(С.Иванов. «Блаженные похабы»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2020
Сергей Иванов. Блаженные похабы. Культурная история юродства. — М.: АСТ: CORPUS, 2019.
Сергей Иванов исследует юродство одновременно с двух точек зрения — как отдельное и самостоятельное явление христианской культуры и как один из вариантов такого универсального культурного механизма, как провокация и скандал, который внутри себя выработало византийское и русское православие. Имея в виду, что провокация в религиозном культурном контексте не только нарушает границы нормы, но и содержит отсылку к тому, что мыслится как иная, то есть божественная, реальность.
Автор рассматривает культурный феномен юродства в нескольких ракурсах. Во-первых, само поведение юродивого он сначала раскладывает на составляющие его действия, чтобы затем распределить их по уровням: «Такой человек понимает, что со стороны он выглядит жалким, и упреждает чужое презрение утрированным самоуничижением; на следующем витке этого психологического излома человек уже сам дает понять окружающим, что разыгрываемое перед ними самоуничижение неискренно и лишь призвано замаскировать его бесконечное над ними превосходство; на третьем же витке все тот же человек, догадывающийся, что производимое им впечатление на самом деле не совсем безосновательно, хочет путем скандала сорвать самое процедуру вынесения суждений».
Во-вторых, автор подробно останавливается на том, какую роль играло юродство внутри церкви, с одной стороны, и во внешнем мире — с другой.В первом случае речь идет о той функции юродивых, которая заключалась в поддержании, говоря упрощенно, баланса внутри системы, не позволяющего ей деградировать. Глава монографии, посвященная описанию жизни юродивых в стенах христианских монастырей, содержит ссылку на любопытнейший источник — «Рассказы аввы Даниила». Один из рассказов повествует о подвиге юродивой. В одной из обителей среди благочестивых инокинь живет монахиня-пьяница. «Правильные» и набожные насельницы во главе с игуменьей смотрят на нее как на «паршивую овцу», в то время как на самом деле именно эта пьяница и есть проводник божьей воли. Прилежные послушницы видят весь смысл служения богу в неукоснительном следовании прописанным правилам, в результате чего постепенно скатываются к самодовольному и «приземленному существованию, в котором нет места ослепительному сиянию вечности». В этих условиях якобы опустившаяся пьяница, по меткому замечанию автора, играет роль барометра, который «реагирует на убыль Абсолюта». Добавлю от себя, что здесь мы имеем дело с одной из предшественниц Венички Ерофеева, столь же исторически от него очень далекой, сколь идейно близкой.
Сценарии взаимоотношений похабов и вольных и невольных зрителей их представлений чрезвычайно драматичны и разнообразны. Драматизм определяют уже сами исходные условия. Начиная с того, что так называемая тайная святость немыслима без слепоты окружающих, не способных эту святость разглядеть. А сама провокация не была бы эффектной без такого фона, как человеческая жестокость, которую эта провокация обнажает.
Особенно интересной и напряженной была «странная дружба-вражда», которая существовала между похабами и русскими царями. Наиболее запутанную и сложную схему отношений с юродивыми создал Иван Грозный, который и сам то и дело примерял на себя маску похаба. Вернее, иногда он надевал ее сознательно, чтобы использовать в качестве инструмента провокации, а иногда образ юродивого прорывался стихийно, как одна из составных частей его натуры: «Если считать юродствованием максимальное самоуничижение, таящее под собой величайшую гордыню, то нельзя себе представить более характерного носителя этой гремучей смеси, чем Иван Васильевич».
Юродивый — единственный, кто мог позволить себе слова и символические жесты обличительного характера. Поэтому издалека, то есть из нашего времени, его фигура может сливаться с фигурой политического оппозиционера.Однако автор подчеркивает, что современные понятия о «политической храбрости» и политической независимости к похабу неприменимы, поскольку в рамках агиографического жанра проявления «юродской дерзости» мыслились не как политические выпады, а как «знаки иноприродности» самого юродивого, «его непохожести на обычных людей».Когда же в поле зрения власти попадали лица с признаками той самой оппозиционности в простом политическом смысле, власть реагировала на них вполне предсказуемым образом. О том, какова была судьба собственно протестующих, пытавшихся воспользоваться средствами борьбы из арсенала юродивых, можно судить по свидетельству, оставленному иностранным наблюдателем, англичанином Флетчером: «Но иногда случается, что за такую дерзкую свободу, которую они позволяют себе, фальшивым образом прикидываясь пророками, от них тайно отделываются. Так обошлись с одним или двумя из них во время покойного царя (Ивана) за то, что они уж слишком смело поносили правление царя».
В-третьих, в монографии чрезвычайно подробно прослеживается история явления, начиная с его иудаистских и античных корней и заканчивая Новым временем. В частности рассмотрено, откуда взялись такие черты и атрибуты юродивого, как поза божьего избранника, гонимого толпой, и маска притворной глупости, скрывающей подлинную мудрость.
В-четвертых, юродство сопоставлено с родственными по разным линиям явлениями — шаманизмом, карнавалом, социальным протестом, шутовством и институтом священных клоунов, у которых была привилегия «вести себя так, как ни один простой смертный не мог и мечтать». Здесь автор как выявляет и проводит отчетливые границы между всеми этими культурными феноменами, так и обозначает области их пересечения.
И, наконец, еще один важнейший момент — перцепция, взаимоотношения юродивого и той аудитории, которой адресован его перформанс. В зависимости от множества обстоятельств реакция публики на провокативный вызов и саму фигуру юродивого колебалась от благоговения и заинтересованного внимания до скепсиса и равнодушия. Чем была обусловлена реакция и как она проявлялась — одна из главных тем книги.
Сергей Иванов берет луковицу и счищает с нее чешую, слой за слоем, подробно и тщательно исследуя каждый снятый фрагмент и постепенно добираясь до плотной сердцевины.Его книга — это исчерпывающий, всесторонний анализ в форме захватывающего расследования. Но эта работа может быть продолжена в том направлении, которое указал сам Сергей Иванов: «…юродство допустимо исследовать в рамках истории психиатрии — то есть посмотреть, под какие виды душевных расстройств, известных современной медицине, подпадают средневековые описания юродства». В своей монографии Сергей Иванов останавливается на тех эпизодах, когда святость принималась за безумие. Осталось выявить те случаи, когда безумие принималось за святость.