мной ходил. По улицам, на встречи, концерты и лекции, на которые ходила я, был со мной даже на той злополучной лекции Якушина, где я, кстати, забыла свою записную книжку. А он ее себе забрал. Следователь рассказал другие странные вещи, например, что парень находил и чинил сломанные зонтики и хотел открыть магазин, в котором он бы их продавал, то есть дарил бы им вторую жизнь. Такая у него была идея. И меня он увидел, когда у меня улетел зонтик, я потом вспомнила этот случай — зонт улетел от ветра, я побежала за ним, потому что его подарил мне ты и я не хотела с ним расставаться.
Еще у него дома нашли много книг, видимо, он много читал. Не знаю, что там были за остальные книги, но на обложке одной из них было написано красной ручкой: «Катя». Книгу показал мне следователь и даже дал полистать. Это книга Введенского со стихотворениями и пьесой «Ёлка у Ивановых».
Конечно, мало приятного в том, что кто-то за мной ходил по пятам, целенаправленно собирал мои вещи и наблюдал за мной. Нет, самолюбие это не тешит, такое вызывает животный страх. Но сейчас, когда сложила картину полностью, я увидела, что все это очень грустная история. Про одинокого несчастного человека, который к тому же хромал, не мог выстроить отношения с людьми, даже со своими родителями, и потерял всякую надежду найти родственную душу. И в итоге своим человеком почему-то он выбрал меня. Я была его последней надеждой, и меня он кинулся спасать в той подворотне, думая, что этот великан хочет мне навредить. Я не знаю, что думать, мне жаль его, это история не про психопата, а про одиночество. Я всегда считала одинокой именно себя, до встречи с тобой, вечно внутренне себя терзала этим, но оказалось потом, что у меня есть ты, есть мама, несколько друзей. А он был один со своими зонтиками.
В ту ночь он в очередной раз хотел со мной познакомиться, для смелости принял две таблетки наркотиков из тех, что должен был припрятать, пошел за мной в подворотню, а там пытался защитить от нападения юродивого. В полицейской машине он накарябал на листке: «Ты тоже видела собаку?»
Я потом это вспомнила.
Похоже, он подумал, что собака — это галлюцинация. Но это была живая собака. Настоящая.
Сейчас мне намного легче. Может быть потому, что ты мне написал, что вы вернетесь раньше, уже через месяц. Может быть потому, что мы нашли живую собаку и четырех (!) щенков. Может быть потому, что уже середина апреля и в Петербурге наступила весна.
date: 22/04/18
subject: без темы
Здравствуй, милый, у нас, к сожалению, печальные новости.
Собака и щенки были под присмотром специалистов в течение двух недель. Все с ума сошли от ожидания и неоправданной радости. Искали кобеля, ведь без него не случилось бы щенков, но так и не нашли. Новости о собаке заслонили, обесцветили любые другие сообщения. Прогнозы давались самые оптимистичные. Состояние собак было в пределах нормы. Однако позавчера вечером умер один из щенков, за ним в течение суток еще два, и через день последний. Сообщалось, что у собаки был какой-то особый иммунитет, устойчивый к вирусу. Ее начали обследовать, брать пробы. Но вчера утром собака умерла. И кажется, стало все понятно окончательно.
Милый, нет смысла в том, что вы найдете животных и вколете им вакцину. Все здесь в эти дни поняли, что главный переносчик этого вируса — человек. Что он вырастил в себе этот вирус и уничтожил значительную часть животного мира. А след человека в начале двадцатого века есть практически в каждом уголке планеты. Хотя, может быть, животный мир стал так самоудаляться, ведь человек сознательно и несознательно много веков желал именно этого — уничтожал животный мир ради мира человеческого. И придумал для этого особое название — гуманизм. Человек как высшая ценность.
Несколько дней назад я сходила на Владимирскую и поговорила с тем юродивым, выяснилось, что там его зовут Стерегущим. Отчего-то он ко мне очень проникся, особенно после того, как убедился, что я не вижу какого-то Антошу. Включила незаметно диктофон. Надеюсь, потом ты все это услышишь. Это человек, который сошел с ума и обвинил себя в катастрофе с исчезновением животных. У него своя история сумасшествия, грустная и с плохим финалом. И он тоже считал, что собака — плод его воображения. Получается, что из нас троих там, в подворотне, только я знала, что собака настоящая. Сегодня, когда я пришла к нему, его не оказалось на месте, его уже забрали. Забрали, чтобы исследовать и понять, почему столько времени он кормил собаку и она оставалась живой, тогда как теперь определено точно, что животные умирают от взаимодействия с человеком.
date: 23/04/18
subject: без темы
В новостях очень страшные новости о том, что в перестрелке с браконьерами в тайге Камчатки погибли десять из пятнадцати участников экспедиции. Я не знаю, ваша эта экспедиция или нет, я обзвонила все учреждения, звонила в твою лабораторию, звонила Петрову, звонила журналистам, звонила всюду, и никто, никто не дает ответа. Прошу тебя, ответь.
date: 24/04/18
subject: без темы
Новостей все еще нет. Я так жду твоего письма. Хотя бы одно маленькое сообщение. Крохотное. Это нужно больше воздуха.
date: 24/04/18
subject: без темы
В Ленинградской области зарегистрирован падеж серой утки
Как сообщили РИА Новости в пресс-службе Северо-западного регионального центра МЧС России, на территории Красносельского района обнаружены от 100 до 300 мертвых птиц.
«Взятый патоматериал направлен в лаборатории Санкт-Петербурга», — сказал собеседник агентства. По его словам, предварительный анализ не выявил вируса птичьего гриппа. В настоящее время ведется сбор и уничтожение погибших птиц.
date: 24/04/18
subject: без темы
Люди стали покидать город.
Странно. Куда они едут?
date: 24/04/18
subject: без темы
Пожалуйста, напиши мне. Пожалуйста, напиши мне.
date: 25/04/18
subject: без темы
Ты жив.
date: 26/04/18
subject: глобус
Я пишу это последнее письмо в надежде на то, что нам больше никогда не будет нужно никаких писем, чтобы мы могли говорить.
Вчера надолго отключили свет. Сначала стало очень тихо. Потом за стеной и на улице стали раздаваться голоса. На миг стало как в детстве, когда происходило то же самое. Сначала полная темнота. Потом отчим на ощупь идет к входной двери, открывает ее, щелкает зажигалкой в подъезде. Где-то наверху тоже открывается дверь: «Выбило пробки? Да нет, во всем районе темно».
Здесь было важно выглянуть в окно и убедиться — в соседнем доме тоже нет света и он тонет в темноте. В этом было какое-то единение. Казалось, что наступила общая маленькая катастрофа, которая всех объединяет. И которая точно закончится.
Так я сидела в темноте и перебирала какие-то глупые воспоминания из детства. Я представляла, как темнота поглощает, ест, пожирает дом за домом, двор за двором, и так очищает всю землю.
И еще одна картинка. Поздняя осень, и мальчишки гоняют по голому парку огромный металлический глобус.
Век еще не закончился, но критично накренился, веку осталось всего каких-то пять лет. У века все болит от пережитого за ушедшие девяносто пять, но он старается все забыть и заглушить боль пестрым, ярким, приторным: шоколадки в ярких бумажках, химический вкус газированных напитков, кислотных цветов одежда на всех — от школьниц до бизнесменов. Странно, как уплывают и забываются вещи и события важные, нужные, бесценные, такие как первый поцелуй, первый день после окончания школы, первые минуты, когда увидел море. Но навсегда остался в памяти вкус первого чупа-чупса, привезенного бабушкой из Москвы, и споры до хрипоты, какая жвачка вкуснее — клубничная или дынная. Помнишь, в детстве была такая вкусная вещь — «Куку-руку»? Штука эта представлялась мне чем-то невероятным, настоящее волшебство — экзотическое лакомство и наклейка. По телевизору показывали рекламу этой штуки — там какие-то дети звонко выкрикивали: «куку-руку!» И вот я помню, как мне купили ее, я сидела за большим столом в комнате нашей старой квартиры и откусывала по маленькому кусочку. Вкус казался невероятным. Тонкая хрустящая вафля казалась кружевной, хрупкой, необычайной. В 90-е нас вообще было легко удивить. Сейчас я понимаю — это ведь была просто химическая вафля с наклейкой.
Может быть потому что это и есть наша жизнь? Смена ракурсов. От вишни на тарелке к движению земли и смене дня и ночи.
А глобус… Это была такая карусель в нашем школьном парке — облезлый металлический глобус на палке, стоящей боком. Кататься на глобусе было здорово — надо было крепко ухватиться за холодные металлические прутья, а кто-то другой должен был раскрутить его. Рядом стояла покосившаяся горка — источник моих страхов в глубоком детстве, так высоко с нее было скатываться. В девяностые парк стал запущенным, горка покосилась и вросла в землю одним боком, а глобус сорвали с его ножки мальчишки. Неделю глобус катался по ноябрьскому мрачному парку — то подгоняемый пацанами, то, меланхолично поскрипывая, в гордом печальном одиночестве. Потом глобус исчез навсегда.
Глава 5
Тимофей. Тишина
— Здравствуйте, дорогие друзья, с вами подкаст о городской культуре Петербурга «Оккервиль» и ее ведущий Кирилл Дудо. Напомню, что в нашем проекте мы говорим о том, что представляет собой Петербург сегодня, и беседуем с теми, кто создает городскую среду и так или иначе на нее влияет. В прошлый раз нашим гостем был уличный художник Денис Виуа и мы говорили про визуальный шум на улицах. Сегодня мы пригласили в студию диджея Тимофея Ямина. Тема нашего выпуска, так скажем, диаметрально противоположна выпуску предыдущему, и говорить мы будем о тишине. Здравствуйте, Тимофей.
— Здравствуйте, рад у вас побывать.
— Тимофей, думаю, ваше имя известно многим нашим слушателям, вы играли в самых известных клубах города. Знаю, что вы немало сделали для продвижения зарубежной, так скажем, андеграундной музыки в нашем городе, например, собирали старые пластинки в европейских секонд-хендах и включали их в свои сеты в Петербурге.
— Было дело. Сейчас я ставлю преимущественно известную музыку.
— Почему так получается?
— Потому что новое — всегда стресс. Людям сейчас надо беречь эмоциональные силы. Я ставлю привычное.
— Но при этом, так скажем, физические силы они не берегут. Здесь я как раз хотел бы объяснить слушателям, почему мы будем говорить о тишине с представителем музыкального мира. Впрочем, я не сомневаюсь, что сейчас многие вспомнили Джона Кейджа, но речь не о нем. Как мы знаем, горожане сегодня живут в условиях плотного информационного, звукового или визуального шума, но при этом испытывают в этом шуме невротическую потребность. В прошлый раз мы обсуждали несуразные вывески, грубые, не имеющие никакой связи с искусством, граффити на стенах домов, крикливую рекламу в метро и на улицах. И пришли к выводу, что в нынешней обстановке человек, который окажется в среде, так скажем, очищенной от этого визуального шума, испытает колоссальную перегрузку, освободив слишком большое пространство своего внимания для своих собственных мыслей. Которые, как мы знаем сейчас, пропитаны тревогой. Теперь мы поговорим о том, как это работает, так скажем, со стороны слуха человека. Например, сегодня мы имеем дело с феноменом массовых дискотек, которые приобрели невероятную популярность. Как бы вы объяснили это явление?
— Ровно так же, как это объяснил ваш прошлый гость. Городской человек не способен жить в тишине, даже если захочет. Он может этого не осознавать, но гул города, на который он даже может жаловаться, на самом деле часть его самого. Он для него что-то вроде белого шума для ребенка — память о звуке, который окружал его в материнской утробе. Если убрать все звуковые раздражители, поместить человека в слуховой вакуум, ему станет нехорошо.
— То есть тишина для него все-таки станет губительна?
— Возможно. Но я не думаю, что в ближайшее время у человека будет какой-то выбор. Тишина наступит сама по себе.
— Что вы хотите сказать?
— Я сам еще три года назад с трудом мог представить утро без музыки, прогулку по улице без наушников, или чтобы я готовил ужин не в компании гениальных Сати, Прокофьева, Телониуса Монка и других музыкантов. Что теперь? Я вожу кистью и валиком по стене в полной тишине. И могу только так.
— Для тех, кто не в курсе, дорогие слушатели, днем Тимофей работает маляром. Но я все-таки не совсем понимаю…
— Да, сеты я играю по вечерам, а днем с недавних пор крашу стены. Продолжу. Я хочу сказать, что тишина просто добралась до меня и ее становится все больше. Приведу еще пример. Недавно нашу бригаду пригласили делать ремонт в психбольнице. Меня отправили в одну небольшую палату. Так вот, захожу я туда, а там на стене, от пола до потолка, рисунки. Выяснилось, что в этой палате лежал какой-то то ли бизнесмен, то ли бандит, в общем, поэтому пациенту, видимо, ничего не запрещалось. Один из санитаров сказал, что врач, который его лечил, даже поощрял эти художества из терапевтических соображений. Я зашел, хотел сразу приняться за дело, краска уже была разведена. Но решил все-таки взглянуть на рисунки и в итоге разглядывал их полчаса. Знаете, что-то такое зацепило в них. С одной стороны, как живопись Миро вперемешку с детскими рисунками. Множество деталек, кружочков, фигурок, червячков… Да что я рассказываю, я это все сфотографировал, вот можно посмотреть на телефоне. Видите, рваные такие линии… буйная штриховка… фломастерные вихри.
— Да, действительно, нарисовано все цветными фломастерами, занятные рисунки.
— Тут вот такая птица с лапами… То ли волчьими, то ли собачьими… Не разберешь… А здесь, вот видите, нарисованы в ряд белки, ежи, мыши, вот, смотрите, длинная растрепанная какая-то лиса, а тут целая стая попугаев всех цветов… Мартышка… Коза. И в центре, вот, видите, какой-то зверек небольшой глазастый — то ли мышь, то ли тушканчик.
— Похоже на лемура.
— Да, может и лемур. И еще вот тут надпись кривым почерком: «Сердце бьется быстро-быстро». Эти рисунки такие неловкие, шаткие, не похоже, что этот человек вообще умел рисовать. Но, как это называется… обаяние простоты? Хотя дело даже не в этом. Это похоже на лучшие образцы примитивизма, мир без фальши. Так можно нарисовать душу мира. Человеческого мира. Такую кривенькую, нелепую. Меня всегда смешило, когда я слышал про все эти «анима мунди», пошлую идею про красивую мировую душу. С широкими устремлениями и глубокими чувствами. Душа эта, если она есть такая, одна на все человечество, давно искалечена, искривлена, побита. И тут вот, в этих рисунках, эта душа вся передо мной. Ворона с кривым клювом. Тигр на трех лапах. Заяц с поломанным ухом. Павлин с поредевшим хвостом.
— Тимофей, мы немного отдалились от темы выпуска. Перейду к вопросу, который, думаю, теперь мучает наших слушателей. Ведь еще на днях в клубе «Бежать» вы были диджеем на очередной, так скажем, «дискотеке», в которой приняли участие около полутысячи человек. Как можно увязать ваши слова про тягу к тишине и продолжение работы в таких местах?
— Я играю, потому что пока могу. Точнее, пока мог.
— Что вы имеете в виду?
— Эти нарисованные звери теперь все время мелькают передо мной. Как рефлектор мигает. Джаст э рефлектор, джаст э рефлектор… Люди исчезают и появляются. Свет гаснет-сияет. Красные-синие вспышки. Как животные. Как люди. Как животные. Как люди. Как животные. Как люди.
— Тимофей, с вами все хорошо?
— Да, все в порядке. Так вот, эти люди танцуют, но не слышат то, что слышу я: что в музыке уже несколько лет нет ритма, что без ритма дыхание музыки сбивается, становится прерывистым и скоро, после последнего, глубокого судорожного глотка воздуха она закончится. В музыке, как и в природном мире, все подчинено первобытному, коренному ритму. Когда вымерли млекопитающие, сбился ритм, мелодия пока играет, бьется, но ритма, живительной силы уже нет. Как в тех рисунках: ворона с кривым клювом. Тигр на трех лапах. Заяц с поломанным ухом.
— То есть вы хотите сказать, что вы погружаетесь в тишину, потому что музыка лишилась ритма?
— Да, примерно так. Я читал недавно про одного нашего профессора, Якушина, специалиста по русской поэзии двадцатого века. Это он первым увидел черную собаку, которую теперь все ищут. Так вот он ощутил весь ужас произошедшего с нашим миром, когда почувствовал, что что-то похожее произошло со словами. Слова потеряли гармонию.
— Тимофей, мы, так скажем, все-таки снова отдалились от темы…
— Наш весь этот апокалипсис профессор понял через изменившийся характер языка. Язык потерял гармонию, как я уже сказал. На профессора стали буквально обрушиваться уличные заголовки, слова рекламы, которые раньше он спасительно не замечал, громкие, большие, звучные: «кардинальный», «эпический», «безграничный», «Империя сумок», «Вселенная мебели», «Царство канцтоваров». Даже поэтический слог стал ломаться, и ему слышалась дисгармония в любимых привычных строках. Он остро почувствовал, почему избегал многих людей с их желанием хватать слова, смешивать в любой последовательности, не думая, просто наугад. Ну вот, ему стало казаться, что надлом везде. И только в поэтах-обэриутах он по-прежнему находил успокоение, потому что они всегда были внимательны к самым крохотным вещам и явлениям. Знаете строки: «Все пуговки, все блохи, все предметы что-то значат, и неспроста одни ползут, другие скачут»?
— Не припоминаю.
— Это Николай Олейников. Ну а потом случилось то, что все знают. Профессор стал везде видеть черную собаку. Это, как он потом сам сказал, была собака из какого-то произведения обэриутов. Признаюсь честно, я сам ее видел.
— Вы серьезно?
— Так скажем.
— С вами точно все в порядке? Вы как-то побледнели.
— Я в порядке.
— Выглядите не очень.
— Я в порядке.
— Тогда, может быть, вернемся к теме дискотек.
— Как угодно. Я вижу, что люди спасаются не только музыкой, но и танцем, который им нужен. Это для них спасительный хаос, в котором люди исчезают, они хотят потерять себя в этой дискотеке и не найти больше, потому что там, на улице, на набережной, у Фонтанки — настоящая жизнь, которая катится к финалу. Поэтому человек еще яростнее хочет шума, музыки, голосов, разговоров, рассуждений, хочет сам постоянно говорить и рассуждать. Большая часть этого шума не нужна, она бессмысленна и пропадает, как пропадает в воздухе только что сказанное слово. Мы с вами, например, сейчас тоже производим совершенно никому не нужный шум.
— Вам так кажется?
— Я в этом уверен. Но знаете, почему я вам рассказал про эти дурацкие рисунки сумасшедшего? Потому что после того, как я рассмотрел это все, я взял валик и ровным слоем закрасил все белой краской. То же самое с тишиной — человек просит шума сейчас, но совсем скоро наступит большая тишина.
Молчание.
— Давайте сделаем перерыв.
— Никто не спорит, что человек живет вне, а не внутри себя, он не знает гармонии, не ценит букв и слов, более того, считает, что может властвовать над буквами и словами, над предметами, над реками, горами, птицами, крокодилами, пчелами, мышами и медведками.
— Тимофей, давайте сделаем перерыв.
— Но есть внеземное и внечеловеческое, и этот конец мира не имеет никакого отношения к человеческой логике и его свершениям — хорошим или плохим. Человеческий мир заканчивается не потому, что человек навредил природе, не потому что убил животных, животные просто ушли первыми. Человеческий мир заканчивается потому, что пора. Потому что Бог решил выключить музыку. Я к этому готов.
— Тимофей, подождите, вы куда? Что вы делаете? Остановитесь немедленно!
Скрип окна, грохот падающих предметов, скрежет микрофона, рухнувшего на пол.
Тишина.
Глава 6
Полина. Перед веком
1 марта 1913
1913 год. Когда мне было десять лет, мне казалось, что следующий век — что-то очень, очень далекое, недостижимое. Как это вообще, думала я, перебраться через столетие и оказаться в новом веке. Казалось, что это значит и новое время, и новую жизнь, будто все должно перемениться, стать другим. Тогда отец купил большой участок земли недалеко от Пскова и начал строить поместье. С ранней весны и до глубокой осени мы проводили время там, возводился большой дом, обустраивалось хозяйство. Вокруг был густой лес, в лесу темно, сыро, укромно. Кажется, тогда я привыкла, прониклась природой, ее регулярностью и спокойствием. Няня по вечерам рассказывала сказку: в ней тяжелой поступью шел по лесу медведь, взлетали диковинные птицы с медными клювами и удирал серый длинноухий заяц. И вот мне кажется, что и 1913-й только наступил. А уже прошло целых два месяца. Время так быстро летит. До тридцати время еще тянулось, а после тридцати — то вприпрыжку, то галопом. И вот я уже тринадцать лет в двадцатом веке. Новом, сверкающем, восхитительном двадцатом веке. Каким он будет? Что там дальше?
5 марта 1913
И все-таки новый век изменил меня и всю мою жизнь. 1900-й как символ стал самым важным для меня годом — в этот год в мастерской Регинского мы познакомились с Ваней. Мастерскую до сих пор считают самой передовой рисовальной школой Петербурга, хоть и сам «неистовый Яков», наш неспокойный, нервный, веселый и вдохновляющий Регинский умер в прошлом году, и дело его завершилось, мастерская закрылась.
Вспоминаю свои первые иллюстрации, опубликованные в книгах. Первые прозаические и поэтические пробы. Волнение, страх, фамилию напечатали с ошибкой, две строфы по ошибке соединили в одну. Какой милой мелочью сейчас все это кажется, и каким огромным переживанием было тогда. Участие в большой выставке, организованной Кульбиным. Знакомство с Васей Каменским, любимыми бурлящими, кипящими, крушащими Бурлюками, с большим и громким Маяковским, с туманным тихим Хлебниковым.
Это очень важно, что мы столько пережили вместе и так много сделали. Что у Вани у самого теперь много учеников, которые горят его идеями. Ученики часто бывают у нас, работают здесь, спорят, ссорятся, смеются. Столько жизни кругом. Полгода уже к нам часто приходит новая знакомая моей Марины, столь же сильно увлеченная революционными идеями Анюта Гранова. В октябре Марина практически спасла ее; Аня провела несколько месяцев в тюрьме, вышла оттуда совсем больная: чахотка, разбитые ревматизмом ноги. Марина месяц выхаживала ее у себя дома, потом нашла небольшую подработку, Аня стала часто бывать у нас в гостях.
Марина, сестренка, милая нежная девочка. Примерная гимназистка, которой когда-то в Царском селе вручила золотую медаль сама Мария Фёдоровна. Но и это уже тогда мне казалось нелепостью, ведь она успела подхватить идею. Тут у меня снова будничные мои, больные, хворые ассоциации, вот что делает со мной… Болезнь. И все же было в те годы в этом что-то похожее на эпидемию или вирус. Помню, как Марина стала возвращаться из гимназии возбужденной, нервной, порывистой, как я не могла от нее долго допроситься: что, что происходит с тобой, Сойка? Один раз даже с лихорадкой слегла на несколько недель. Потом дозналась — в гимназии была у них учительница географии, от нее и надувало, как ветром, песок революции в наш дом — книжки запрещенные Марина в моей комнате прятала, я разрешала. А речи горячие все мне доставались, и никому в доме их нельзя было передать.
Сойка и Ласточка — так мы придумали для нас в детстве. Помню нашу большую книгу с животным миром, и раздел «Птицы», который мы особенно любили. Летом часами бродили в нашем неухоженном саду, передавали тяжелый том друг другу, листали, вглядывались в ветки, бурную траву, тяжелые кроны. Всё скворцы попадались, воробьи да вороны. Но однажды увидели сойку — дымчатые ясно-карие перышки, звонко-синее на крыльях, в благородный черный обмакнут строгий хвост. Она сидела на тонкой ветке яблони, изредка поворачивала голову и все смотрела куда-то в чащу нашего буйного сада. Потом, заметив нас, на мгновение застыла и впорхнула, глухой, такой маленький звук крыльев повис в воздухе не секунду и исчез, оставив тихое эхо.
— Смотри! — шепнула Марина.
В сумеречном воздухе, едва подрагивая, на невидимых волнах воздуха спускалось синее перышко. Марина подхватила его легкой ладонью и аккуратно воткнула в непослушные волосы.
— Теперь ты Сойка, Марина, — улыбнулась я.
— Тогда ты будешь… Ласточка, вот кто ты будешь.
Я легко согласилась быть ласточкой.
Марине было десять лет, мне восемь.
Папа довольно скоро узнал о том, что с Мариной происходит. Вскрылось позже и то, что она хранила запрещенные книги и документы у меня, за это он ее бранил очень: сестру-то не втягивай, бунтарка. И были, конечно, у них споры долгие, Марина ему твердила, что он всю жизнь учил нас честности, и что сейчас все честное есть в революции. А потом она уехала, сняла себе коморку под крышей в высоком доме на Фонтанке. Я помню этот вечер, когда Марина уезжала. Папа вышел в гостиную, руки в карманах халата, волосы аккуратно уложены, одеколоном пахнет, осанка неизменная, выправка, офицер. Смотрел молча, пока Марина со мной прощалась и с няней, обнял, так ни слова и не сказал. А потом долго у окна стоял, смотрел на аллею и шею сзади ладонью тер. У окна на столике стояла тарелка с вишнями. Семь красных вишен на белом круглом фарфоре.
Ты прочитаешь, Сойка, наверное, эти страницы позже, сердце мне подсказывает. Позже.
6 марта 1913
Милый, милый Велимир. В недавнем письме Ване, которое мне попалось на глаза, он написал: «Я знаю только, что свою смерть встречу спокойно». Я не должна была это прочесть, Ваня просто не успел спрятать. Ничего, ничего… Милый Велимир, пусть все у тебя будет в порядке. Когда-то он написал, что в моих «Кузнечиках» звучит легкая насмешка над другой мелькающей жизнью. А я думаю и представляю «Кузнечика» самого Велимира, того, что:
Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
Музыка, литература, живопись — мы всё это хотим, страстно желаем сделать новым, свежим, живым. Помню свои прошлогодние впечатления от выставки «Сто лет французской живописи» у Юсуповой. Строгость, торжественность линии Давида и Энгра, трагический, надорванный нерв Жерико, нежный комизм Домье, рисунки Гиса и Родена. Какое счастье было увидеть это все вживую, долго-долго стоять, рассматривать детально и внимательно. И другой язык, другой взгляд: Мане, Ренуар, Сезанн. Пожалуй, последние все-таки ближе мне по духу, по мировосприятию. Хотя и понимаю, что мы с Ваней работаем в своем собственном мысленном пространстве, своем мире, в котором важны не наши впечатления от мира, как у импрессионистов, а наше умение понять природу, увидеть ее сущность, суть, устройство изнутри, стать веткой дерева и увидеть мир глазами-ветвями-листьями дерева. Нужно быть не наблюдателем природы, а стать ее частью, подключиться к ее ритмам, проникнуться ее звуками, стать как дерево, мыслить как дерево: беззаветно, беззащитно, чисто. Важно человеку быть одним целым с природой.
7 марта 1913
Я попросила Анюту помогать нашим поэтам — нужно набирать их стихи на машинке. Она охотно согласилась, видно, как ей хочется ответить заботой на заботу, и что интересны ей наши поэты и художники. Вчера наблюдала, как ей начитывал стихи Маяковский. Маленькая Аня вытянулась ровной спиной в кресле, тонкие руки бьются над печатной машинкой, а долгий, аршинный Володя вышагивает большим шагом из угла в угол, диагональ, треугольник. От поступи звенит посуда в буфете, жалобно плачет наш старый паркет. Володя грохочет:
В небе жирафий рисунок готов
выпестрить ржавые чубы.
Потом, подхватив у Ани свежий листок, он хмурится, а потом говорит:
— Кажется, сложилось?
И потом снова — шаги, диагональ, стук клавиш. Звенят в буфете рюмки и стаканы, кажется, вот-вот подкосятся его слабые старые ножки, взлетают от порывов длинных рук листки, падает в обморок мольберт, Анюта ловит улетевших бумажных синиц, собирает в стопку.
Сложилось.
Позже пьем вместе вечерний чай: Ваня, Марина, Анюта, Володя. Володя дует на горячую темную воду, цепляет твердыми пальцами кубик сахара. Для Володи у нас в буфете стоит его, своя, чайная пара.
А до этого, во вторник, приходил Велимир. Сидел тихо рядом с Аней, сутулился, что-то шептал, уткнувшись в мятые свои бумаги. За боем клавиш не слышно ни слова, Аня все время переспрашивает:
— Лягает пяткой?
— Здесь — тихоглазая?
— Сумрачный, как коршун?
Кружит, кружит, коршун. А я — ласточка. Спасусь ли?
8 марта 1913
В детстве кто-то говорил, что голубая кровь — это про благородство происхождения. По отцовской линии во мне есть что-то дворянское, какие-то французские маркизы, но никогда это в нашей семье не обсуждалось всерьез. Теперь эта моя «голубая кровь» стала белой. Белая кровь, белая кровь… Холодом веет от этой фразы. И тут на меня нападает желание взять и отогнать, вытолкнуть из себя болезнь, выдуть ее из себя весенним ветром, чтобы растворилась она в воздухе и не осталось во мне и капли этой слабости. Не хочу, чтобы бесконечная забота обо мне источала и Ванино здоровье. Не имею права мучить окружающих, должна покончить с болезнями. Не болеть, не болеть больше.
9 марта 1913
Десять лет назад Ваня увлекся фотографией. Фотографировал очень много меня, друзей, учеников. Недавно собрал из этих снимков целый альбом. Вот они вместе: Казимир, Пунин, Володя Маяковский дурачатся в лесу, запрыгивают друг другу на спину. Вот многочисленные фотографии с учениками, такими юными и трепетными. Вот я и Вася Каменский в каком-то поле, он со смешным «бантом поэта» на груди задумчиво облокотился о руку, а я стою в белом платье, словно изображаю какой-то куст. Вот я на диване с кошкой Блошкой.
А вот фотография прошлого лета. Наш сад, я, накрытая одеялом, сплю в саду на нашем самодельном деревянном ложе, которое мы ставили на улице. Голова у меня в тени, а на ногах покоится широкая полоса солнца, видно, что это июньское мирное томное предзакатное время. Любимое июньское время, когда весь день — предчувствие белых ночей и половину дня занимает долгий-долгий закат, который кажется, что тянется неделю.
И конечно, Ваня фотографировал не только людей. Пейзажи, Финский залив, наш домик на Каменной улице. И еще часто воображение его волновало одиноко стоящее дерево, разлапистый куст шиповника, валуны и кочки, и корни деревьев. Часто Ваня фотографировал, чтобы оставить в памяти мимолетное ощущение, миг, мгновение, которое использовал потом в живописи.
Как славно, что существует фотография. Гости нашего домика часто спорят — опасна ли фотография для живописи и другого искусства. Многим кажется, что новая технология, которая способна так точно поймать момент, скоро столкнет медлительную живопись и упрямую строгую графику в пропасть небытия. Разве можно сравнивать ее с живописью, говорить, что фотография замнет, погубит рисунок, живопись? Ведь это вещи совершенно разного дыхания.
Но что-то все-таки есть тревожное в этой быстрости. Словно фотография — это только начало.
20 марта 1913
В самом начале Ваня немного подтрунивал над моей глубокой увлеченностью, любовью к животному миру, но потом сам проникся интересом к этой теме, стал хвалить мои рисунки кошек, лошадей, собак, птиц. Животные всегда тянулись ко мне, хотя я и не делала для этого ничего специального. Мне казалось, я всегда точно и ясно слышала и понимала каждое живое существо. Больше всего мне нравилось, когда удавалось поймать точное движение, запомнить его и оставить на бумаге. Ускользающий ход хвоста кошки, любопытствующий наклон головы скворца, блаженный зёв дворового пса. Во всем этом жизнь, и мир животный — надежда и сила человека, надежда на непосредственность животного ясного состояния, вне растущей диктатуры машин, заводов и предприятий, обязанностей и скованности этикета. Дворовый дрожащий пес будет с человеком до последнего.
23 марта 1913
Осознание конца так парализует, что сложно выбраться из этого оцепенения. Кажется, что надо успеть много-много сделать, но дни проходят в сонном мороке. Когда я прихожу в себя, читаю Евангелие. Приходил местный священник отец Николай, обедал у нас. Мы долго говорили с ним. Пытаюсь, хватаюсь рукой за распятие на груди, и на мгновение становится легче — теплое, большое спокойствие разливается внутри. Все мирское становится неважным, даже непродолжительность моих дней не страшна.
29 марта 1913
Сестра часто говорит, что в детстве у меня были золотые волосы. А сейчас стали темные и все спутались. Расчесывать их нет сил, Дарья пыталась, но мне больно и неприятно. Страшусь любых прикосновений.
30 марта 1913
Никто не говорит мне правды. Приезжает Иннокентий Палыч, дает какие-то таблетки, делает какие-то процедуры. У врачей холодные руки. Тонкие пальцы. Прозрачные ногти. Чистые манжеты. Успокаивающе похлопывает по руке. Мягко, будто боится мне навредить, и от этой тактичности становится совсем горько и пропаще. Нет надежды. Ситцевая занавесочка движется на окне, ветер продувает ее насквозь, но ей не холодно, у них с ветром свой разговор, тихий, незаметный, живой. Занавесочка будет висеть здесь еще долго.
Я подолгу смотрю, как Ваня работает, и кажется, что вот-вот задам ему этот вопрос. Но не задаю.
Могу только написать здесь.
Это моя последняя весна?
6 апреля 1913
Дни очень коротки, потому что я много-много сплю, что-то такое дают в лекарствах, погружающее в бесконечный сон, серую пелену, обойки со стены в мелкий цветочек плывут, плывут, уплывают… Иногда силы возвращаются, но что-то произошло с тем, как я стала ощущать все вокруг. Если раньше я остро любила, ощущала песок, сосны, летнюю зелень, то сейчас впечатлительность моя стала притупленной, приглушенной.
10 апреля 1913
Чаечий звук такой протяжный и жалобный, что у меня замирает сердце. Чаечий звук белый, как белое-белое молоко, которое я любила пить в детстве из синей кружки с красным рябым петухом.
19 апреля 1913
В Троицком театре решили устроить диспуты о современной живописи и поэзии. Я очень хотела поехать, и Ваня уступил мне. Собрали меня и все-таки отправились в Петербург. Прекрасный вечер, столько живых лиц, горящих глаз, заинтересованных, мятущихся, яростных, готовых отстаивать каждую строфу, каждое предложение, каждое слово, каждый мазок кисти. Как жаль, что состояние мое было такое непригодное ни к чему. Мучала слабость, к вечеру начался жар.
Коля Бурлюк должен был прочитать «Ветрогон, сумасброд, летатель», но отчего-то, скорее всего по забывчивости, не сделал этого. Расстроилась, но не стала никому говорить: зачем мучить зря людей, и так уставших за меня переживать.
20 апреля 1913
Когда я была еще здорова и мы приезжали на лето на дачу, к нам каждый день приезжали гости. Я очень любила гостей, но часто по вечерам мне до безумия хотелось покинуть людей и сбежать в лес. Так я и делала. В лесу было тихо, только скрипели под ногами ветки да вдалеке угукала птица. Все лесное очень требовательно: не трожь, не тревожь, хорошо, трогай, но аккуратно. Чешуйчатая сережка березы. Гладкий лист осины — ладонь скользит по нему быстро-быстро, холод от листа две секунды живет на кончике пальца. Круглый пенек с кривыми корнями-ножками: кто срубил тебя, дерево, кто так варварски поступил?
26 апреля 1913
И рисуется, и пишется теперь с большим трудом. Но вчера все-таки написалась маленькая молитва, такая прозрачная, тонкая и сонная. Для меня, для Вани, для тех, кто будет потом.
«Я хочу вернуться к воздуху, я хочу вернуться к дождю, я хочу вернуться к солнцу. Моя душа с каждым живым, что есть на земле, от осоки на озере до слона, лежащего в жаркой саванной воде. Мое тело исчезнет, а душа останется здесь, в этой коре, в этих ветках, в этом ускользающем вечере. Ранним утром отойду ко сну и перед тем, как в последний раз закрою глаза, увижу собаку, бегущую по небу к тающему месяцу».
Вчера среди ночи проснулась от сжимающего всю меня предчувствия, ужаса. И внезапно страшно стало не за себя, не за свое будущее, которого, как я уже поняла, не будет, что я смиренно приняла. Страшно было за этот век, который нам предстоит. Вам предстоит. Ваня старше меня на двадцать лет, но я знаю, чувствую, что он проживет еще много. Увидит много. Поймет многое. Научит многих. Знаю, что век предстоящий будет светлым и ясным — люди вернутся в природу, а природа вернется к людям.
Я вижу кусочек газеты, лежащей на столе. Отрывки фраз словно гремят, шумят, торжествуют:
«…развернулось крупное железнодорожное строительство — построено несколько мощных машиностроительных — сталелитейные предприятия — военные предприятия — Путиловский, Обуховский, Коломенский, Сормовский заводы — беспрецедентный подъем промышленности — машиностроение — электротехническая, химическая, промышленность — военные заказы — рост наукоемких отраслей — электротехническая промышленность — химическая промышленность — русская промышленность занимает четвертое место в мире — мощная промышленность — мощные машины — большое будущее».
Большое будущее.
Я закрываю глаза, и шум слов умолкает.
Санкт-Петербург, 2019